CC BY
73
•шчд
М.В.Харкевич
РЕГИОНАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ: ОПЫТ ПОСТРОЕНИЯ МНОГОУРОВНЕВОЙ МОДЕЛИ СРАВНИТЕЛЬНОГО РЕГИОНАЛИЗМА
Ключевые слова: сравнительный регионализм, теория государства, премодерн, модерн, постмодерн
Онтология и эпистемология международно-политического регионализма
1 См. Young 1968.
2 Концепция 2013. 3 Haas 2013.
4 Nye 2011.
5 Торкунов, Мальгин (ред.) 2012: 103.
Дезинтеграция одного из полюсов власти в биполярной системе международных отношений привела к реструктурированию всей системы, в том числе и к усилению динамики мировых политических процессов на региональном уровне. В биполярной системе региональный уровень был подчинен глобальному. И хотя, как показал в свое время Оран Янг1, это подчинение не носило детерминистского характера и на региональном уровне глобальная динамика нередко приобретала самостоятельные черты, развитие системы международных отношений определялось именно на глобальном уровне. Если региональные противоречия входили в прямое столкновение с глобальной динамикой, верх одерживала последняя: США и/или СССР вмешивались в ситуацию, предупреждая выплеск напряжения на глобальный уровень. Практически все кризисы холодной войны — от двух Берлинских кризисов до арабо-израильских столкновений, а также войн во Вьетнаме и Афганистане — свидетельствуют о доминировании глобального уровня.
Сложившаяся на сегодняшний день система международных отношений описывается либо как многополярная2, либо как неполярная3, либо как вариативная с различной структурой отношений в разных функциональных сферах (однополярность в военно-стратегической сфере, многополярность в политико-экономической сфере и бесполярность в политико-гуманитарной сфере)4. Региональная динамика мировой политики уже не занимает подчиненного положения. Возникает резонный вопрос: «если биполярная система исчезла, а ей на смену пришел полицентричный мир, то корректно ли утверждать, что мир распался на относительно компактные территориально-экономические регионы и субрегионы, „соответствующие" тому или иному центру международной системы... а значит, нет и не будет общих/глобальных закономерностей, а есть только сочетание мегарегионального и субрегионального уровней взаимодействия?»5
Сама постановка подобного вопроса подчеркивает актуальность региональной проблематики в международных исследованиях. Всплеск интереса к международным регионам начиная с 1990-х годов сразу же
6 НеШе 2005.
7 Уагг, Lagendijk 2013.
8 Яшяе^ 1969; Ви111977; Poulantzas 1978.
9 Katz.enstein 2005: 9.
10 НеШе, S6derЬaum 2002.
11 Воскресенский, Стрельцов 2002: 8.
12 Песцов 2006; Цыренов 2012.
13 Нигге111995.
вызвал к жизни ряд онтологических и эпистемологических вопросов, важнейшими из которых являются вопросы о том, что такое международный регион и как его изучать6.
В сфере онтологии основные дебаты разворачиваются между сторонниками территориальной и реляционной трактовок международно-политического региона7. В 1950—1970-х годах, на заре регионоведения, международно-политический регион рассматривался главным образом как территориальное явление, которое описывалось через социальную, экономическую, политическую и организационную взаимозависимость географически близких государств8. Сегодня доминирует реляционное понимание, в соответствии с которым «регионы суть политические конструкты»9, для формирования которых географическая близость государств важна, но не имеет решающего значения. Исследовательская программа недавно возникшего «нового регионализма» предполагает включение в анализ не только государств, но и негосударственных ак-торов10, тем самым усложняя концепцию международно-политического региона.
Сбалансированное определение региона можно найти в работах Алексея Воскресенского. Согласно Воскресенскому, «международно-политический регион [есть] привязанная к территориально-экономическому и национально-культурному комплексу (основывающемуся на специфической однородности географических, природных, экономических, социально-исторических, политических, национально-культурных условий, служащих основанием для его выделения) региональная совокупность явлений, объединенных общей структурой и логикой таким образом, что эта логика и историко-географические координаты ее существования являются взаимообусловленными»11. Данное определение, а также упомянутая выше исследовательская программа «нового регионализма» допускают нестабильность и подвижность региональных границ, их зависимость от коалиционного взаимодействия региональных групп интересов, выступающих от собственного имени или действующих через свои государства.
К онтологическим можно также отнести вопрос о формировании международно-политических регионов. Является ли международно-политический регион продуктом целенаправленных усилий государств, или же регионы складываются помимо их воли? В ходе поиска ответа на этот вопрос произошло разделение терминов «регионализм»12 и «регионализация». Первым термином стали обозначать формальный, институциональный процесс образования региона, связанный с интеграционной политикой государств и идущий сверху вниз; вторым — ненамеренный результат деятельности преимущественно негосударственных акторов, приводящей к все большему социальному, экономическому и культурному единству в региональном масштабе13. По мере углубления такой ненамеренной интеграции возникает потребность в ее институционализации, вследствие чего возникает регионализм как формальная, государственная фаза регионализации. Вместе с тем нельзя сказать, чтобы данные
14 Байков 2010: 65.
15 Байков 2007.
16 Воскресенский, Стрельцов 2010.
17 Байков 2007.
18 Hameiri 2013.
19 См. Poulantzas 1978.
термины употреблялись последовательно, а потому их аналитическая ценность относительно невелика14. Следует также отметить, что термин «регионализм» имел и иное содержание. До 2000-х годов под регионализмом понимали неевропейские интеграционные проекты, поскольку термин «интеграция» был монополизирован ЕС15.
