CC BY
51
DOI: 10.18522/2500-3224-2017-1-184-188
Реформы в России - не антиподы революции
М.Д. Карпачев
1. Согласны ли Вы с утверждением, что реформы в российской истории XIX-XX вв. выступали в качестве альтернативы революции? Какие реформы и почему можно считать в этом смысле успешными, а какие - нет?
Проблема соотношения реформ и революций - одна из наиболее популярных у современных обществоведов. Зачастую при этом исторический выбор развития страны сводится к альтернативе: либо реформы, либо революция. Как правило, однако, такое противопоставление лишено реального содержания. Огромное число преобразований проводилось государством, кровно заинтересованным в ускорении экономического роста, в увеличении доходов бюджета, военного могущества, научного потенциала и проч. Очень часто главной причиной реформ становились внешний фактор, острая необходимость выдержать соперничество в историческом соревновании народов. Такими были реформы в области военного строительства, просвещения, финансов и во многих других сферах. Да и отмена крепостного права (самая крупная из реформ XIX в.) была проведена не ради предотвращения революции, а из-за вскрывшегося в ходе Крымской войны технологического и культурного отставания России от промышленно развитых государств Западной Европы. Проводились, конечно, и такие реформы, целью которых являлось противодействие революционным угрозам (например, цензурные, университетские или полицейские). Но и они на роль реальной альтернативы революции в конкретном смысле слова претендовать не могли. Хотя бы уже потому, что объективных условий для революции во время их проведения не было.
Не связывалось напрямую с перспективами революции и большинство реформ политической и правовой системы. Но некоторые из них действительно были задуманы и осуществлены как вынужденная реакция на угрозу революционного крушения традиционных основ государственной и общественной жизни.
Для сравнения можно сопоставить петровские преобразования начала XVIII в. и реформы в царствование Николая II, направленные на изменение государственного строя Российской империи.
Карпачев Михаил Дмитриевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Воронежского государственного университета, 394018, г. Воронеж, Университетская площадь, д. 1, m-karpach@mail.ru. Karpachev Mikhail D., Doctor of Science (History), Professor, Head of the Chair of Russian History, Voronezh State University, 1, University Sq., Voronezh, 394018, Russia, m-karpach@mail.ru.
дискуссия (не)реальность российских реформ
185
В первом случае никакой альтернативой революции крупнейшие реформы быть не могли. Сама верховная власть во главе с царем была инициатором нововведений и проявила неукротимую энергию по их реализации, включая физическое устранение многочисленных противников принудительной европеизации страны. Во втором случае император вынужден был проводить масштабные изменения государственного строя. Николай II не был сторонником введения представительных законодательных учреждений, но реальная альтернатива революционной смуты заставила его пойти на нежеланное ему фактическое ограничение самодержавия. Реформы, проведенные верховной властью под давлением, а не по собственному почину и убеждению, как правило, оказываются внутренне противоречивыми, незавершенными, а потому и в конечном счете малоуспешными. Прискорбной бывает и личная судьба таких реформаторов-поневоле.
Словом, в XIX и ХХ вв. проводившиеся государством реформы ни разу не выступили в качестве реальной альтернативы революции. Таких примеров просто нет. Зато несбалансированные или неудачно подготовленные реформы, или их неэффективная реализация действительно нередко приводили к обострению внутриполитического положения и возникновению революционных угроз. Хорошо известна ленинская формула о том, что 1861 г. породил год 1905-й [Ленин, т. 20, с. 177]. Лидер большевиков в данном случае был прав. Ускоренное развитие страны после великих преобразований 1860-1870-х гг. сопровождалось появлением крупных и болезненных диспропорций в общественно-политическом и экономическом развитии страны. Ошибки и перекосы в реализации реформ сыграли решающую роль в создании почвы для развития революционных кризисов начала ХХ в. Надо понимать только, что для совершения революции одной почвы мало. Необходимо еще и совпадение субъективных факторов - от просчетов властей до организованности и решимости революционных лидеров. А также действие обстоятельств непреодолимой силы, например, тяготы войны. Что, собственно, и случилось столетие тому назад.
2. В какой степени проекты российских реформ отвечали общественному запросу на перемены? Как менялись механизмы включения общественных ожиданий в замыслы реформаторов?
