CC BY
59
М.В. Кирчанов
РЕГИОНАЛЬНАЯ «ПОЛИТИКА ПАМЯТИ» РОССИИ: АКТОРЫ, НАПРАВЛЕНИЯ, ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ МЕМОРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ
Аннотация
Автор анализирует региональные особенности исторической политики. Методологически статья основана на принципах предложенных в рамках мемориального поворота и анализа политики памяти, принадлежащих к парадигме интеллектуальной истории. Новизна исследования состоит в анализе общих и уникальных особенностей и направлений исторической политики как политики памяти в российских регионах. В статье проанализированы 1) дискур-сивно-нарративные стратегии мемориальной культуры в контексте развития государственных нарративов, 2) юбилейные и памятные мероприятия как формы исторической политики, 3) особенности политики памяти в ее институционализированных формах. Показан вклад исторической политики в процессы консолидации и идеологической фрагментации общества в контекстах культур памяти и мемориального канона. Результаты исследования позволяют предположить, что основными акторами исторической политики являются политические элиты, средства массовой информации и общественные активисты. Показано как эти группы с использованием дискурсивно-нарративных практик, мифологизации прошлого и его инструментализации формируют и меняют мемориальные культуры в контекстах политики памяти.
Ключевые слова:
историческая память, политика памяти,
M. Kyrchanov
REGIONAL «POLITICS OF MEMORY» IN RUSSIA: ACTORS, DIRECTIONS, DEVELOPMENT PROSPECTS OF MEMORIAL CULTURE
Abstract
The purpose of the article is to analyze the politics of memory in modern Russia at the regional level. The author analyzes the regional features of historical politics. Methodologically, the article is based on the principles proposed in the framework of the memorial turn and the analysis of the politics of memory, belonging to the paradigm of intellectual history. The novelty of the study lies in the analysis of common and unique features and directions of historical politics as a politics of memory in the Russian regions. The article analyzes 1) discursive-narrative strategies of memorial culture in the context of the development of state narratives, 2) anniversaries and commemorative events as forms of historical politics, 3) features of the politics of memory in its institutionalized forms. The contribution of historical politics to the processes of consolidation and ideological fragmentation of society in the context of cultures of memory and the memorial canon is also shown. The results of the study suggest that the main actors of historical politics are political elites, the media and social activists. It is shown how these groups, using discursive-narrative practices, mythologization of the past and its instrumentalization, form and change memorial cultures in the context of the politics of memory.
Key words:
historical memory, politics of memory, his-
историческая политика, региональные torical politics, regional memories, memori-
памяти, мемориальная культура, мемори- al culture, memorial canon, statehood, Cos-
альный канон, государственность, каза- sacks, wars of memory. чество, войны памяти.
На протяжении 2000-х гг. арсенал методов, при помощи которых политические элиты контролируют общество, пополнился исторической политикой или политики памяти. В современной историографии единой дефиниции этого явления не предложено, но среди исследователей сложился компромисс, что политика памяти универсальна и в различных формах практикуется в большинстве обществ.
В научной литературе выделены основные характеристики исторической политики, включающие вмешательство государства в тематику исторических исследований; перенос дебатов о прошлом из академических институтов в публичные пространства; снижение роли научного сообщества и возрастание активности средств массовой информации и общественных активистов в обсуждении исторических проблем; создание специализированных институтов, призванных формировать образы памяти, соответствующие идеологической конъюнктуре; контроль доступа к архивам; приоритетное финансирование определенной тематики исторических исследований; распространение официального мемориального канона коллективной памяти через образование, СМИ, массовую культуру. В этом отношении историческая политика радикально отличается от академической историографии, так как в число ее задач не входит регулирование истории как науки, «создание условий для последовательной оценки истории в виде праздников, памятных дат, юбилеев, установления мемориальных досок» [46].
Впервые механизм исторической политики был использован элитами стран Восточной Европы при переходе от социалистических режимов к демократии с целью декоммунизации общества. На протяжении 2000 -2010-х гг. политика памяти перестала быть исключительно европейским явлением, так как начала применяться элитами других государств. К началу 2020-х гг. страны Европы, Азии, Востока и Америки получили значительный опыт манипуляции прошлым в политических целях. Мы можем выделять государства, где элиты применяют классические и неклассические (дефектные) формы исторической политики.
Для первых характерно наличие большинства перечисленных выше атрибутов, для вторых - использование лишь отдельных элементов политики памяти. Политически и идеологически мотивированные манипуляции с прошлым применяются в большинстве обществ, стимулируясь стремлениями элит укрепить собственную легитимность, консолидировать режим, ограничить возможности оппозиции. Одной из стран, которая применяют политику памяти, является современная Российская Федерация. Характерной чертой политики памяти в России следует признать ее «дефектный», т.е. неполный характер. Государство и вовлечено в установление приоритетной тематики исторических исследований, университеты и академические институции в полной мере не утратили своей роли и значения, а специализированные «институты памяти» не получили развития.
Особенностью исторической политики в РФ является ее двойственность. Мы можем констатировать наличие политики памяти на государственном уровне для консолидации общества с использованием памяти о Великой Отечественной войне, стимулируя патриотическое воспитание и борясь с попытками фальсификации истории. Особенностью политики памяти в России является ее регионализация. Политические элиты национальных республик проводят свою историческую политику, решая задачи легитимации своего статуса и консолидации этнических групп, составляющих титульные нации, при помощи манипуляций с образами коллективного прошлого. На таком уровне историческая политика может использоваться в качестве символического ресурса в защите интересов республик в случае конфронтации с центром. Особенностью современного российского федерализма является наличие субъектов, права которых меньше полномочий республик. В структуре РФ таких субъектов большинство, и они представлены 46 областями и 9 краями с преимущественно русским населением.
Вопрос о проведении собственной политики памяти в таких регионах относится к числу дискуссионных. В центре авторского внимания в данной статье будут вопросы исторической политики на региональном уровне, представленном областями и краями.
Целью статьи является анализ политики памяти в русских субъектах современной Российской Федерации, а задачами - изучение ее тематической направленности, выделение приоритетных направлений и особенностей политики памяти, прогнозирование перспектив ее развития в кон-
текстах трансформаций русской идентичности в России. В число задач статьи не входит анализ функционирования образов Великой Отечественной Войны, так как они интегрированы в национальный мемориальный канон.
В методологическом плане статья опирается на принципы междисциплинарной исторической науки, сформулированные в рамках мемориального поворота. Мемориальный поворот существенно изменил общую направленность и тематику исследований, привел к содержательно иной расстановке исследовательских акцентов в современной научной литературе, сфокусированной на вопросах исторической памяти. Историки не только актуализируют в своих исследованиях роль нарративных и дискурсивных форм восприятия и «изобретения» прошлого, но и признают важность мемориальных культур и канонов, которые формируют мнемонические пространства обществ, представленные коллективными памятями. Внедрение достижений мемориального поворота в современную историографию привело к активному изучению генезиса, функционирования и ревизии мемориальных культур. Подобные исследования могут быть как методологическими, так и посвященными конкретным случаям развития исторической памяти, что отражается в актуальной историографии.
Современная историография исторической коллективной памяти отличается рядом особенностей. Важнейшей ее характеристикой является междисциплинарный характер, что содействует интеграции достижений исторических и политических наук с социальными и культурными штудиями современных обществ, так как историческая память представлена в самых разных социальных пространствах. Современные исследования памяти исторической политики отличаются определенным тематическим разнообразием. Работы, сфокусированные на национальных версиях исторической политики преобладают количественно, в то время как методологические и теоретические штудии ведутся не столь активно. Н. Мау-рантонио, комментируя эти особенности изучения памяти, полагает, что «сосредоточив внимание на политике памяти, мы движемся от индивидуальных и более психологически ориентированным рамкам изучения памяти и к более социально ориентированному пониманию, которое рассматривает память как часть более широкой сети отношений» [43], что позволяет, изучая мемориальные культуры, актуализировать не только их национальные формы, но и региональные уровни.
В силу того, что историческая политика представляет собой «неоднозначное понятие, вызывающее массу эмоций» [45], для современной историографии политики памяти характерно стремление интегрировать ее в анализ национализма, посткоммунистических социальных и культурных трансформаций, истории идей. В такой ситуации неизбежно актуализируется географическая неравномерность тематики исследований, посвященных манипуляциям памятью и образами прошлого. Политика памяти в ее западных версиях изучаются активно и регулярно. Мемориальные проблемы и региональные версии исторической политики и культуры памяти в современной России изучены в меньшей степени, что подчеркивает необходимость их анализа вне традиционной исследовательской логики, доминирующей в большинстве исследований, в рамках которых память редуцируется до образов Великой Отечественной войны в современной мемориальной культуре.
