Научная статья на тему 'Рефренный трёхстопный ямб с женскими и мужскими окончаниями: эволюция семантического ореола'

Рефренный трёхстопный ямб с женскими и мужскими окончаниями: эволюция семантического ореола Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
708
104
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
СЕМАНТИЧЕСКИЙ ОРЕОЛ / РЕФРЕН / ИНТЕРТЕКСТ / SEMANTIC AUREOLE / REFRAIN / INTERTEXT

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Саломатин Алексей Владимирович

В статье на примере текстов русской поэзии XVIII–ХХ веков рассматривается эволюция семантического ореола рефренного трёхстопного ямба с женскими и мужскими окончаниями, а также выявляется ряд интертекстуальных перекличек в текстах поэтов. Исследование опирается на идеи, изложенные М. Л. Гаспаровым в книге «Метр и смысл», и частично развивает их, демонстрируя, что носителем тематической памяти может выступать не только сам стихотворный метр, но и конкретные структурные особенности поэтического текста, способные оказывать влияние и на тексты, написанные иными размерами. Проделанный в статье анализ позволяет проследить некоторые тенденции, характерные для творчества русских поэтов XVIII–ХХ веков и установить источники ряда известных стихотворных текстов, таких как «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» А. К. Толстого и «Последние каникулы» Д. Самойлова. В статье сочетаются историко-литературный и интертекстуальный способы анализа текста.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The refrain-featured iambic trimeter with double and single rhymes: the evolution of the semantic aureole

The essay considers the evolution of the semantic aureole of the refrain-featured iambic trimeter with double and single rhymes in the wide context of the Russian poetry of the XVIII–XX centuries. Some intertextual allusions in the analyzed texts are also mentioned.The research is based on the ideas given by M. L. Gasparov in his book “The Measure and the Meaning” and attempts to develop them, thus displaying that not only the measure, but also some structural features of a poetic text can become a medium for a thematic memory and can even influence the poems written in different rhythmic measures.The analysis given in the essay helps follow some trends in the works of the Russian poets of the XVIII– XX centuries and reveals the sources of several well-known poetic texts, such as “The History of the Russian State from Gostomysl to Timashev” by A. K. Tolstoy and “The last vacation” by D. Samoilov.The historical, literary and intertextual methods were used.

Текст научной работы на тему «Рефренный трёхстопный ямб с женскими и мужскими окончаниями: эволюция семантического ореола»

УДК 821.161.1

Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 2

А. В. Саломатин

рефренный трёхстопный ямб с женскими и мужскими окончаниями: эволюция семантического ореола

В своём фундаментальном исследовании «Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти» М. Гаспаров, рассматривая факторы, влияющие на формирование семантического ореола, акцентирует внимание преимущественно на самом метре, а также стиховых окончаниях и способе рифмовки. Вместе с тем имеется ряд не менее значительных структурных элементов стиха, способных задавать определённые смысловые ожидания.

Во-первых, массивы стихотворных текстов, написанных различными метрами, не существуют изолированно, но способны «перекрёстно опылять» друг друга ассоциациями, за тем или иным метром закрепившимися.

Во-вторых, сам корпус эквиметрических текстов неоднороден: на устойчивость семантического ореола и прочность ассоциативных связей оказывает влияние не только частотность мотивов, встречающихся в текстах, этим метром написанных, но и такие «формообразующие» факторы, как, скажем, ритмико-синтаксические клише, метром диктуемые, или строфическая организация текста. Так, если семантический ореол четырёхстопного ямба ещё довольно размыт — «это всеядный размер, им писались стихи на любые темы, и поэтому у читателя XIX в. он не вызывал почти никаких семантических ожиданий, а у читателя XX в., вероятно, смутно вызывает чувство "ну, это что-то классическое, старомодное"» [1, с. 266] — то текст, написанный онегинской строфой, провоцирует уже вполне конкретные — и весьма прочные — ассоциации.

В связи с вышесказанным нам представляется интересным рассмотреть одну модификацию трёхстопного ямба с мужскими и женскими окончаниями.