Эпистемологические вопросы в исследованиях международно-политических регионов связаны с их классификацией и сравнением. Критерии классификации зависят и от исследовательских целей, и от параметров выделения международно-политических регионов, то есть от решения онтологических проблем регионоведения.
При сравнении динамических систем могут использоваться показатели их состояния либо на макро-, либо на микроуровне. Сравнительные исследования в области международной интеграции ориентируются преимущественно на макропоказатели, к каковым относятся географические, историко-культурные, геополитические и аналитические параметры международно-политических регионов16. Наиболее популярным аналитическим параметром служит интеграционная модель ЕС, которая, впрочем, не объясняет развития даже самого Евросоюза17.
Альтернативных моделей сравнения, опирающихся на процессы, протекающие на микроуровне, практически нет. В настоящей статье будет представлена такая модель, строящаяся на допущении о конститутивной зависимости типа регионализма от типа государственности.
В предлагаемой модели мы отталкиваемся от работ Шахара Ха-мейри18, который связывает регионализм с эволюцией государственности и внутригосударственной динамикой конкуренции и сотрудничества групп интересов. Подобный разворот теории регионализма на 180°, на наш взгляд, обладает значительным эвристическим потенциалом, вписывая логику формирования и трансформации регионов в более широкий контекст процессов территориального структурирования и масштабирования власти, протекающих на фундаментальном политическом уровне отношений между группами интересов. Данные процессы конституируют границы территориальных политических образований, каковыми являются и государства, и международно-политические регионы. Государства имеют более простую онтологию, нежели международно-политические регионы. Элементарной же частицей рассматриваемой теоретической конструкции выступают группы интересов. Хамейри операционализирует конститутивную взаимозависимость между группами интересов (микроуровень), государствами (мезоуро-вень) и регионами (макроуровень) с помощью марксистской теории государства19, приняв трансформацию государственности за независимую переменную, а регионализм — за зависимую переменную.
Марксизм позволяет уйти от реификации государственности, указывая на динамический характер и принципиальную нестабильность отношений между государством и обществом. «Выбор между государством и обществом как независимыми переменными, — отмечает Боб Джессоп, — подразумевает их существование в качестве
самостоятельных, непроблематичных, внутренне целостных и взаимоисключающих феноменов, один из которых всегда определяет другой в одностороннем порядке. Подобный подход... абсолютизирует социальную границу между обществом и государством, которая на самом 20 Jessop 1990:287. деле эмерджентна, частична, нестабильна и изменчива»20. Конфликты, переговоры и коалиционное взаимодействие между группами интересов трансформируют эту границу. Тем самым государство оказывается структурой с подвижными границами.
С точки зрения марксистов, социальные процессы при капитализме (в том числе и коалиционная динамика групп интересов) стремятся к интернационализации, что неизбежно приводит к регионализации 21 Glassman 1999. самого государства21. Последняя, таким образом, предстает в теории Хамейри не в качестве результата взаимодействия различных акторов, а в качестве процесса перемасштабирования функциональной границы государств, ее расширения до уровня региона.
Разнообразие форм
государственности и регионального управления
22 Лебедева 2008. 23 Байков 2012.
24 Лебедева 2008.
25 Хабермас 2003.
Предложенная Хамейри методология сравнительного регионове-дения, основанная на конститутивной связи государственности с регионализацией, подразумевает разнообразие форм как государственности22, так и регионализма23. Однако сам Хамейри об этом не пишет, и здесь мы дополняем его теорию, усиливая, как нам кажется, ее эвристический потенциал, поскольку в дополненном виде она открывает возможности для сравнительного исследования международно-политических регионов.
Ввиду того что государство является независимой переменной, а регионализм — зависимой, анализ разнообразия форм регионализма следует начать с рассмотрения классификаций государственности в мировой политике. Определенную популярность в академических кругах получила классификация государств по критерию их отношения к международной системе, укорененной в институтах модерна. В рамках такой классификации выделяются государства премодерна, модерна и постмодерна24.
Содержание понятия «модерн» («современность») претерпело несколько трансформаций25. Изначально это понятие употреблялось применительно к новому христианскому (монотеистическому) обществу в противовес языческим обществам античного мира. Затем оно использовалось для обозначения эпохи Возрождения и отделения ее от Средневековья. И лишь начиная с XVIII в. «модерн» приобретает философское и политическое измерение, важнейшей составляющей которого становится философия субъективности с ее теорией взаимодействия субъекта и объекта. Автономный субъект, суверенитет и свобода которого обеспечиваются потенциально безграничными возможностями человеческого разума, превращается в главного актора истории, который благодаря своему ratio (науке) неумолимо идет по пути прогресса, проявляющегося во все большей эмансипации индивида и общества, освобождении их от оков природы, власти и капитала.
Автономия и самостоятельная ценность государства — основа Вестфальской системы, автономия и самостоятельная ценность субъекта — основа модерна. Премодерн и довестфальский мир, соответственно, структурируются коллективистскими ценностями, укорененными в традиции. Постмодерн снимает оппозицию между рациональным индивидуализмом модерна и традиционным коллективизмом премодерна в качественно новых отношениях между индивидуальным и коллективным, частным и общественным, национальным и глобальным. Политическим выражением постмодерна является Европейский союз, в рамках которого государства, сохраняя свой суверенитет, суверенов и нации, становятся органичной частью транснационального сообщества государств и обществ, объединенных общим ценностным кодом.
