CC BY
79
Этнополитология
Ю. П. Шабаев, А. П. Cадохин
РЕГИОНАЛИЗМ И ЭТНИЧНОСТЬ В ПРОСТРАНСТВЕ ПУБЛИЧНОЙ ПОЛИТИКИ: ИДЕОЛОГИИ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРАКТИКИ
Статья посвящена анализу этнополитических процессов в регионах России. На примерах Архангельской области, Республики Коми, Республики Мордовия и Республики Удмуртия авторы показывают социально-экономические причины и условия, порождающие сепаратистские этнокультурные и этнополитические движения в этих субъектах Российской Федерации. Существование различных форм регионального сепаратизма в России авторами объясняется отсутствием обоснованной и целенаправленной национальной политики, которая должна носить интеграционный характер. Особое внимание авторы уделяют критической оценке и несостоятельности исторических аргументов, приводимых в пользу региональных дезинтеграци-онных тенденций.
Ключевые слова: этнос, нация, регионализм, национальные движения, сепаратизм.
Российские политические практики существенно видоизменяются в последние 20 лет, сохраняя при этом традиции политической иерархии и политического корпоративизма, при которых принцип разделения властей является довольно условным и скорее ритуальным. Но говорить о полной унификации и ритуализации политической жизни в стране нельзя, ибо так или иначе выраженная мобилизация регионалистских и этнополитических идей для решения текущих и долговременных политических целей сохраняется. Подобная мобилизация может осуществляться как сверху, так и снизу, а нередко в кооперации местных элит и самодеятельных активистов.
Регионализм оказался в центре нашего внимания не случайно, ибо, как указывал в «Системе социологии» Питирим Сорокин, земляческие связи являются самыми сильными социальными связями: «Группировка по месту жительства в течение всей истории была одной из главных. Она лежит в основании государственной группировки, в делении государственной территории на округа: губернии, уезды, волости, деревни и т. д. Местная группировка лежит в основе деления населения на избирательные округа, в явлениях подсудности, обладания или лишения прав самоуправления (места,
© Ю. П. Шабаев, А. П. Cадохин, 2012
лишенные земств, etc и т. д...) Словом, в ряду многих солидарно-стей существует особая солидарность по месту жительства, дающая основания для особой группировки, не совпадающей с основными и являющейся одной из самых важных социальных координат, определяющей поведение и переживания совместно живущих индивидов» (Сорокин, 1992, с. 120-121). Тем не менее, в публичном дискурсе бытует мнение, что «регионализм (как движение) в России находится на младенческом этапе развития» (см.: Крылов, http://www.apn.ru/publications/article20979.htm). Между тем сибирский регионализм в форме «сибирского автономизма», выразителем которого являлись так называемые «областники», сформировался еще во второй половине XIX в. (Harbul'ova, 2010; Watrous, 1970), а региональные этнонациональные движения, к примеру, у финно-угорских народов стали формироваться в начале ХХ в. (см.: Шаба-ев, Чарина, 2010), т. е. регионалистские и этнорегионалистские политические объединения для России не являются чем-то новым.
Поскольку регионализм справедливо называют одним из основных направлений современной политической модернизации (WeiheLindeborg, 2000), постольку наше внимание, во-первых, направлено на различные формы проявления регионализма, а во-вторых, оно конкретизировано анализом ситуации в двух северных регионах: Архангельской области и Республике Коми. Нами анализируются идеология и практика регионализма, а равно и его возможности как инструмента политической и социальной мобилизации. Второй аспект, который неизбежно требует анализа, когда мы затрагиваем проблему инструментов политической и социальной мобилизации, — это этничность. При этом мы рассматриваем этничность не как феномен культуры, не как культурную категорию, а сосредоточиваем внимание на другом ее качестве, а именно: мы рассматриваем эт-ничность как политический ресурс и как инструмент политической мобилизации.
Неизбежно возникает вопрос, почему регионализм и этничность как инструменты политической мобилизации рассматриваются авторами данной работы как взаимодополняющие политические ресурсы, как во многом равнозначные инструменты? Дело в том, что сама политическая практика указывает не только на тесную связь между двумя данными категориями, но и на то, что идеология регионализма, регионалистские движения могут с успехом трансформироваться в идеологию этнического национализма и этнические движения. В свою очередь, мобилизация местными властями ресурса движений, выступающих с позиций этнического национализма, нередко заканчивается тем, что на этой основе происходит
формирование неких регионалистских идей и идеологий или их суррогатов. Так, например, казачье движение, возникшее первоначально как региональное движение Юга России, довольно быстро трансформировалось в этническое движение, и термин «казак» из названия сословия превратился в этническую категорию, поскольку во время двух последних переписей населения десятки тысяч сторонников казачьего движения в графе национальность переписных листов указывают именно «казак» (Национальный состав..., 2004), воспринимая бывшее сословное наименование как этноним. Аналогичная трансформация происходит с сибирским движением и сугубо региональным наименованием «сибиряк» (см.: Ярмольник, http://www.za-nauku.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4688). Сегодня все больше и все чаще об определителе «сибиряк» говорят как об этнониме, а «сибиряков» представляют отдельной этнической группой (см.: Поляничкина, 2007). И для этого есть основания. Так, например, только в Новосибирске около четырех тысяч человек во время переписи 2010 г. записались сибиряками, а недавно здесь создана Сибирская национально-культурная автономия (Сибиряки хотят., http://www.ruvek.info/?module=news&action= view&id=8401). Более того, наиболее радикальные сторонники сибирского движения ратуют за «формирование крепкой сибирской нации» (Настоящие сибиряки, http://www.real-siberian.livejournal.com/ 722471.html). Регионалистские движения могут одновременно служить как проводниками сепаратизма (см.: Ландабасо, Коновалов, 2004), так и выступать в поддержку вполне рациональных идей (см.: Растов, Щербинина, 2010).
Первоначально современные регионалистские движения («Тверской край», Сибирская партия, «Поморское возрождение» и т. д.) концентрировали свои политические усилия на изменении статуса территорий и характера взаимоотношений с федеральным центром, т. е. на расширении полномочий региональных политических институтов, углублении федерализма, расширении экономических возможностей региональной власти. В 1990-е годы в постсоветской России возникли идеи создания Уральской, Вологодской, Поморской и других ранее не существовавших республик. Регионалистские устремления облекались в форму движения в сторону углубления не собственно федералистских отношений, а именно этнического федерализма.
На идее поморского регионализма остановимся подробнее. Региональная архангельская элита выдвинула идею превращения Архангельска в экономическую и культурную столицу европейского севера России и объединения вокруг него других северных регионов. Поэтому поморская идея рождалась в начале 1990-х годов как
идея некоего регионального общественно-политического движения, противопоставляющего себя федеральному центру (таковым сегодня все очевиднее становится и сибирское движение). Идея Поморской республики стала лишь институциализацией идеологии поморского регионализма. Для реализации поморской идеи в 1992 г. ряд политических партий и организаций АО зарегистрировали Национальный культурный центр «Поморское возрождение». Многие лидеры движения, выступавшие за создание республики, на данном этапе политического развития не помышляли о его превращении в этнополитическое поморское движение. В 1994 г. политическое движение «Поморское возрождение» распалось на отдельные группы. Позднейшие попытки объединить поморские организации в рамках объединения «Поморский мир» также не имели успеха. Тем не менее «поморская идея» прочно утвердилась в региональном политическом дискурсе и стала обретать культурное содержание. Так же, как и современное сибирское движение, оно состояло в культурном противопоставлении населения европейского севера и его культурных и политических традиций Москве и «московской тоталитарной политической традиции».
