CC BY
251
Р.Х. Симонян
РЕФОРМЫ 1990-х ГОДОВ: ОЦЕНКА СЕГОДНЯ
Симонян Ренальд Хикарович - доктор социологических наук,
главный научный сотрудник Института социологии РАН.
2 января 1992 г. правительством Е. Гайдара были отпущены цены на товары массового спроса. Так начались кардинальные экономические преобразования в России, в канун 20-летия которых вступила наша страна. Об экономических итогах российских реформ 1990-х годов сказано и написано много, в значительно меньшей степени отражены итоги социальные, политические и демографические. Последствия российской реформации для духовно-культурной сферы общества еще не исследованы. Не проанализирована динамика состояния общественной морали за два последних десятилетия. Между тем нравственность - одна из важнейших составляющих человеческого капитала, роль и значение которой в современном рискогенном, а, быть может, уже и катастрофогенном мире, возрастает.
Человеческий фактор, понимаемый как наличие ответственных и высококвалифицированных специалистов, способных создавать знания и эффективно их использовать на благо общества, является основой экономического развития любой страны. Мировой опыт показывает, что отдача от вложений в человеческий капитал существенно превышает отдачу от вложений в основной капитал. «В условиях интенсивных процессов глобализации, - подчеркивает Н.М. Римашевская, - человеческий и интеллектуальный потенциалы, как основной ресурс общества, не имеют эффективных способов замещения» (31, с. 20).
Важную роль в формировании человеческого капитала играют наука, информационное обеспечение, культура и искусство. Следует подчеркнуть, что эти ценности составляли общественные приоритеты во внутренней политике позднесоветского периода. Даже не обремененное излишним образованием и культурой советское партийное руководство понимало значение воспитания и образования в социально-экономическом развитии страны.
Престиж и науки, и высшей школы, и социальный статус ученого и преподавателя, и общественные этические требования в Советском Союзе были достаточно высокими.
В нынешнем российском обществе состояние его духовно-нравственной сферы является источником многих социальных болезней. Следует согласиться с академиком Л.А. Абалкиным, что «если исключить нравственно-этический фактор из социологического анализа, то нельзя будет получить объективное представление о процессе приватизации в России, так же как и об октябрьском «черном вторнике» 1994 г., и о дефолте 1998 г., да и вообще об экономической реформации 1990-х годов» (1, с.173).
Идеология обогащения любой ценой, запущенная в массовое сознание в начале 1990-х годов, привела к резкому изменению общественных приоритетов. Реформаторы деформировали базовую ценностную модель россиян. Начиная реформы, они постоянно подчеркивали, что их не интересуют источники получения собственности, - важно создать собственника. Тем самым был запущен процесс устранения моральных ограничений. В любом обществе всегда существуют люди, с готовностью воспринимающие идеологию, которая извиняет их и освобождает.
Реформаторы понизили порог чувствительности общества к социальной патологии. «В результате реформ 1990-х годов, - пишет кинорежиссер Сергей Соловьёв, - целые пласты нации, прежде всего молодежи, превращены в духовно опустошенных и совершенно равнодушных к собственной стране, ее прошлому и будущему» (2, с. 7).
Нравственно-культурная травма привела к тому, что индивид становится, по выражению Р. Рывкиной, своего рода социальным банкротом (34, с. 49). Люди ни во что не верят - ни в собственные возможности и силы, ни в собственную страну. «Современное российское общество - это больное общество, и все наши усилия по подъему экономики, боевого духа растерянной армии и патриотических настроений в обществе будут абсолютно бессильными, пока мы не поймем и не начнем лечить главную причину недуга - всеобщее падение морали» (15, с. 4). Начавшееся в 1990-х годах моральное разложение правящей верхушки постепенно инфильтрировало все слои общества. С 1990-х годов в стране стал насаждаться общественный аморализм, о разрушительной опасности которого для человека предупреждали многие мыслители. Ибо, как писал Дм. Мережковский, «оказывается, что Лицо человеческое вовсе не так прочно держится на человеке, как он предполагал; что оно снимается с неожиданной и безболезненной легкостью; само спадает, как маска после маскарада - "цивилизации", "прогресса", "прав человека", "христианства" и проч., и проч.» (26, с. 197). Преступление нацистов в Германии, красных кхмеров в Камбодже показали, насколько тонка и уязвима культурная оболочка, как легко творить произвол, попирая все этические нормы. 114
Нынешняя всеобщая коррупция - это сигнал о глубоком неблагополучии в государстве. Сигнал о неэффективности экономики, системы общественных отношений и всей системы управления. Коррупция стала органическим элементом государственного устройства и одним из основных показателей деморализации общества. Дискурс по поводу этой болезни сопровождается ссылками на ее «общемировой» характер либо русскую традицию, которые нередко носят оправдательно-извинительный характер. Здесь и цитирование Карамзина о воровстве в России и бальзаковское «все большие состояния нажиты нечестным трудом». Точно такие же горестные замечания можно найти у классиков английской литературы XVIII в. («сентименталистов»), когда в Англии размеры коррупции стали опасными для общества.