Премодерн, модерн и постмодерн предполагают также различное соотношение ценностей и интересов. В сообществе премодерновых империй ценности важны, но они существуют в нем a priori, до начала международных взаимодействий. Как правило, эти ценности имеют религиозную, клановую, племенную форму. Легитимирующей основой императорской и королевской власти служила именно религия. Религия и традиция априорны по отношению к взаимодействию империй.
Сообщество государств модерна носит партикуляристский характер, ценности в нем смещены с общественного на индивидуальный уровень. В международной сфере взаимодействие между государствами модерна базируется на рациональном преследовании своих интересов.
В сообществе государств постмодерна ценности превращаются в интерсубъективную величину, выходят за пределы частной сферы отдельного государства и становятся предметом и результатом взаимодействия государств, утрачивая тем самым свой априорный статус. Во многом по этой причине религия и традиция уже не могут выступать в качестве ценностей такого сообщества.
В иерархии ценностей государств модерна ведущие позиции занимают национальный суверенитет, территориальность, национальная безопасность, национальная экономика и позитивное международное право. В современном мире государства модерна составляют большинство. Их классическими образцами могут служить страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай).
Для государств постмодерна указанные ценности важны, но не являются наивысшими. Поведение эти государств на мировой сцене во многом определяется их позитивной оценкой взаимозависимости, взаимного участия во внутренних делах друг друга, системы глобального управления. Политическое насилие в отношениях между государствами постмодерна невозможно. Их безопасность основана на взаимной уязвимости и открытости. Помимо стран — членов ЕС, к данной категории можно отнести также Канаду и Японию (хотя Япония находится в окружении государств модерна, что отчасти ограничивает ее постмодернистское поведение). США, существенно отстающие от Объединенной
Европы по уровню открытости (особенно в военно-политической сфере), принадлежат скорее к государствам модерна. Стремление к укреплению национального суверенитета присуще США не в меньшей степени, чем Китаю.
Сложнее определить позицию государств, у которых институты модерна либо еще не сформировались, либо были подорваны в результате неумелой или целенаправленной политики властей. Прежде всего это касается так называемых «несостоявшихся» государствах с «отри-26 Jackson 1993. цательным суверенитетом»26, которые существуют только «на бумаге» без реальной центральной власти. Но среди государств премодерна есть и функциональные политии. В частности, это теократии и государства с традиционным укладом, распространенные в Африке и Азии.
Следует оговориться, что реальные государства обычно сочетают в себе элементы и модерна, и премодерна, и постмодерна. Важно соотношение этих элементов. Государство может быть названо модерновым только в случае преобладания в нем элементов модерна. То же относится и к государствам премодерна и постмодерна.
Трем типам государств, согласно методологии Хамейри, должны соответствовать и три типа регионализма: регионализм премодерна, регионализм модерна и регионализм постмодерна.
Регионализм постмодерна
27 Majone 1994, 1997; King 2003. Понятие регулятивного государства, по сути, синонимично понятию государства постмодерна.
28 Bache, Flinders 2004.
29 Moran 2003.
В основе регионализма постмодерна лежит регулятивное государство27, отличительной чертой которого является перенесение многих функций государственного управления в деполитизированную сферу административного регулирования. Государство данного типа не просто активно привлекает к выполнению управленческих функций негосударственных акторов, но и деполитизирует государственные органы и ведомства, такие, например, как центральные банки. За счет расширения сети вспомогательных регулятивных акторов, не все из которых локализованы внутри государственных границ, подобное государство интернационализируется, выходит на наднациональный уровень и становится действительно регионализированным. Политической функцией государства остается метауправление — координация деятельности множества регуляторов, устранение актуальных и потенциальных конфликтов между ними.
Становление регулятивного государства обычно описывают через такие понятия, как «фрагментация» и «децентрализация», и связывают с развитием различных форм многоуровневого и сетевого управления28.
Классическим образцом регулятивного государства является Вели-кобритания29. В результате активной политики по развитию государственно-частных партнерств и деполитизации ряда государственных регуляторов строение самого государства стало похоже здесь на серию концентрических кругов, центром которых выступают государственные министерства, а каждый последующий круг символизирует увеличивающуюся степень автономии соответствующей структуры.
Регионализация вследствие интернационализации регулятивных го-30 ^твт 2011. сударств получила название регулятивной30. Хамейри выделяет три механизма регионального управления в рамках регулятивного регионализма: метауправление, функциональная специализация и управление рисками.
Метауправление, о котором уже шла речь выше, предполагает координацию множества регуляторов на различных уровнях. В качестве примера можно привести открытый метод координации, принятый в ЕС и активно используемый, в частности, в образовательной сфере 31 Ларионова 2007. в рамках Болонского процесса31.
Функциональная специализация связана с разграничением технических и политических областей управления, а также с распределением юрисдикций между различными регуляторами одного государства и регуляторами нескольких государств. Регулятивный регионализм формируется путем регионализации сразу нескольких государств. Распределение между ними функциональных юрисдикций, как и проведение границ между политической и технической сферой, является политическим актом.
В теории международных отношений принято выделять два типа многоуровневого управления: управление универсальными юрисдикци-ями и управление специализированными юрисдикциями (см. табл. 1). Многоуровневое управление первого типа схоже с федерализмом, а второго — с регулятивным регионализмом.