Среди стихотворений, написанных упомянутым трёхстопным ямбом, выделяется ряд текстов (преимущественно — гражданско-сатирической направленности; довольно часто — с непечатным, как по политическим, так и по этическим причинам, юмором), обладающих характерным формальным признаком: двух- (реже — одно-) строчным рефреном, либо проходящим через всё стихотворение и делящим его на соизмеримые фрагменты, либо напоминающим о себе спорадически.

Учитывая то, что количество этих текстов (во всяком случае, выявленных на данный момент) довольно невелико, можно было бы предположить, что все они имеют в претексте некое одно стихотворение, волею судеб обретшее популярность. Подобная ситуация имела место быть, к примеру, в связи со стихотворением А. Пушкина «Моя родословная» (1830), инспирировавшим ряд подражаний (далеко не всегда осознаваемых их авторами в качестве таковых), написанных восьмистишиями четырёхстопного ямба с мужскими и женскими окончаниями. Последние строчки

Саломатин Алексей Владимирович — канд. филол. наук, Институт филологии и искусств Казанского федерального университета; е-шаИ: alexey.salomatin@gmail.com

© А. В. Саломатин, 2013

большинства строф представляли собой вариации пушкинского «мещанского» рефрена и сообщали о происхождении либо роде деятельности лирического героя или адресата стихотворения (напр.: К. Павлова «Графине Р[остопчиной]» (1841): «Хоть петербургская графиня, — / Вы москвитянкой рождены» [2, с. 103-104]; В. Бенедиктов «Рифмоплет» (1859): «А я — безумный рифмоплет <...> А я останусь — рифмоплет» [3, с. 481]; А. Апухтин «Дилетант» (начало 1870-х): «Уединенный дилетант! <...> Я — неизвестный дилетант! <...> Я дилетант, я дилетант!. и т. д.» [4, с. 200201]).

Однако в рассматриваемом случае привести все тексты к общему знаменателю мешает их строфическое разнообразие — от классических катренов с перекрестной рифмовкой до индивидуальных строф и пространных астрофических пассажей. К тому же самый известный пример рефренного трёхстопного ямба (А. К. Толстой «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» (1868)), действительно оказавший заметное влияние на последующую традицию, является в списке отнюдь не первым и сам представляет собой развернутую вариацию стихотворения-предшественника, о чём будет сказано ниже.

Первые примеры рефренного трёхстопного ямба в русской поэзии относятся к XVIII в. И если в стихотворении В. Капниста «На смерть Юлии» (между 1788 и 1792) [5, с. 118-119] повторяющиеся в первой и последней строфах строки «Приди грустить со мною, / Луна, печальных друг!» можно списать на счёт кольцевой композиции, то в написанном «на голос» Капниста «Недавно я на лире.» В. Пушкина (1795) [6, с. 164-165] рефренная структура уже чётко выдержана: восьмистишия завершаются строчками «Но, ах, она не знает, / Что я ее люблю [вариант: «Я люблю ее»]», в последней строфе: «Но смею ль ей признаться, / Что я люблю ее?». Регулярный рефрен находим и в написанной двумя годами ранее «песне» «Мой отъезд» И. Крылова (1793) [7, с. 259-260], где четверостишия с перекрёстной рифмовкой перемежаются четверостишиями с двумя попарно зарифмованными строками и двумя строками рефрена: «А ты, мой друг, кто знает, / Ты вспомнишь ли меня», из которых первая остаётся нерифмованной на протяжении всего стихотворения, а вторая в двух — первом и последнем — случаях рифмуется с чётными строками предшествующей строфы. Впрочем, ни о сатире, ни тем более о гражданских мотивах в данных случаях говорить нельзя — приведённые тексты относятся к указанной М. Гаспаровым песенной семантической окраске размера [1, с. 88-120]. При этом следует отметить, что, несмотря на довольно значительное количество стихотворных текстов, написанных рассматриваемым трёхстопным ямбом, определяемых самими авторами как песни, процент рефренных вариаций в их числе — ничтожен.