Ее суть попытался в 1998 г. выразить лидер движения «Демократическое возрождение Севера» (прекратило существование в 2001 г.) А. Иванов: «Поморы обладают особым чувством собственного достоинства и любовью к свободе. Причина этого в том, что на Севере не было крепостного права, а основной формой организации хозяйственной жизни была не община, а артель... Поморам исторически присуще презрение к московской власти — и царской, и советской, и постсоветской — за ее лживость, жестокость и творимый ею произвол. Поморы стремятся работать не на государство и как можно меньше зависеть от него. Суровая природа Севера выработала особые черты характера помора — смирение, терпение, стойкость, своеобразный сплав практицизма и мистицизма. Перед лицом грозной стихии мы смиренно просим Бога о милосердии, перед лицом московской тирании мы тоже просим милости у бога — у тиранов просить ее бесполено.» (Филатов, 2002, с. 65).
Исторические мифы о вольных поморах и глубоких традициях демократии, которые были уничтожены московской властью, довольно легко разрушаются, ибо обширные поморские земли уже к XV в. находились под боярским управлением и вся жизнь местного населения жестко регламентировалась. Но эти мифы очень важны для идейных позиций поморского движения. Подчеркивая значимость этнических мифов для идеологии, В. Шнирельман указывает, что «миф играет инструментальную роль — он обслуживает совер-
шенно конкретную современную задачу, будь то территориальные претензии, требования политической автономии или стремление противодействовать культурной нивелировке и сохранить свое культурное наследие» (Шнирельман, 2000, с. 14).
Еще один комплекс мифов касается особенностей поморского характера, поморской ментальности. В наиболее законченной форме концепция особой ментальности поморов изложена в книге «Экология помора»: «Помор — это стиль жизни, алгоритм поведения в окружающей среде. Для помора "море — наше поле"... Помор — это не только тот, кто живет у моря, это в первую очередь тот, кто следует определенным жестким, зачастую самоограничительным традициям поведения в окружающей природной и социальной среде. В основе этого поведения — достижение естественного равновесия, гармонии отношений в системе "индивид (семья, род) - природа"» (см.: Лисниченко В. В., Лисниченко Н. Б., 2007, с. 81).
Значительный стимул к развитию поморского движения дали итоги переписи населения 2002 г., которые показали, что поморская идентичность вполне реальна и может быть зафиксирована статистически. К этому времени был уже полностью исчерпан политический ресурс регионализма, началось выстраивание жесткой вертикали власти и было вполне логично, что поморская идея стала обретать четкие контуры этнополитического концепта, на основе которого формировались и соответствующие организационные структуры.
В 2003 г. в Архангельске была зарегистрирована национально-культурная автономия поморов г. Архангельска, а в начале 2004 г. -община поморов как община коренных малочисленных народов Севера. Современные лидеры поморов заявляют, что поморы не этнографическая группа и не субэтнос русского народа, а самостоятельная этническая группа. При этом они настаивают, что это финно-угорская группа. Председатель Национального культурного центра Архангельска И. Мосеев в своем заключении «Этническое самоопределение и этногенез поморов» так сформулировал идеологическую основу поморской национально-культурной автономии: «Несмотря на многочисленные попытки ассимилировать поморов и представить их лишь как составную часть великорусского этноса (этнографическая группа, субэтнос, популяция, сословие и т. д.), поморы сохранили свое этническое самосознание, о чем свидетельствуют результаты переписи 2002 г. Поморы — это самостоятельный этнос, первичная культура которого не была привнесена извне (из России), а возникла в ходе постепенного слияния местных угро-финских "протопоморских" культур и культуры первого древнерусского (но не «великорусского»!) населения» (см.: Шабаев, 2003а). Указанная позиция разделяется и председателем Нацио-
нально-культурной автономии поморов г. Архангельска П. Есипо-вым, который замечает: «Предками поморов были такие финно-угорские племена, как саами, вепсы, корела» (Есипов, 2006). У отечественных этнографов иной взгляд на этническую историю европейского севера. В частности, И. В. Власова отмечает: «Новгородцы и ростовцы, с которыми было связано формирование русского населения Севера, хотя и представляли собой земельные областные общности, относящиеся к одному этносу, тем не менее, сами, с этнической точки зрения, имели смешанное происхождение, ибо жили и развивались в различных природных и хозяйственных условиях и при расселении в Восточной Европе, в том числе и по Северу, сталкивались с различными группами финно-угорского происхождения» (Власова, 2005, с. 39).
Сегодня поморский «бренд» нередко используется (особенно перед различными избирательными кампаниями) и лидерами поморского движения, и местными политиками, и интеллектуалами для сугубо прагматических целей, причем в отношении использования «бренда» в местном сообществе достигнут своеобразный консенсус, ибо о его позитивном значении говорят представители различных социальных групп. Термин «бренд» мы используем не случайно, а потому, что в своих попытках определить значимость «поморской идеи» для местного сообщества многие архангелогород-ские интеллектуалы независимо друг от друга использовали именно его во время их интервьюирования. Это достаточно показательно, ибо названные речевые практики указывают на способ создания культурных границ, на их сконструированный характер. Важно, однако, заметить, что конструируемая культурная граница является социально одобряемой в местном сообществе.
Важным этапом в становлении поморского движения как этно-политической организации стал Съезд поморского народа, который был проведен в Архангельске в сентябре 2007 г. Съезд этот, в отличие от других этнических съездов, проходящих в России, проводился не на государственные деньги, а на деньги спонсоров, и многие делегаты приезжали на него за счет собственных средств. При этом съезд собрал около сотни делегатов из Архангельской, Мурманской областей, НАО и ряда других регионов РФ. На съезде было принято Положение о Совете поморского народа и избраны его члены, сам съезд был объявлен «высшим руководящим органом поморского народа». В принятой на съезде Декларации говорилось: «Мы поморы, коренной народ российского Севера, традиционно испокон веков проживающий в Архангельской, Мурманской областях, Республике Карелия и Ненецком автономном округе, заявляем о
своем праве на существование в качестве самостоятельного народа Российской Федерации... Мы заявляем о своем праве на владение и пользование традиционными территориями и природными ресурсами наравне с другими коренными народами Севера, включенными в Единый перечень коренных народов России». В Резолюции съезда говорилось о том, что отказ органов власти включить поморов в перечень коренных народов следует рассматривать как «факт дискриминации», что налицо вытеснение поморов с мест их традиционного природопользования. Два последующих съезда проводились в Мурманской области и Карелии и не носили столь принципиального характера, как первый. В сентябре 2011 г. в Архангельске состоялся межрегиональный 4-й съезд поморов, проведение которого было активно поддержано (и профинансировано) местными властями, в связи с чем требования о предоставлении поморам статуса коренного народа, которые звучали на самом съезде из итоговой декларации, подготовленной позднее с участием местных чиновников, были исключены.
Современное поморское движение есть не столько этническое, сколько региональное, ибо его суть заключается в защите местных интересов и интересов сельского населения, в частности населения деревень, расположенных по берегам Белого моря. Это касается как отстаивания права на рыбную ловлю в прибрежных водах (практически рыбная ловля здесь запрещена), так и права на возобновление зверобойного промысла (запрещенного несколько лет назад после кампании, развернутой деятелями российского шоу-бизнеса и международными экологическими организациями), права пользования лесными угодьями и стремления добиться более действенной государственной поддержки населения поморских сел и деревень, многие из которых оказались отрезанными от «цивилизации» и лишились всей социальной инфраструктуры.