Таблица 1 Характеристики двух типов многоуровневого управления
Типы многоуровневого управления
Тип I: управление универсальными (general purpose) юрисдикциями Тип II: управление специализированными (task-specific) юрисдикциями
Непересекающееся членство Пересекающееся членство
Юрисдикции расположены на ограниченном числе уровней Число уровней расположения юрисдикций не ограничено
Системная архитектура Гибкий дизайн
Источник: Hooghe L., Marks G. 2003. Unraveling the Central State, but How? Types of Multi-level Governance // American Political Science Review. Vol. 97. № 2. P. 236.
При первом типе многоуровневого управления функциональные сферы системно распределены на небольшом количестве уровней, между ними нет пересечений, и на каждом уровне и в каждой юрисдикции реализуется множество функций. Структура такого типа управления напоминает матрешку.
Многоуровневое управление второго типа осуществляется значительным числом акторов, чья деятельность направлена на решение конкретной задачи. При этом функционально деятельность акторов может
32 Beck 1999. 33 Giddens 1990.
34 Aradau, Lobo-Guerrero, Munster 2008.
35 Rose 2001: 7.
36 Goede 2008.
7 Final Report 2004.
пересекаться, и они могут решать свою задачу сразу на нескольких уровнях управления. Многоуровневое управление данного типа возникает при решении транснациональных задач, например при управлении водными ресурсами рек (как в случае с программой совместного управления бассейном реки Меконг, осуществляемой Вьетнамом, Камбоджей, Лаосом и Таиландом). При реализации этого типа многоуровневого управления и необходим механизм функциональной специализации, так как именно в этом случае мы сталкиваемся с пересечением юрис-дикций и множественным членством.
Управление рисками подразумевает создание региональных (глобальных) структур по управлению их восприятием. Исследователи международных отношений вслед за Ульрихом Беком32 и Энтони Гид-денсом33 обычно разделяют «угрозы» (dangers, threats) и «риски» (risks). Подходы к безопасности с точки зрения угроз и с точки зрения рисков значительно отличаются друг от друга. В рамках первого подхода (с точки зрения угроз) акцент делается на акторности и интенциональности конфликтующих сторон, в то время как в рамках второго (с точки зрения рисков) внимание уделяется прежде всего системным характеристикам (опасность массового заражения вирусными инфекциями, изменение климата и т.п.)34.
Секьюритизация рисков базируется на спекуляциях относительно возможных катастрофических событий, вероятность которых не поддается точному вычислению, и предписывает стратегии, нацеленные не на устранение рисков, а на их кооптацию. Иными словами, обеспечение безопасности с точки зрения рисков означает формирование некоего представления о будущем с целью изменения настоящего35. Соответственно, возникает необходимость контроля над рамками воображаемого, ибо именно они определяют действия, предпринимаемые государствами36. Так, в докладе Комиссии 9/11 причиной неспособности американских спецслужб предотвратить трагедию 11 сентября 2001 г. была объявлена их неспособность ее предвидеть, в свою очередь обусловленная недостатком воображения (failure of imagination)37.
Таким образом, управление восприятием рисков становится мощным инструментом политического управления, поскольку количество рисков постоянно нарастает. В качестве примера можно привести риск расширения числа несостоявшихся государств, с которыми часто ассоциируется чуть ли не все зло современности. Формой управления данным риском и является практика государственного строительства.
Регионализм премодерна
f Phillips 2011.
Регионализм премодерна — это традиционные империи. Сегодня таких политических образований практически нет, если, конечно, не считать попытки запрещенного в России «Исламского государства» возродить халифат на территории Сирии и Ирака. Однако нельзя исключить возвращения к подобным империям, особенно в случае победы в мировой политике исламского проекта38. Акторами премодернового регионализма
могут стать функциональные традиционалистские политии. Несостоявшиеся государства на эту роль претендовать не могут, так как они не существуют в функциональном смысле.
Основанием премодернового регионализма выступает универсализм, источник легитимации которого трансцендентен, то есть опрокинут в традицию, религию, этнос, расу. Одной из характеристик империи как раз и является «присутствие в механизмах легитимации и в политической практике универсалистских ориентаций, вплоть до претензии на вселенский смысл собственного бытия и утверждение „космического суверенитета", когда абсолютный сакральный смысл, эманации которого распространяются на весь обозримый круг земель, превращает политическую структуру в механизм коллективной сотери-ологии, переводя и индивидуальное, и групповое существование в он-
39 Каспэ 2007: 51. тологически высший порядок бытия»39.
Следует различать универсализм премодерна и универсализм (солидарность) постмодерна. Ценностный универсализм традиционных обществ трансцендентен, существует до взаимодействия между акторами и не трансформируется в результате этого взаимодействия. Регионализм постмодерна тоже предполагает ценностную солидарность, однако эта солидарность возникает в ходе взаимодействия акторов и является его продуктом, трансформируясь вместе с ним. Поэтому говорить о воз-
40 Мирский 2006. вращении Средневековья40 можно лишь с большой долей условности.