Гораздо чаще российские реформы отвечали запросам государства. История распорядилась так, что в России роль государственного регулирования и контроля только увеличивалась с течением столетий. Самодержавие и крепостничество возникли отнюдь не случайно. Эти институты позволяли непрестанно колонизующийся стране концентрировать ресурсы с тем, чтобы обеспечить возможность становления мощного государства в относительно трудных природных и геополитических условиях. Вот почему общественная жизнь до появления в середине XIX в. интеллигенции была фактически экспроприирована государством; общество до середины XIX в. не могло предъявить запросы на реформы. Крупнейшие реформы Петра I бесспорно усилили Россию, но при этом фактически окончательно закрепостили буквально все сословия русского общества [Миронов, 1999, с. 361-367]. В итоге
в XIX в. государственная власть попала в парадоксальную ситуацию: дальнейший прогресс России оказался невозможен без пробуждения общественных сил, возникла объективная потребность к переходу от избыточного патернализма и социальной опеки к развитию общественной активности, к экономической и культурной самодеятельности общества. Отсюда - проведение либеральных, несвойственных природе самодержавия, реформ, включая отмену крепостного права, земскую, судебную и др. В результате в административном строе и в общественной жизни возник опасный дуализм: традиционный патернализм власти оказался несовместим с попытками общественного самоопределения.
3. Какие факторы и обстоятельства определяют репутацию реформатора
в России? По каким паттернам выстраивается его образ в коллективной памяти? Кто и как им распоряжается?
Масштабные реформы, направленные на изменение экономических, политических или культурных реалий, неизбежно затрагивают интересы многих людей, причем затрагивают по-разному. Практически никогда и нигде крупные преобразования не пользовались единодушной поддержкой. Вот почему репутация реформатора всегда находится под угрозой. Характерен пример с репутацией Александра II, чье царствование ознаменовалось крупнейшими преобразованиями буквально во всех важнейших сферах русской жизни. После отмены крепостного права страна получила мощные импульсы для подъема культурной и экономической жизни. Но реформы по разным причинам не могли удовлетворить запросы людей, представлявших разные социальные группы или обладавших разными политическими убеждениями и темпераментом. И если в первые три-четыре года царствования император пользовался почти полной поддержкой мало-мальски развитых общественных кругов, то по мере практической реализации реформ очень скоро энтузиазм испарился: у меньшинства проявилась готовность к упорному труду в новых условиях, а у многих выявилось резкое несогласие с характером и ходом реформ. Меньше рискуют репутацией только очень решительные и даже жестокие реформаторы.
4. Насколько отличался взгляд на реформы из провинциальной перспективы от столичного? Какими ресурсами обладала российская провинция для участия в реформах или для их обструкции?
Жизнь в провинции по условиям дореволюционной России была менее подвижной и гораздо более статичной, чем в столицах. Громадные просторы при русском бездорожье крайне затрудняли обмен информацией. На Камчатке только через несколько месяцев люди узнавали о столичных событиях. Понятно поэтому, что реформаторская мысль в провинции не могла работать со столичной остротой. Провинциальная Россия неизбежно и закономерно была всегда и остается сейчас гораздо более статичной и консервативной, чем столица. Иначе, впрочем, Россия просто бы развалилась, и центр никогда бы не выдержал перегрузок управления. Самодержавие нуждалось в провинциальной тишине. Но именно по этой причине кампании реформ в России носили исключительно бурный характер и по своим
последствиям напоминали революции. Грань между реформами и революциями не была в России абсолютной. Реформы превращались в «революции сверху» и нередко приносили совершенно не те результаты, на которые рассчитывали их инициаторы. Самим провинциям был нужен стабильный центр, народ хотел спокойствия и редко ждал хорошего от властей. Наивный монархизм крестьянства не был таким уж наивным, а феномен непрестанно возрождавшего культа личности одной из причин имел политическую инертность провинции. Столица периодически его разрушала, а провинция возрождала. Отсюда, между прочим, и закономерное чередование либерально-реформаторских и консервативных правителей, столь характерное не только для XIX, но и для ХХ столетия.
5. В чем заключается академический интерес к реформам, оставшимся на бумаге? Какие из этих прожектов наиболее поучительны и почему?