Вторая цель движения — это борьба за сохранение культурной самобытности Поморья и культурная общепоморская интеграция. Власти видят в культурной интеграции ресурс, который позволит объединить регионы европейского севера РФ в Большое Поморье, центром которого станет Архангельск. Ближайшая цель — это объединение Архангельской области и НАО, и борьба за это идет все последнее десятилетие (Шабаев, 2010). В перспективе предполагается, что Мурманская область и Республика Коми должны объединиться с Архангельской областью в единый Северный край (см.: Лукин, 2003). Подобный сценарий считают вполне реализуемым не только российские, но и западные специалисты, в частности норвежские исследователи, которые оценивали перспективы развития европейского Севера (Brunstad, Magnus, Swanson, H0nneland,
0уег1апЬ, 2004). Идея широкой региональной интеграции весьма популярна в кругах архангельской политической и интеллектуальной элиты, но, согласно данным наших опросов, она активно поддерживается и населением северных регионов (см.: Шабаев, 2011).
В противовес идее широкой интеграции на европейском севере есть другие регионалистские идеи и движения, которые, напротив, ориентированы на «локальный сепаратизм» и противостояние с местными региональными элитами. Речь идет о явлении, которое получило у западных исследователей наименование «локализм» и, которое, по мнению одного из видных специалистов по проблемам регионализма и локализма Раймондо Страссолдо, сегодня «также демонстрирует новые черты»; если старый локализм был консервативен, во многом покоился на идее закрытости местных сообществ, примордиалистском понимании их природы, то «новый локализм», по его мнению, рационален и открыт для внешних влияний и контактов (Strassoldo, с. 43, 53). Локализм, который имеет место на российской периферии, в идейном плане ориентирован как на консерватизм, так и на рационализм. Историческая память в сочетании с сугубо рациональными интересами, диктуемыми реальной социально-экономической ситуацией, служит основой для формирования как местных движений, так и их идейных установок.
В Архангельской области ярким примером тому является важ-ское движение, главная идея которого состоит в более тесной интеграции южных районов области с северными районами Вологодской области (некогда эти районы входили в состав Вологодчины). Кла-новость и неэффективный политический менеджмент, которые стали характерны для АО в последние годы, безусловно, порождают оппозиционные настроения как среди местных интеллектуалов, так и среди довольно дисциплинированной политической элиты. Оппозиционные настроения выплескиваются не только на страницы местных изданий, включая электронные, но и принимают иную форму. Так, в конце апреля 2009 г. главы пяти районов Архангельской и Вологодской областей заявили о начале процесса общеважской интеграции. Идеологи процесса исходили из того, что «Важский край как единое административное образование сначала был в конце XVIII в. разделен на две части (Вельский и Шенкурский уезды), а в конце 20-х годов ХХ в. окончательно уничтожен при проведении «советского районирования». Последние 90 лет на территории некогда единого политически и духовно Важского края существуют мелкие и разобщенные районы Архангельской и Вологодской областей. Последние попытки отстоять единство Поважья предпринимались в середине 20-х годов ХХ в. местной интеллигенцией и
активистами патриотических краеведческих организаций, но были жестко подавлены органами НКВД. Начиная с конца 1980-х годов, идея общеважской солидарности вновь стала возрождаться благодаря усилиям разрозненных краеведов из разных районов, а в середине 1990-х ее официально провозгласили ключевой в своей Программе члены движения «Важский край» (Главы пяти районов., http://www.arhangelsk.russiaregionpress.ru/archives/306).
Действительно, Архангельская область (как и многие другие субъекты) не является неким функциональным регионом, где основные производители объединены в рамках тесной производственной кооперации и взаимодополняют друг друга, формируют производственные кластеры. Но здесь совершенно очевидно сложились два центра промышленного развития, которые «оттягивают» на себя финансовые, людские и прочие ресурсы: на севере — это городская агломерация Архангельск-Северодвинск, на юге — Котлас-Коряжма. Интересы развития других районов области учитываются мало, и они вынуждены искать собственные варианты стимулирования экономического и социального развития. Отсюда возникают идеи объединения экономических потенциалов близлежащих регионов, ориентации на местный патриотизм и историческую память, которые расцениваются как дополнительный ресурс для местного развития.
Впрочем, нынешняя попытка актуализировать историческую память местного населения и возродить общеважскую локальную идентичность закончилась тем, что «сепаратизм» был остановлен архангельскими областными властями, точнее, отвергнут официально. Но если районная бюрократия подчинилась «окрикам» из Архангельска, то общественную инициативу отвергнуть не удалось, и сама идея локализации политического участия была фактически отдана на откуп местным активистам и неформалам: в Вельске (районный центр в АО) было создано межрегиональное общественное движение «Важский край», учреждена независимая народная газета «Важский край — новый регион», а активисты движения оказались в жесткой оппозиции к местным, региональным и федеральным властям, о чем можно судить по различным акциям и самим лозунгам новых оппозиционеров, например: «Поважье — территория, свободная от прокремлевской пятой колонны» (Весь Вельск., 2011). Другой формой «местного сепаратизма» стало возрождение локальных этнонимов (названий этнографических групп) и формирование локальных этнических движений, противостоящих общеэтническим. Особенно активно эти процессы происходили с начала 2000-х годов, когда усилились процессы фрагментации этнических сообществ и «регионализации» их политических интересов.
Хронологически названные процессы впервые дали о себе знать еще в начале 1990-х годов, хотя тогда их воспринимали как некое отклонение от нормы, «политическое недоразумение». Начало процессу фрагментации этнонациональных движений и процессу возрождения и конструирования этнических идентичностей положили требования активистов бесермянского движения, объединившихся в «Общество бесермянского народа», предоставить особый статус бесермянам, которых после 1926 г. учитывали в переписях только в составе удмуртов и которых называли исключительно удмуртами. В 1992 г. был принят указ Президиума Верховного Совета Удмуртии «О восстановлении исторического имени бесермянского народа», согласно которому бесермянам, проживающим на территории Удмуртии, был предоставлен статус особой народности. Данное решение соответствовало тем настроениям, которые были зафиксированы удмуртскими исследователями в среде лиц бесер-мянского происхождения в ходе соответствующих исследований (см.: Шкляев, 1997, с. 110-120). Перепись населения 2002 г. зафиксировала возрождение этнонима «бесермяне» и подтвердила, что данное этническое сообщество существует как статистическая реальность, ибо к бесермянам причислили себя 3 тыс. человек.