Российский историк Д.С. Докучаев полагает, что политика памяти на региональном уровне является частной формой общенациональных мемориальных стратегий и «совокупность региональных практик, используемых различными акторами в целях конструирования образа прошлого» [9, с. 224], редуцированного до уровня того или иного субъекта РФ. Несмотря на то, что, по мнению ряда исследователей, «в последние десятилетия в мире происходит активный пересмотр представлений о национальном государстве как о политическом сообществе, основанном на единой гомогенизирующей культуре. Дискурс о культурном разнообразии пришел на смену прежней убежденности в том, что политические и культурные границы обязательно должны совпадать» [17, с. 63], региональные версии мемориальных культур и тем более формы политики памяти остаются в числе малоизучаемых проблем [19]. Анализ исторической памяти пребывает среди приоритетных направлений современных мемориальных штудий, а дефицит исследований, сфокусированных на региональных формах политики памяти [10] в многосоставных обществах придает актуальность тем проблемам, которые анализируются автором в представленной статье.
Новгород и Тверь: историческая государственность как основа политики памяти на региональном уровне. Часть российских регионов в своей исторической политике стремятся актуализировать моменты, связанные с собственным культурным и политическим опытом, что в большей
степени заметно в тех частях РФ, которые в прошлом обладали собственной государственностью. Некоторыми западными историками подчеркивается то, что «история не должна быть просто изучением тождества, основанным на поиске коллективных корней идентичности» [38]. Тем не менее, альтернативные модели идентичности и связанные с ними формы исторической памяти, и мемориальные культуры по-прежнему пребывают на периферии исследовательского внимания.
В такой ситуации одним из коллективных героев политики памяти на региональном уровне становится Великий Новгород. Нарративы, описывающие Новгород, в современной коллективной памяти разнообразны, но большинство из них основано именно на актуализации государственной традиции. В региональных версиях памяти может фигурировать образ Новгорода как «республики, ликвидированной Москвой» [21]. Локализация места Новгорода в исторической памяти осложнена тем, что он не только стал базой для покорения Киева, но не смог воспользоваться результатами событий 882 года, оставшись в составе Древнерусского государства. Появление впоследствии Новгородской республики воспринимается как естественный результат актуализации государственной традиции, изначально характерной для региона. Присоединение Новгорода в 1478 году к Москве и вывоз вечевого колокола может конструироваться в категориях виктимизации [29], но значение таких концептов в региональной исторической памяти маргинально, так как доминирует общероссийская версия коллективной памяти, в которой новгородские нарративы практически невидимы в контексте преобладающей социально-экономической и политической истории.
В определенной степени близкая стратегия актуализации памяти практикуется и в отношении тверского пласта в российской истории. Некоторыми интеллектуалами Тверь позиционируется как нереализованная и альтернативная модель развития, которая имела больше общего с Европой, что ее отличало от Москвы. Один из современных российских публицистов В. Комиссаров определяет Тверь как «город великой свободы», который реализовывал «западный вектор» в российской истории. В рамках такого альтернативного мемориального канона Тверь сравнивается с Москвой: «Великое Княжество Тверское было самодостаточным государством и всё, чего оно хотело - это свободное развитие с ориентацией на Запад. Вот и выходит, что столицей ей не суждено было бы стать, по-
скольку она уже была ею. Столицей принципиально другого государства» [13].
Президент Польши Л. Качиньский в 2015 году подчеркивал, что «нет никаких сомнений в том, что историческая политика нужна и что она используется для наращивания потенциала государства» [39]. Вместе с тем, регионализированные формы политики памяти могут оказываться в тени национальной исторической политики, так как актуализируют альтернативные проекта. Один из современных российский публицистов Е. Смолин склонен актуализировать именно альтернативность Твери в мемориальном каноне и отличая ее истории от московской. Если на современном этапе, по мнению Е. Смолина, «Тверская область практически ничем не отличается от любого другого региона Центральной России», то «около пятисот лет назад Тверская земля, бывшая тогда суверенным государством, произвела на свет явление, которое разительно выделяло её на фоне соседних стран, создавало её особое лицо, формировало её собственный, не похожий ни на чей путь. Это явление средневековые тверичи называли "тверской великой свободой"... "Тверская великая свобода" была своеобразным "символом веры" средневековых тверичей. Благодаря ей они имели возможность безопасной и достойной жизни, за неё готовы были стоять до конца, в ней была их правда» [24]. Региональная память актуализирует не просто локальные формы и проявления национальной коллективной памяти, но стремится усомниться в универсальности и неизбежности ее нарративов.
Новгородские и тверские нарративы в современной мемориальной культуре альтернативны доминирующим тенденциям, которые в качестве основного и единственного героя и участника исторического процесса позиционируют государство. В целом культуры памяти большинства обществ гетерогенны. Поэтому, как полагает литовский политолог В. Синица, «недостатка в альтернативных нарративах нет, но ясно, что государство не может поддерживать их все и должно иметь авторитетное и коллегиальное мнение, какие нарративы должны продвигаться для развития у граждан исторического и государственного сознания, общности исторической судьбы и ответственности за происходящее и будущее государства» [48]. В рамках такой логики культура памяти начинает сама себя редактировать в направлении редукции прошлого, вытеснения и забывания
тех нарративов, которые сложно интегрировать в государственно санкционированный мемориальный канон.
Конструирование и продвижение альтернативных версий исторической памяти, чья коллективность редуцирована до регионального уровня, в современной интеллектуальной ситуации становится одной из форм изобретения традиций, основой для чего служат альтернативные формы локальной исторической памяти, которые практически незаметны в мемориальной культуре на государственном уровне. Такие версии исторической памяти фактически представляют собой частный случай политического и исторического мифотворчества. Попытки конструирования региональной памяти, основанной на тверских нарративах, представляют собой не более чем альтернативный случай мифологизации памяти, редуцированной до условной тверской исторической локальности.
ДВР: «буферная» государственность в политике памяти между региональной и национальной историей. Государственные нарративы в исторической политике на региональном уровне не ограничиваются актуализацией образов средневековой государственности, которая на разных этапах могла выступать в качестве альтернативы другим центрам - от Киева до Москвы. В исторической памяти российского Дальнего Востока актуализируются образы других государственных образований, которые в различной степени интегрированы в мемориальный канон.
Среди таких исторических государств, которые периодически оказываются в центре политики памяти, особое место занимает Дальневосточная Республика, существовавшая на протяжении двух лет и традиционно воспринимающаяся как «буферное» государство. Историческая память на региональном уровне не практикует регулярной коммеморации образов ДВР, хотя последняя оказывается в центре внимания средств массовой информации и общественных активистов, вовлеченных в проработку прошлого. Рост интереса к истории ДВР, попытки актуализации ее значения и наследия имели место в 2020 и 2022 гг., что было связано как с созданием, так и ликвидацией этого государственного образования. Образы ДВР визуализировались в соответствии с логикой исторической политики в России в целом, так как и актуализация, и вытеснение тех или иных моментов в форме социальной и культурной амнезии в современной исторической памяти, как правило, связывается с юбилеями.
В 2020 году, в связи со столетием образования ДВР, она позиционировалась в качестве «независимого демократического государства, просуществовавшего два года» [3]. Понимание того, что «советская власть пришла на Дальний Восток на пять лет позже, чем в остальную РСФСР» [18], в региональной версии исторической памяти не получила широкого распространения. Образы ДВР в исторической памяти были актуализированы в 1922 году в связи со столетием Волочаевского сражения. Мемориальные акции актуализировали роль и такого традиционного участника политики памяти как музей, так как на реставрацию местного музейного комплекса было выделено финансирование из федерального центра [1]. Определение символического местоположения ДВР в российской исторической памяти представляется затруднительным хотя Евгений Григорьев, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории, в 2017 году подчеркивал, что она «оставила яркий и глубокий след в памяти и мифологии русского Дальнего Востока» [6]. Четкие границы между общенациональной и региональной памятью отсутствуют, на что указывают и некоторые современные эксперты, подчеркивая, что «политики и военачальники ДВР вошли в историю, став героями школьных учебников, как Василий Блюхер, Сергей Лазо или будущий глава советского кинематографа Борис Шумяцкий, имевший отношение к появлению «Чапаева», «Веселых ребят» и другой классики 1930-х» [7].
