CC BY
74Олег Неменский
Региональные и сепаратистские движения в странах Центральной Европы
Центральная Европа традиционно рассматривается как регион «между немцами и русскими». Однако это и регион исторической немецкой колонизации: его городская жизнь формировалась под сильнейшим влиянием немецкой культуры и при значительном немецком присутствии, которому только в середине ХХ в. был положен конец: появилась чёткая граница между центральноевропейскими народами и немцами. Это, наряду с резким сокращением традиционно очень многочисленного здесь еврейского населения, сделало местные нации замкнутыми на своих государственных проблемах и довольно разобщёнными, чему кроме того способствовало как советское доминирование, так и политика Евросоюза в 1990-2000-х гг. Попытки создания единых региональных организаций, общего политического присутствия на международной арене (активность в которых проявляла главным образом Польша), так и остались малозначимыми. И уже теперь, когда весь регион вошёл в состав основных западных организаций, стали всё сильнее проявляться внутрирегиональные противоречия, так или иначе связанные с частичной незавершённостью процессов национального размежевания. Заметно обострил эти проблемы и т.н. «косовский прецедент».
Процесс признания независимости Косова шёл под заверения всех и вся о непрецедентности этого события. Од-
нако вряд ли признание его таковым (или нет) со стороны «старых наций» имеет действительно серьёзное значение. Это прецедент не для них, а для малых народов, для регионов, для оторванных от материнских наций этний. Произошедшее важно уже тем, что ясно продемонстрировало всю глубину и серьёзность кризисных процессов в современной системе международных отношений. Впервые за послевоенное время страны евроатлантического сообщества пошли на признание односторонне провозглашённой независимости со стороны края, заявляющего о своей не национальной, а региональной идентичности. Впервые мировое сообщество посчитало возможным не учитывать суверенные права на свою территорию представленной в ООН национальной государственности. Впервые в качестве главного аргумента для столь серьёзного вмешательства во внутренние дела другого государства было использовано обвинение в нарушении прав человека.
Процесс образования наций в регионе Центральной Европы шёл с некоторым опозданием, так как был обусловлен антиимперской борьбой. Ранние его проявления во время Весны народов (1848) дали толчок для культурно-просветительской работы, но не дали независимости. Только крушение Российской, Австро-Венгерской, Германской и Османской империй в результате Первой мировой войны открыло
79
80
путь для национального бытия. Однако границы новых наций были проведены всё же не ими. Уже после Второй мировой их чертили из Москвы, Вашингтона и Лондона. Понятно, что по-своему обижены оказались все, и это те раны, которые теперь дают о себе знать. Активная переселенческая политика была проведена не до конца — внутри новых национальных государств остались большие иноэтничные анклавы. С другой стороны, проведённые масштабные переселения помогли стереть этнокультурные особенности некоторых регионов, сломав традиционный быт и историческую память их жителей. Молодые центральноевропейские нации ещё озабочены самоутверждением, ещё не вполне смирились со своими границами и испытывают ностальгию по старым — межвоенным — проектам своих великих государственностей.
Перед нациями этой части Европы по-новому встала проблема этнокультурных меньшинств. Политическая этика и право Европейского союза требуют проведения обширной программы по защите их прав и свобод. Идущие процессы встраивания в европейский и глобальный рынок и сопутствующая им глокализация подчас вызывают к жизни те стороны локальной и национальной жизни, которые вполне обоснованно рассматриваются в столицах как угрожающие столь недавно и с таким трудом достигнутому национальному единству. Отношения центра и сохранивших (либо возрождающих) свою идентичность регионов, а также малых (суб)этнических общностей ещё только складываются. Однако перспективы этого процесса определяются опять же не в самой Центральной Европе. Куда пойдёт Евросоюз — в сторону «Европы наций» или в сторону «Европы регионов» — решается опять же на Западе. Признание Косова стало большим шагом именно в сторону второго сценария. При этом полноценное проведение в жизнь косовского прецедента на деле способно взорвать
кажущееся благополучие центрально-европейских наций и ввергнуть регион в хаос, подобный балканскому.
Региональные проблемы Центральной Европы можно разделить на три группы. Наиболее часто представленная на Западе ситуация этнического сепаратизма малых регионов здесь встречается редко. Имеющиеся этнические движения малочисленны и борются пока что за расширение культурной автономии, а то и вовсе за признание своего существования. И тем не менее именно они предстают носителями региональной идентичности и потому имеют довольно заманчивые перспективы становления в новых условиях усиления процессов регионализации.