Наибольшее значение в названных процессах имел, пожалуй, раскол в мордовском этнонациональном движении, которое фактически распалось на эрзянское и мокшанское. Национал-радикалы вообще стали заявлять, что мордвы как единого этнического сообщества не существует и необходимо создание эрзяно-мокшанской республики с выделением в ней самостоятельных эрзянского и мокшанского округов. Особую активность в этом отношении проявляют эрзянские радикалы, последовательно отстаивающие точку зрения, что «мордва — это миф», хотя в исторических хрониках упоминания о мордве появились чуть ли не ранее упоминаний обо всех других финно-угорских народах. По мнению радикалов, эрзя и мокша — это «бездомные» и «безымянные» народы, а «мордвини-зация» ведет к их гибели (см.: Мокшин, 2000, с. 14). Но было очевидно, что общеэтническое самосознание, действительно, становится менее актуализированным, а значение субэтнических этнонимов и локального самосознания, наоборот, актуализируется. Уже во время проведения микропереписи населения 1994 г. в Мордовии большинство мордвы стало определять свою этническую принадлежность посредством субэтнических этнонимов. Специалисты отметили, что тогда неверна была сама методика определения этнической принадлежности. И это правильно, поскольку субэтническое самосознание не отвергает наличия и общеэтнического, и общена-
ционального самосознания. Перепись населения 2002 г. доказала обоснованность критических замечаний по поводу качества сбора информации во время проведения микропереписи, ибо подавляющее большинство мордвы использовали для определения своей этнической принадлежности этноним «мордвин», но все же 84 тыс. назвали себя эрзей, а 50 тыс. — мокшей (Основные итоги., 2003, с. 14), при этом в самой республике только 55,5% от общего числа лиц, избравших мордовскую идентичность, указали этноним «мордвин». Важно то, что «раскольников» в этнонациональном движении мордвы регулярно осуждают (см.: Бокин, 2000, с. 74-77), они продолжают настаивать на том, что «мордвин — это страшное слово» (Мусалев, 2004) и находятся в оппозиции как к общемордовскому движению, так и республиканским властям. Общемордовские идеалы и ценности не являлись тогда привлекательными и важными для значительной части мордвы, а отсюда вытекало и стремление к локализации целей этнонационального движения на субэтническом уровне. Не случайно с начала 2000-х годов в Мордовии всерьез обсуждается проблема создания единого литературного мордовского языка, и эта проблема, как и проблема мордовского единства, стала наиболее дискутируемой на прошедшем в сентябре 2009 г. V Всероссийском съезде мордовского народа (см.: Бранчикова, 2009).
Вслед за мордовским движением процессы дифференциации начались и в марийском движении. И здесь тоже субэтнический фактор оказался весьма значимым в политическом размежевании движения. Это проявилось, прежде всего, в определении отношения к официальным властям Республики Марий Эл: горные марийцы в лице своей этнонациональной организации «Туан вел» оказались настроены в отношении них лояльно, а остальная часть движения, по существу, ушла в оппозицию (см.: Шаров, 2002, с. 27). Перепись населения 2002 г. показала, что и для многих марийцев их субэтническая принадлежность является более значимой, нежели общемарийская идентичность: 56 тыс. человек назвали себя луговыми марийцами, а 19 тыс. человек — горными (Основные итоги., 2003, с. 14). Однако перепись 2010 г. показала, что тенденция к гомогенизации этнических сообществ, этнической и гражданской консолидации серьезно усилилась в российском социуме, а потому резко сократилось число тех, кто именовал себя луговыми марийцами, мордвой — мокшей и эрзей, но численность сторонников горномарийской идентичности заметно выросла.
Коми этнонациональное движение, которое можно считать самым успешным и влиятельным среди движений финно-угорских народов, не только долгое время оставалось идеологически и организационно единым, но и вовлекло в сферу своего политического
влияния коми-пермяков. Локальные этнонациональные объединения, которые формировались на базе прежних этнографических групп коми этноса, в Республике Коми тоже были созданы, но все они действовали как политические подразделения общекоми движения. Ослабление коми движения привело к тому, что активисты стали искать новые формы деятельности и новые основания для своих идейных конструкций. На 4-м съезде ассоциации «Изьватас» («Ижемцы»), которая объединяет северных коми, стали определяться контуры новой политической линии этой организации. Далеко не сразу политическая активность организации приобрела необходимый динамизм, гарантирующий успех на политическом поприще.
В 2002 г. ситуация начала меняться. Поводом к переменам послужила всеобщая перепись населения. 11 августа 2002 г. отделение ассоциации «Изьватас» в селе Ловозеро Мурманской области приняло обращение к своим сородичам в РК с призывом обозначить свою этническую принадлежность в ходе переписи не как «коми», а как «коми-ижемец». По мнению ловозерцев, это было необходимо, чтобы поставить перед федеральными властями вопрос о включении коми-ижемцев в список коренных малочисленных народов Российской Федерации (как это сделано, к примеру, в отношении вепсов и особой этнографической группы удмуртов-бесермян). Накануне переписи населения обращение ловозерских активистов синхронно опубликовали обе газеты, которые издаются в Ижемском районе РК: оппозиционная «Веськыд серни» и официозная «Новый север». 9 сентября собравшийся в Ижме Совет Коми республиканского общественного движения «Изьватас» фактически единодушно объявил о своей поддержке обращения ловозерских коми-ижемцев. После официального завершения переписи Совет Ижемского района принял решение обратиться к правительству РФ с просьбой о подсчете количества коми-ижемцев, зарегистрированных в ходе переписи и рассмотрении вопроса о включении их в официальный перечень коренных малочисленных народов, который был утвержден правительством в 2000 г. Результаты переписи показали, что более половины коми, проживающих в Ижемском районе (а доля коми там приближается к 90%), в графе «национальность» переписных листов сознательно указывали этнический определитель «коми-ижемец». Итоговые результаты переписи 2002 г. стали очень серьезным основанием для обоснования претензий ижемцев на особый статус, ибо перепись зафиксировала 16 тыс. человек, которые использовали этноним «ижемец» для обозначения своей этнической принадлежности. Здесь следует подчеркнуть, что переписи служат не только для простой фиксации численности этнических и соци-
альных групп, но они имеют и значение инструмента, с помощью которого происходит, по выражению Б. Андерсона, «переопределение» категорий идентичности (Андерсон, 2001, с. 180-188).
В июне 2003 г. пятый съезд ассоциации «Изьватас» подтвердил свое стремление добиваться включения коми-ижемцев в перечень коренных малочисленных народов России, утвержденный правительством РФ в 2000 г. (см.: Шабаев, 2003, с. 23-2б). Стремление это лидеры ижемцев объясняют желанием получить те же льготы, что, согласно федеральному законодательству, имеют другие «коренные малочисленные народы»: возможность альтернативной военной службы, закрепление прав на родовые угодья, государственная поддержка. Ижемское движение дистанцировалось от общеко-ми движения, а местные интересы ижемцев стали определяющими в его политической деятельности. Любопытно отметить, что оленеводческие хозяйства ижемцев также начали «бегство» из Коми. В конце 2003 г. хозяйство «Ижемский оленевод» со стадом в 20 тыс. голов сменило место регистрации и зарегистрировалось в столице соседнего Ненецкого округа Нарьян-Маре. Объясняется это простым экономическим интересом — дотации на килограмм мяса оленей в округе были в пять раз выше, чем в республике (стада оленей ижемцы издавна пасут в Большеземельской тундре).
Общекоми движение «Коми войтыр» и власти республики в лице Министерства культуры и по делам национальностей не восприняли новых политических идей коми-ижемцев и отказали им в поддержке. Министр культуры и по делам национальностей Мария Кузьбожева в интервью газете «Зырянская жизнь» в этой связи заявила следующее: «Коми-ижемцы утверждают, что они не коми. Тем самым они отделяются, обособляются от других коми, которые, имея какие-то этнические, языковые особенности, все-таки являются частями одного немногочисленного, но коренного народа Севера — коми, коми-зырян. Намерение получить особый статус для того, чтобы попасть под государственный протекционизм, унизительно для коми народа. И юридически ижемцы тоже не могут претендовать на этот статус. Упомянутый государственный протекционизм осуществляется в отношении народов, коренных малочисленных народов. А не каких-то иных малых этнических групп. По моей оценке, нет юридических оснований считать, что коми-ижемцы особенный народ» (см.: Мезак, 2004). Действительно, наши исследования, которые проводились в конце 1980-х годов, показали, что локальное этническое самосознание, в том числе и у ижемцев, стало неактуальным и уступило место общеэтническому самосознанию (см.: Котов, Рогачев, Шабаев, 1996). Но формирование коми этнонацио-нального движения, создание его локальных подразделений, общая
политизация этничности привели, по сути, и к возрождению субэтнического самосознания, а общий кризис коми движения актуализировал значение субэтнического фактора в политической жизни и отстаивании интересов локальных сообществ.