В этом контексте региональная версия исторической памяти не выдерживает конкуренции в общенациональной мемориальной культурой, основанной преимущественно на актуализации государства как основного героя истории. Кроме этого, локализация ДВР в исторической памяти на общероссийском и региональном уровне осложнена доминированием преимущественно позитивистской версии исторического воображения, где основным героем выступает государство в целом, что минимизирует роль региональной компоненты. Кроме этого, на территории Дальнего Востока не сложились свои собственные версии исторической памяти, местные практики конструирования прошлого не получили развития, что автоматически превращает их в локальный случай российской мемориальной культуры.
Ставропольский край: негосударственные акторы политики памяти и ревизия мемориального канона. Одной из форм исторической политики
в России на региональном уровне является декоммунизация коллективной памяти, что, правда, не носит систематического характера. Формирование подобного мемориального канона протекает гетерогенно, а состав участников такой памяти отличается значительным разнообразием. Комментируя общие закономерности в развитии мемориальной культуры, латышский историк Д. Хановс полагает, что «процессы коллективной памяти не статичны, а подчинены сегодняшним политическим потребностям. Содержание воспоминаний не является застывшим, они существуют в среде, которая постоянно меняется - создаются новые субкультуры, меняются сообщества памяти, уходят прежние и появляются новые... способность политического контекста способствовать историческому консенсусу является важным фактором в политике памяти» [37]. В современной коллективной памяти российского общества эти процессы отличаются значительными особенностями, так как государство, представленное властями субъектов РФ, вовлечено в общие стратегии коммеморации в то время, как мемориальные культуры регионального уровня могут формироваться общественными активистами, которые, например, в Ставропольском крае связаны с казачеством, склонным формировать свою версию памяти, основанной на героизации как своего сообщества, так и негативном отношении к коммунизму, воображаемому в качестве коллективного Другого.
Наиболее известным примером попытки декоммунизации исторической памяти следует признать Еланский Казачий Музейно-мемориальный комплекс «Донские казаки в борьбе с большевиками», основанный в 2006 году по инициативе и на средства местного предпринимателя В.П. Мелихова в станице Еланская Ростовской области. Логика этого музея вписывается в предположение российско-американского историка Н. Копосова, полагающего, что «постсоветская историческая память сильно политизирована» [42]. Появление таких независимых акторов политики памяти актуализирует «вопрос монополии исторической правды» [33] в современном обществе, где признается одна из центральных ролей музея как культурного института в визуализации исторической памяти [9]. Функции таких институций не ограничиваются только актуализацией регионального прошлого. Включенность музеев в политику памяти может быть фактором фрагментации культур памяти и стимулом для возникновения мемориальных конфликтов. Музей актуализирует различные уровни региональной исторической памяти, которая с точки зрения культурной при-
надлежности ограничивается казачеством, а идеологически актуализирует ценности антикоммунизма. Среди приоритетных задач музея - ревита-лизация исторической памяти, связанная с антикоммунистической борьбой донских казаков, с коммунистическими репрессиями, направленными против казачества.
По мнению современного российского историка Д.А. Аникина, память «нуждается в визуальной репрезентации для того, чтобы получить "прописку" в сознании граждан, стать неотъемлемым элементом повседневной жизни» [4, с. 123]. Музеи, которые не только актуализируют и визуализируют образы прошлого, но и предлагают ревизию мемориального канона имеют критическое значение для современной политики памяти, так как именно они «могут функционировать как светские оракулы для текущего момента гражданской культуры, предлагая инструкции в отношении общественной идентичности и цели не только через воззвание к прошлому, но формируя контексты взаимодействия и контакта с прошлым на месте» [35, р. 27]. Вместе с тем роль таких институций противоречива, так как формируемый ими канон памяти может иметь ревизионистский характер, что в значительной степени усложняет и замедляет его укоренение в мемориальной культуре.
Подобные задачи пытаются выполнять частные музейные проекты, которые содействуют не только визуальной представленности исторической памяти, но в большей степени ее фрагментации и гетерогенизации. Предлагаемый мемориальный канон характеризуется своей альтернативной направленностью и отличается от доминирующей версий региональной исторической памяти. Важнейшими системными характеристиками предлагаемой мемориальной культуры является как героизация антикоммунистической борьбы казачества, так и его виктимизация, воображение казаков в качестве основой жертвы коммунистической политики. Проект Музея и его концепция как «места памяти» актуализирует альтернативные и ревизионистские версии мемориальной культуры, так как в рамках предлагаемого канона памяти актуализируется положительная роль генерала П.Н. Краснова, место которого в общероссийской исторической памяти противоречиво по причине его сотрудничества с Германией в период второй мировой войны. Альтернативный и ревизионистский характер мемориального канона, предлагаемого музеем, актуализирует и поклонный крест, установленный в память выдачи казаков в Лиенце. Музей в стани-
це Еланская стал важным коллективным и институциональным актором политики памяти в силу того, что спровоцировал на региональном уровне «войны памяти» между левыми активистами и собственниками музейного комплекса, что проявилось в серии судебных исков с требованиями демонтажа памятников, которые визуализируют и кодифицируют образы коллаборационистов.
По мнению финского историка Э. Туомиоя «различные взгляды и интерпретации истории продолжают играть роль в создании и разжигании конфликтов, препятствуя усилиям по их урегулированию» [50], примером чего является фрагментированная мемориальная культура в современных российских регионах, где история превратилась в один из инструментов идеологического противостояния между политическими силами, которые используют прошлое как пространство для конфронтации. Современную коллективную историческую память российского общества на региональном уровне «продуктивнее понимать как поле, на котором происходит борьба различных нарративов и мнемонических акторов» [17, с. 61], среди которых могут быть как общественные активисты, так и государственные структуры, воспроизводящие различные версии исторической памяти. В 2016 году среди противников Музея оказался и действующий на тот момент губернатор Ростовской области В. Голубев, который выразил свое сомнение в законности создания подобного мемориала. Региональные версии исторической политики содействуют фрагментации памяти и одновременному софункционированию взаимоисключающих мемориальных культур.
Краснодарский край: мемориальная культура и «войны памяти». В определенной степени близкая ситуация с политикой памяти на современном этапе сложилась на территории Краснодарского края, в культурном пространстве которого «проработкой прошлого» заняты не только государственные средства массовой информации, но и общественные активисты. Версии прошлого, которые предлагаются в различных мемориальных культурах, в значительной степени отличаются идеологически и являются взаимоисключающими.
Особенностью Кубани является наличие регионального самосознания с определенными культурными и языковыми характеристиками [15], которые в большей степени проявляются в рамках функционирования региональной идентичности [16] в то время как в центре политики памя-
ти оказываются не вопросы этничности, но интерпретации истории гражданской войны и ее восприятия в современной памяти, подверженной фрагментации. В Краснодарском крае, как и в Ставропольском, среди активных участников политики памяти оказались представители казачьих организаций. На противоположном фланге политических предпочтений пребывают местные левы, представленные преимущественно коммунистами. Государственные и частные СМИ вынуждены реагировать на различные версии исторической памяти. Поэтому мемориальная культура в крае подвержена значительной фрагментации.
Политика памяти на Кубани актуализирует общие тенденции трансформации мемориальной культуры в современном социуме, в котором неизбежно возникают противоречия между «историзмом, пытающимся играть роль чистой науки, и презентизмом, стремящимся к прикладным исследованиям. Историцист хочет понять мир, презентист хочет его изменить, у них разные цели: если историцист хочет знания, то современник - справедливости. Историцист хочет быть ученым, а презентист - политиком» [51]. В такой ситуации историческая память в Краснодарском крае оказалась зависимой от дух этих крайностей, но в условиях использования политики памяти элитами академическое знание практически всегда становится маргинальной, а прошлое оказывается объектом интерпретации идеологически мотивированных общественных активистов. Эта ситуация стала следствием того, что гуманитарии на протяжении последних десятилетий предпочитали «анализировать и переосмысливать границы и контуры общественных гуманитарных наук» [48], пока политически и идеологически ангажированные активисты и интерпретаторы не монополизировали актуализацию прошлого и его представление в общественных пространствах.
Поэтому антикоммунистическая версия воображения прошлого актуализируется казачьими активистами и связанными с ними средствами массовой информации. Например, «Новая газета Кубани» втянута в полемику с местным отделением КПРФ, обвиняя его в стремлении «навязать молодёжи советскую точку зрения на историю». Поводом для такого мемориального конфликта на региональном уровне стало несогласие КПРФ с установкой памятника генералу Л.Г. Корнилову, установленному в 2013 году в Краснодаре, вокруг которого фактически сложилось культурное пространство, где политические церемонии и ритуалы проводятся
участниками казачьих организаций. Основные расхождения между казачьими и левыми активистами, как участниками исторической политики, связаны с восприятием советской политики в отношении казачества.