Вторая группа — движения изгнанных, то, что Западной Европе почти не знакомо. Корни этой проблемы лежат в переселенческой политике послевоенных лет (второй половины 1940-х — начала 1950-х), когда сотни тысяч людей переселялись семьями по этническому признаку с обжитых земель на новые, часто перед тем освобождаемые другими переселенцами. Теперь, в новых условиях Европейского союза, переселённые и их потомки ставят вопрос о восстановлении в правах на прежних территориях.
Третья группа — это те части наций, которые не были в своё время переселены в пределы своих национальных государств и так и остались компактно проживать на положении нацменьшинств в приграничных (и не только) районах. Их естественное стремление воссоединиться на своей земле со своей нацией и связанные с этим сепаратистские настроения находят поддержку в родных для них странах и возвращают к жизни идеи исторического реванша, создания новых великих государствен-ностей.
Все эти три группы проблем, пересекаясь, составляют большой клубок противоречий, который, при проведе-
нии в жизнь «косовских принципов», может сильнейшим образом изменить политическую и этническую карту Центральной Европы.
Понятие «Центральная Европа» не раз меняло свои очертания, следуя логике геополитического расклада сил и идеологическим трендам, а потому требует дополнительного уточнения. Традиционно под ним понималась территория на восток от Эльбы и до русских земель, а также на юг от Балтики и до османских пределов. Сейчас вос-точнонемецкие и австрийские земли всё чаще рассматриваются как часть Европы Западной (хотя и как её «новая» часть), а собственно центрально-европейская идентичность закреплена за странами Вышеградской группы — за Польшей, Чехией, Словакией и Венгрией. Сложнее с Прибалтикой: если Литва склонна и исторически, и политически быть частью этого же региона, то Эстония и Латвия чаще рассматриваются как часть Северной Европы, Балто-Скандинавского региона. Этому способствует ряд особенностей позиционирования указанных стран в современном Евросоюзе, их экономической политики. Однако общность трёх стран Балтии также ещё не ушла в прошлое, что позволяет иногда расширять понятие Центральной Европы и на все три прибалтийские государства. Особой частью региона является и Калининградская область России, применительно к которой процессы регионализации выражаются в перспективах смены статуса и изменениях этнического состава её жителей. В восточные пределы региона исторически и культурологически часто включают традиционную зону польского и литовского влияния — Западную Белоруссию и Западную Украину. Однако в наши дни эти страны определённо относятся к Европе Восточной, и рассматривать их западные регионы отдельно не слишком продуктивно. Сложнее
с Румынией: по ряду свойств она относится и к Центральной Европе (по крайней мере, трансильванской своей частью), а по другому ряду — к Балканам. Для нашей темы трудно, говоря о Венгрии, не обсудить ситуацию в Румынии, поэтому она (особенно в плане венгерской проблемы) тоже будет рассмотрена как часть центральноевро-пейского региона.
В трёх прибалтийских странах, несмотря на их относительно малую величину, можно найти примеры всех трёх типов региональных проблем, которые имеются в рассматриваемом регионе. Наиболее этнически своеобразный регион — это Жемайтия в Литве, или, как она традиционно называется по-русски, — Жмудь. Это западная приморская часть государства, которая обладает весьма сильной исторической, языковой и культурной спецификой. Она не участвовала в ранней истории литовской государственности, христианство здесь появилось не ранее XV в. Остаётся спорным вопрос, считать ли жмудский особым балтским языком. Официальная версия называет его нижнелитовским наречием, противопоставляя верхнелитовскому — аукшайтскому, на основе которого сформировалась литовская литературная норма. Тем не менее он обладает собственной письменностью и своей молодой литературной традицией. На жмудском языке ведётся радиовещание, издаётся газета. В 1997 г. за ним был закреплён местный статус, и есть движение за признание его официального статуса на общегосударственном уровне. Формированию жмудского самосознания немало помешал тот факт, что литовское национальное возрождение в XIX в. происходило в основном как раз на жмудских землях, что сильно сблизило их население с собственно литовским (аукшайтским) национальным проектом. Однако в первой половине ХХ в. всё же появилась жмудская
82
письменность, первые попытки литературного творчества. Идея отделения края от Литвы иногда высказывается в среде радикальных активистов, однако в целом трудно ещё говорить о заметном местном сепаратизме. И тем не менее уже в послесоветские годы Жмудь продемонстрировала довольно сильное региональное самосознание и склонность к получению более высокого статуса для местной культурной и языковой традиции.