Существует множество определений империй. Например, Майкл Дойл считает главным показателем империи структуру властных отношений, «формальных или неформальных, при которых одно государство контролирует эффективный политический суверенитет другой
41 Doyle 1986:45. политии»41. Такие отношения могут строиться на силе, политическом
сотрудничестве, экономической, социальной или культурной зависимости. Святослав Каспэ предлагает структурное понимание империи, определяя ее через отношение центра и периферии, когда центр «есть что-то единичное и при этом, во-первых, окруженное множественностью, во-вторых, производящее ее... Центр появляется в результате воздействия некоей внешней по отношению к плоскости силы, которая помечает своим присутствием единственную точку... и следующим ходом очерчивает ту совокупность, что будет отныне выступать в качестве порожденной центром и неразрывно с ним связанной перифе-
42 Каспэ 2007:24. рии»42. Вслед за Эдвардом Шилзом Каспэ описывает внешнюю силу,
устанавливающую центр, в терминах «центральной ценностной системы», а институциональный канал ее ретрансляции — в терминах «цен-
43 Там же: 30—39. тральной институциональной системы»43. Эволюция политий, таким
образом, может быть представлена как история изменений структуры отношений между центральной ценностной и центральной институциональной системами.
Для классической империи характерно трансцендирование центральной ценностной системы (миф, религия, обычай) и единство центральной институциональной системы (Рим).
Чем мощнее центр, тем больше и сильнее империя. При этом, согласно Каспэ, мощь имперского центра носит качественный, а не количественный характер: «В имперском центре импульсы сакрального веления и политического устроения не просто тем или иным способом связываются, но сплавляются до степени неразличимости (точнее, они 44 Там же: 53. лишь аналитически обнаруживаются в едином социальном праксисе)»44.
Возникновение империй в их классической форме маловероятно на Западе, так как его центральная ценностная система уже давно перешла из сакрального пространства в историческое время. Фридрих Ницше провозгласил смерть христианского Бога, и сегодня Запад учится жить уже после христианства — в том смысле, что произошла исто-45 Ваттимо 2007. ризация Благой вести о спасении45. Была утрачена, по мнению Ханны Арендт, и связь Запада с Римом как основополагающим западным политическим мифом, что привело к кризису авторитета в мировой по-46 Arendt 1961. литике46. В итоге Запад освободился — или лишился (кому как нравится) — и от религии (разумного Абсолюта), и от мифа (прошлого), оставив себе только историческое время настоящего и конструируемое время будущего.
Имперский потенциал очевиден в исламском мире. Мусульмане, в отличие от христиан, поддерживают сакральность своей центральной ценностной системы, тем самым порождая различные фундаменталистские движения, которые в условиях экспансии западных социально-политических институтов приобретают радикальные формы.
Регионализм модерна
7 Destradi 2010.
48 Buzan 2004: 45-62.
49 Bull 1977.
Регионализм модерна основан на политическом партикуляризме. Государства модерна не готовы к регионализации, к проблематизации своих национальных границ за счет делегирования регулятивных функций негосударственным акторам. Регионализм модерна есть результат взаимодействия государств модерна, функциональные границы которых остаются неизменными. Стратегии регионального управления таких государств могут быть различными — от имперских до лидерских47. Но всем им присущ упор на свои интересы, априорные по отношению к интересам государств-партнеров (как, впрочем, и государств-конкурентов). Интересы государств модерна могут совпадать или сталкиваться, но они не создают основы для формирования сообщества в форме общины (Gemeinschaft, community, communauté).
В английской школе международных отношений уже давно идет активная дискуссия между плюралистами и солидаристами по поводу общины (Gemeinschaft) и общества (Gesellschaft) в мировой политике48. Плюралисты (Хедли Булл49 и др.) ведут речь о международном обществе, состоящем из государств и представляющем собой слабо интегрированное образование, единство которого зиждется на международном праве и дипломатических правилах и обычаях. При этом большинство из них следует реалистской парадигме, в рамках которой международное общество приобретает черты международной системы, то есть
50 Wheeler, Dunne 1998.
Grugel 2004.
52 Интеграционные процессы 2012.
' Grugel 2004: 612.
общества с минимальным числом институтов. Солидаристы (Никлас Вилер, Тим Дюн50 и др.), напротив, исходят из кантианского взгляда на политическое устройство мира и верят в наличие в нем естественного космополитизма, который может и должен быть актуализирован посредством государственной дипломатии и усилий негосударственных акторов. Плюралистов и солидаристов разделяет также понимание международного права, которое формирует международное общество. Если плюралисты являются сторонниками позитивного права, то солидари-сты делают упор на право естественное, рассматривая его как основу космополитического универсализма.
В системе координат «плюрализм—солидаризм» регионализм государств модерна тяготеет к плюралистическому, реалистскому полюсу, а региональное управление государств постмодерна — к солидарист-скому, либерально-идеалистическому. В основе регионализма модерна лежат государственные интересы, в основе регионализма премодерна — примордиальные ценности, а регионализм постмодерна развивается на базе ценностей, совместно конструируемых в ходе реализации общего проекта.
Указанное различие отчетливо видно при сравнительном анализе стратегий регионального управления США и ЕС в Латинской Америке51. Соединенные Штаты предложили Латинской Америке модель так называемой «глубокой интеграции», нацеленную на полную либерализацию торговых отношений, но при этом институционально ограниченную форматом зон свободной торговли (ЗСТ). Воплотив данную модель в рамках Североамериканской зоны свободной торговли и втянув Мексику, вторую экономику Латинской Америки, в свое интеграционное объединение, США планировали распространить его на весь континент, однако потерпели неудачу, не сумев преодолеть разногласия с Бразилией52.