Но можно ли сейчас всерьез воспринимать в качестве объективного (и непреодолимого?) препятствия к искоренению коррупции историческую российскую традицию «кормления» воевод. Все же худо ли, бедно ли человеческое общество совершенствуется, и уж, во всяком случае, постепенно уходит от дикости и варварства. Всего 220 лет назад в Европе отсечение головы было обычным наказанием преступнику, и при этом процедура производилась публично, собирая многотысячные толпы зевак. Еще не так давно офицерской доблестью считалось умение шашкой разрубить противника на две части. Можно привести много примеров того, от чего нынешнее общество отказывается, что оно уже стыдится делать. Поэтому апелляция к старине не может служить «историческим» или «национальным» обоснованием коррупции, принявшей в 1990-е годы чудовищный в новейшей истории России масштаб.
Если принять на веру ссылки на «извечную русскую вороватость», то возникает резонный вопрос: почему же она не проявлялась в ряде основополагающих (причем разнонаправленных) хозяйственных укладов российского общества. Прежде всего это русская община, где практически не было воровства. Более того, отсутствие воровства исключало всякую необходимость пользоваться замками в российских деревнях. До кровавых событий Гражданской войны русские крестьяне свои избы не запирали. И в советское время, в 1950-1960-х годах на русском Севере в деревенских домах не было ни замков, ни железных запоров. Или такой городской уклад, как дореволюционный капитализм, в котором тон задавали владевшие 65% российского капитала старообрядцы, о чьей высокой нравственной опрятности написано немало книг как у нас в России, так и за рубежом. При коммунистическом тоталитарном режиме государственная коррупция и казнокрадство были редкими, если не сказать исключительными социальными болезнями.
И вот перед нами возникший в итоге реформ 1990-х годов «новый российский капитализм». «Почему именно этот уклад дал такой чудовищный взрыв всяческого воровства, казнокрадства и коррупции - задавался вопро-
сом Ю.Н. Давыдов, - причем взрыв не одномоментный, а растянувшийся (и продолжающий растягиваться) на целый исторический период, какого не знал ни дореволюционный капитализм, ни тоталитарный социализм?» (11, с. 67). Ответ заключается в тех самых обстоятельствах начала 1990-х годов, когда возник нынешний российский капитал, когда сформировалось разграбление государства, или, по словам самого идеолога реформ - Е. Гайдара, «распихивание по карманам» (7, с. 193), сопровождавшееся тотальной эрозией культуры и морали, - событие, столь же прискорбное, сколь и унизительное для нашего отечества.
Разумеется, и социальная, и нравственная патология, так же как и физическая, будут сопутствовать существованию рода человеческого. Человечество несовершенно. Но дело не столько в самой коррупции, сколько в отношении к ней со стороны общества. Там, где господствует ее всеобщее осуждение, где она вызывает у людей брезгливость, является постыдным, унизительным явлением, там коррупция сведена к минимуму, загнана в моральную резервацию, и, следовательно, не представляет общественно значимой угрозы. Если же общество поощряет уродство, возводит болезнь в норму, то оно само неминуемо деградирует и разрушается. Популяция, в которой доминируют аномалии, становится генетически беззащитной. Общество, в котором слово «умный» становится оскорбительным, а слово «честный» означает общественный остракизм, находится в стадии очень высокого риска социального вырождения.
