CC BY
37
А.И. Овчарова
РЕЛИГИОЗНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ФАКТОР КОНФЛИКТОГЕННОЙ НАПРЯЖЕННОСТИ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
Автор рассматривает вопрос о религиозной идентичности россиян в условиях многоконфессиональности современного общества на основе анализа истории русского национального самосознания, определяющего в качестве базовой национальной ценности православную веру.
Ключевые слова: политическая идентичность, культурная идентичность, религиозная
идентичность, православие, русская национальная идея, Русская Православная Церковь.
В современной политической теории понятие идентичности становится одним из важнейших при объяснении причин и предпосылок политического выбора граждан, особенностей их партийных предпочтений, склонностей к определенному типу политического поведения. Очевидно, что и характер политических интересов зависит от осознания гражданами собственной принадлежности к той социальной группе, которая выступает в роли субъекта политических отношений. Формирование политической идентичности человека происходит в процессе политической социализации личности и связано с особенностями существующего политического режима, норм правопорядка, ценностей, идеалов государственного устройства и т.п., а также представляет собой желание индивида принять участие в решениях власти с помощью публичной демонстрации своей политической воли.
Политическая идентичность личности определяется ее индивидуальными политическими интересами, предпочтениями, убеждениями, влияющими на понимание и отношение к существующей власти, воздействующими на представление о месте и роли данной личности в политической жизни общества и государства. Кроме того, в структуре индивидуальной идентичности можно обнаружить значительный социальный компонент групповой идентичности: чаще всего человек отождествляет себя с представителем определенной политической силы, направлением в политическом движении, за которыми стоят реальные политические субъекты - партии, организации, объединения и т.п. Поэтому его личностное восприятие политики и своего места в ней формируется под воздействием определенных коллективных установок, идеологии, ценностей, встраивающихся в политическое самосознание человека не без влияния политических элит.
Как считает одна из современных исследователей процесса идентичности в условиях модернизации Е.М. Авраамова, по отношению к современному человеку имеет смысл говорить о макроидентичности, включающей в себя этническую и/или национальную, гражданскую и социально-групповую, определенную по демографическим, религиозным, профессионально-корпоративным и прочим основаниям, которые способствуют, с одной стороны, консолидации людей и общества в целом на основе веры в единство позитивного образа «коллективного Мы», а с другой стороны, могут повлечь собой социальную разобщенность из-за ощущения каждой из сторон чуждости друг другу [1, с. 21].
Включение различных стран в процессы глобализации и модернизации вызывает весьма специфическую реакцию: стремление сохранить свою культурную идентичность и вместе с тем быть равноправным участником в динамике общемировой цивилизации. Как ни странно, но одно без другого не существует на уровне самосознания народа. Оказывается, чтобы занять свое место в мировой цивилизации, т.е. среди других культур, нужно иметь более или менее четкие представления о своем «месте», придерживаться критериев отличия от иных этносов и наций, что возможно лишь в процессе идентификации. Вероятно, поиск национальной идентичности возникает вследствие осознания социумом утраты единства связей, разрушения целостного представления о «коллективном Мы». Именно в таком состоянии кризиса этнонациональной целостности находится в настоящее время российское общество, интегрированное формальной целостностью государства, в составе которого несколько сотен народов со своими традициями, языком и верой.
Вопрос о религиозной идентичности россиян в условиях многоконфессиональной действительности предполагает и постановку другого - об истории русского национального самосознания, определяющего в качестве базовой национальной ценности православную веру. Публичная артикуляция религиозно-национальной идентичности в дискурсе политической идеологии определяет «сильные» и «слабые» стороны идеи нации, воплощенной в идеологии Российского государства. Конечно, существенной сложностью анализа русской идентичности является его антитетичность, выраженная в принадлежности к различным социальным слоям - народу, преимущественно крестьянству и властвующей элите, дворянству, чиновничеству. Дело в том, что для русского самосознания всегда было и остается чрезвычайно важным, кто размышляет о нации - житель деревни, городской обыватель российской глубинки, мещанин, чиновник, интеллигент, дворянин и т.д.