Не реализованные по разным причинам проекты реформ чрезвычайно интересны как своеобразные источники по истории политической мысли России и как материал для конструирования историками несостоявшихся, но вполне вероятных альтернатив. История некоторых таких проектов буквально захватывает дух, настолько вероятны были их реализация и, следовательно, возможность прохождения Россией совсем иных исторических путей. Скажем, хорошо известная история несостоявшегося проекта так называемой лорис-меликовской конституции. Проект влиятельного в свое время министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова, предусматривавший введение уже с 1881-1882 гг. ограниченного, но всё же постоянного выборного законосовещательного учреждения при императоре, был, как известно, даже одобрен царем в самый канун террористического акта 1 марта 1881 г. [Зайончковский, 1964, с. 328]. Сомнительный успех народовольцев привел к вполне понятному повороту в сторону консервативного охранительства и был Александром III отклонен. Несостоявшиеся альтернативы исследовать нельзя. Но можно прислушаться к внушительному заявлению С.Ю. Витте. Осуждая узкий консерватизм К.П. Победоносцева, первый русский премьер с горечью отмечал: «Благодаря ему провалился проект зачатка конституции, проект, составленный по инициативе графа М.Т. Лорис-Меликова и который должен был быть введен накануне ужасного для России убийства императора Александра II и в первые дни воцарения Александра III. Это его, Победоносцева, великий грех, тогда бы история России сложилась иначе, и мы, вероятно, не переживали бы в настоящее время подлейшую и безумнейшую революцию и анархию» [Витте, 1960, с. 260]. Такое мнение - при всей его проблематичности - стоит учесть. Оно высказано человеком, хорошо разбиравшимся в хитросплетениях большой политики Российского государства. Именно Витте довелось претворять в действительность политико-культурное наследие либеральной бюрократии пореформенного времени. К числу такого же рода весьма поучительных начинаний можно отнести конституционные проекты министра внутренних дел П.А. Валуева (1863) и великого князя Константина Николаевича (1866). Оба сановника полагали, что их проекты введения выборных законосовещательных учреждений могли направить вероятную оппозиционность общественных сил в законное русло [Чернуха, 1978, с. 15-45].
На бумаге остались и конституционные проекты декабристов. И пусть вероятность их проведения в жизнь была минимальной, но она всё-таки была, и это обстоятельство дает почву для оценок «альтернативного» царствования Николая I. Как, впрочем, и для выяснения вопроса о том, кто же от кого был далек - декабристы от народа или народ от декабристов.
Была от несостоявшихся реформ и определенная прикладная ценность. Скажем, еще III Государственная дума приняла в принципиальном порядке закон о введении в России всеобщего обязательного начального образования. Закон был предложен рядом губернских земств, но не успел из-за войны и революции пройти все инстанции для ввода в действие. Но опыт его создания был впоследствии учтен при проведении кампании по ликвидации безграмотности. Перечень подобных нереализованных начинаний можно продолжить.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Витте С.Ю. Воспоминания. М.: Соцэкгиз, 1960. Т. 2. 640 с.
Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 годов. М.: Изд-во
МГУ 1964. 513 с.
Ленин В.И. «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская революция // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. М.: Изд-во политической литературы, 1967. Т. 20. С. 172-180.
Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. Т. 1. 549 с. Чернуха В.Н. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-гг. XIX в. Л.: Наука, 1978. 248 с.
REFERENCES
Vitte S.Yu. Vospominaniya [Memories]. M.: Sotsekgiz Publ., 1960. T. 2. 640 p. (in Russian). Zaionchkovskii P.A. Krizis samoderzhaviya na rubezhe 1870-1880 godov [The crisis of the autocracy at the turn of 1870-1880 years]. M.: MGU Publ., 1964. 513 p. (in Russian). Lenin V.I. "Krest'yanskaya reforma"i proletarski-krest'yanskaya revolyutsiya ["Peasant Reform" and the proletarian-peasant revolution] // Lenin V.I. Polnoe sobranie sochinenii. M.: Politiseskaya literatura, 1967. T. 20. P. 172-180 (in Russian). Mironov B.N. Sotsial'naya istoriya Rossii [Social History of Russia]. St. Petersburg: Dmitrii Bulanin, 1999. T. 1. 549 p. (in Russian).
Chernukha V.N. Vnutrennyaya politika tsarizma s serediny 50-kh do nachala 80-gg. XIX v. [Domestic policy of tsarism since the mid 50's to early 80's. XIX century]. Leningrad: Nauka, 1978. 248 p. (in Russian).