1990-е годы стали периодом, когда в России был совершен коррупционный прорыв, и не был совершен прорыв модернизационный. Примитивизация экономики, отсутствие за все пореформенные годы каких-либо попыток модернизации производства не могли не привести к определенной ущербности общественной психологии. Как и всякая социальная травма, мо-дернизационная несостоятельность нашей страны породила множество внутренних коллективных мифов, закрепивших нерешенные проблемы и комплексы ущемленности, социально-культурной неполноценности, фатальной отсталости. Невозможность «вхождения в Европу», продемонстрированная постсоветской Россией, создала у части россиян ложное, но достаточно устойчивое самопредставление о роковой неспособности к модернизации, вечном отставании.
Криминальная приватизация подняла мощный вал преступности. Уголовные сообщества начали расти как грибы. Уже к середине 1990-х годов некоторые преступные группировки были известны в стране не меньше, чем новые политические институты, новые банки и корпорации. Если в 1990 г. в России было около 50 криминальных группировок, то в январе 1995 г. на территории России действовали более 15 000 организованных криминальных сообществ (9, с. 77). В марте 2002 г., выступая на коллегии Генпрокуратуры, 116
Президент Российской Федерации В. Путин констатировал, что «значительная часть российской экономики находится под контролем организованных преступных группировок» (16, с. 2). Криминалитет захватил промышленные предприятия и фирмы практически во всех регионах России. По данным министра внутренних дел Р. Нургалиева, к 2006 г. преступные группы контролировали такие важные отрасли хозяйства как топливная, металлургическая, лесная, рыбная, фармацевтическая (4, с. 5).
Процесс криминализации общества привел к резкому снижению статуса умственной деятельности, ценность знания уступила место ценности социальной агрессии, неразборчивости в средствах достижения цели и грубой силе. В 1990-х годах в обществе возникло словосочетание «новые русские», характеризующее героя возникшей общественной формации: физически крепкий, малообразованный, напористый, лишенный каких-либо моральных запретов материально состоятельный типаж. Характеризуя упадок культуры, начавшийся в 1990-х годах, кинорежиссер Эльдар Рязанов писал: «Раньше мы были самой читающей страной мира, а сейчас стали самой ворующей» (2, с. 6). Реформаторы создали ситуацию, при которой общество перестало высоко оценивать умственные усилия и нравственную чистоту, воцарился культ грубой силы и аморализма. «Реформы 1990-х годов буквально выкосили настоящих специалистов из многих отраслей, - пишет экономический обозреватель еженедельника "Трибуна" М. Морозов. - На смену профессионалам пришли дилетанты. Были разрушены научные и профессиональные школы... Ассоциации обманутых дольщиков, одураченных вкладчиков, искалеченных пациентов объединяют огромное число людей, пострадавших не только от жульничества, а и от повального непрофессионализма» (35, с. 3). Резкое снижение профессионального уровня произошло и в рабочей среде. За пореформенный период в стране была практически разрушена система профессионально-технического образования. В 1990 г. в России из общей численности рабочих высококвалифицированных было 38%, а в 2007 г. - всего лишь 5% (для сравнения: в передовых странах не менее 40%, в США - 47%) (35, с. 4).
Падение общего уровня культуры проявляется и в повседневной деятельности властей. По инициативе городских руководителей уничтожаются исторические памятники. В Москве и Санкт-Петербурге, несмотря на протесты общественности, в последние годы разрушаются архитектурные ансамбли, сносятся уникальные сооружения. По этому поводу писатель-фронтовик Даниил Гранин с горечью заметил, что фашисты не нанесли столько вреда Петербургу, сколько нынешние городские руководители (25, с. 9).
Отмеченный многими исследователями процесс снижения культурного уровня общества, начавшийся в 1990-х годах, вызывает растущую тревогу среди российской творческой элиты. Идут бурные дискуссии о роли масс-медиа, и, прежде всего, государственного телевещания в этом процессе, о не-
возможности в нынешних условиях остановить процесс деинтеллектуализа-ции населения. Но в широком контексте возникшей проблемы стоит выделить наиболее конкретный и одновременно наиболее важный для страны аспект: агрессия масскультурных ценностей является в значительной степени провокативной политикой государственного телевидения. Не случайно по аналогии с «нефтяной» в лексическом обиходе появилась понятие «попсовая игла».