Появление памятника Л. Корнилову в Краснодаре и его превращение в пространство для коммеморации отражает общие тенденции современной истории коллективной памяти. Немецкий историк Й. Хаккманн полагает, что «практики общей памяти, ритуалы, мифы, инициативы исторической справедливости могут быть как объединяющими, так и разграничивающими актами памяти, которые коренятся в самой культуре памяти общества, его необходимости отождествления с определенными событиями и персонажами прошлого» [40]. В контексте исторической памяти России на уровне Кубани фигура Л. Корнилова относится к числу таких исторических «персонажей», появление памятника которому в общественных пространствах стало стимулом для активизации проработки прошлого.
Монументализация прошлого путем возведения памятников принадлежит к одному из наиболее эффективных и действенных средств политики памяти, но результаты его применения не всегда однозначны, так как такие «места памяти» могут содействовать фрагментации сообщества, предлагая и продвигая «неуместный и запутанный символизм, что стимулирует отсутствие эмоционального отклика у посетителей» [34, р. 174]. Если связь мемориальных пространств с эмоциями не столь очевидна, то их роль в актуализации идеологических противоречий в культуре памяти проявляется более заметно. В ряде случаев монументализация как инструмент исторической политики сочетается с традиционными нарративными практиками конструирования прошлого, что актуализирует конфликты памяти в большей степени.
Среди центральных нарративов в современном мнемоническом пространстве Кубани особое место принадлежит нарративам, которые описывают действия советской власти относительно казаков как геноцид [20]. Использование именно этой дефиниции в региональном мемориальном каноне предпринимаются активистами казачьих общественных организаций, что содействует виктимизации концептов Самости в мемориальной культуре. Одной из форм «проработки прошлого» для Кубани стали т.н. «Корниловские поминовения» с участием как казачьих активистов, так и представителей администрации Краснодарского края [5], что свидетель-
ствует о попытках интегрировать образы генерала Л. Корнилова, его активность и антибольшевистское движение периода гражданской войны в официальный мемориальный канон на региональном уровне. Другой подобной коммеморативной практикой в Краснодаре стала акция «Корни-ловский полк» [14], которая содействует визуализации исторической памяти в рамках проведения реконструкций, посвященных истории гражданской войны на Кубани. В 2020 году подобные акции были особенно масштабными, так как совпали со столетием Улагаевского десанта [31]. На уровне региональной версии исторической памяти периодически визуализируются идеи необходимости переименования Краснодара в Екатеринодар [28], что стимулирует фрагментацию мнемонического пространства.
Подобной мемориальной конфронтации содействуют попытки краснодарских активистов исторической политики пересмотреть значение 23 февраля, связав его в национальной памяти не с Красной армией, но с историей антибольшевистского сопротивления в период гражданской войны, так как в ночь с 22 на 23 февраля 1918 года начался «Ледяной поход» [11]. Общественные активисты Краснодарского края, которые втянуты в реализацию политики памяти, настаивают на том, что мнемоническое пространство региона разделено неравномерно между двумя различными версиями прошлого. Подобная политика памяти на региональном уровне актуализирует «различия между историей, которая связана с политикой, и историей, которая движима политикой» [36] в силу того, что идеология может становиться фактором, стимулирующим развитие мемориальной культуры не только в направлении консолидации, но и фрагментации общества.
В связи со столетием революции в 2017 году Д. Шульгатый подчеркивал, что в регионе зарегистрировано 45 мест, связанных с памятью участников революционного движения, и только два, которые имеют отношение к Белой армии [30], будучи признанными в качестве объектов культурного наследия. Поэтому в рамках «войны памяти» между краснодарскими казачьими общественными деятелями и активистами КПРФ формируются различные образы истории гражданской войны, в первую очередь - ее лидеров, включая Л. Корнилова. Если для первых он - герой «антибольшевистского сопротивления», то для вторых его деятельность огранивается «рядами виселиц, плах и расстрельных стенок по станицам нашего края» [12].
Историческая память становится одновременно основой для героизации кубанского казачества как жертвы «красного террора», что автоматически ведет к демонизации образов большевиков в региональной версии исторического воображения и воспроизводимой им культуры памяти. Историческая политика в современном Краснодарском крае актуализирует не только идеологическую фрагментацию российского общества, но и потенциал «забывания», вытеснения и маргинализации пласта, связанного с заселением региона выходцами с украинских территорий. Культурная амнезия делает менее актуальными проблемы, связанные с миксацией этнических идентичностей в регионе, маргинализируя альтернативные версии исторической коллективной памяти, что редуцирует политику памяти до вынужденного участия вовлеченных в нее акторов в мемориальных конфликтах, связанных с различными восприятиями истории гражданской войны в современной культуре памяти Кубани, формируемой как представителями казачества, так и российскими левыми.
Воронежская область: региональные отражения противоречий государственной исторической политики. Аналогичные с точки зрения принадлежности к идеологическому дискурсу моменты исторической памяти в некоторых российских регионах могут актуализироваться и государственными средствами массовой информации. По мнению современного исследователя мемориальных культур, политика памяти в России может преследовать три цели, включая «реструктуризацию советского прошлого», «восстановление "исторической справедливости" (реконструкция досоветских или не-советских образов прошлого)» и «поиск новых образов прошлого и стратегий их репрезентации» [4].
Региональные формы исторической политики включают все три эти формы «проработки прошлого», но их применение носит крайне нерегулярный характер. Отличительной особенностью политики «проработки прошлого» на уровне значительной части российских регионов следует признать ее иррегулярный и несистемный характер, зависимость как от внешней идеологической конъюнктуры, так и от политического календаря современного российского общества. Некоторые региональные СМИ периодически актуализируют проблемы, связанные с антибольшевистской борьбой казачества, интегрируя такие моменты локальной истории в местные каноны коллективной памяти. Журналисты могут выполнять роли
публичных историков [41], будучи участниками коммеморативных практик, связанных с годовщинами тех или иных событий.
В условиях, когда профессиональные историки не проявляют желания «объяснять сторонней публике, в чем состоит польза от их занятий» [22], историческое прошлое и память оказывается категориями, которыми начинают интересоваться политические элиты и средства массовой информации, обслуживающие официальный идеологический дискурс того или иного общества, включаясь в ассимиляцию прошлого и его адаптации под современные политические и культурные запросы. Примером подобной событийной «проработки прошлого» следует признать попытку ВГТРК-Воронеж локализовать в региональной исторической памяти в 2020 г. моменты, связанные со столетием казачьего антибольшевистского Вешинского восстания, которое охватывало современные Ростовскую и Воронежскую области. ВГТРК-Воронеж к годовщине восстания выпустила серию репортажей, которые позиционировались как попытка восстановления «исторической правды» [2]. Активное включение СМИ в проработку прошлого в современной России на региональном уровне, вероятно, подтверждает предположение российского историка А. Олейникова, полагающего, что «за последние три десятилетия историческое знание приобрело огромное значение в публичной политике. Это произошло помимо воли и желания профессиональных историков. Их монополия на обладание исторической истиной была подорвана массмедиа» [23], которые свободны от формальных ограничений академической этики, предлагая интерпретации, в большей степени соотносящиеся с идеологической повесткой, а не нормами гуманитарного знания.
Общая тональность материалов воронежских СМИ в отношении восстания в 2020 году сводилась почти исключительно к виктимизации казачества и локализации его в исторической памяти к жертвы коммунистического террора. В отношении восстания предпринимались попытки не только актуализации его места в исторической памяти о гражданской войне. СМИ стремились конструировать альтернативный канон коллективной памяти, воспринимая события 1920 года как проявление национального и освободительного движения. Мемориальная культура Воронежской области, интерпретируя в 2020 году события 1920 года актуализировала травмы исторической памяти, что вписывается в общую логику функционирования коллективной памяти, которая «формирует, культиви-
рует и контролирует воспоминания о жестоких и травмирующих событиях» [44].