В отличие от этнически весьма однородной Жмуди, юг Литовского государства, и в первую очередь Ви-ленщина, характеризуется своей мно-гонациональностью. Здесь стоит напомнить, что ещё по переписи 1897 г. литовцев — жителей Вильны числилось всего 2,1%, тогда как русских (с белорусами) — почти четверть, а наибольшими долями было представлено еврейское и польское население (40% и 30,9% соответственно). Сейчас, конечно, ситуация несколько иная, однако в целом многонациональный лик города сохранён. Литовцы представлены более чем половиной жителей, но почти каждый пятый — поляк, каждый шестой-седьмой — русский. Схожий характер имеет и весь регион. При этом надо учитывать тот факт, что как минимум два других народа, помимо литовцев, склонны считать Виленщи-ну своей исторической землёй — речь идёт о белорусах и поляках. В после-советское время, когда политика культурной унификации Литвы заметно усилилась, появилась идея культивирования многонациональности как исторического своеобразия региона. Это имеет выражение и в политической жизни Вильнюсского уезда, да и всей юго-восточной Литвы (Дзукии). Например, здесь действует целый ряд польских и русских партий и общественных движений. Весьма влиятельна Избирательная акция поляков в Литве (Акс'а Wyborcza Ро1ако-№ па ЬЬдае) — партия, которую активно поддерживает Польша. Кстати, здесь польское
движение нередко выступает в союзе с более слабым русским (слабым — из-за отсутствия поддержки от материнской державы), что касается целого ряда требований к властям и совместного участия в выборах (AWPL, например, на нескольких последних выборах выступала вместе с «Русским альянсом»). Последнее время вопрос о правах польского нацменьшинства в Литве стал столь заметным, что во многом определяет отношения двух стран. Постепенно поднимают головы и русские образования. Тем не менее столичный статус Вильнюса вряд ли оставляет этим идеям значительный шанс на будущее. Стоит также отметить, что в историческое понятие региона Дзукии литовцы включают фактически всю Чёрную Русь, то есть большую часть Подляшского воеводства Польши и всю Гродненскую область Белоруссии, что является одной из идейных основ для трансграничного сотрудничества.
Гораздо большие возможности для становления полиэтнической региональной идентичности сложились в соседней Латвии. Латгалия — это очень своеобразный регион, занимающий примерно четверть территории Латвии и расположенный в её восточной части. Исторически Латгалия часто находилась в составе иных государственных образований и потому сохранила преобладание католической веры, в отличие от преимущественно лютеранской на остальной территории Латвии. Здесь же большое влияние получило православие и особенно старообрядчество, имеющее на этих землях древние корни и своеобразную местную традицию. По поводу латгальского языка ведутся споры, наподобие тех, которые были описаны выше в отношении жмудского: наречие это латышского (верхнелатышское) или же самостоятельный балтский язык. Впрочем, латгальский стал письменным языком уже в XVIII в., когда были сделаны и первые попытки литературного творчества на нём. Сейчас его носителями считается
около 150 тыс. человек, хотя латгальскую идентичность разделяет, по некоторым подсчётам, гораздо большее число — около 400 тыс., т.е. примерно 20% населения Латвии. В 1919 г. советским правительством П.И. Стучки латгальский язык был провозглашён официальным региональным языком. В 1934 г. Карлис Улманис его фактически запретил, потом, в 1940 г., он был опять разрешён, но с 1959 по 1989 г. оказался снова фактически вне закона. Сейчас запреты на использование латгальского языка сняты, однако национальности «латгальцы» в Латвии по-прежнему не существует.
Ситуация с Латгалией сильно отличается от того, что можно наблюдать в Жмуди. Так же, как и на Виленщине, важным свойством современной Лат-галии является многонациональный состав её населения. Здесь очень значительный процент составляют русские, а также (в основном, правда, тоже русскоязычные) поляки. Основной язык края — русский. Его центральный город — Даугавпилс (Двинск) — почти чисто русскоязычный. Большое значение имеет деятельность русских общественных и политических организаций, берущихся отстаивать права и других национальных меньшинств. В 2005 г. представленная в общелатвийском сейме партия русскоязычного меньшинства «За права человека в единой Латвии» смогла фактически прийти к власти в двух крупнейших городах Латгалии — в Двинске (Даугавпилсе) и в Режице (Резекне). Успех, правда, оказался временным. Но в результате последнее время формируется новый имидж Латгалии — как региона нацменьшинств, требующих своего признания и своих прав. На основе латгальской традиции формируется особая региональная идентичность, постулирующая многоэтничность как важнейшее свойство края, противопоставляемое официально проводимой линии латышизации. Вот это свойство — полиэтническая региональная идентич-
ность на основе представлений об особом историческом пути региона — является одним из самых значимых и распространённых явлений для процессов регионализации в Центральной Европе, о чём здесь ещё не раз будет сказано.