Еще более опасной государственной политикой является неконтролируемый рост количества высших учебных заведений и, как следствие, резкое снижение качества образования. В условиях всеобщей коррупции получение государственной лицензии на открытие высшего учебного заведения, даже университета, не является сколько-нибудь сложной проблемой. Чуть ли не каждый поселок имеет свое учебное учреждение, выдающее дипломы о высшем образовании. Выпускники таких «институтов» и «университетов» часто не умеют не только грамотно писать, но и грамотно говорить. Подводя итоги дискуссии об ориентациях современной российской молодежи, директор Центра исследований постиндустриального общества В.Л. Иноземцев подчеркивает, что «1990-е и 2000-е годы обесценили высшее образование, а власть в последнее время делает акцент на политически выгодное ей оглупление молодого поколения, а не на повышение его образовательного уровня. Цели собственного интеллектуального совершенствования вообще не присутствуют в первой десятке основных жизненных целей молодых россиян» (13, с. 159). Невежество в отдельных сегментах общества откровенно и навязчиво демонстрируется, оно становится способом самоутверждения не только в молодежной среде, но и в части политического истеблишмента, а нарушение литературных норм русского языка - предметом бравады у представителей многих социальных групп. Ненормативная лексика перестала быть не только уголовно наказуемым деянием, но превратилась в форму обычного повседневного общения уже среди учеников начальных школ.
Начавшаяся в середине 1990-х годов повальная коррупция в высшей школе сегодня стала даже не массовым, а всеобщим явлением. Во многих учебных заведениях существует негласный прейскурант за зачисление в вуз, за сдачу зачета, за положительные оценки на экзамене. Образование наши нынешние чиновники стали относить к сфере услуг. Платное (неважно официально или с помощью взяток) образование рождает естественную реакцию: «я плачу, вы мне даете». Поэтому получение высшего образования все более заменяется получением дипломов. Это падение качества высшей школы, начавшееся в середине 1990-х годов, вряд ли можно остановить в ближайшие годы. Неудивительно, что сегодня высшее образование, полученное в России, перестало быть ценностью. По данным общероссийского опроса, проведенного в мае 2008 г. ВЦИОМ, 67% опрошенных хотели бы, чтобы их дети учи-118
лись не в России, а за границей (3, с. 14). По расходам на образование нынешняя Россия далеко отстает от Западной Европы. В 2006 докризисном году, когда в Россию лился поток нефтедолларов, эти расходы на душу населения составляли всего 220 долл., что во много раз меньше, чем в Германии (1457 долл.), Бельгии (1461 долл.), Франции (1561 долл.), Австрии (1695 долл.), Швеции (2072 долл.) и Дании (2736 долл.) (39, с. 89).
Расходы на культуру в государственном бюджете за пореформенные годы также снизились и составляют в нем незначительную долю. По этому показателю мы далеко отстали не только от западноевропейских, но и от советских нормативов. Культура представляет сферу общества, которая в наибольшей степени «привязана к государству», так как основная масса ее организаций неспособна к рыночной самоокупаемости. Механизм рыночной саморегуляции не может и не должен обслуживать все стороны жизни современного общества и, прежде всего, его духовно-нравственную сферу. Есть четкие границы рыночной саморегуляции и есть незаменимая роль государства в поддержке культуры нации. Это положение теоретически обосновали еще в середине 1960-х годов американские экономисты Вильям Баумоль и Вильям Боуэн, которые доказали, что организации культуры существуют в условиях, когда издержки производства объективно превышают цены на их услуги (см.: 40, с. 55-61).