Из примеров «песенного» трёхстопного ямба следует отметить «У речки птичье стадо...» И. Богдановича (год написания неизвестен) [8] за его весьма фривольный, хотя и совершенно свободный от политических коннотаций, юмор. Впрочем, несмотря на то, что, так сказать, содержательная часть стихотворения написана трехстопным ямбом, рефрен представляет собой сочетание уже четырех- и пятистопного ямба: «А утки-то кра, кра, кра, кра; / А гуси-то га, га, га, га. / Га, га, га, га, га, га, га, га, га, га». Почти целиком состоящий из звукоподражаний рефрен наводит на мысль о маскируемом ими обсценном подтексте (в значительно более мягкой форме, без малейшего намёка на непристойность, этот приём затем был использован в «Сва-

товстве» А. К. Толстого (1871): «Такая нам досада, / Расслышать не могли! / Ой, ладо, диди-ладо! / Ой ладо, лель-люли!» [9, с. 194]).

Уже откровенно обсценно-низовым характером юмора примечательна и атрибутируемая И. Баркову песня «Ты хуй мой разъерила» [10, с. 460], хотя и в ней плясовой рефрен, представляющий собой отдельную строфу, не укладывается в трёхстопный ямб.

Наиболее ранний из обнаруженных нами примеров сатирического «остросоциального» рефренного трёхстопного ямба также относится к XVIII в. — это стихотворение А. Шишкова «Старое и новое время» («первые две строфы были опубликованы в 1784 г., а полностью оно было напечатано в 1789 и 1804 гг.» [11, с. 35]). В стихотворении восемь строф, приведём первую: «Бывало, в прежни веки / Любили правду человеки (данная строка — единственная в тексте метрическая вольность. — А. С.), / Никто из них не лгал, / Всяк добродетель знал; / Любил любовник верно, / Не клялся лицемерно; / А ныне уж не так: / Обманывает всяк. / Неправда, вероломство, / Злость, ненависть, притворство, / Лукавство, зависть, лесть, / Прогнавши бедну честь, / Ворочают всем светом, / Все думают об этом; / А совесть уж пошла — / Каха, кахи, каха!» [12, с. 355-356]. Остальные семь строф оканчиваются аналогичным образом: «А истина пошла — / Каха, кахи, каха!», «И муза уж пошла — / Каха, кахи, каха!» и т. д. Невозможность произнести вслух продолжение уже не подразумевается, а демонстративно подчеркивается.

Любопытно, что рефрен из шишковского стихотворения послужил основой весьма неожиданной ритмической цитаты. В написанных к прибытию в Павловск Александра I «Сценах четырёх возрастов» (1814) К. Батюшкова и соавторов [13, с. 262-274] имеется прославляющая приезд государя кантата, сочиненная Г. Державиным. Приведем первую из трех строф: «Ты возвратился, благодатный! / Наш кроткий ангел, луч сердец! / Твой воссиял нам зрак прекрасный, / О, царь! отечества отец! / Внемли ж, усердья клики звучны: / О, сколько мы благополучны, / Отца в монархе зря! / Ура! Ура! Ура!» (три последние строчки повторяются без изменений в двух оставшихся строфах). Несмотря на неоднозначное отношение к императору членов «Беседы», предположение, что в 1814 году, в период подъёма патриотических настроений на волне победы над Наполеоном, Державин затаил суровую фигу в кармане, хоть и соблазнительно, но маловероятно. Скорее всего, либо память сыграла со «стариком Державиным» злую шутку, в неподходящий момент поставив мысль на ритмические рельсы популярного в кругу шишковистов текста, либо и Державин, и Шишков опираются на некий третий источник, который пока, к сожалению, выявить не удалось1.

Примечательно, что в тех же «Сценах четырёх возрастов» присутствует сочинённый Батюшковым «Хор жен воинов», в котором трижды повторяется строка «Свиданья близок час». Видимо, на определённом этапе гражданская и сатирически-нецензурная семантические окраски рефренного трёхстопного ямба существовали параллельно, не сливаясь в одну.

Но вернёмся к Шишкову, чьему перу принадлежит еще один пример гражданской сатиры, написанной трёхстопным ямбом, до недавнего времени существовавший лишь в списках, но, по-видимому, получивший определенную известность.

1 По справедливому замечанию А. Пашкурова, высказанному в устной беседе, в случае с Державиным возможна и автореминисценция из стихотворения «Кружка» (1777, опубл. 1780).