В ином положении русскоязычное население оказалось в северовосточной Эстонии, где оно составляет большинство населения. Главным образом это касается уезда Ида-Вирумаа, являющегося самым большим уездом в Эстонии (7,4% территории страны). Русские составляют 70,8% его населения, эстонцы — меньше 20%, хотя в центральном городе — Йыхви — их процент несколько больший — 37% (кстати, это примерно столько же, сколько русских в Таллине). В самом большом городе уезда (и третьим по величине в Эстонии) — Нарве — русские составляют 88% населения. Такое положение, особенно в условиях очень жёсткой национальной политики официальной власти, неизбежно приводит к выдвижению идей объявления Русской автономии, а иногда даже и отделения от Эстонии для последующего присоединения к России. Популярность автономистских идей имеет волнообразный характер, но никаких существенных успехов они пока что не достигли. Ситуация с Ида-Вирумаа во многом напоминает ряд других региональных проблем в Центральной Европе, где границы современных государств не совпадают с границами преобладающего этнического расселения их народов. Особенно это касается венгерской проблемы, о которой будет сказано ниже.
На фоне других государств Европы Польша выглядит довольно монолитным по этнотерриториальному критерию образованием. Этому способствовала и традиционно крайне жёсткая политика польских властей в отношении этнических и религиозных мень-
84
шинств, и политика этнических чисток времён Второй мировой войны, и послевоенные операции по переселению народов в новые национальные границы. Тем не менее и здесь есть свои региональные движения и значительные особенности самосознания.
Весьма заметным этническим и историческим своеобразием обладает Кашубия (Кашубщина). Это территория расселения кашубов — западнославянского народа, представляющего сохранившуюся до наших дней часть в целом давно уже уничтоженных поморских славян. Исторической территорией кашубов принято считать всё Поморье (на запад от Гданьска и до Щецина), однако в наши дни ареал их расселения — несколько гмин в Поморском воеводстве на запад и юг от Гданьска с центром в г. Картузы. По переписи 2002 г. кашубами себя назвали только 5100 человек (правда, родным языком кашубский назвали в десять раз большее количество людей). Общие оценки их численности гораздо большие — около 300 тыс. (по версии же некоторых кашубских деятелей, эта цифра должна превышать полмиллиона). Кашубский язык сохранил свои письменные памятники ещё с XV-XVI вв., хотя современная кашубская письменность была создана во второй половине XIX в.
Ещё сравнительно недавно — в середине ХХ в., во время Второй мировой войны и после неё — происходили польско-кашубские конфликты. Тогда этому поспособствовало то, что Берлин был склонен видеть в кашубах славянизированных немцев, а поэтому предоставлял им большие права и свободы, чем полякам. После войны новая власть поначалу склонялась к выселению кашубов вместе с немцами в германские земли, однако эти шаги были приостановлены. Послевоенная политика направлялась на слияние кашубов с поляками, что дало немалые результаты. Большинство кашубов в наше время совмещает кашубскую и
польскую идентичность. Лидер одной из двух сильнейших партий в стране («Гражданской платформы») Дональд Туск является кашубом и немало сделал для развития образования и культурного возрождения своего народа. Тем не менее его кашубское происхождение не мешает ни ему, ни другим полякам видеть в нём польского патриота. Следует отметить, что численность кашубов продолжает сокращаться. Только в последние годы можно наблюдать притормаживание этого процесса и начала восстановления этнорегиональной идентичности Кашубщины.
В наше время кашубским языком пользуются в быту около 50 тыс. человек. Действует несколько десятков школ с кашубским языком преподавания, есть кашубские радио- и телеканалы, газеты и журналы. Кашубское национальное движение (представленное главным образом «Кашубско-Поморским союзом») дистанцируется от обвинений в сепаратизме, тем более что главной задачей сейчас является признание особой кашубской национальности Польшей. Официально кашубы признаются этнической группой польского народа, кашубский язык — наречием. Бывшее прежде онемечивание сменилось ополячиванием.
Другой крупный регион Польши, имеющий свою сильную этническую и историческую специфику, — Силезия. Впрочем, регион этот транснациональный — включающий в себя главным образом Нижнесилезское, Силезское и Опольское воеводства в Польше, а также север Силезско-Моравской области в Чехии. В Польше и Чехии силезцы признаны этническим меньшинством, но не имеют статуса национального меньшинства, зато таковыми силезцы признаны в Словакии. По польской переписи 2002 г., силезцами себя признали более 173 тыс. чел. В Чехии в 2001 г. таковых нашлось всего 10 878 человек, хотя ещё в 1991 г. их было гораздо больше — 44,5 тыс. Число носителей
силезского языка — более 70 000 чел. Своей литературной традиции язык не имеет, хотя выделялся как особый ещё славистами XIX в. В 1930-е гг. группой литераторов во главе с Ондрой Лысо-горским был разработан для Силезии т.н. ляшский язык, на котором тогда и в послевоенное время было написано несколько поэтических и прозаических произведений. Ляшский язык оказался ближе к чешскому и поэтому многими филологами рассматривается как явление внутри чешского языка. Впрочем, распространения он так и не получил.