Произошедшее падение ценности умственного труда привело к резкому снижению общественного статуса интеллигенции. Как критерий занятия должности в структурах управления интеллект становится все менее важным. На это обращают внимание многие социологи. Е. Афанасьева в своей книге «Государство или революция» пишет о «вырождении вертикально-интегрированной системы управления», о «беспрецедентном для нашей страны непрофессионализме подавляющего большинства государственных чиновников», о том, «что в настоящее время, средний интеллектуальный уровень госаппарата значительно ниже среднего уровня обычных граждан» (6, с. 43). Не менее категорично оценивает итоги постсоветского развития В. Иноземцев: «Сегодня Россией правит "элита", степень образованности которой и адекватность представлений о внешнем мире являются, пожалуй, самыми низкими со времен восшествия на престол Петра I» (13, с. 160).
Криминальное государство, возникшее после реформ 1990-х годов, породило целый ряд новых явлений, разрушающих интеллектуальную компоненту общества. Возникли многочисленные профессиональные группы, где эта компонента только мешает. Так, сегодня каждая организация - предприятия, фирмы, банки, вузы, школы, детские дошкольные учреждения, гостиницы, театры, кинотеатры, магазины, аптеки, обменные пункты, почтовые отделения, домоуправления, даже самые мелкие конторы, т.е. все, что имеет какое-то помещение с входной дверью, обязательно охраняется. Сменно работаю-
щие охранники в силу специфики своего труда не имеют возможности чем-то себя занять, не могут даже бегло просмотреть газету. Армия охранников и телохранителей насчитывает более полутора миллионов россиян в возрасте от 25 до 45 лет - это мощный созидательный ресурс нации, чей род нынешних занятий приводит, по существу, к его интеллектуальной деградации. Логика проведенных реформ неумолима: возникшие многочисленные преступные группировки потребовали появления столь же многочисленных частных охранных заведений.
Геополитическая реальность современной постиндустриальной эпохи выражается в афоризме «кто владеет наукой, владеет миром». Примеров торжества этой реальности можно приводить много. Наиболее известный - Япония, которая после Второй мировой войны вложила огромные средства в развитие образования и технологии и превратилась в ведущую индустриальную технологическую державу, опередив во многих наукоемких отраслях США.
Производство наукоемкой продукции в канун 1990-х годов обеспечивалось в мировых экономических сетях 45-50 макротехнологиями. Советская Россия обладала 18 из них, в том числе ядерными, космическими, авиационными, нефтегазовыми технологиями, а также технологиями в области вооружений, энергетического, химического, транспортного машиностроения. К счастью, наследство советской техносферы пока еще позволяет сохранять приоритеты в части перечисленных отраслей промышленности. Российские эксперты считают, что политика, направленная на развитие науки, дала бы России сегодня возможность присутствовать на 12-15% мирового рынка наукоемкой продукции, что приносило бы ей 130-150 млрд. долл. в год (17, с. 138).
В 1970-1980-х годах Советский Союз тратил на науку до 3,5% от ВВП. В пореформенной России на фундаментальную, прикладную и внедренческую науку идет от 0,5 до 0,7% ВВП. Известный российский физик, эксперт Нобелевского комитета академик В. Накоряков утверждает, что «при таком финансировании отечественная наука не может обеспечить конкурентоспособность не только с США, но даже с Португалией. Подобное отношение к науке в корне противоречит национальным интересам России» (23, с. 15). Заместитель директора Института прикладной математики им. Келдыша РАН профессор Г. Малинецкий считает, что «в результате реформ произошло целенаправленное "опускание" высшей и средней школы России, и осуществлена криминализация общественного сознания. Эти процессы являются факторами политики, а не "отдельными недостатками"» (20, с. 19-20).