Стратегия регионального управления США в Латинской Америке базируется исключительно на экономических интересах с опорой на идеологию неолиберализма. Определение этой стратегии как «глубокой интеграции» искажает ее сущность. На самом деле речь идет лишь о создании ЗСТ без какого-либо дальнейшего углубления интеграции. При этом структура ЗСТ должна быть такой, чтобы США оставались единственным региональным хабом.
Что касается Европейского союза, то его стратегия в Латинской Америке не исчерпывается экономикой и включает в себя социальные цели и цели развития. С помощью дипломатии, общественных связей, встреч на высшем уровне и взаимодействия экспертов ЕС последовательно продвигает там практики «хорошего управления» (good governance) и социальную ответственность как со стороны государства, так и со стороны бизнеса, тем самым пытаясь передать свои лучшие наработки в сфере управления53. По мнению Жана Гругеля, в проводимой в регионе политике ЕС опирается на принципы либеральной демократии, развивая наднациональные политические институты как
медиаторы рыночных отношений, дабы обеспечить максимальную ин-54Ibid.: 616. клюзивность регионального управления54.
В итоге США не удалось реализовать проект Всеамериканской зоны свободной торговли, тогда как ЕС довольно успешно осуществляет свою интеграционную стратегию в Латинской Америке, преимущество по линии МЕРКОСУР. Впрочем, неудача США не означает изначальной ущербности неолиберальной стратегии регионального управления. Случай Латинской Америки лишь демонстрирует разницу между подходами
к региональному управлению государств модерна и постмодерна.
* * *
Представленная выше модель сравнительного регионализма базируется на параметрах микрорегиональной динамики, а именно на специфике регионализации государств различного типа. Вместе с тем использование предложенной Никосом Пуланзасом и Бобом Джес-сопом трактовки государства как отношения между социальными классами и группами интересов позволило объединить в ней микро-, мезо- и макроуровни анализа. Государства премодерна, модерна и постмодерна формируются благодаря эволюции социальных отношений на микроуровне, и их регионализация приводит к формированию системы регионального управления соответствующего типа. Подобная модель обладает большей эвристической силой, чем теория «нового регионализма», поскольку, в отличие от нее, объясняет как неевропейские, так и европейские версии регионализма.
Библиография Байков А.А. 2007. «Интеграционные маршруты» Западно-Цент-
ральной Европы и Восточной Азии // Международные процессы. Т. 5. № 3 (15).
Байков А.А. 2010. Библиография сравнительной интеграции в 2000-х годах // Международные процессы. Т. 8. № 22.
Байков А.А. 2012. Сравнительная интеграция: Практика и модели интеграции в зарубежной Европе и Тихоокеанской Азии. — М.
Ваттимо Дж. 2007. После христианства. — М.
Воскресенский А.Д. Стрельцов Д.В. 2010. Проблема пространственной (спатиальной) подачи материала в рамках мирового комплексного регионоведения и политической компаративистики // Сравнительная политика. № 2.
Интеграционные процессы в Латинской Америке: состояние и перспективы. 2012. — М.
Каспэ С.И. 2007. Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма. — М.
Концепция внешней политики Российской Федерации. 2013 (http://www.mid.rU/foreign_policy/official_documents/-/asset_publisher/ CptICkB6BZ29/content/id/122186).
Ларионова М.В. 2007. Открытый метод координации как рабочий метод управления интеграционными процессами в образовании // Вестник международных организаций. № 2.
Лебедева М.М. 2008. Такие разные государства // Лебедева М.М. (ред.) «Приватизация» мировой политики: локальные действия — глобальные результаты. — М.
Мирский Г.А. 2006. Возврат в Средневековье? // Россия в глобальной политике. № 5 (http://www.globalaiTairs.ru/number/n_7412).
Песцов С.К. 2006. Современный регионализм: проблемы теоретического осмысления // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6: Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. № 1.
Торкунов А.В., Мальгин А.В. (ред.) 2012. Современные международные отношения. — М.
Хабермас Ю. 2003. Философский дискурс о модерне. — М.
Цыренов О.Ч. 2012. Регионализация и регионализм: понятие и классификация // Вестник Забайкальского государственного университета. № 9.
Agnew J. 2013. Arguing with Regions // Regional Studies. Vol. 47. № 1.
Aradau C., Lobo-Guerrero L., Munster R. van. 2008. Security, Technologies of Risk, and the Political // Security Dialogue. Vol. 39. № 2—3.
Arendt H. 1961. Between Past and Future: Six Exercises in Political Thought. — N.Y.
Bache I., Flinders M. 2004. Multi-Level Governance. — Oxford.
Beck U. 1999. World Risk Society: Towards a New Modernity. — Cambridge.
Bull H. 1977. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. — L.
Buzan B. 2004. From International to World Society?English School Theory and the Social Structure of Globalization. — Cambridge.
Cantori L., Spiegel S. 1970. The International Politics of Regions: A Comparative Approach. — Englewood Cliffs.
Destradi S. 2010. Regional Powers and Their Strategies: Empire, Hegemony, and Leadership // Review of International Studies. Vol. 36. № 4.
Doyle M. 1986. Empires. — Ithaca.
Final Report of the National Commission on Terrorist Attacks upon the United States. 2004. — Washington.
Giddens A. 1990. Consequences of Modernity. — Cambridge.
Glassman J. 1999. State Power Beyond the «Territorial Trap»: The Internationalization of the State // Political Geography. Vol. 18. № 6.
Goede M. de. 2008. Beyond Risk: Premediation and the Post-9/11 Security Imagination // Security Dialogue. Vol. 39. № 2—3.