Воронежские СМИ и общественные активисты втянуты в реализацию конфронтационной модели исторической политики, что в некоторых случаях ведет к «войнам памяти» на региональном уровне. Примером такого мемориального противостояния следует признать конфликт 2022 года, когда в центре Воронежа исчезла мемориальная доска, установленная в рамках акции «Последний адрес» на доме, где до 1937 года жил генерал А. Пепеляев [26]. Концепция исторической памяти, предлагаемая и продвигаемая в рамках «Последнего адреса», содействовала не консолидации, но большей фрагментации исторической памяти на уровне региона [25]. Современная российская культура коллективной памяти, по мнению Н. Копосова, «ориентированная скорее на национальное, чем на демократическое» в истории России, оказывает крайне ограниченное воздействие на общество, так как не смогла «иммунизировать население от национальных мифов» и не пыталась «вызвать сочувствие к жертвам исторического процесса» [42]. В такой ситуации развития культуры памяти оказались и регионы, чье место в национальном государственном каноне прописано не столь отчётливо как сама роль государства или его лидеров.
На региональном уровне историческая политика актуализирует одно из своих качеств, которое упоминает польский историк М. Антонович, полагающий, что «сознательное отношение граждан к истории, формируемое политической властью, основной целью которого является решение конкретных политических задач» [32] и представляет собой политику памяти в ее классической форме. В рамках такого восприятия политика памяти может решать задачи не только консолидации, но и большей гете-рогенизации общества, если участники «проработки прошлого» склонны не интегрировать свои точки зрения в мемориальный канон, а, наоборот, используют их для решения задач, связанных с текущей политикой. Поэтому в исторической политики России на региональном уровне не функционирует универсальная логика культуры памяти, согласно которой «каждое государство, стремящееся к стабильному, сплоченному и лояльному обществу, формирует историческую память, объединяющую, а не разделяющую его граждан» [47]. В российских регионах, наоборот, становятся заметны тенденции использования мемориальной культуры в по-
литическом воображении, направленном не на консолидацию нации как «воображаемого сообщества», но на ее фрагментацию в рамках конструирования образов идеологических Других.
Фрагментации памяти содействовали публичные акции не только тех общественных активистов, которые вовлечены в изучение политических репрессий. Стимулом для обострения «мемориальных конфликтов» стали мероприятия воронежских коммунистов, которые в 2019 году разместили в Воронеже билборды с портретами и цитатами И. Сталина [27], что фрагментировало местное общество в контексте его отношения к советскому наследию. В отношении региональной памяти на уровне Воронежской области репортажи 2020 года носили единичный характер, так как местные СМИ никогда не были активными участниками исторической политики, а их участие в формировании и поддержании мемориального канона носит вторичный, вынужденный характер. На уровне российских регионов, в отличие от европейских стран, практически не получили развитие «проявления "мнемонического сопротивления" доминирующей исторической памяти» [17, с. 71].
В Воронежской области не сложилось региональной версии исторической памяти. Мемориальные практики средств массовой информации, к которым они прибегали в 2020 году, носили преимущественно «юбилейный» характер. кроме этого политика памяти на локальном уровне не смогла возникнуть в условиях отсутствия стабильной и устойчивой региональной идентичности. Спорадические попытки «проработки прошлого» оказались достаточно глубоко интегрированными в общероссийские контексты мемориальной культуры, в одинаковой степени учитывая коммунистическое и коммунистическое в региональной исторической памяти, актуализируя одновременно тенденции как виктимизации, так и глорифи-кации.
Выводы. Современное российское общество фрагментировано в восприятии прошлого. Фрагментация проявляется как на уровне национальных республик, так и русских областей и краев. Неформальные границы между различными версиями исторической памяти и интерпретациями прошлого проходят по принципу приверженности тем или иным идеологическим предпочтениям и актуализации социальных и культурных особенностей областей и краев на региональном уровне. Российское общество в отличие от европейских стан в проведении политики памяти в
меньшей степени использует институционализированные ресурсы. В современной России на национальном уровне отсутствует аналог европейских институтов памяти, что автоматически исключает их полевением на региональном уровне. Формирование и развитие компромиссных канонов исторической памяти в российских регионах связано с активностью местных властей и региональных культурных и общественных активистов.
Отсутствие в современной России формальных институтов сравнимых, например, с Институтом национальной памяти в Польше или Института памяти нации в Словакии, которые были бы интегрированных в механизм государственной власти в сфере формирования исторического канона, определяет особенности исторической политики на уровне регионов. В отличие от Европы формирование версии исторической памяти в России как на национальном, так и региональном уровнях зависимо от интересов и предпочтений правящих политических элит. Вопросы памяти на протяжении длительного времени не пребывали среди приоритетных, а элиты были вынуждены к ним обратиться в условиях войн памяти и обострения мемориальных конфликтов, связанных с диаметрально отличными интерпретациями прошлого Россией и ее ближайшими соседями. Политика памяти в российских регионах актуализировала свой потенциал позже, чем в других государствах. Историческая политика на региональном уровне отличается гетерогенностью, а интеграция тех или иных моментов прошлого, которые интегрируются в мемориальный канон областей и краев, зависит не только от особенностей местного исторического процесса, но от идеологических предпочтений региональных элит.
Политика памяти в российских регионах может формально протекать в различных формах, но, как правило, ограничивается активностью региональных средств массовой информации и общественных активистов, заинтересованных в придании тем или иным сюжетам местной, локальной истории приоритетного значения в мемориальном каноне, который сложился на региональном уровне или теоретически может институционализироваться позднее. Тематическая направленность исторической политики в ее региональном измерении, как правило, ограничена проблемами средневековой государственности в современной коллективной памяти (Новгород, Тверь), «вспоминанием» несостоявшихся современных государств (Дальний Восток), местом в мемориальной культуре гражданской войны (Ставропольский край, Воронежская область) и связанной с ней
идеологического раскола общества (Краснодарский край). Историческая политика зависит от внешней конъюнктуры, от политики федерального центра, будучи связанной с актуализацией прошлого в рамках «юбилейных» попыток «проработки прошлого», которые соотносятся с аналогичными тенденциями на федеральном уровне. Основные векторы развития исторической политики, социальные и культурные траектории изменения памяти в современных российских реалиях остаются неопределенными, что стало следствием производного характера локальных памятей от общероссийской.
Культуры памяти в России в региональном измерении не ограничиваются только рассмотренной в представленной в статье проблематикой, Региональные версии исторической памяти предлагают различные стратегии актуализации образов военной истории, связанной с Первой мировой и Великой Отечественной войной. На региональном уровне уникальные мемориальные культуры сложились в сообществах, известных особенностями своей идентичности, что относится к казачеству и старообрядчеству. Активным участником политики памяти является и Церковь. Эти проблемы, связанные с трансформацией мемориальных культур в рамках политики памяти российского общества, нуждаются в дальнейшем изучении.
Политика памяти Российской Федерации на региональном уровне, представленном русскими областями и краями, функционирует как в рамках институциональной неопределенности, множественности одновременно участвующих общественных акторов, вовлеченных в процессы ревизии истории и формирования мемориального канона, сокращении роли академического исторического сообщества, которое утрачивает позиции в продвижении интерпретационных моделей, претендующих на определение особенностей, границ и векторов развития культур памяти на региональном уровне.
Литература
1. Авченко В. Горючий снег // Родина. 2022. 1 февраля. URL.: https://rg.ru/2022/02/09/sto-let-nazad-pobeda-na-sopke-iiun-koran-otkryla-sovetskoj-rossii-vyhod-k-tihomu-okeanu.html (дата обращения 30.04.2022).
2. Андреещева А., Кохаров К. Не щадили никого. Как в начале 20 века донские казаки устроили кровавое восстание. Они взялись за оружие после
репрессий Красной армии // Вести Воронеж. 2020. 30 марта. URL.: https://vestivrn.ru/stories/2020/03/30/ne-shadili-nikogo-kak-v-nachale-20-veka-voronezhskie-kazaki-ustroili-krovavoe-vosstanie/ (дата обращения 30.04.2022).
3. Андрейкина Ю. Дальневосточная республика: Защита от войны // Родина. 2020. 1 марта. URL.: https://rg.ru/2020/03/19/reg-dfo/rodina-v-1920-godu-na-dalnem-vostoke-vozniklo-gosudarstvo-prosushchestvovavshee-dva-goda.html (дата обращения 30.04.2022).
4. Аникин Д.А. Стратегии трансформации политики памяти в современной России: региональный аспект // Вестник Волгоградского государственного университетта. Серия 7. Философия. 2012. №3. С. 121 - 126.
5. В Краснодаре прошли Корниловские поминовения // Новая газета Кубани. 2022. 18 апреля. URL: https://ngkub.ru/index.php?route=simplearticles/article&sa_category_id=6&sa_ article_id=13627 (дата обращения 30.04.2022).