Ижемцы отнюдь не одиноки в своем стремлении прагматично использовать особый культурный статус. Схожих ситуаций в России достаточно, равно как и достаточно попыток возрождения этнично-сти (см.: Шабаев, 2006). Российский опыт здесь отнюдь не является уникальным, и во многом похожие процессы имели место на Аляске после 1971 г. В 1971 г. Конгресс США принял Акт по разрешению земельных требований коренных жителей Аляски (ANCSA), и многие из тех, кто прежде не хотел признавать себя коренным аляскинцем, пожелали стать таковыми, поскольку этот статус давал возможность получать значительные дополнительные доходы через региональные ассоциации коренных народов, созданных для удовлетворения земельных требований. Такая ситуация вызвала трения и споры между различными «старыми» и «новыми» аляскинцами (см.: Пуллар, 2003, с. 75-90; Соколовский, 2007).
Процессы этнической дифференциации имеют очевидную логику и определяются экономическими и политическими интересами локальных сообществ, а потому ни административное давление, ни мнения политических арбитров или экспертов не могут оказать на них заметного воздействия, хотя в России не только деятели этно-национальных движений, но и некоторые ученые склонны оказывать воздействие на этнополитические ориентации населения.
Местные интересы и местная солидарность могут выражаться не только с помощью этничности и с помощью культурной оппозиции «свой - чужой», но также и с помощью мобилизации интересов как отдельных профессиональных сегментов местных сообществ, общей местной солидарности, направленной против навязываемых им «правил жизни», или лидеров. В этом отношении опять же весьма показателен пример Архангельской области.
В марте 2008 г. Архангельскую область возглавил Илья Ми-хальчук, который в 1998-2007 гг. занимал должность мэра (главы администрации) Якутска. До него губернаторами были лишь местные уроженцы. Тот факт, что во главе довольно сложного региона встал человек, мало знакомый с реалиями области, был без энтузиазма воспринят местным населением, но, поскольку предыдущий губернатор полностью исчерпал кредит доверия населения, постольку серьезных споров это назначение не вызвало. Тем не менее, фигура нового губернатора изначально вызывала самые противоречивые отклики как у местного бизнес-сообщества, так и у ин-
теллектуальной элиты, населения в целом (см.: Шабаев, Подопле-кин, 2011).
Особое недовольство вызвали попытки губернатора с помощью административного давления назначать на важные должности своих людей в различных социальных службах и при этом по минимуму финансировать сами эти службы. Бедственное положение здравоохранения в области и назначение на должность главного врача областной больницы ставленника губернатора в 2009 г. привела к активным протестам и митингам, в которых участвовали не только медики. На этих митингах, которые позднее назвали «революцией врачей», одним из главных требований стала отставка губернатора
В начале 2010 г. на центральной площади Архангельска в двадцатиградусный мороз собралось несколько тысяч горожан, которые протестовали против резкого повышения тарифов на услуги ЖКХ, произвола местных властей, методов управления регионом. Митинги затем продолжились и привели к появлению новых неформальных лидеров и неформальной оппозиции местным властям. Наряду с требованиями отставки губернатора, на архангельских митингах стали появляться и антипутинские лозунги. Но более всего страдал, конечно, авторитет местной власти, ибо кризис доверия к ней стал очевиден.
В этом смысле показательны данные нашего опроса, который был проведен в марте 2010 г. в Сыктывкаре, Архангельске и Мурманске (в каждом городе опрошено маршрутным методом по 300 человек). Эти данные показали, что респонденты в Архангельске были наиболее критичны, оценивая деятельность властей региона, и очень небольшая их часть полагала, что региональные власти проводят политику, которая соответствует интересам местного населения (таблица).
Таблица. Как Вы думаете, соответствует ли политика властей Вашего региона интересам населения области, республики, в %
Варианты ответов Архангельск Мурманск Сыктывкар
Безусловно, да 2 - 6
Скорее, да 15,3 30,9 26,4
Скорее, нет 48,8 46,1 34,7
Безусловно, нет 21,5 3,3 11,3
Затрудняюсь ответить 12,4 19,7 21,6
Итого 100 100 100
При этом оценка деятельности самого губернатора могла быть еще более низкой, если бы речь шла о конкретном лице. Настроения архангельской улицы и ее отношение к личности губернатора и к его окружению (сформированному во многом из пришлых специалистов) можно понять через те прозвища, которыми она пользуется для маркирования первого лица и его политических сторонников. Самого губернатора прозвали «якут», а его ближний круг — «якут-за» (по аналогии с названием японской мафии — якудза). Второй термин имеет политическое значение и используется на плакатах как символ произвола со стороны тех лиц, которые входят в команду Михальчука.
Кроме того, политика руководства области в сфере связей с общественностью явно проигрывала информационному давлению со стороны независимых СМИ и интернет-ресурсов, которые регулярно тиражировали данные об антирейтингах архангельского губернатора (приводились сведения о 97% недовольных его действиями) (см.: Никонов, 2010). В течение всего 2010 г. в Архангельске и области ходили слухи о скорой отставке губернатора Михальчука. Первый раз местные обозреватели заговорили об этом весной, когда в Кремле состоялась его встреча с В. Путиным, и последний был явно недоволен докладом губернатора и тем, что Михальчук не владеет информацией о состоянии дел в области.
Оппозиция к пришлому губернатору выразилась не только в постоянной и острой критике в его адрес со стороны системной и несистемной оппозиции и независимых СМИ, но и в том, что население не воспринимало его как олицетворение региональной власти. На вопрос анкеты: «Кому, на Ваш взгляд, принадлежит реальная власть в Вашей области» 37,7% архангельских респондентов не смогли дать ответа и эта доля почти в пять раз выше, чем доля тех, кто избрал аналогичный вариант ответа в Мурманске и Сыктывкаре. Если в Мурманске 28,7%, а в Сыктывкаре 21,0% назвали реальной властью власть губернатора, то в Архангельске таковых было только 9,1%. Власть в АО обезличена, ибо на указанный вопрос больше всего респондентов (после затруднившихся с ответом) заявили, что власть принадлежит «администрации региона, чиновникам» — 20,7%. Следующим по степени влияния актором были названы «очень богатые люди, олигархи», а «федеральный центр» в иерархии политического влияния оказался на пятом месте (3,3%), что косвенно свидетельствует о неприятии той позиции, которую занимала федеральная власть в регулировании политических процессов в области.
В начале 2011 г. губернатор Михальчук досрочно был отправ-
лен в отставку, поводом для которой стало протестное голосование архангелогородцев на выборах в Госдуму. Стало очевидно, что политическая региональная мобилизация (когда местное сообщество в лице наиболее активных своих членов организует кампанию про-тии «варягов» во власти) в условиях острого политического противоборства в период двух выборных кампаний (думской и президентской) все же принесла свои плоды, ибо сохранение губернатора на занимаемой им должности в таких условиях неизбежно вело к серьезным имиджевым потерям для федеральной власти (что и показали итоги кампании по выборам президента).
Если в Архангельской области регионалистские идеи и движения постепенно трансформировались в этнические и этнополитиче-ские организации и идеи, а региональная мобилизация была нацелена на выдавливание из региональной политической элиты пришлых лидеров и чиновников, то в Республике Коми ситуация была обратной. Никакой региональной идеологии или идеи у властей не существовало ни в советские, ни в постсоветские времена. Не случайно, что в РК не сформировалось какой-либо устойчивой формы региональной идентичности и не возник местный политоним, как это произошло, к примеру, в Татарстане (татарстанцы) или в Ханты-Мансийском округе (югра).