По индексу развития человеческого потенциала (ИРЧП) Россия в 1992 г. занимала 28-е место в мире и входила в группу стран с высоким уровнем развития человеческого потенциала. В 2000 г. - она опустилась на 57-е место и перешла в группу стран со средним уровнем развития, в 2005 г. Россия находилась уже на 63-м месте, что приблизило ее к странам с низким уров-120
нем развития, несмотря на завидный экономический рост. «В начале 1990-х годов Россия по уровню своего развития еще могла претендовать на членство в клубе постиндустриальных стран, - считают специалисты Института мировой экономики и международных отношений РАН С. Лунев и Г. Широков. -Однако один из основных ударов пришелся именно по высокотехнологичному производству и научному потенциалу» (19, с. 38). Еще совсем недавно нынешний министр науки и образования А. Фурсенко утверждал, что для России фундаментальная наука - слишком дорогое удовольствие. Деньги, вложенные в нее, могут окупиться, а могут и не окупиться. Действительно, очень многие научные открытия, за которые потом были вручены Нобелевские премии, были сделаны много лет, а то и много десятилетий назад. Но А. Фурсенко - типичный представитель нынешней правящей номенклатуры, поэтому фундаментальную науку он воспринимает на своем уровне - как поход в казино, где можно выиграть, но можно и проиграть. Национальные интересы России для него - это абсолютная абстракция. Даже у коммунистической номенклатуры, с ее деформированными идеологией, представлениями, государственные интересы были приоритетными. В своем отношении к науке нынешняя правящая номенклатура определенно проигрывает советской.
Влияние науки на общественную жизнь не исчерпывается ее технологической компонентой. Научная рациональность как часть культуры активно участвует в формировании сознания людей. Современная система образования основана на преподавании фундаментальных наук. В этом процессе усваиваются не только знания, но и операциональные схемы их производства, методы их обоснования, что вырабатывает логику рассуждений и аргументированность убеждений. Поэтому наряду с естественно-научными знаниями возрастает роль социального знания, которое в современных условиях становится все более ценным и востребованным для правильной ориентации человека в социальной действительности. «То обстоятельство, что наука сегодня - специализированная производственная профессия, служащая познанию реальных человеческих взаимосвязей и взаимозависимостей, а не составная часть рассуждений мудрецов о смысле мира, - это есть неотделимая данность нашей исторической ситуации, из которой мы не можем никуда выскочить», - писал Макс Вебер о прагматической ценности социального знания еще в 20-х годах прошлого века (42, с. 61).
Значение фундаментальной науки достаточно высоко оценивали руководители СССР. Советская Россия располагала такими ареалами концентрации научно-технической и творческой интеллигенции как Москва, Ленинград, Новосибирск, Свердловск, Горький, Казань, Томск и другие, которые выдвигали ее на первые позиции в мировой иерархии интеллектуальных стран. Из этих городов десятки тысяч высококлассных специалистов вынуждены были в 1990-х годах эмигрировать на Запад, потому что инновационный кадровый
потенциал не был задействован реформаторами в строительстве новой России. Более того, именно этот интеллектуальный слой испытал наибольшую экономическую и социальную депривацию в процессе проведения реформ. В России поколение выпускников высшей школы 1990-х годов по существу оказалось не просто потерянным, но во многом загубленным поколением.
Если системе образования реформы нанесли огромный урон, то еще больший - был причинен науке. Были разрушены многие научные школы. Ни одна страна, считает Г. Малинецкий, не имела такой математической школы, как Советский Союз, но за постсоветские годы мы утратили свое лидирующее положение (20, с. 65). В 1990-х годах российские реформаторы, по существу, объявили науке войну, в результате которой интеллектуальная элита понесла огромные потери. На вещевых рынках больших и малых городов России в 1990-е годы можно было увидеть и выпускников известных за рубежом советских вузов, и их преподавателей, и инженерно-технический персонал ведущих промышленных предприятий, и других высокообразованных профессионалов. Разумеется, не все уехали за границу, большинство сменило профессию, ушли туда, где можно было что-то заработать, чтобы содержать свои семьи. Трудно забыть эпизод, связанный с одним из уникальных творческих подразделений Минавиапрома. «Разве вы не понимаете, откуда вы уходите? Ведь у нас самое лучшее в мире конструкторское бюро», - увещевал генеральный конструктор предприятия подававших заявление об увольнении специалистов. - «Понимаем, но лучше скажите об этом нашим женам». В 1992-1995 гг. происходило последовательно разрушение целого ряда знаменитых научно-технических коллективов. Именно тогда, в первой половине 1990-х годов появился популярный ныне термин «утечка умов». Всего, по данным директора фонда «Русский мир» Вячеслава Никонова, только в странах Евросоюза в настоящее время количество проживающих русских достигло 10 млн. (см.: 24, с. 95). Вряд ли справедливым будет предположение, что это самая необразованная и неинтеллектуальная часть русского этноса. Но даже если бы и не самая лучшая его часть, то все равно это огромные потери. Ибо каждый человек, кроме ценности непреходящей, вечной, представляет еще и экономическую ценность. И если страну покинули 10 млн. человек, она обеднела не только духовно, но и экономически.