Те или иные попытки кодификации силезского языка принесли определённые успехи уже в наши дни: силезский язык зарегистрирован в Международной организации по стандартизации. Летом 2007 г. Библиотека Конгресса США внесла силезский язык в реестр языков мира. 6 сентября 2007 г. 23 депутата Сейма внесли законопроект о придании силезскому языку статуса регионального. Однако официальная Польша по-прежнему не признаёт си-лезцев особым народом, а язык считает диалектом польского или переходными диалектами между польским и чешским языками.
В последнее время силезское национальное движение представлено в основном в Польше, где можно наблюдать его явное оживление. Число носителей силезского языка здесь оценивается примерно в 60-70 тыс. человек. В 2003 г. историком Дариушом Ерчин-ским была издана «История силезско-го народа» — попытка синтеза силез-ской национальной истории. В 1990 г. было создано Движение за автономию Силезии. Его лидер Ежи Гожелик придерживается довольно радикальных позиций («Я силезец, а не поляк!»). Однако политическая программа движения довольно умеренная: оно борется за признание Варшавой силезской национальности и за автономный статус двух регионов — Верхней и Нижней Силезии.
Большой резонанс весной 2011 г. получили слова экс-премьера и лидера партии «Право и Справедливость» Ярослава Качинского. Он среди прочего заявил, что «силезскость» означает «отмежевание от польскости» и «закамуфлированную немецкую опцию», то есть, по сути, отказал силезцам в оригинальной идентичности, рассматривая их как «криптонемцев». Продолжительный скандал, который разгорелся после этих слов в обществе и на высоком политическом уровне, довольно ясно высветлил актуальность силезской проблемы для современной Польши и при этом отсутствие согласованного мнения о ней в самом польском политикуме.
Впрочем, реальная доля силезцев в населении Силезии довольно невелика, и это сказывается и на политических требованиях силезских автономистов. Силезия уже много сотен лет носит многоэтничный характер. Значительную долю его населения традиционно составляли немцы. После Второй мировой войны большая часть немцев была выселена, но многие из них остались. В Верхней Силезии проживает 92% всех немцев Польши — почти 140 тыс. человек, это самое большое нацменьшинство в стране. В Опольском воеводстве их около 10% и есть даже гмины с преобладающим немецким населением. Помимо этого на состав населения Силезии большое влияние оказала послевоенная переселенческая политика: сюда переселили большое число поляков с Западной Украины. Эти люди имеют общепольское самосознание и не склонны изучать своеобразную си-лезскую речь. Однако в целом в силез-ских воеводствах живёт почти 70% всех граждан Польши, которым свойственно непольское самосознание. В результате ситуация с силезским движением здесь напоминает то, что было описано выше касательно латгальского движения в Латвии. Одним из основных требований стало сохранение много-культурности региона, права местных
85
86
жителей на непольскую идентичность, а также развитие трансграничных экономических связей и контактов в рамках еврорегиона «Силезия». Думается, что именно у такой полиэтничной региональной идентичности Силезии есть будущее.
В Германии, по соседству с Силези-ей, расположена историческая область Лужицы, обладающая ещё большим этнокультурным своеобразием. Лужичане (лужицкие сербы/сорбы) — одно из четырёх официально признанных меньшинств Германии (наряду с цыганами, фризами и датчанами). Их около 60 тыс., из которых 20 тыс. живёт в Нижней Лужице (земля Бранденбург), а 40 тыс. — в Верхней Лужице (земля Саксония). Лужичане — потомки почти исчезнувшей полабской ветви западнославянских народов, обладают довольно значимым своеобразием языка и культуры. Также как и у поморцев-кашубов, большую часть истории лужичан составляет постепенный процесс их германизации. Серболужицкая письменность появилась ещё в XVI в., а за вторую половину XVIII — первую половину XIX в. сложилась и особая литературная традиция. Кодифицированы два варианта лужицкого языка, но сейчас нижнелужицкий уже совсем близок к исчезновению, тогда как верхнелужицкий ещё сохраняет своё значение (впрочем, лужицкие деятели утверждают, что и он может исчезнуть уже через два-три поколения).