6. Григорьев Е. Дальневосточная республика. История одного буферного образования // Живая история. 2017. 1 июня. URL: http://lhistory.ru/statyi/dalnevostochnaya-respublika (дата обращения 30.04.2022).
7. ДВР нараспашку. Взлет и падение Дальневосточной республики в книге Ивана Саблина // Коммерсантъ. 2021. 19 января. URL: https://www.kommersant.ru/doc/4652672 (дата обращения 30.04.2022).
8. Докучаев Д. Музеефикация региона, или какие истории нужны локальным сообществам // Вестник Пермского федерального исследовательского центра. 2014. №5. С. 62 - 66.
9. Докучаев Д.С. Историческая политика на региональном уровне: модели, цели и акторы // Вестник РФФИ. Гуманитарные и общественные науки. 2020. №5. С. 224-235.
10. Емельянов Е.П. Государственные практики персональной коммемо-рации в постсоветской России // Tempus et Memoria. 2021. Т. 2. №3. С. 36-49.
11. Кайманов А. Защитники какого Отечества? // Новая газета Кубани. 2022. 22 февраля. URL: https://ngkub.ru/obshchestvo/zashchitniki-kakogo-otechestva (дата обращения 30.04.2022).
12. Кайманов А. Коммунисты против Корнилова // Новая газета Кубани. 2022. 17 февраля. URL: https://ngkub.ru/politika/kommunisty-protiv-kornilova (дата обращения 30.04.2022).
13. Комиссаров В. Город великой свободы // Россия 4D. 2015. №3-4. URL: https://russia4d.ru/magazine/0304-2015/gorod-velikoi-svobody.html (дата обращения 30.04.2022).
14. «Корниловский полк» вспомнил бойцов Улагаевского десанта // Новая газета Кубани. 2021. 27 августа. URL: https://ngkub.ru/kultura/kornilovskiy-polk-vspomnil-boytsov-ulagaevskogo-desanta (дата обращения 30.04.2022).
15. Кочергин А. "Не было бы казаков - не было и нынешней Кубани": официальная историческая политика в Краснодарском крае // Историческая память и культурные символы национальной идентичности. Материалы международной научной конференции (Пятигорск, 18 - 20 октября, 2017 г.). Ставрополь - Пятигорск: Издательство СКФУ, 2017. С. 150-153.
16. Кочергин А. Казачья идентичность, историческая память, этнический дискурс: случай кубанского казачества // Историческая память и российская идентичность на Северном Кавказе / отв. ред. А.К. Аликберо. Москва: ИВ РАН, 2017. С. 80-103.
17. Летняков Д.Э. Оспариваемое прошлое: к обоснованию плюралистического подхода к исторической памяти // Дискурс-Пи. 2021. Т. 18. №2. С. 61-76.
18. Мамонтов В. Достояние Дальневосточной республики // Родина. 2020. 1 марта. URL: https://rg.ru/2020/04/06/rodina-pochemu-lenin-v-svoej-poslednej-rechi-govoril-o-dalnevostochnoj-respublike.html (дата обращения 30.04.2022).
19. Миллер А.И. Политика памяти в стратегиях формирования национальных и региональных идентичностей в России: акторы, институты и практики // Новое прошлое / The New Past. 2020. №1. С. 210-217.
20. На Кубани вспоминают жертв геноцида казачества // Живая Кубань. 2020. 24 января. URL: https://www.livekuban.ru/news/obshchestvo/na-kubani-vspominayut-zhertv-genotsida-kazachestva- (дата обращения 30.04.2022).
21. Николаев Н. Новгородская земля: республика, ликвидированная Москвой // Дилетант. 2020. 23 июня. URL: https://diletant.media/articles/45289145/ (дата обращения 30.04.2022).
22. Олейников А. Современная историчность и политика времени // Либеральная миссия. 2021. 26 апреля. URL: https://liberal.ru/authors-
projects/sovremennaya-istorichnost-i-politika-vremeni (дата обращения 30.04.2022).
23. Олейников А. Другой презентизм // Либеральная миссия. 2021. 2 июля. URL: https://liberal.ru/sovremennaya-istorichnost-i-politika-vremeni/drugoj-prezentizm (дата обращения 30.04.2022).
24. Смолин Е. Тверское Великое княжество: Прерванный путь в Европу // Россия 4D. 2015. №3-4. URL: https://russia4d.ru/magazine/0304-2015/tverskoe-velikoe-knyazhestvo-prervannyi-put-v-evropu.html (дата обращения 30.04.2022).
25. Стародубцев Г. В Воронеже запустили историческую акцию «Последний адрес». Среди местных историков у неё нашлись противники // Вести Воронеж. 2021. 30 сентября. URL: https://vestivrn.ru/news/2021/09/30/v-voronezhe-zapustili-istoricheskuyu-akciyu-poslednii-adres/ (дата обращения 30.04.2022).
26. Стародубцев Г. С многоэтажки в центре Воронежа загадочно исчезла скандальная мемориальная табличка. Её установили в честь белого генерала Анатолия Пепеляева // Вести Воронеж. 2022. 15 февраля. URL: https://vestivrn.ru/news/2022/02/15/s-mnogoetazhki-v-centre-voronezha-zagadochno-ischezla-skandalnaya-memorialnaya-tablichka/ (дата обращения 30.04.2022).
27. Стародубцев Г., Родионова Ю., Вахтин Ю. В воронежском Доме актёра прокомментировали празднование юбилея Сталина. Мероприятие вызвало негативную реакцию театрального сообщества // Вести Воронеж. 2019. 10 декабря. URL: https://vestivrn.ru/news/2019/12/10/v-voronezhskom-dome-aktyora-prokommentirovali-prazdnovanie-yubileya-stalina/ (дата обращения 30.04.2022).
28. Ткаченко П. О «Рыцаре» и не только // Новая газета Кубани. 2022. 16 апреля. URL: https://ngkub.ru/kultura/o-rytsare-i-ne-tolko (дата обращения 30.04.2022).
29. Чекасина Н. «Крестовый поход» на Новгород // Дилетант. 2017. 14 июля. URL: https://diletant.media/articles/36521222/?utm_medium=sborniki (дата обращения 30.04.2022).
30. Шульгатый Д. Памятник без памяти // Новая газета Кубани. 2017. 8 ноября. URL: https://ngkub.ru/obshchestvo/pamyatnik-bez-pamyati (дата обращения 30.04.2022).
31. Шульгатый Д. Последний шанс. К 100-летию Улагаевского десанта // Новая газета Кубани. 2020. 14 августа. URL: https://ngkub.ru/kultura/posledniy-shans (дата обращения 30.04.2022).
32. Antonovic M. Atminties politikos sp^stuose // Vilniaus universiteto Tarptautiniq. santykiq. ir politikos mokslq institutas. 2018. liepos 2 d. URL: https://www.tspmi.vu.lt/komentarai/m-antonovic-atminties-politikos-spastuose/ (дата обращения 30.04.2022).
33. Atminties politika // Sekunde.lt. 2010. spalio 22 d. URL: https://sekunde.lt/leidinys/old_turinys/atminties-politika/ (дата обращения 30.04.2022).
34. Balthrop V.W., Blair C., Michel N. The presence of the present: Hijack-ing"the good war"? // Western Journal of Communication. 2010. Vol. 74. №2. P. 170-207.
35. Blair C., Dickinson G., Ott B. Rhetoric - memory - place // Places of public memory: The rhetoric of museums and memorials / eds. C. Blair, G. Dickinson, B. Ott. Tuscaloosa: University of Alabama Press, 2010. P. 1 - 54.
36. Grossman J. Tragedy, memory, history // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2012. October 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/october-2012/tragedy-memory-history (дата обращения 30.04.2022).
37. Hanovs D. Piedot un piedallties // Getes instituts Latvija. 2017. g. 5. oktobrl. URL: https://www.goethe.de/ins/lv/lv/kul/sup/eri/ate/20777356.html (дата обращения 30.04.2022).
38. Hunt L. Against presentism // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2002. May 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/may-2002/against-presentism (дата обращения 30.04.2022).
39. Kaczynski L. Polityka historyczna stuzy budowaniu potencjatu panstwa // Prezydent.pl. 2015. 17 listopada. URL: https://www.prezydent.pl/aktualnosci/wydarzenia/musimy-ksztaltowac-postawy-obywatelskie-i-patriotyczne,62 (дата обращения 30.04.2022).
40. Kaprans M. Saruna ar Jergu Hakmani // Getes instituts Latvija. 2017. g. 5. oktobrl. URL: https://www.goethe.de/ins/lv/lv/kul/mag/21139680.html (дата обращения 30.04.2022).