Grugel J. 2004. New Regionalism and Modes of Governance — Comparing US and EU Strategies in Latin America // European Journal of International Relations. Vol. 10. № 4.
Haas R. 2008. The Age of Nonpolarity // Foreign Affairs. May/June (http://acme.highpoint.edu/~msetzler/IR/IRreadingsbank/EmpireOverNon-polarHauss.FA08.x.pdf).
Hameiri Sh. 2013. Theorising Regions through Changes in Statehood: Rethinking the Theory and Method of Comparative Regionalism // Review of International Studies. Vol. 39. № 2.
Hameiri Sh., Jayasuriya K. 2011. Regulatory Regionalism and the Dynamics of Territorial Politics: The Case of the Asia-Pacific Region // Political Studies. Vol. 59. № 1.
Hettne B. 2005. Beyond the «New» Regionalism // New Political Economy. 2005. Vol. 10. № 4.
Hettne B., Soderbaum F. 2002. Theorising the Rise of Regionness // Breslin Sh., Hughes C.W., Phillips N., Rosamond B. (eds.) New Regionalisms in the Global Political Economy. — L.
Hooghe L., Marks G. 2003. Unraveling the Central State, but How? Types of Multi-level Governance // American Political Science Review. Vol. 97. № 2.
Hurrell A. 1995. Regionalism in Theoretical Perspective // Fawcett L., Hurrell A. (eds.) Regionalism in World Politics: Regional Organization and International Order. — Oxford.
Jackson R. 1993. Quasi-States: Sovereignty, International Relations and the Third World. — Cambridge.
Jessop B. 1990. State Theory: Putting the Capitalist State in Its Place. — Cambridge.
Katzenstein P. 2005. A World of Regions: Asia and Europe in the American Imperium. — Cornell.
King R. 2007. The Regulatory State in an Age of Governance: Soft Words and Big Sticks. — Basingstoke, N.Y.
Majone J. 1994. The Rise of the Regulatory State in Europe // West European Politics. Vol. 17. № 3.
Majone J. 1997. From the Positive to the Regulatory State: Causes and Consequences of Changes in the Mode of Governance // Journal of Public Policy. Vol. 17. № 2.
Moran M. 2003. The British Regulatory State: High Modernism and Hyper-Innovation. — Oxford.
Nye J. 1968. International Regionalism: Readings. — Boston.
Nye J. 2011. The Future of Power. — N.Y.
Phillips A. 2011. War, Religion and Empire: The Transformation of International Orders. — Cambridge.
Poulantzas N. 1978. State, Power and Socialism. — L.
Rose N. 2001. The Politics of Life Itself // Theory, Culture and Society. Vol. 28. № 6.
Russett B. 1969. International Regimes and the Study of Regions // International Studies Quarterly. Vol. 13. № 4.
Thompson W. 1973. The Regional Subsystem: A Conceptual Explication and a Propositional Inventory // International Studies Quarterly. Vol. 17. № 1.
Varr K., Lagendijk A. 2013. Conceptualizing the Region — in What Sense Relational? // Regional Studies. Vol. 47. № 1.
Wheeler N., Dunne T. 1998. Hedley Bull and the Idea of a Universal Moral Community: Fictional, Primordial or Imagined? // Roberson B.A. (ed.) International Society and the Development of International Relations Theory. — L.
Young O. 1968. Political Discontinuities in the International System // World Politics. Vol. 20. № 3.
References Agnew J. 2013. Arguing with Regions // Regional Studies. Vol. 47. № 1.
Aradau C., Lobo-Guerrero L., Munster R. van. 2008. Security, Technologies of Risk, and the Political // Security Dialogue. Vol. 39. № 2-3.
Arendt H. 1961. Between Past and Future: Six Exercises in Political Thought. — N.Y.
Bache I., Flinders M. 2004. Multi-Level Governance. — Oxford.
Baikov A.A. 2007. «Integracionnye marshruty» Zapadno-Central'noj Evropy i Vostochnoj Azii // Mezhdunarodnyeprocessy. T. 5. № 3 (15).
Baikov A.A. 2010. Bibliografija sravnitel'noj integracii v 2000-h godah // Mezhdunarodnye processy. T. 8. № 22.
Baikov A.A. 2012. Sravnitel'naja integracija: Praktika i modeli integracii v zarubezhnoj Evrope i Tihookeanskoj Azii. — M.
Beck U. 1999. World Risk Society: Towards a New Modernity. — Cambridge.
Bull H. 1977. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. — L.
Buzan B. 2004. From International to World Society?English School Theory and the Social Structure of Globalization. — Cambridge.
Cantori L., Spiegel S. 1970. The International Politics of Regions: A Comparative Approach. — Englewood Cliffs.
Cyrenov O.Ch. 2012. Regionalizacija i regionalizm: ponjatie i klassifi-kacija // Vestnik Zabajkal'skogo gosudarstvennogo universiteta. № 9.
Destradi S. 2010. Regional Powers and Their Strategies: Empire, Hegemony, and Leadership // Review of International Studies. Vol. 36. № 4.
Doyle M. 1986. Empires. — Ithaca.
Final Report of the National Commission on Terrorist Attacks upon the United States. 2004. — Washington.
Giddens A. 1990. Consequences of Modernity. — Cambridge.
Glassman J. 1999. State Power Beyond the «Territorial Trap»: The Internationalization of the State // Political Geography. Vol. 18. № 6.