Политическая мобилизация этничности, которая началась в конце 1980-х - начале 1990-х гг., привела к росту политической активности этнических сообществ, к формированию многочисленных этнополитических организаций, среди которых, безусловно, ведущая роль принадлежала коми национальному движению (ныне именуется межрегиональным общественным движением «Коми войтыр»). Под давлением этого движения власти пошли на создание в структуре региональной исполнительной власти Министерства национальной политики, приняли «Закон о государственных языках», повышавший статус языка коми, а также «Закон о статусе съезда коми народа», согласно которому съезд этнических антрепренеров приобретал статус «представительного собрания коми этноса» (отменен в начале 2000-х годов). Но самое важное политическое «достижение» этнонационального движения заключалось в том, что в основной закон РК, принятый в 1994 г., было внесено положение, которое гласило, что «коми народ — источник государственности республики» (Коституция Республики Коми, 1994). Таким образом, в главном правовом документе вместо конституциирова-ния основополагающих правовых норм был закреплен политический лозунг, который активно отстаивался сторонниками идеологии этнического национализма. В правовом отношении юридически корректной может быть только формула, согласно которой источни-
ком государственности является только право на самоопределение народа Республики Коми, при этом категория «народ» здесь должна пониматься не как этническое сообщество, а только лишь как со-гражданство, как совокупность всех граждан республики (см.: Ша-баев, 1998).
Очевидный этнический фаворитизм и деление республиканского социума на «коренной народ» и «некоренных» жителей (составляющих подавляющее большинство населения) сохранилось в политических практиках и политической риторике и в 2000-е годы, несмотря на ритуальные заклинания о межнациональном мире и согласии в республике, которые были характерны для региональных лидеров. Власти республики откровенно использовали этничность как для давления на федеральный центр (см.: Дробижева, Аклаев, Коротеева, Солдатова, 1996), так и для внутриреспубликанского политического соперничества в 1990-е годы (см.: Шабаев, 1998). Затем политический ресурс мобилизованной этничности с помощью региональных и местных властей был ограничен и упорядочен (практически все этнополитические организации переквалифицировались в общественные объединения), но названный ресурс всегда может быть задействован вновь и потому этнические антрепренеры пользуются постоянной поддержкой региональных лидеров и входят в состав их клиентелы.
В 2010 г. в политической жизни Коми произошли важные события. Очевидно, что самым знаковым из них стала смена политического лидера. Вместо Владимира Торлопова на пост главы РК в декабре 2009 г. президент предложил кандидатуру 43-летнего Вячеслава Гайзера, занимавшего до этого пост первого заместителя главы республики. Доверие к новому главе в первый год его работы было заметно выше, чем у предшественника или у губернаторов других северных регионов, о чем свидетельствовали и данные нашего опроса 2010 г. (см.: Шабаев, Садохин, 2011). Следует признать, что с приходом В. Гайзера в РК наметилась тенденция к политической стабилизации и росту авторитета власти. Однако в 2011 г. закрепить позитивные перемены не удалось, наметился новый кризис доверия к властям, причем кризис этот может иметь далеко идущие политические последствия. В первую очередь, видимо, имеет смысл говорить о кризисе политического лидерства, который приобрел широкие масштабы и в конце года затронул самого главу.
Первыми симптомами такого кризиса стали результатов выборов мэров Воркуты и Печоры, которые состоялись в марте 2011 г. И тот, и другой фактически проиграли в открытом соперничестве своим оппонентам, хотя после «уточнений» с небольшим перевесом,
но обошли своих противников. При этом население обоих городов в значительной своей массе убеждено, что выборы были проиграны абсолютно и только махинации с избирательными листами позволили власти «сохранить лицо» (основания так думать имеются).
Но наиболее показательна была кампания по выборам в Госдуму. Качественный уровень политической агитации и пропаганды был запредельно низким, что свидетельствовало о культуре местной политической элиты. Политический диалог не был сосредоточен на обсуждении проблем страны и республики, а почти сразу же сместился к тому, чтобы опорочить соперников и оппонентов. В этом смысле были показательны две ситуации. Одна была связана с лидером ЛДПР В. Жириновским, которого местные власти (и лично глава) объявили «персоной нон грата», продемонстрировав тем самым, что республиканские лидеры все еще не избавились от «синдрома Декларации о суверенитете», суть которого заключается в приоритете регионального законодательства над федеральным и интересов местных элит над общенациональными интересами. Причиной демарша послужила идея Жириновского объединить Коми с Архангельской областью. В ответ на это, в своем информационном бюллетене «ЛДПР в Республике Коми» Жириновский опубликовал специальное обращение «К главе РК Вячеславу Гайзеру», где справедливо указал, что он как гражданин России может свободно перемещаться по всей стране. Далее фактически уличил главу РК в политической неграмотности. «Термин "персона нон грата" — указал он, — относится исключительно к международной дипломатической практике и применяется лишь в отношении дипломатов, совершивших противоправные действия в стране пребывания. Республика Коми — не отдельное государство...» Тем не менее, тема «самостийности» республики стала одной из ключевых в местных политических дебатах, а партия ЛДПР изображалась как главный противник «самостийности» либо суверенности, хотя декларация о государственном суверенитете РК была отменена еще 10 лет назад. Причем суверенность откровенно подпитывалась местным экономическим эгоизмом. Ясно по этому поводу высказался депутат республиканского парламента, член Общественной палаты РК Евгений Вологин: «Если регионы соединять, Коми будет вынуждена кормить архангелогородцев» (Страсти по укрупнению, 2011).
Второй ключевой идеей политических дебатов стали страсти по поводу высказывания архангелогородского справедливоросса Епифановой, шедшей в едином списке с соратниками по партии из Коми. Она, во-первых, выразила сомнение в целесообразности строительства железнодорожной магистрали Белкомур, а во-вторых, оговорилась в том смысле, что «комяки от этого тоже ничего не полу-
чат». Комяк — это прозвище коми, которое дано им представителями иноэтничносго населения республики, оно является производным от коми, и у него может быть много смыслов, как много смыслов у прозвища «хохол». Но местные оппоненты расценили использование Епифановой этого прозвища как оскорбление в адрес всего коми народа и в течение всей кампании указывали ей на это. Более того, накануне дня выборов многие стены домов Сыктывкара были разрисованы лозунгами «Комяки против СР».
В последний год в РК сложилось некое подобие региональной идеологии, а выборы только актуализировали ее. Эту идеологию можно назвать «нашизмом» в широком смысле. Одна из составляющих этой идеологии — лояльность населения к местному бизнесу, местным производителям (в СМИ тиражируется лозунг «Покупай наше»), вторая составляющая этой идеологии — «наши во власти»; ее после выборов четче других выразила лидер республиканского отделения «Справедливой России» Вера Скоробогатова: «К плюсам по сравнению с другими северо-западными регионами можно отнести и местное происхождение В. Гайзера, формирование элиты из местных кадров... Проект "Выбирай наше" (местная продукция), плавно перешедший в политический "Выбирай наших", тесно ассоциировался с местными производителями, их лоббированием и поддержкой, т. е. поддержкой местного коренного населения» (Скоробогатова, 2011). Третья составляющая региональной идеологии — это возрожденная идея суверенности, а точнее «самостийности», Коми. Четвертая составляющая — это этнический национализм, который стал открыто поддерживаться властями.