41. Kitch C. Anniversary journalism, collective memory, and the cultural authority to tell the story of the American past // Journal of Popular Culture. 2002. Vol. 36. No1. P. 44-67.
42.Koposov N. "The armored train of memory": the politics of history in post-Soviet Russia // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2011. January 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/january-2011/the-armored-train-of-memory-the-politics-of-history-in-post-soviet-russia (дата обращения 30.04.2022).
43. Maurantonio N. The Politics of Memory // The Oxford Handbook of Political Communication / eds. K. Kenski, K. Hall Jamieson. Oxford: Oxford University Press, 2014. URL.: https://core.ac.uk/download/pdf/232778581.pdf (дата обращения 30.04.2022).
44. Nasrallah L. The Politics of Memory // Harvard Divinity Bulletin. 2005. Autumn. URL.: https://bulletin.hds.harvard.edu/the-politics-of-memory/ (дата обращения 30.04.2022).
45. Pastusiak L. Polityka historyczna, czyli manipulowanie historic // Przegl^d Dziennikarski. 2015. 3 listopada. URL: https://przegladdziennikarski.pl/prof-l-pastusiak-polityka-historyczna-czyli-manipulowanie-historia/ (дата обращения 30.04.2022).
46. Sinica V. Neutraliuosius istorijos politikos geriausiai ismokys Putinas // Teviskes alkas. 2015. sausio 4 d. URL: https://alkas.lt/2015/04/01/v-sinica-neutraliuosius-istorijos-politikos-geriausiai-ismokys-putinas/ (дата обращения 30.04.2022).
47. Sinica V. "Savi saude [ savus". Kas raso Lietuvos istoj // Teviskes alkas. 2017. birzelio 26 d. URL: https://alkas.lt/2017/06/26/v-sinica-savi-saude-i-savus-kas-raso-lietuvos-istorija/ (дата обращения 30.04.2022).
48. Sinica V. Posovietiniai paradoksai: istorikai pries Tautos ¡storing atmint[ // Delfi.lt. 2014. sausio 2 d. URL: https://www.delfi.lt/v-sinica-posovietiniai-paradoksai-istorikai-pries-tautos-istorine-atminti (дата обращения 30.04.2022).
49. Spratt D., Draxler B. Pride and Presentism: On the Necessity of the Public Humanities for Literary Historians // Profession. 2019. Spring. URL: https://profession.mla.org/pride-and-presentism-on-the-necessity-of-the-public-humanities-for-literary-historians/ (дата обращения 30.04.2022).
50. Tuomioja E. History and conflict: how can historians contribute to conflict resolution and conflict prevention // 2017. July 25. URL: https://historianswithoutborders.fi/en/history-conflict-can-historians-contribute-conflict-resolution-conflict-prevention/ (дата обращения 30.04.2022).
51. Wilson J.R. Historicizing Presentism: Toward the Creation of a Journal of the Public Humanities // Profession. 2019. Spring. URL: https://profession.mla.org/historicizing-presentism-toward-the-creation-of-a-journal-of-the-public-humanities/ (дата обращения 30.04.2022).
References
1. Avchenko V. Goryuchii sneg // Rodina. 2022. 1 fevralya. URL.: https://rg.ru/2022/02/09/sto-let-nazad-pobeda-na-sopke-iiun-koran-otkryla-sovetskoj-rossii-vyhod-k-tihomu-okeanu.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
2. Andreeshcheva A., Kokharov K. Ne shchadili nikogo. Kak v nachale 20 veka donskie kazaki ustroili krovavoe vosstanie. Oni vzyalis' za oruzhie posle repressii Krasnoi armii // Vesti Voronezh. 2020. 30 marta. URL.: https://vestivrn.ru/stories/2020/03/30/ne-shadili-nikogo-kak-v-nachale-20-veka-voronezhskie-kazaki-ustroili-krovavoe-vosstanie/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
3. Andreikina Yu. Dal'nevostochnaya respublika: Zashchita ot voiny // Rodina. 2020. 1 marta. URL.: https://rg.ru/2020/03/19/reg-dfo/rodina-v-1920-godu-na-dalnem-vostoke-vozniklo-gosudarstvo-prosushchestvovavshee-dva-goda.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
4. Anikin D.A. Strategii transformatsii politiki pamyati v sovremennoi Rossii: regional'nyi aspekt // Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universitetta. Seriya 7. Filosofiya. 2012. №3. S. 121 - 126.
5. V Krasnodare proshli Kornilovskie pominoveniya // Novaya gazeta Kubani. 2022. 18 aprelya. URL: https://ngkub.ru/index.php?route=simplearticles/article&sa_category_id=6&sa_ article_id = 13627 (data obrashcheniya 30.04.2022).
6. Grigor'ev E. Dal'nevostochnaya respublika. Istoriya odnogo bufernogo obrazovaniya // Zhivaya istoriya. 2017. 1 iyunya. URL: http://lhistory.ru/statyi/dalnevostochnaya-respublika (data obrashcheniya 30.04.2022).
7. DVR naraspashku. Vzlet i padenie Dal'nevostochnoi respubliki v knige Ivana Sablina // Kommersant". 2021. 19 yanvarya. URL: https://www.kommersant.ru/doc/4652672 (data obrashcheniya 30.04.2022).
8. Dokuchaev D. Muzeefikatsiya regiona, ili kakie istorii nuzhny lokal'nym soobshchestvam // Vestnik Permskogo federal'nogo issledovatel'-skogo tsentra. 2014. №5. S. 62-66.
9. Dokuchaev D.S. Istoricheskaya politika na regional'nom urovne: modeli, tseli i aktory // Vestnik RFFI. Gumanitarnye i obshchestvennye nauki. 2020. №5. S. 224-235.
10. Emel'yanov E.P. Gosudarstvennye praktiki personal'noi kommemoratsii v postsovetskoi Rossii // Tempus et Memoria. 2021. T. 2. №3. S. 36-49.
11. Kaimanov A. Zashchitniki kakogo Otechestva? // Novaya gazeta Kubani. 2022. 22 fevralya. URL: https://ngkub.ru/obshchestvo/zashchitniki-kakogo-otechestva (data obrashcheniya 30.04.2022).
12. Kaimanov A. Kommunisty protiv Kornilova // Novaya gazeta Kuba-ni. 2022. 17 fevralya. URL: https://ngkub.ru/politika/kommunisty-protiv-kornilova (data obrashcheniya 30.04.2022).
13. Komissarov V. Gorod velikoi svobody // Rossiya 4D. 2015. №3-4. URL: https://russia4d.ru/magazine/0304-2015/gorod-velikoi-svobody.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
14. «Kornilovskii polk» vspomnil boitsov Ulagaevskogo desanta // Novaya gazeta Kubani. 2021. 27 avgusta. URL: https://ngkub.ru/kultura/kornilovskiy-polk-vspomnil-boytsov-ulagaevskogo-desanta (data obrashcheniya 30.04.2022).
15. Kochergin A. "Ne bylo by kazakov - ne bylo i nyneshnei Kubani": ofitsial'naya istoricheskaya politika v Krasnodarskom krae // Isto-richeskaya pamyat' i kul'turnye simvoly natsional'noi identichnosti. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii (Pyatigorsk, 18 - 20 oktyabrya, 2017 g.). Stavropol' - Pyatigorsk: Izdatel'stvo SKFU, 2017. S. 150-153.
16. Kochergin A. Kazach'ya identichnost', istoricheskaya pamyat', etnicheskii diskurs: sluchai kubanskogo kazachestva // Istoricheskaya pamyat' i ros-siiskaya identichnost' na Severnom Kavkaze / otv. red. A.K. Alikbero. Moskva: IV RAN, 2017. S.80-103.
17. Letnyakov D.E. Osparivaemoe proshloe: k obosnovaniyu plyuralisticheskogo podkhoda k istoricheskoi pamyati // Diskurs-Pi. 2021. T. 18. №2. S. 61-76.
18. Mamontov V. Dostoyanie Dal'nevostochnoi respubliki // Rodina. 2020. 1 marta. URL: https://rg.ru/2020/04/06/rodina-pochemu-lenin-v-svoej-poslednej-rechi-govoril-o-dalnevostochnoj-respublike.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
19. Miller A.I. Politika pamyati v strategiyakh formirovaniya natsional'nykh i regional'nykh identichnostei v Rossii: aktory, instituty i praktiki // Novoe proshloe / The New Past. 2020. №1. S. 210-217.