Верхние и Нижние Лужицы обладают значительным культурным своеобразием: например, в Верхних Лужицах преобладание имеет католицизм, а в Нижних — протестантизм. Хотя к началу XX в. лужичан насчитывалось более 150 тыс., после Первой мировой войны их требования о предоставлении автономных прав учтены не были. Во времена Третьего рейха лужичане подвергались геноциду (более 20 тыс. убитых плюс большое число выселенных). Уже после войны (как и после Первой мировой) активно выдвигались идеи
создания Серболужицкого (Лужичан-ского) государства (самостоятельного или в составе Чехословакии), однако и они не получили своего воплощения. В 1989-1990 гг., в период объединения Германии, лужицкие деятели настаивали на формировании лужицкой автономии, но и на этот раз их требования не были удовлетворены. Сейчас лужичане являются очень быстро ассимилирующимся народом. Лужицкие школы всё более уступают место немецким, а язык выходит из употребления. Говорить даже о перспективах формирования на этой основе местного регионального самосознания в будущем уже довольно трудно.
Возвращаясь в Польшу, можно сказать, что ещё целый ряд областей имеет своё явное историческое и этническое своеобразие, которое не раз играло значительную роль в том, как пролегали границы, но после активной политики по их полонизации в ХХ в. они уже вряд ли могут серьёзно заявить о себе. Это касается в первую очередь восточных областей государства. Польское самосознание ещё сто лет назад не было закреплено среди мазуров — жителей Мазурии, составлявшей ранее часть Восточной Пруссии. Они обладают довольно сильными диалектными особенностями, однако их участие в современной польской нации уже довольно определённо. Иначе обстоит дело с Подляшьем (часть Подляшского воеводства), Холмщи-ной (часть Люблинского воеводства) и Надсяньем (часть Подкарпатского воеводства) — исторически восточнославянскими землями, на которых ещё в начале ХХ в. преобладало православное население. По сей день белорусы и украинцы считают их своими этническими территориями. Дважды за ХХ в. (перед Первой мировой войной и после Второй мировой) они включались в состав русских (или украинских и белорусских) административных образований, однако в результате были всё же закреплены за Польшей. Благодаря
переселению сотен тысяч восточных славян во второй половине 1940-х гг. (на Украину, в Белоруссию и на западные земли Польши — по операции «Висла») этнический состав жителей этих территорий был кардинально изменён.
Несмотря на ополяченность населения, по сей день значительную роль в регионе играет православная и в целом восточнославянская традиция. Белосток является центром Польской Автокефальной Православной Церкви, насчитывающей, по официальным данным, более 600 тыс. прихожан. Действует ряд белорусских и украинских организаций, однако их внимание концентрируется на культурно-просветительской деятельности. Сохранившаяся инфраструктура православной церкви и активность сотрудничества регионов с соседними Белоруссией и Украиной помогает частично сохранять их исторический облик, а в последние годы намечаются явные процессы местного культурного возрождения, особенно на церковно-религиозной основе.
Заметная деятельность развёрнута на других древнерусских землях в составе Польши — на Лемковщине (Лемковине), приграничной территории в Подкарпатском и Малопольском воеводстве. Здесь восточнославянское население также имеет остаточный характер после двух волн депортаций, и тем не менее оно смогло сохранить свою идентичность до наших дней. По переписи 2002 г. лемков насчитали 6 тыс., однако собственные подсчёты лемковских организаций говорят о 60 тыс. человек. Недавно была кодифицирована и лемковская норма русинского языка (признана в 2000 г.), хотя письменность на местном диалекте (в том числе и издание газет и журналов) существовала ещё с конца XIX — начала ХХ в. Несмотря на послевоенную политику, признававшей лемков украинцами, они не подверглись полной украинизации. В настоя-
щее время преобладающим течением среди них является ориентация на русинский национальный проект1 (общий с Закарпатской областью Украины и Пряшевской Русью в Словакии), хотя немалую роль по-прежнему играет и украинофильское течение. У лемков издаются свои журналы, ведётся активная культурная и образовательная деятельность.
В соседней Словакии, на Пряшевщи-не, русинское движение также весьма заметно. После 1989 г. вновь стали издаваться русиноязычные журналы и газеты, словари и пособия. Город Пря-шев стал одним из главных центров русинского национального движения. За 1990-е гг. количество русинов увеличилось более чем на 40% (по переписям 1991 и 2001 гг. — сейчас их около 25 тыс.), а реальное их число в Словакии, согласно сведениям Карпато-русинского аналитического центра, находится в районе 130 тыс. В 1999 г. открылось Отделение русинского языка и культуры Института национальных меньшинств и иностранных языков Пряшевского университета. Ведётся и радиовещание на русинском языке. При этом местные русинские организации придерживаются более умеренных позиций, чем русины в украинском Закарпатье, и не выступают с призывами к созданию своей автономии. Общность русинского национального проекта в Словакии с Закарпатьем и Лемковщиной, общая задача сопротивления процессам украинизации/ словакизации/полонизации и заметная активизация этого движения в последние два десятилетия — всё это делает русинство довольно заметным факто-
1 См. о нём подробнее: Неменский О.Б. Восточнославянский этнический сепаратизм: русины и казаки // Актуальные проблемы Европы. Сб. науч. трудов ИНИОН РАН. 2009. № 3; Сепаратизм в современной Европе. М., 2009.