Примечателен он тем, что в нём рефрен приобретает свою каноническую форму — две строчки Я3ЖМ, хотя с точки зрения строфики текст куда изобретательней позднейших катренов. Речь идет о стихотворении «Прогулка. Стихи к А. С. Хвостову», ориентировочно датируемом 1805 годом. Приведем первую строфу из шести: «Реши, Хвостов, задачу: / Я шел гулять на дачу, / Туда ж идет Ханжин, / Задумавшись, один. / Смиренно выступает, / На небеса взирает, / С молитвою в устах, / С слезами на глазах. / Вздыхает и крестится, / Зовет меня с собой: / Не лучше ль воротиться / Отселе мне домой»2 [цит. по: 11, с. 13-14].

Стихотворение Шишкова, по всей видимости, восходит к анонимному тексту, предположительно атрибутируемому Ф. Эмину [14, с. 539], под названием «Задача», который был опубликован в журнале «Трутень» в 1768 г.: «Читатели! прошу решить сию задачу: / Кто дара не имев, а пишет наудачу, / Умен или дурак? // За прародительски страдая кто грехи, / Марает без стыда прегнусные стихи, / Умен или дурак?» и т. д. [14, с. 410-411] с повторением рефрена «Умен или дурак». В основе данного текста лежит александрийский стих (сохранено даже чередование мужских и женских рифменных пар), и то, что рефрен представляет собой строку трёхстопного ямба, по-видимому, случайность. Очевидно, в данном случае мы имеем дело с усечением по цезуре шестистопной строки.

Анализируемая нами форма стихосложения продолжала оставаться непопулярной у стихотворцев — даже на волне всплеска интереса к текстам с рефренной структурой у поэтов-сатириков второй половины XIX в., спровоцированного успехом перевода В. Курочкиным «Песен Беранже», было создано всего несколько текстов, написанных трёхстопным ямбом: написанный восьмистишиями с перекрёстной рифмовкой «Московский фигляр» (1862) самого В. Курочкина [15, с. 121-122] с рефреном «Честной народ, смотри!» и повторяющимся в третьей конца строке «Раз! Два! Три!» и написанный двенадцатистрочными строфами с варьирующейся схемой рифмовки «Фискал» (1870) Д. Минаева [16, с. 95-96] с рефреном «Перо макая в разум / Фискал сошёл с ума» [вариант: сошёл с ума фискал].

Особый интерес представляет «Сказка про белого царя» (1859) П. Шумахера [17, с. 43-44], по сей видимости, вдохновившая А. К. Толстого на написание его «Истории.». «Сказка» Шумахера написана восьмистишиями, две последние строки которых представляют собой рефрен: ««Вот, не в котором царстве», / Как сказывали встарь, / Сидел на государстве / Могучий белый царь. / Носил с орлами каску, / Боялся букваря. / Сказать вам, детки, сказку / Про белого царя?» и т. д. с вариантом в последней строфе: «Ужо скажу вам сказку / Про красного царя!»3.

2 И. Токмакова, автор слов к шлягеру из мультфильма «Волшебник Изумрудного города», едва ли была знакома с творчеством легендарного адмирала, что не делает перекличку с классиком менее комичной: «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной / Идем дорогой трудной, дорогой не прямой, / Заветных три желания исполнит мудрый Гудвин, / И Элли возвратится, и Элли возвратится с Тотошкою домой!». Очевидно, в данной ситуации мы имеем дело как раз с ритмико-синтаксиче-ским клише, подсказанным метром.

3 Вообще, использование Шумахером в стихах рефренов — не только дань моде, на и следствие любимых автором игр с предшествующей литературной традицией. Возьмём, к примеру, стихотворение «Российский турист». Игровая реминисценция из «Моей родословной» А. Пушкина в нём уже отмечалась [17, с. 266.]. Но в данном случае дело обстоит несколько сложнее, чем комическое обыгрывание хрестоматийной цитаты: в двенадцатистрочных строфах, которыми написано стихотворение, каждая восьмая строка звучит: «Как патриот и дворянин», «Я не купец, — я дворянин», «Я не Прудон, — я дворянин» и т. д. Таким образом, мы можем говорить о своего рода скрытой строфе, по-

У А. К. Толстого мы можем обнаружить ещё один пример искомого трёхстопного ямба, в котором гражданские мотивы перекликаются с заведомой непечатно-стью, на сей раз вызванной отнюдь не тем, что «ходить бывает склизко по камешкам иным», — «Ода на поимку Таирова» (1871) [9, с. 350-353]. В рефрене, на сей раз представляющем собой отдельную строфу — «Таирова поймали! / Отечество, ликуй! / Конец твоей печали — / Ему отрежут нос» — обсценное слово, подсказываемое рифмой, заменяется, обманывая рифменные ожидания, на другое (любопытно, что в самом тексте «оды» такой замены не происходит).