20. Na Kubani vspominayut zhertv genotsida kazachestva // Zhivaya Kuban'. 2020. 24 yanvarya. URL: https://www.livekuban.ru/news/obshchestvo/na-kubani-vspominayut-zhertv-genotsida-kazachestva- (data obrashcheniya 30.04.2022).
21. Nikolaev N. Novgorodskaya zemlya: respublika, likvidirovannaya Moskvoi // Diletant. 2020. 23 iyunya. URL: https://diletant.media/articles/45289145/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
22. Oleinikov A. Sovremennaya istorichnost' i politika vremeni // Liberal'naya missiya. 2021. 26 aprelya. URL: https://liberal.ru/authors-projects/sovremennaya-istorichnost-i-politika-vremeni (data obrashcheniya 30.04.2022).
23. Oleinikov A. Drugoi prezentizm // Liberal'naya missiya. 2021. 2 iyulya. URL: https://liberal.ru/sovremennaya-istorichnost-i-politika-vremeni/drugoj-prezentizm (data obrashcheniya 30.04.2022).
24. Smolin E. Tverskoe Velikoe knyazhestvo: Prervannyi put' v Evropu // Rossiya 4D. 2015. №3-4. URL: https://russia4d.ru/magazine/0304-2015/tverskoe-velikoe-knyazhestvo-prervannyi-put-v-evropu.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
25. Starodubtsev G. V Voronezhe zapustili istoricheskuyu aktsiyu «Poslednii adres». Sredi mestnykh istorikov u nee nashlis' protivniki // Vesti Voronezh. 2021. 30 sentyabrya. URL: https://vestivrn.ru/news/2021/09/30/v-voronezhe-zapustili-istoricheskuyu-akciyu-poslednii-adres/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
26. Starodubtsev G. S mnogoetazhki v tsentre Voronezha zagadochno ischezla skandal'naya memorial'naya tablichka. Ee ustanovili v chest' belogo generala Anatoliya Pepelyaeva // Vesti Voronezh. 2022. 15 fevralya. URL: https://vestivrn.ru/news/2022/02/15/s-mnogoetazhki-v-centre-voronezha-zagadochno-ischezla-skandalnaya-memorialnaya-tablichka/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
27. Starodubtsev G., Rodionova Yu., Vakhtin Yu. V voronezhskom Dome aktera prokommentirovali prazdnovanie yubileya Stalina. Meropriyatie vy-zvalo negativnuyu reaktsiyu teatral'nogo soobshchestva // Vesti Voronezh. 2019. 10 dekabrya. URL: https://vestivrn.ru/news/2019/12/10/v-voronezhskom-dome-aktyora-prokommentirovali-prazdnovanie-yubileya-stalina/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
28. Tkachenko P. O «Rytsare» i ne tol'ko // Novaya gazeta Kubani. 2022. 16 aprelya. URL: https://ngkub.ru/kultura/o-rytsare-i-ne-tolko (data obrashcheniya 30.04.2022).
29. Chekasina N. «Krestovyi pokhod» na Novgorod // Diletant. 2017. 14 iyulya. URL: https://diletant.media/articles/36521222/?utm_medium=sborniki (data obra-shcheniya 30.04.2022).
30. Shul'gatyi D. Pamyatnik bez pamyati // Novaya gazeta Kubani. 2017. 8 noyabrya. URL: https://ngkub.ru/obshchestvo/pamyatnik-bez-pamyati (data obrashcheniya 30.04.2022).
31. Shul'gatyi D. Poslednii shans. K 100-letiyu Ulagaevskogo desanta // Novaya gazeta Kubani. 2020. 14 avgusta. URL: https://ngkub.ru/kultura/posledniy-shans (data obrashcheniya 30.04.2022).
32. Antonovic M. Atminties politikos sp^stuose // Vilniaus universiteto Tarptautiniq santykiq ir politikos mokslq institutas. 2018. liepos 2 d. URL: https://www.tspmi.vu.lt/komentarai/m-antonovic-atminties-politikos-spastuose/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
33. Atminties politika // Sekunde.lt. 2010. spalio 22 d. URL: https://sekunde.lt/leidinys/old_turinys/atminties-politika/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
34. Balthrop V.W., Blair C., Michel N. The presence of the present: Hijacking"^ good war"? // Western Journal of Communication. 2010. Vol. 74. №2. P. 170-207.
35. Blair C., Dickinson G., Ott B. Rhetoric - memory - place // Places of public memory: The rhetoric of museums and memorials / eds. C. Blair, G. Dickinson, B. Ott. Tuscaloosa: University of Alabama Press, 2010. P. 1 - 54.
36. Grossman J. Tragedy, memory, history // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2012. October 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/october-2012/tragedy-memory-history (data obrashcheniya 30.04.2022).
37. Hanovs D. Piedot un piedallties // Getes instituts Latvija. 2017. g. 5. oktobrl. URL: https://www.goethe.de/ins/lv/lv/kul/sup/eri/ate/20777356.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
38. Hunt L. Against presentism // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2002. May 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/may-2002/against-presentism (data obrashcheniya 30.04.2022).
39. Kaczynski L. Polityka historyczna stuzy budowaniu potencjatu panstwa // Prezydent.pl. 2015. 17 listopada. URL: https://www.prezydent.pl/aktualnosci/wydarzenia/musimy-ksztaltowac-postawy-obywatelskie-i-patriotyczne,62 (data obrashcheniya 30.04.2022).
40. Kaprans M. Saruna ar Jergu Hakmani // Getes instituts Latvija. 2017. g. 5. oktobrl. URL: https://www.goethe.de/ins/lv/lv/kul/mag/21139680.html (data obrashcheniya 30.04.2022).
41. Kitch C. Anniversary journalism, collective memory, and the cultural authority to tell the story of the American past // Journal of Popular Culture. 2002. Vol. 36. No1. P. 44-67.
42.Koposov N. "The armored train of memory": the politics of history in post-Soviet Russia // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2011. January 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-
history/january-2011/the-armored-train-of-memory-the-politics-of-history-in-post-soviet-russia (data obrashcheniya 30.04.2022).
43. Maurantonio N. The Politics of Memory // The Oxford Handbook of Political Communication / eds. K. Kenski, K. Hall Jamieson. Oxford: Oxford University Press, 2014. URL.: https://core.ac.uk/download/pdf/232778581.pdf (data obrashcheniya 30.04.2022).
44. Nasrallah L. The Politics of Memory // Harvard Divinity Bulletin. 2005. Autumn. URL.: https://bulletin.hds.harvard.edu/the-politics-of-memory/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
45. Pastusiak L. Polityka historyczna, czyli manipulowanie historic // Przegl^d Dziennikarski. 2015. 3 listopada. URL: https://przegladdziennikarski.pl/prof-l-pastusiak-polityka-historyczna-czyli-manipulowanie-historia/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
46. Sinica V. Neutraliuosius istorijos politikos geriausiai ismokys Putinas // Teviskes alkas. 2015. sausio 4 d. URL: https://alkas.lt/2015/04/01/v-sinica-neutraliuosius-istorijos-politikos-geriausiai-ismokys-putinas/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
47. Sinica V. "Savi saude [ savus". Kas raso Lietuvos istorij^. // Teviskes alkas. 2017. birzelio 26 d. URL: https://alkas.lt/2017/06/26/v-sinica-savi-saude-i-savus-kas-raso-lietuvos-istorija/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
48. Sinica V. Posovietiniai paradoksai: istorikai pries Tautos ¡storing atmint[ // Delfi.lt. 2014. sausio 2 d. URL: https://www.delfi.lt/v-sinica-posovietiniai-paradoksai-istorikai-pries-tautos-istorine-atminti (data obrashcheniya 30.04.2022).
49. Spratt D., Draxler B. Pride and Presentism: On the Necessity of the Public Humanities for Literary Historians // Profession. 2019. Spring. URL: https://profession.mla.org/pride-and-presentism-on-the-necessity-of-the-public-humanities-for-literary-historians/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
50. Tuomioja E. History and conflict: how can historians contribute to conflict resolution and conflict prevention // 2017. Julu 25. URL: https://historianswithoutborders.fi/en/history-conflict-can-historians-contribute-conflict-resolution-conflict-prevention/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
51. Wilson J.R. Historicizing Presentism: Toward the Creation of a Journal of the Public Humanities // Profession. 2019. Spring. URL: https://profession.mla.org/historicizing-presentism-toward-the-creation-of-a-journal-of-the-public-humanities/ (data obrashcheniya 30.04.2022).