87
ром, формирующим трансграничную региональную идентичность.
В Чехии заметное место занимает этнополитическое движение в Моравии. До начала XIX в. можно говорить о процессе формирования национального самосознания среди мораван, однако позднее местное движение стало частью чешского национального возрождения. Попытки создать особый моравский язык предпринимались в 1820-1830-х гг. (издание грамматик), но они не имели серьёзных продолжений. Тем не менее культурное своеобразие Моравии сохранялось. В 1945 г. Моравии была предоставлена автономия, вскоре, правда, упразднённая (в 1949 г.). В 1968 г. в центральном моравском городе Брно возникло «Общество Моравии и Силезии», боровшееся за восстановление автономного статуса для региона. В 1989 году было создано «Моравское гражданское движение», которое требовало «признания существования моравского народа, равноправного чешскому и словацкому».
1990-е гг. стали временем активного возрождения моравской идентичности. Перепись 1991 г. зафиксировала в Чехословакии 1 млн. 360 тыс. мораван. В конце 1990 г. была образована Моравская национальная партия. К концу 1990-х — началу 2000-х популярность моравского национализма пошла на спад, и тем не менее он остаётся значимой формой регионального самосознания. За автономизацию Моравии в наше время борется целый ряд политических организаций: Моравская национальная партия, Союз Моравии и Силезии, Моравская демократическая партия и др. В новых условиях Европейского союза моравская тема вновь оживает.
88
Для центральноевропейского региона очень важна и проблема переселенцев. Огромные массы людей, переселённых после Второй мировой войны на новые для себя земли, сохраняют
память об утраченной родине и образуют многочисленные «союзы изгнанных», ведущих борьбу за осуждение переселенческой политики и признание своего права на возвращение. Эти организации сохраняют идентичность уже несуществующих регионов: польских «Восточных Кресов», Пруссии, Судетов и т.д. Их реальный этнографический облик уже принципиально иной, и говорить о старых региональных движениях их жителей можно только как о фантомной боли.
Однако нельзя отрицать вероятность того, что указанные союзы всё же частично добьются своего: события последних двух десятков лет наталкивают на мысль о реалистичности пересмотра итогов той войны. Об этом свидетельствует и косовский прецедент, ведь независимость Косова является ступенькой к возрождению Великой Албании, существовавшей под протекторатом фашистской Италии и нацистской Германии. В случае реального допуска изгнанных на старые земли (с некоторой компенсацией материального ущерба) могут произойти заметные изменения в этническом составе довольно однородных ныне областей, причём это будет касаться как раз самых активных слоёв населения. Речь идёт в первую очередь о возвращении на прежние территории больших групп немецкого, польского, венгерского и украинского населения. Репатрианты, несомненно, принесут с собой и старые региональные идеологии, которые по-новому осветят будущность этих регионов. Однако пока что старт этим процессам не дан, а потому указанные идентичности и основанные на них се-паратизмы в настоящей работе специально рассматриваться не будут.
Хотя есть у этого процесса ещё одна сторона, которая уже начала претворяться в жизнь: возвращение к старым идентичностям той части населения, которая после войны была иначе идентифицирована. Например, объявленная весной 2008 г. Польшей програм-
ма по выдаче зарубежным полякам особых легитимаций, по некоторым подсчётам, может серьёзно изменить этническую ситуацию на Западной Украине, где вернуться к польской идентичности захочет до полутора миллиона человек. На том же основании идут процессы роста венгерских и румынских национальных меньшинств. Всё больше людей обнаруживают и свои немецкие корни. И всё же стоит отметить, что от такой «интеллектуальной репатриации» до формирования действительно значимых региональных идентичностей и основанных на них движений — не один шаг. Сколь далеко смогут зайти эти процессы — вопрос будущего.