Популярность «Истории государства Российского...» закономерно привела к тому, что текст А. К. Толстого сделался объектом частых поэтических рефлексий, в том числе и в рамках интересующего нас трёхстопного ямба.

Так, коллега графа по созданию Козьмы Пруткова В. Жемчужников пишет — возможно, неосознанно — по популярному лекалу историю своей собственной жизни «Семьдесят пять лет» (1896) [18, с. 204-207], каждый из катренов в которой завершается строкой «Я в [вариант: вот, за, мне в и т. д.] семьдесят пять лет».

В первой половине ХХ в. на некоторое время ироническая и гражданская семантические окраски рассматриваемой стиховой формы вновь расходятся. В качестве примеров серьёзной гражданской лирики можно назвать «Рассказ Хренова о Кузнецкострое и людях Кузнецка» В. Маяковского (1929) [19, с. 128-131] с рефреном «Через четыре / года / здесь / будет / город-сад» и мини-цикл «Ночной Париж» Н. Тихонова (1935 или 1936) [20, с. 232-233], каждое из четырёх входящих в который стихотворений заканчивается строкой «Но [вариант: и, что ж] это тоже жизнь!».

Примером иронической поэзии является поэма Н. Агнивцева «Похождения маркиза Гильома де Рошефора», в демонстративной эстетизации эротически-фривольных мотивов значительно предвосхищающая последующие эксперименты «куртуазных маньеристов», с повторяющимся призывом: «Любовь многообразна, / Но важно лишь одно: / Любить друг друга страстно, / А как [вариант: чем, пол], не всё ль равно?!».

Во второй половине ХХ в. гражданственность и сатира вновь объединяются, причём объединение происходит на почве всё той же сакраментальной «Истории.» А. К. Толстого. В граничащей с палимпсестом иронической вариации на тему, принадлежащей перу С. Петрова, «Трясет Европа гузкой.» (1972) [21, с. 180-183], соседствуют традиции гражданской сатиры и обсценность в рефрене, не прикрытая ни импровизированным кашлем, ни ономатопеей: «ведь [вариант: но] русскому народу / не будет ни хера».

Встречаются, разумеется, и отдельные иронические реминисценции, как, например, в поэме Д. Самойлова «Последние каникулы» (1972, <1973-1974>) [22, с. 6499]. Любопытно, что обыгрывает Самойлов не хрестоматийные строки о порядке, которого нет, а подпись: «реплика "наследника" ("— Сегодня ровно сорок / Лет, как под камень сей /Лег тот, кто всем нам дорог, / писатель Алексей") отсылает к строфе-подписи "Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева": "Составил от былинок / Рассказ немудрый сей / Худый смиренный инок, / Раб Божий Алексей"» [23, с. 403-404; курсив — авт.].

вторяющей строфу «Моей родословной». Любопытно, что это ироническая отсылка не столько к основному тексту, сколько к осмеивающему Ф. Булгарина пост скриптуму: «Что ж он в семье своей почтенной? / Он?.. он в Мещанской дворянин», что усиливает комический и полемический задор текста.

В поэме Самойлова, написанной астрофическим трёхстопным ямбом с вольной рифмовкой, спорадически срывающимся на катрены с рифмовкой перекрестной, обнаруживаются рудименты рефренной структуры, например: «В беспечную дорогу, / В преславный Нюренберг.», «Как далеко, однако, / Преславный Нюренберг!», «Как хорошо, что близок / Преславный городок» и т. д. Да и само неоднократно повторяющееся название города, в который устремляются главные герои, волею ритма вынесенное в конец строк, «под рифму», также начинает восприниматься как своего рода аналог рефрена. Аналогичную функцию выполняет Пелопоннес в стихотворении О. Чухонцева «Напоминание об Ивике» [24, с. 131-133], явившемся полемическим откликом на публикацию первых глав «Последних каникул» [подробнее см.: 25, с. 28].