Главным этнополитическим событием года стало то, что этнический фаворитизм был провозглашен главной руководящей установкой правящей партии. Долгое время в практической деятельности властей РК этот фаворитизм был заметен, и здесь откровенно говорилось о том, что в республике есть «главный народ» и его интересы первичны, а интересы других групп, пусть их представители и живут на земле Коми много сотен лет, менее важны. Подтверждением тому стал доклад нынешнего Главы РК Вячеслава Гайзера на конференции «Единой России» 15 января 2011 г., где, говоря о национальной политике, он заявил: «Развитие культуры коренного народа — наш приоритет» (БН Коми., 2011),. Относительно других приоритетов ничего сказано не было, хотя события на Манежной площади и последовавшее за ними заседание Госсовета (в котором Гайзер принимал участие) явственно показали необходимость сделать главным приоритетом интеграционную политику и выявили некое формальное согласие на сей счет среди политической элиты.
Регионализм и этничность как политические ресурсы и инструменты имеют большой потенциал и неизбежно будут присутствовать в региональной политике и в дальнейшем. В последние годы в регионах наблюдалось очевидное смещение политических интересов населения в пользу решения местных проблем, а потому в противовес собственно регионалистским движениям и идеям усиливалось значение локальных этнических и региональных организаций и движений. Ни федеральные, ни региональные власти не в состоянии существенно изменить социально-экономическую ситуацию на местах, а региональные и местные лидеры в большинстве своем исчерпали кредит доверия населения. Необходимо не столько осуществлять административное и политическое давление на регио-налистские движения и идеи, сколько переориентировать их деятельность в созидательное русло, т. е. в русло решения актуальных местных проблем. Тогда эти движения не будут нести угрозу усиления сепаратизма, но станут еще одним политическим инструментом, который можно, использовать для усиления интеграционных процессов в российском обществе, о необходимости которых нам уже приходилось говорить (см.: Шабаев, Садохин, 2011).
Все региональные, этнорегиональные и этнолокальные движения, о которых мы говорили выше, находятся на политической периферии, поскольку либо серьезно зависят от местных властей, либо находятся в открытой конфронтации с ними, но не имеют еще достаточной общественной поддержки. Смогут ли они превратиться в реальную политическую силу и смогут ли регионалистские идеи стать мощным инструментом политической мобилизации на местном уровне — вопрос открытый. Потенциал для этого есть, но будет ли он реализован, зависит от многих обстоятельств, в том числе и тех, что никак не связаны собственно с региональным развитием.
Литература
Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. (Anderson B. Imagined communities. Reflections about sources and nationalism distribution. M., 2001.)
БН Коми представляет доклад Вячеслава Гайзера на конференции «Единой России» // www.bnkomi.ru/data/news/6903/ (BN Komi represents Vyacheslav Gayzer's report at «United Russia» // conference//www.bnkomi.ru/data/news/6903/)
Бокин В. Н. Съезды мордовского народа как институт этнополитического влияния// Тезисы докладов Российской научно-практической конференции «Этнический фактор и политика. История и современность». Ижевск, 3-4 марта 2000 г. Ижевск, 2000. (Bokin V. N. Congresses of the Mordovian people as institute of ethnopolitical influence // Theses of reports of the Russian scientific and practical conference«Ethnic factor and policy. History and present». Izhevsk. March 3-4, 2000 Izhevsk, 2000.)
Бранчикова М. Новая мордовская пятилетка // Аргументы недели. 2009. 5-11 ноября. (Branchikova M. New Mordovian five-years period//Arguments of week. 2009. November 5-11.)
Весь Вельск един // Важский край — новый регион. 2011. № 5 (232). 18 ноября. (All Velsk is uniform // Vazhsky edge — the new region. 2011. N 5 (232). November 18.)
Власова И. В. Этническая история и формирование населения Русского Севера // Этнопанорама. 2005. № 1-2. (Vlasova I. V. Ethnic history and formation of the population of Russian North//Etnopanorama. 2005. N 1-2.)
Вот какие мы — россияне // Российская газета. 2011. 22 декабря. (Here what we — Russians // The Russian newspaper. 2011. December 22.)
Главы пяти районов Архангельской и Вологодской областей подписали соглашение о сотрудничестве // http://www.arhangelsk.russiaregionpress.ru/archives/306 (Heads of five regions of the Arkhangelsk and Vologda areas signed the cooperation // agreement//http://www.arhangelsk.russiaregionpress.ru/archives/306)
Дробижева Л. М., Аклаев А. Р., Коротеева В. В., Солдатова Г. У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 1990-х годов. М., 1996. (Drobizheva L. M., Aklan A. R., Koroteeva V. V., Soldatov H. W. Democratization and the images of Russian nationalism in the 1990s. M., 1996.)
Есипов П. Двойные стандарты // Единый мир. 2006. Вып. 8 (20). Июль. (Double standards Yesipov AP // One World. 2006. N 8 (20). July.)
Конституция Республики Коми // Штрихи этнополитического развития Коми Республики. Т. 1. М., 1994. С. 146. (The Constitution of the Republic of Komi // Strokes of ethno-political development of the republic of Komi. T. 1. M., 1994. P. 146.)
Котов О. В., Рогачев М. Б., Шабаев Ю. П. Современные коми. Екатеринбург, 1996. (Kotov O, Rogachev M., Shabaev Y. Modern Komi. Ekaterinburg, 1996.)
Крылов С. Русский регионализм: сегодня и завтра // http://www.apn.ru/ publications/article20979.htm (Krylov S. Russian regionalism: today and tomorrow // http://www.apn.ru/publications/article20979.htm)
Ландабасо А. А, Коновалов А. Терроризм и этнополитические конфликты. Кн. 2: Терроризм сегодня. М., 2004. (Landabaso A. A. Konovalov terrorism and ethnic conflicts. Book. 2: Terrorism today. M., 2004.)
Лисниченко В. В., Лисниченко Н. Б. Экология помора. Архангельск, 2007. (Lisnichenko V. V., Lisnichenko N. B. White Sea Ecology. Arkhangelsk, 2007.)
Лукин Ю. Ф. Статус Ненецкого автономного округа: анализ и возможные изменения // Вестник Поморского университета. Серия: «Гуманитарные и социальные науки». 2003. Спецвыпуск. С. 56-69. (Lukin Y. F. The status of the Nenets Autonomous Okrug: analysis and possible changes // Bulletin of the University in Arkhangelsk. A series of «Humanities and social sciences». 2003. Special Issue. P. 56-69.)
Мокшин Н. Ф. Целостность России — наш главный приоритет // Финно-угорский мир: история и современность. Исторические и педагогические науки. Материалы II Всероссийской научной конференции финно-угроведов. Саранск, 2000. (Mokshin N. F. Integrity of Russia — our top priority // Finno-Ugric World: Past and Present. Historical and pedagogical sciences. Proceedings of the II All-Russian Scientific Conference of the Finno-Ugric. Saransk, 2000.)
Мусалев Г. «Мордвин» — это страшное слово // Эрзянь мастор. 2004. 30 января. (Musaliev G. «Mordvin» — that terrible word // Erzyan Mastor. 2004. January 30.)
Настоящие сибиряки // http://www.real-siberian.livejournal.com/722471.html (These Siberians // http://www.real-siberian.livejournal.com/722471.html)
Национальный состав и владение языками, гражданство. Кн. 1: Итоги Всероссийской переписи населения 2002 г. Официальное издание. Т. 4. М., 2004. (Ethnic composition and language skills, citizenship. Book 1 : Results of the All-Russia population census 2002. Official Edition. T. 4. M., 2004.)