Более значимыми для настоящего времени являются регионы, которые после Второй мировой войны были включены в новые национальные государства, но из которых не было переселено местное иноэтничное население. В первую очередь речь идёт о венграх, которые ныне составляют весьма заметные национальные меньшинства в целом ряде соседних с Венгрией стран. В Словакии венгерское меньшинство составляет примерно 10% населения и населяет широкую полосу на юге вдоль границы с Венгрией. «Партия венгерской коалиции», представляющая словацких венгров, играет очень заметную роль в политической жизни Словакии, однако находится на лояльных словацкой государственности позициях. Этого нельзя сказать о ряде венгерских общественных организаций и отдельных деятелях, которые постоянно поднимают вопрос о венгерской автономии или даже о возвращении на своих территориях в состав Венгрии.
Меньшее значение имеет венгерское нацменьшинство в Закарпатской области Украины, где оно также населяет полосу вдоль границы с Венгрией. Однако и там оно весьма активно.
Большую роль в жизни края играют
также венгры Воеводины (их там 14%), которые во многом контролируют её экономику и сильно влияют на отношения края с Белградом.
Наибольшее значение венгерская активность имеет в румынской Трансиль-вании, где она направлена на признание автономных прав с официальным венгерским языком для всего региона. Венгерский автономный округ уже существовал на части Трансильвании с 1952 по 1967 г. Сейчас количество венгров в Румынии составляет около 1,5 млн. человек, при этом оно имеет тенденцию к росту. В конце марта 2007 г. в трёх трансильванских уездах (Харгита, Ковасна и Муреш) прошли референдумы, на которых население высказалось за максимальную автономию от Бухареста и за особые отношения с Венгрией. Тогдашний президент Венгрии Ласло Шойом после этого открыто заявил о возможности создания в Трансильвании венгерской территориальной автономии. 5 сентября 2009 г. съезд представителей трёх уездов провозгласил Секуйскую автономию, а 12 марта 2010 г. новый съезд придал венгерскому языку официальный статус в регионе. Впрочем, официальная Румыния не признала законность всех этих действий. Весной 2011 г. Секуйский край открыл своё представительство при Европейском парламенте (этому немало поспособствовало то, что заместитель председателя Европарламента Ласло Токеш является одним из лидеров венгров Трансильвании). Впрочем, местные венгры во многом отличаются от «материнской нации». Они в большинстве своём протестанты, у них своё самосознание (секеи) и представление об особом этногенезе.
Для будущего Румынии большое значение имеет также перспектива присоединения к ней Республики Молдова (Бессарабии). Сейчас Румыния — унитарное государство, лишь исторически разделённое на три части — Валахию, Молдову и Трансильванию. В отличие
89
от Трансильвании, в регионе Молдовы автономистское движение довольно слабое и более концентрирующееся на развитии местного самосознания. Однако в случае включения в состав государства Бессарабии (которая, скорее всего, тогда получит права автономии) движение за повышение статуса румынской Молдовы, несомненно, усилится. Возможно, станет по-новому актуальной и идеология молдавенизма, теперь уже в панмолдавском ключе, на основе которой и может произойти воссоединение исторической Молдовы. Предоставление прав автономии такому региону неизбежно приведёт к федерализации всей Румынии. Если дальнейшее развитие Европы пойдёт и дальше в сторону «Европы регионов», то целостное восприятие Румынии в будущем может оказаться уже неактуальным. Впрочем, не стоит недооценивать и обратный фактор: румынский национализм сейчас очень силён и популярен и в румынской Молдове, и в Трансильвании.
Как видим, процессы роста региональных идентичностей и автономистских движений в Центральной Европе весьма заметны. Однако сильных сепаратистских настроений, сравнимых, например, с баскским движением, здесь нет. Все эти идентичности могут остаться на уровне этнографиче-
ских коллективов и интеллектуальных кружков, если развитие единой Европы пойдёт по пути конфедерации сильных национальных государств. Однако переформатирование Евросоюза (согласно с идеями интегрального регионализма) в федерацию автономных регионов, как и связанная с этим актуализация даже очень слабых региональных идентичностей, найдёт себе здесь очень благодатную почву.
Ещё более значимые региональные процессы могут начаться в этой части Европы, если международное сообщество пойдёт на частичный пересмотр итогов Второй мировой войны и осудит послевоенную переселенческую политику. Определённые и довольно значимые шаги в эту сторону уже сделаны, и связаны они с ситуацией вокруг албанского вопроса на территории бывшей Югославии. Это обусловливает ещё одну специфику региона, отличающую его от Западной Европы: здесь процессы регионализации могут проходить через формирование целого ряда новых горячих точек и серьёзного ухудшения гуманитарной ситуации. По некоторым вопросам можно предположить и военное столкновение соседних государств. Всё это делает ход процессов регионализации в Центральной Европе особенно значимым для будущего всей Европы и новой системы международных отношений.