В отдельных вставных монологах, имеющих более строгую, по сравнению с остальным текстом поэмы, строфическую структуру, и рефрены проявляют себя более явно: «Прекрасная дорога — / Зачем ты мне нужна? / Ужасная тревога — / Зачем ты мне нужна? / Каникулы от смерти — / Зачем вы мне нужны? / И ангелы, и черти — / Зачем вы мне нужны? ... И женщины, и дети — / Зачем я нужен вам? / И все, что есть на свете, — / Зачем я нужен вам?» [22, с. 93-94] и т. д. Мотивы гражданской сатиры в поэме поддерживаются не только явными комическими эпизодами (вроде встречи героев с адептом идей К. Леонтьева), но и наличием более чем гражданского претекста.

Очевидно, что поэма представляет собой вариацию сюжета «Божественной комедии» Данте — героя ведет по фантастическим мирам к желанной цели славный мертвец. Ориентацию на поэму флорентинца Самойлов подчеркивает уже в зачине, в первой же строчке сообщая о возрасте главного героя: «Стихи за пятьдесят! / Они на мне висят / Невыносимой ношей.» [22, с. 64]; «Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу.» [26, с. 9]. Однако равнение Самойлов держит в первую очередь на поэму «Кому на Руси жить хорошо» Н. Некрасова.

Подобно некрасовским мужикам, путешествующим с топоса на топос в поисках правды, авторский протагонист и Вит Ствош путешествуют из утопии в утопию, поочередно отвергая не устраивающие их варианты счастья. Следует отметить существенное отличие от поэмы Данте — в отличие от Вергилия, Вит Ствош не проводник, а «попутчик» («Да, город нехорош. / Я видел много лучших. / Но просто есть попутчик — / Алтарный мастер Ствош» [22, с. 69]), то есть ему самому не известен наверняка путь «в преславный Нюренберг».

Об использовании поэмы Некрасова в качестве основы свидетельствует и структура «Последних каникул» — относительно свободная композиция, возможность добавления новых глав и перестановки существующих. Возможно, и трёхстопный ямб подсказан произведением Некрасова, написанным трёхстопным же ямбом, но с дактилическими и мужскими окончаниями.

Не исключено, что укорочение клаузулы на один слог явилось результатом интертекстуальной игры Самойлова. В одном из лирических отступлений автор, иронически обыгрывая хрестоматийные строки из «Домика в Коломне» Пушкина, аргументирует выбор размера: «Четырехстопный ямб / мне надоел. Друзьям / Я подарю трехстопный, / Он много расторопней.» [22, с. 89]. Демонстративно отбросив стопу, Самойлов вполне мог проделать аналогичную операцию и с окончанием, уже не афишируя её.

У Самойлова, вообще любившего переосмыслять и трансформировать в своих текстах классические образцы, можно обнаружить любопытный пример формальных метаморфоз рассматриваемого трёхстопного ямба — балладу «Песня ясеневого листа» [27, с. 517-519] с рефреном «Куда ты летишь по ветру, / Ясеневый листок». Баллада написана четверостишиями 2-3-иктного дольника с холостой рифмовкой (2-иктные строки, не считая рефрена, встречаются в тексте (72 строки) лишь четырежды), сквозь который проглядывает анализируемый метр.

А вот в другом стихотворении Самойлова, «Я в этой жизни милой.» [27, с. 319] (отсылающем, очевидно, помимо воли самого автора, к маринско-смердяковским «куплетам») повторяющиеся в первых двух строфах строки «Господь меня помилуй, / Господь меня прости [вариант: Прости меня, господь]» обусловлены скорее не реф-ренной традицией, а стремлением автора подготовить пуант, завершающий третью строфу: «Карай меня построже, / Построже накажи».