Никонов О. Поморский тупик // Невское время. 2010. 6 апреля. (Nikonov A. Pomorski deadlock // Neva time. 2010. April 6.)
Основные итоги Всероссийской переписи населения 2002 г. М., 2003. (The main
_ 147
results of population census in 2002. Moscow, 2003.)
Поляничкина Г. А. Этнография: учебное пособие. Ростов-на-Дону, 2007. (Polyanichkina G. Ethnography: A Tutorial. Rostov-on-Don, 2007.)
Пуллар Г. Самоуправление коренных народов и политические институты на Аляске // Участие коренных народов в политической жизни стран циркумполярного региона: российская реальность и зарубежный опыт. М., 2003. (Pullara G. Municipality of indigenous people and political institutions in Alaska // Indigenous participation in the political life of the circumpolar region: the Russian and foreign experience of reality. M., 2003.)
Растов Ю. Е., Щербинина Д. И. Сибирский сепаратизм: социологическая экспертиза современных проявлений. Барнаул, 2010. (Rastov Y., Shcherbinina E. D. Siberian separatism: a sociological examination of contemporary manifestations. Barnaul, 2010.)
Сибиряки хотят создать национально-культурную автономию // http://www.ruvek.info/?module=news&action=view&id=8401 (Siberians want to create a national-cultural autonomy // http://www.ruvek.info/?module=news&action=view&id=8401)
Скоробогатова В. Высокий результат единороссов в Коми — это победа Гай-зера и его региональной программы на выборах // Панорама столицы. 2011. 12 декабря. (Skorobogatova B. High outcome of United Russia in the Komi Republic - a Gaiser victory and his election to the regional program // Panorama Capital. 2011. December 12.)
Соколовский С. В. Проблемы самоопределения и самоуправления коренных народов // Образы других в российской науке, политике и праве. М., 2007. (Sokolovsky S. V. Problems of self-determination and self-government of indigenous peoples // Other images in Russian science, politics and law. M., 2007.)
Сорокин П. Система социологии. Т. 3. Сыктывкар, 1992. (Sorokin P. The system of sociology. T. 3. Syktyvkar, 1992.)
Страсти по укрупнению // Панорама столицы. 2011. 2 декабря. (Passion of the enlargement // Panorama Capital. 2011. December 2.)
Филатов С. Б. Архангельский край — хранитель духовных традиций Новгородской республики // Гуманитарные исследования и гуманитарное образование на Европейском Севере. Сборник материалов международной научной конференции (Архангельск, 16-18 сентября 2002 г.). Архангельск, 2002. С. 65. (Filatov S. B. Arkhangelsk region — the keeper of the spiritual traditions of the Novgorod Republic // Studies in the Humanities and Social Science Education in the European North. Proceedings of the international scientific conference (Arkhangelsk, 16-18 September 2002). Arkhangelsk, 2002. P. 65.)
Шабаев Ю. П. Этнокультурное и этнополитическое развитие народов коми в ХХ веке. М., 1998. (Shabaev Y. P. Ethnocultural and ethno-political development of the Komi peoples in the twentieth century. M., 1998.)
Шабаев Ю. Ижемское «возрождение» // Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. 2003. Бюллетень № 49. (Shabaev Y. Р. Izhma «rebirth» // Network of Ethnological Monitoring and Early Warning. 2003. Bulletin N 49.)
Шабаев Ю. П. Кому нужны поморы? // Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. 2003а. Бюллетень № 51. (Shabaev Y. Who needs a coast-dwellers? // Network of Ethnological Monitoring and Early Warning. 2003a. Bulletin N 51.)
Шабаев Ю. П. Новые идентичности у финно-угров как политические инструменты // Этнографическое обозрение. 2006. № 1. (Shabaev P. New Identity in the Finno-Ugric peoples as political tools you // Ethnographic Review. 2006. N 1.)
Шабаев Ю. П. Архангельская область // Этнополитическая ситуация в России и сопредельных государствах в 2009 г. Ежегодный доклад сети этнологического мониторинга. М., 2010. С. 288-298. (Shabaev Y. Arkhangelsk region // Ethno-political 148 _
situation in Russia and neighboring countries in the 2009. Annual report of the Ethnic Monitoring Network. M., 2010. P. 288-298.)
Шабаев Ю. П., Чарина А. М. Финно-угорский национализм и гражданская консолидация в России (этнополитический анализ). СПб., 2010. (Shabaev Y., Charina A. M. Finno-Ugric nationalism and civil consolidation in Russia (ethno-political analysis). SPb., 2010.)
Шабаев Ю. П. Народы европейского севера России: положение, специфика идентичности // Социологические исследования. 2011. № 2. С. 54-62. (Shabaev Y. Рeoples of the European North of Russia: situation, the specific identity // Case Studies. 2011. N 2. P. 54-62.)
Шабаев Ю., Подоплекин А. Архангельская область // Этнополитическая ситуация в России и сопредельных государствах в 2010 г. Ежегодный доклад сети этнологического мониторинга. М., 2011. С. 260-270. (Shabaev Y., Podoplekin A. Arkhangelsk region // Ethno-political situation in Russia and neighboring countries in the
2010. Annual report of the Ethnic Monitoring Network. M., 2011. P. 260-270.) Шабаев Ю., Садохин А. Программа гражданской интеграции: формирование
гражданского общества в полиэтнической России // Вестник российской нации.
2011. № 3. С. 13-29. (Shabaev Y. Р., Sadokhin A. Р. Civic integration program: the formation of civil society in Russia polienicheskoy // Herald of the Russian nation. 2011. N 3. P. 13-29.)
Шаров В. В преддверии внеочередного съезда марийского народа // Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. 2002. Бюллетень № 42. (Sharov V. On the eve of an extraordinary congress of Mari // Network of Ethnological Monitoring and Early Warning. 2002. Bulletin N 42.)
Шкляев Г. К. Бесермяне. Опыт этностатистического обследования // О бесер-мянах. Ижевск, 1997. (Shklyaev G. K. Besermyane. Experience etnostatisticheskogo survey // About besermyanah. Izhevsk, 1997.)
Шнирельман В. Ценность прошлого: этноцентристские исторические мифы, идентичность и этнополитика // Реальность этнических мифов. Аналитическая серия. Вып. 3. М., 2000. (Schnirelmann B. The value of the past: ethnocentric historical myths, identity and ethnic policies // The reality of ethnic myths. Analytical series. N 3. M., 2000.)
Ярмольник А. О проблеме сибирского сепаратизма // http://www.za-nauku.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4688 (Yarmolnik A. On the problem of Siberian separatism // http://www.za-nauku.ru/index.php?option=com_ content&task=view&id=4688)
Brunstad B., Magnus E., Swanson Ph., H0nneland G., 0verland I. Big Oil Playground, Russian Bear Preserve or European Periphery? The Russian Barents Sea Region towards 2015. Eburon Delft: Eburon Academic Publishers, 2004.
Harbul'ova L. Sibirsky autonomizmus. Zdroje, prejavy, reflexie (1917-1939). Cerveny kostelec: Pavel Mervat, Praha: Narodni knihovna Cr - Slovanska knihovna, 2010.
Strassoldo R. The Meaning of Localism in a Global World // http://www.hunfi.hu/mobil/dok/8_strassoldo.pdf
Watrous S. Russia's «Land of the Future»: Regionalism and the Awakening of Siberia, 1819-1894. Ph.D. diss., University of Washington, 1970.
Weihe-Lindeborg L. Europe of the Regions — a Growing Reality // Structural Change in Europe. Innovative Cities and Regions. Bollshschweil: Hagbarth Publications, 2000.