Goede M. de. 2008. Beyond Risk: Premediation and the Post-9/11 Security Imagination // Security Dialogue. Vol. 39. № 2—3.
Grugel J. 2004. New Regionalism and Modes of Governance — Comparing US and EU Strategies in Latin America // European Journal of International Relations. Vol. 10. № 4.
Haas R. 2008. The Age of Nonpolarity // Foreign Affairs. May/June (http://acme.highpoint.edu/~msetzler/IR/IRreadingsbank/EmpireOverNon-polarHauss.FA08.x.pdf).
Habermas J. 2003. Filosofskij diskurs o moderne. — M.
Hameiri Sh. 2013. Theorising Regions through Changes in Statehood: Rethinking the Theory and Method of Comparative Regionalism // Review of International Studies. Vol. 39. № 2.
Hameiri Sh., Jayasuriya K. 2011. Regulatory Regionalism and the Dynamics of Territorial Politics: The Case of the Asia-Pacific Region // Political Studies. Vol. 59. № 1.
Hettne B. 2005. Beyond the «New» Regionalism // New Political Economy. 2005. Vol. 10. № 4.
Hettne B., Soderbaum F. 2002. Theorising the Rise of Regionness // Breslin Sh., Hughes C.W., Phillips N., Rosamond B. (eds.) New Regionalisms in the Global Political Economy. — L.
Hooghe L., Marks G. 2003. Unraveling the Central State, but How? Types of Multi-level Governance // American Political Science Review. Vol. 97. № 2.
Hurrell A. 1995. Regionalism in Theoretical Perspective // Fawcett L., Hurrell A. (eds.) Regionalism in World Politics: Regional Organization and International Order. — Oxford.
Integracionnye processy v Latinskoj Amerike: sostojanie i perspek-tivy. 2012. — M.
Jackson R. 1993. Quasi-States: Sovereignty, International Relations and the Third World. — Cambridge.
Jessop B. 1990. State Theory: Putting the Capitalist State in Its Place. — Cambridge.
Kaspe S.I. 2007. Centry i ierarhii: prostranstvennye metafory vlasti i zapadnaja politicheskaja forma. — M.
Katzenstein P. 2005. A World of Regions: Asia and Europe in the American Imperium. — Cornell.
King R. 2007. The Regulatory State in an Age of Governance: Soft Words and Big Sticks. — Basingstoke, N.Y.
Koncepcija vneshnej politiki Rossijskoj Federacii. 2013 (http://www. mid.ru/foreign_policy/official_documents/-/asset_publisher/CptICkB6BZ29/ content/id/122186).
Larionova M.V 2007. Otkrytyj metod koordinacii kak rabochij metod up-ravlenija integracionnymi processami v obrazovanii // Vestnik mezhdunarodnyh organizacij. № 2.
Lebedeva M.M. 2008. Takie raznye gosudarstva // Lebedeva M.M. (ed.) «Privatizacija» mirovoj politiki: lokal'nye dejstvija — global'nye re-zul'taty. — M.
Majone J. 1994. The Rise of the Regulatory State in Europe // West European Politics. Vol. 17. № 3.
Majone J. 1997. From the Positive to the Regulatory State: Causes and Consequences of Changes in the Mode of Governance // Journal of Public Policy. Vol. 17. № 2.
Mirsky G.A. 2006. Vozvrat v Srednevekov'e? // Rossija v global'nojpo-litike. № 5 (http://www.globalaifairs.ru/number/n_7412).
Moran M. 2003. The British Regulatory State: High Modernism and Hyper-Innovation. — Oxford.
Nye J. 1968. International Regionalism: Readings. — Boston.
Nye J. 2011. The Future of Power. — N.Y.
Peskov S.K. 2006. Sovremennyj regionalizm: problemy teoreticheskogo osmyslenija // Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Serija 6: Filosofi-ja. Kul'turologija. Politologija. Pravo. Mezhdunarodnye otnoshenija. № 1.
Phillips A. 2011. War, Religion and Empire: The Transformation of International Orders. — Cambridge.
Poulantzas N. 1978. State, Power and Socialism. — L.
Rose N. 2001. The Politics of Life Itself // Theory, Culture and Society. Vol. 28. № 6.
Russett B. 1969. International Regimes and the Study of Regions // International Studies Quarterly. Vol. 13. № 4.
Thompson W. 1973. The Regional Subsystem: A Conceptual Explication and a Propositional Inventory // International Studies Quarterly. Vol. 17. № 1.
Torkunov A.V., Mal'gin A.V. (eds.) 2012. Sovremennye mezhdunarod-nye otnoshenija. — M.
Varr K., Lagendijk A. 2013. Conceptualizing the Region — in What Sense Relational? // Regional Studies. Vol. 47. № 1.
Vattimo G. 2007. Posle hristianstva. — M.
Voskresensky A.D. Streltsov D.V. 2010. Problema prostranstvennoj (spatial'noj) podachi materiala v ramkah mirovogo kompleksnogo regionove-denija i politicheskoj komparativistiki // Sravnitel'najapolitika. № 2.
Wheeler N., Dunne T. 1998. Hedley Bull and the Idea of a Universal Moral Community: Fictional, Primordial or Imagined? // Roberson B.A. (ed.) International Society and the Development of International Relations Theory. — L.
Young O. 1968. Political Discontinuities in the International System // World Politics. Vol. 20. № 3.