«Последние каникулы» Самойлова оказали влияние и на наиболее поздний из обнаруженных нами примеров рефренного трёхстопного ямба — стихотворение В. Уфлянда «Баллада и плач об окоченелом трупе» (1977) [28, с. 65-74]. Стихотворение представляет собой краткий и беспощадно травестированный пересказ поэмы со своеобразно смещёнными акцентами: странствие героя вослед явившемуся ему окоченелому трупу оборачивается бурной алкогольной вакханалией, в процессе которой герой теряет не только своего спутника, но и самого себя и разражается монологом следующего содержания: «Трудись. Ходи за плугом. / Пей. Знай в закуске толк. / И в срок ты станешь трупом, / Любезный Эмпедокл» и т. д. с неоднократным повторением рефрена: «И в срок ты станешь трупом, / Любезный Эмпедокл»4. Гражданская сатира, ещё весьма значимая в тексте Самойлова, в стихотворении Уфлянда уступает место разъедающему скепсису постмодернизма и горькой иронии на тему бренности человеческого бытия вообще.

Несмотря на то, что обнаруженными примерами дело, очевидно, не ограничивается, мы всё же можем проследить эволюцию семантического ореола рефренного трёхстопного ямба — от жесткой и прямолинейной гражданской сатиры через постепенное усиление комической составляющей к практически чистой иронике. Это, по-видимому, обусловлено как ослаблением гражданского самосознания вообще, так и собственно поэтическими причинами — авторы стремятся избегать прямого высказывания и открытой декларации своей позиции, предпочитая интертекстуальные игры с подтекстами.

Яитература

1. Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М.: РГГУ, 1999. 300 с.

2. Павлова К. К. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1964. 616 с.

3. Бенедиктов В. Г. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1983. 816 с.

4. Апухтин А. Н. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1991. 448 с.

5. Капнист В. В. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1973. 616 с.

6. Песни русских поэтов: сб. в 2 т. Л.: Советский писатель, 1988. Т. 1. 664 с.

7. Крылов И. А. Полное собрание сочинений: в 3 т. М.: ОГИЗ, 1946. Т. 3. 620 с.

8. Богданович И. Ф. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1957. 257 с.

9. Толстой А. К. Полное собрание стихотворений: в 2 т. Л.: Советский писатель, 1984. Т. 1. 640 с.

4 Эмпедокл, как отмечает сам автор в откровенно пародийной сноске, «в данном стихотворении — условное мужское имя».

10. Барков И. С. Полное собрание стихотворений. СПб.: Академический проект, 2005. 624 с.

11. Альтшуллер М. Г. Беседа любителей русского слова. У истоков русского славянофильства. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 448 с.

12. Поэты 1790-1810-х годов. Л.: Советский писатель, 1971. 912 с.

13. Батюшков К. Н. Сочинения. М.; Л.: Academia, 1934. 747 с.

14. Поэты XVIII века: в 2 т. Л.: Советский писатель, 1972. Т. 2. 592 с.

15. Поэты «Искры»: сб. в 2 т. Л.: Советский писатель, 1987. Т. 1. 384 с.

16. Поэты «Искры»: Сборник в 2 т. Л.: Советский писатель, 1987. Т. 2. 464 с.

17. Шумахер П. В. Стихотворения и сатиры. М.: Советский писатель, 1937. 308 с.

18. Жемчужников А. М. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1963. 416 с.

19. Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: в 13 т. М.: Художественная литература, 1958. Т. 10. 384 с.

20. Тихонов Н. С. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1981. 800 с.

21. Петров С. В. Собрание стихотворений: в 2 кн. М.: Водолей Publishers, 2008. Кн. 2. 640 с.

22. Самойлов Д. С. Поэмы. М.: Время, 2005. 480 с.

23. Немзер А. С. Поэмы Давида Самойлова // Самойлов Д. С. Поэмы. М.: Время, 2005. С. 355-464.

24. Чухонцев О. Г. Из сих пределов. М.: ОГИ, 2008. 320 с.

25. Саломатин А. В. Но чувствуешь ли ты? // Арион. 2011. № 1. С. 23-32.

26. Данте Алигьери. Божественная комедия. М.: Наука, 1967. 628 с.

27. Самойлов Д. С. Избранные произведения: в 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 1: Стихотворения. 559 с.

28. Уфлянд В. И. Рифмованные упорядоченные тексты. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 1997. 334 с.

Статья поступила в редакцию 15 апреля 2013 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.