Если смотреть на этот феномен с таких позиций, то понятие «русскость» обретает множество смысловых оттенков, каждый из которых можно встретить и в русском националистическом дискурсе прошлых и настоящих времен. От этого непохожи и национальные проекты, делающие упор на представителях определенной группы: для одних будущее русской нации сопряжено с империей, опирающейся на свой многоликий по этническому составу народ, для других - это создание наднациональной конфедерации, для третьих - сильное этнократическое государство, пусть даже уменьшенных размеров, но гомогенно «чистое». Разнополюсность взглядов характеризует весь исторический путь русского национализма, никогда не знавшего идейного согласия среди его ревнителей.
Выбор идентификационных признаков, будь то территориальные, языковые, религиозные или типичные черты русского традиционного уклада жизни, осуществлялся по-разному, со стороны «верха», т.е. официальных представителей власти и людей, поддерживающих в своих взглядах национальную государственную политику и артикулирующих тем самым гражданскую идентичность, а также «низа» - выразителей народного большинства, отчасти оппозиционирующих идеи многонациональной государственности в призме своей этнической идентичности.
Следует особо подчеркнуть, что такая морфологическая структура социокультурной реальности этноса или нации, подразумевающая условное деление на «верх» и «низ», «правящее меньшинство» и «народное большинство», «элиту» и «массы», объясняет кажущуюся противоречивость и даже конфликтность национальной и религиозной идентичностей, о которых пишет видный теоретик русского национализма В. Соловей. Он считает, что «пронизывающий отечественную историю, начиная с середины XVII века, открытый религиозный, социокультурный, а впоследствии и политический раскол был не чем иным, как принявшей кризисную форму перманентной трансформацией идентичности русского этноса и российского государственно-цивилизационного комплекса... кризис идентичности проходит красной нитью через всю российскую историю; а сердцевину его составлял конфликт между этнической идентичностью русских и имперским государством» [2, с. 74]. Вероятно, не стоит так драматизировать диалектическую связь политических императивов власти и народа, так как она весьма органична всем без исключения социокультурным общностям, начиная от архаических времен и вплоть до современности. Действительно, есть разный комплекс несходных, но в принципе и не столь уж противоречивых идентичностей, сформировавшихся в одной этнонациональной среде и в разных контекстах исполнения дискурса.
Если национальная идентичность (этническая и гражданская, не противоречащие друг другу и характеризующие осознание собственной принадлежности каждого субъекта) в западноевропейских государствах с прочными традициями демократии сформировалась к XVIII в., то в России к этому времени ею обладали далеко не все представители знати. У народа как самого многочисленного класса традиционного (аграрного) российского общества данный комплекс сложился лишь к началу ХХ века, да и то в среде того крестьянства, которое постепенно переходило к урбанистическому образу жизни. Вообще, русскому крестьянству, его традиционному укладу жизни могла быть свойственна идентичность как территориально-родовая, так и религиозная. Человек традиционной культуры способен идентифицировать себя не иначе, как через род, семью в совокупности с пространством, которое он занимает, откуда произрастают его «корни» и в связи с традицией веры его предков. Поэтому и в русской традиционной культуре, массовым носителем которой выступало крестьянство, составлявшее по своей численности девять десятых всего населения, господствовал тот же идентификационный архетип - семья, земля и вера. Можно сказать, что русский человек не мог осмыслить себя гражданином до тех пор, пока он находился в своем пространственном измерении, на «земле», которая для него и означала Родину, наполнялась сакральным смыслом в символе Земли-Матери. Если же обстоятельства изменялись, и пространство расширялось до границ государства, например, при столкновении с врагом и необходимостью войны с ним, то крестьянство обретало скрытую до этих пор гражданскую идентичность, формирующуюся вследствие необходимости защитить Отечество, спасти государство, Царя, народ и веру.
Опыт национальной самоидентификации русских, бесспорно, в значительной степени универсален. Если же размышлять о его религиозной специфике, то необходимо учитывать исторические и социокультурные условия формирования русского православия и различные формы выражения на его основе этнокультурной идентичности, развитие которой он стимулировал. Отличительной особенностью российского социума во все времена являлась высокая степень полиэтничности. Вся история России развивалась по пути наращивания этнического, а значит, культурного и конфессионального многообразия. Другая особенность русской культуры состоит в том, что она, как правило, формировалась под сильнейшим внешним влиянием. На протяжении столетий славянские культурные традиции переплетались и синтезировались с византийской, западноевропейской, мусульманской и языческой кочевой культурами. Еще одна специфическая черта российской истории -это длительное отсутствие общенационального языка и равноценное использование в разных сферах
общественной жизни церковно-славянского, «приказного» («подъяческого») и живого разговорного русского языка, на базе которого в существенной мере формировался и общенациональный литературный язык [3, с. 172]. Плюс к этому - устойчивость языков национальных меньшинств России, а также наличие диалектных говоров различных этнографических групп самих русских (северокавказских, уральских и сибирских казаков, некоторых групп старообрядцев, поморов, камчадалов и пр.). А если к этому добавить огромную пространственную протяженность России при слаборазвитой системе экономических и информационных коммуникаций, то вполне объяснима еще одна особенность - отчужденность основной массы населения от наиболее важных, «судьбоносных» для страны исторических событий и индифферентность по отношению к ним. Ведь концентрация социальной жизни, а соответственно, и формирование национальной общественной мысли осуществлялись в нескольких наиболее крупных центрах (Петербурге, Москве, Киеве). Все это в полиэтнической Российской империи дало мощное развитие «государственному», или «официальному», национализму [4, с. 149], который реализовывался не только посредством политики «русификации» инородческого населения страны, но и путем православизации образа жизни российских подданных.
Особенность русской национальной идеи составляет стремление к сохранению культурной самобытности и при этом гуманистическое, ненасильственное, религиозное воплощение идеалов. Понимание важности пробуждения и развития национального самосознания сопровождается поисками оптимальных форм его выражения. Показательной в этом отношении является формула, в которой В. Соловьев заложил предостережение против деградации национального самосознания: «Национальное самосознание - национальное самодовольство - национальное самообожание - национальное самоуничтожение» [5, с. 105]. Избежать подобной деградации национального самосознания возможно лишь в том случае, если основанием национальной идентификации не являются родовые или расовые признаки (так называемые «кровь и почва»). И для приверженцев либерального национализма главным маркером национальной идентичности всегда была культура. Можно сказать, что русский национализм в основе своей представляет «культурный национализм». Но если определяющим фактором государственной политики русификации можно назвать языковой, то в процессе формирования и декларирования «русской идеи» на роль культурной доминанты выдвигается православие как культурная основа нации.
Конечно, православие как черта религиозной и духовной самобытности не может иметь исключительно национальную плоскость измерения, учитывая даже тот факт, что на Русь оно пришло из Византии. По этому поводу один из наиболее последовательных защитников культурной самобытности К.Н. Леонтьев не без горечи иронизировал: «Вера у нас греческая издавна; государственность со времен Петра почти немецкая. общественность французская, наука до сих пор общеевропейского духа. Своего у нас почти только один национальный темперамент, чисто психический строй» [6, с. 320]. Строгость этого суждения справедлива лишь отчасти, если учитывать, что большинство европейских культур развивались именно благодаря внешним влияниям и взаимообогащениям со стороны других культур, привносящих в мировую цивилизацию свои национальные религии, язык, науку. Россия также не избежала культурной ассимиляции, в особенности в эпохи бурного имперского строительства, но при этом неизменными оставались именно религиозная вера и традиционный уклад жизни.
Конечно, роль православия в качестве основополагающего критерия русской национальной идентичности, вероятно, была тенденциозно преувеличена, прежде всего, славянофилами, разбудившими общественный интерес к русской идее (хотя православие ими понималось предельно широко, как патриархальный общинный образ жизни народа, особый мир, в центре которого стоят церковь и вера как таковая - главный смысловой стержень человека-христианина). Поэтому в русской идее православие скорее имеет психологическое значение некоего ментального универсума, в призме которого любая вещь или явление получают свои самобытное звучание и осмысление. Для русского человека православным, прежде всего, был окружающий социальный мир и, как его конкретное проявление, православное государство - Святая Русь, православный царь - Помазанник Божий, православный порядок - закон и канон. Такой предельно широкий взгляд на ментальное измерение православия оправдывает и его специфическую «национализацию».
После прихода к власти Петра I, взявшего курс на европеизацию и преодоление русской отсталости, православие оказалось тормозом в реализации имперской политики, и его узконационалистический пафос стал анахронизмом по сравнению с более прогрессивной наднациональной идеологией российской державы. Обобщая приведенные выше взгляды, следует сказать, что, по мнению современного исследователя, православие всегда было тормозом в развитии России как прогрессивного западного государства, оно выступало сдерживающим механизмом в распространении наднациональной политической идеологии, поэтому любое обращение к данной религиозной доктрине неизбежно свидетельствует о стагнации, упадке и деградации. Из этого вывода легко заключить, что
нынешняя реставрация русского национального политического проекта православия означает отказ от развития государства по западному пути, и этот процесс усугубляется еще и безверием, дехристианизацией российского общества.
Низкий уровень религиозности современного российского общества, конечно, еще не свидетельствует об отсутствии соответствующего типа идентичности: несмотря на массовое
игнорирование соборного участия граждан в церковной жизни, они, тем не менее, называют себя «православными». Поэтому православная идентичность как магистральная линия формирования национального образа человека и общества выступает ведущей независимо от степени воцерковленности людей.
Аналогичная ситуация пассивного участия в христианской, церковной жизни констатировалась и в начале ХХ века, что выразилось в массовом отстранении людей от церкви, в нежелании принимать регулярное участие в богослужениях, а также в распространении среди наиболее мыслящей части общества социалистических настроений, подрывавших авторитет церкви как института поддержания социального порядка, стабильности и гаранта общечеловеческой справедливости. Процессы дехристианизации и секуляризации обернулись возникновением нового типа личности - советского человека, придерживавшегося безусловной веры в истинность пути, выбранного существующей властью, мыслящего себя в неразрывном единстве со всем советским народом, объединенным для реализации священной миссии торжества справедливости коммунизма. Несомненно, советская политическая доктрина была выстроена на тех же психологических механизмах внушения, что и религиозная вера, которые в равной мере служили фундаментом идентичности. Как при российском самодержавии критерием национальной идентичности была православная вера, так в социалистическом государстве критерием советской идентичности стала вера в коммунизм. Если принятие православия было сопряжено с обрядом крещения, приобщавшего человека к соборному единению со всем православным миром под лоном церкви, то вступление в ряды Коммунистической партии было также символическим актом коллективного единения под началом великих народных вождей.
Непрерывная связь идентификационных механизмов была обусловлена наличием политической доктрины, обеспечивающей довольно высокий уровень социальной интеграции, мобилизующей человеческие устремления на пути к достижению сверхцели - служению истинной вере или, что то же - истинному учению. Как только политическая доктрина коммунизма и социализма была разоблачена путем изобличения в иллюзорности сверхцели, вместе с ней разрушился и механизм, поддерживающий социальную интеграцию, а вместе с ними разладились все прежние связи между институтами государственной и партийной власти. Введение многопартийной системы, плюрализма и гласности противоречило прежнему «соборному» принципу социального и политического единства, поскольку делило общество на самоорганизующиеся части индивидуальных миров, каждый из которых должен был сам определять свои настоящее и будущее, искать и устанавливать утерянные связи, чтобы образовать новый тип кооперации индивидуальностей.
В современной России исходное идентификационное пространство было задано советской политической идеологией, которая в эпоху демократических преобразований претерпела существенную трансформацию, прежде всего, за счет внедрения национального и религиозного компонентов. Кроме того, ранее сформированная гражданско-государственная идентичность была разрушена: исчезло с карты не только государство СССР, но вместе с ним были искоренены атрибуты советской принадлежности человека, тогда как новое идентификационное пространство еще не стало господствующим в самосознании граждан.
Современная российская власть, манифестировавшая свой разрыв с советским режимом, на самом деле сохранила ее важнейший императив в национальной политике - надэтничный признак ее граждан, который, прежде всего, имеет отношение к русским. Взамен этнической идентичности вновь была предложена «гражданская» модель нации, исходным пунктом которой являлось понятие «российская нация», внешне изолированное от этнической доминанты, поскольку под термином «российская» подразумевалась не столько русская, сколько «многонациональная» общность. В. Тишков, являвшийся одним из главных разработчиков этой национальной стратегии, отмечал: несмотря на то, что невозможно наложить запрет на использование понятия нации в его этническом значении, тем не менее «федеральная власть обязана оставить доктринальное пространство для процесса гражданского нациестроительства, без чего не может существовать ни одно государство» [7, с. 17]. Комментируя официальную «догму» современной российской власти о русском национализме, А. Юсуповский признает, что «главная проблема, которую следует учитывать при оценке разных вариантов “российскости”, - не отрицание общих черт у россиян или протест против формирования российской общности, а именно сам характер этой общности, ее конкретные параметры и интеграционный потенциал» [8, с. 46]. Ведь недавно господствовавшая мифологема о «новой исторической общности - советского народа» уже привела к распаду государства по линиям
национально-республиканских разломов. Не исключен вариант, что очередное насаждение мифа о «многонациональном российском народе» не обернется очередными сегрегаций и дрейфом национальных границ.
Несмотря на государственный идеологический заказ, современный русский национализм пробивает себе почву вразрез с принципом полиэтничности. Признавая факт присутствия на территории России нерусских этносов, убежденные националисты доказывают право русских как титульной нации на превосходство своих интересов. Однако пока русский национализм не может обрести четкой политической программы действий, поскольку вынужден решать чрезвычайно сложный вопрос о «новой» русской идентичности.
Очевидно, что сегодня речь должна идти не только о нивелировании имперского национализма, но и о трансформации базовых идентичностей. Русский народ желает самоопределения и находится в ожидании идеи, способной консолидировать нацию, предоставив ей политический курс на обретение национального государства. И в этом контексте социально востребованным оказывается культурный или религиозный национализм, формирующий национальную идентичность на основе единства традиций, веры, языка и общности исторической памяти.
Несмотря на заметный рост уровня религиознос-ти россиян, половина граждан сохраняет свою нейтральность по отношению к церкви, при этом две трети идентифицируют себя с «православным народом». В одном из справочных изданий [9, с. 5] дается объяснение этому противоречию: называя себя «православными», многие граждане имеют в виду происхождение из соответствующей этнокультурной среды и идентифицируют себя не столько с православной церковью, сколько с православной культурной традицией. Это соображение не позволяет автоматически причислять их к верующим. Высокий уровень самоидентификации с определенной конфессией не всегда совпадает с высоким уровнем и активным характером религиозности. Дело в том, что большинство современных россиян усвоили в качестве идентификационного признака православную принадлежность как атрибут русской национальной культуры, поэтому православие для них является не столько религиозным институтом, сколько совокупностью традиций, норм, образом жизни.
Обращение к православным идентификационным признакам со стороны официальной власти было своеобразным решением проблемы национальной идеи, которая в условиях российской демократии должна была соответствовать патриотическим настроениям самых разных слоев общества, удовлетворять политические запросы почвенников, традиционалистов, либералов и даже коммунистов. Именно Русская Православная Церковь (РПЦ), в силу ее исторической лояльности к официальной власти, оказалась тем звеном между обществом и государством, которое позволило соединить два полюса социальной жизни - народ и власть. Причем храмы и церкви на время, действительно, становились тем островком «демократии», где народ и представители власти занимали равное положение перед тем, что выше них, а именно, перед Божьей волей, определившей каждому - свое.
Формальное сближение представителей российской демократической власти с православными религиозными иерархами было необходимой политической акцией, свидетельствующей об открытости их отношений и признании прав человека на свободу вероисповедания, а также придававшей значение РПЦ как поддерживаемой со стороны государства религии. Но необходимо было учитывать и особенности многонационального состава России и вместе с тем современные темпы развития мессианской деятельности других нетрадиционных религий, что привело к официальному признанию равенства всех конфессий и вызвало недовольство со стороны представителей РПЦ. Межконфессиональный конфликт постепенно приобрел политический характер, уходящий своими корнями в неразрешимую проблему этнонациональной и религиозной идентичностей россиян.
Литература
1. Авраамова Е.М. Формирование новой российской макроидентичности // Общественные науки и современность. 1998. № 4.
2. Соловей В. Русские против империи // Свободная мысль - XXI. 2002. № 12.
3. Безлепкин Н.И. Философия языка в России: к истории русской лингвофилософии. СПб., 2001.
4. Малыгина И.В. Национализм как форма культурной идентичности и его российская специфика // Общественные науки и современность. 2004. № 1.
5. Янов А. После Ельцина. «Веймарская Россия». М., 1995.
6. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство // Леонтьев К.Н. Соч. М., 1912. Т. 6.
7. Тишков В.А. Концептуальная эволюция национальной политики в России // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. 1996. № 10.
8. Юсуповский А. В чем устарела концепция национальной политики? В поисках точного диагноза этнополитических проблем РФ // Политический класс. 2006. № 11.
9. Словарь религий народов современной России. М., 2001.