Если Ленин высылал из России ученых насильно, то реформаторы 1990-х годов создали ситуацию, при которой ученые уезжали сами, ибо, по их единодушным высказываниям, наука в эти годы стала в России никому не нужна. По различным оценкам, к 1998 г. из России эмигрировали от 700 до 900 тыс. лиц с высшим образованием (5, с. 9). В основном, это были представители лучшей, наиболее талантливой и энергичной части нации. Если в России в 1992 г. численность персонала, занятого в научных исследованиях составляла 1562 тыс. человек, в 1995 г. - 1051 тыс. человек, (убыли более 122
полумиллиона человек за три года), то в 2000 г. - 887 тыс. человек, в 2005 г. -803 тыс. человек, в том числе самих исследователей 371 тыс. человек (33, с. 56-57). Если российская интеллектуальная элита объективно создавала большевикам трудности для коммунистического оболванивания масс и поэтому высылалась за границу или истреблялась, то, может быть, российские реформаторы, создавая постсоветскую общественную систему, также исходили из того, что «слишком умные» будут им мешать? Разумеется, управлять бездуховными и бесталанными людьми проще, а, главное, это можно делать долго. «Похоже, что действительно взят курс, - замечает член Президиума Российской академии образования А.С. Запесоцкий, - на формирование очень малочисленного слоя творческих личностей и огромного количества людей, которые убирают дороги и обслуживают нефтепроводы» (18, с. 93).
Начавшийся в 1990-х годах процесс деинтеллектуализации не просто продолжается, он усиливается. «В стране обостряется противоречие между еще пока хорошим образованием и все более примитивной экономикой, -подчеркивает Р. Гринберг. - Целый ряд российских вузов в последние годы готовит кадры фактически на экспорт. Государство теряет человеческий капитал в лице дипломированных специалистов, не нашедших работу по специальности в России, и наращивающих теперь научный и технический потенциал других стран» (10, с. 13).
В США, Канаде, Германии, Великобритании и многих других государствах сегодня продуктивно работают выпускники Технического университета им. Баумана, Физтеха, МИФИ, МИРЕА, МГУ, Новосибирского университета, РХТУ, Ленинградского и Уральского политехнических, других ведущих вузов страны. К примеру, Норвегия забирает почти всех окончивших пять курсов санкт-петербургского Военно-механического института и трудоустраивает их с зарплатой в 3-4 тыс. евро (см.: 12, с. 76). Российские физики, химики, математики, биологи, инженеры, лингвисты, программисты и представители многих других профессий вносят значительный вклад в развитие западной модернизации. В развитых странах знают, что заполучить советского или теперь уже российского специалиста, значит обеспечить успех фирмы. В последние годы наши ученые сами стали осваивать сферу наукоемкого бизнеса. В настоящее время только в Силиконовой долине около 400 различных инновационных компаний создано российскими специалистами, которых в Калифорнии уже свыше 50 тыс. К этой «утечке идей и мозгов» следует добавить и те тысячи ученых, которые работают на зарубежные фирмы, оставаясь на родине.
Деградация научно-производственного капитала, отраженная в резком падении доли продукции с высокой добавленной стоимостью в структуре нынешнего российского производства, весьма вероятно, к сожалению, и дальше будет продолжаться. Невозможность найти применение своим знани-
ям и творческому потенциалу российским интеллектуалам - одно из самых тяжелых последствий реформ 1990-х годов. Высококвалифицированные профессионалы не должны быть невостребованными - ведь это золотой запас нации. В связи с этим вспоминается послевоенная Германия с разрушенными фабриками и заводами. Немецкие рабочие и инженеры их быстро восстанавливали. Трижды оборудование уже работающих цехов вывозилось в СССР, но всякий раз, через несколько месяцев, предприятия вновь начинали работать и выпускать более качественную продукцию. Этот пример иллюстрирует необходимое условие выживаемости экономической сферы общества: пока еще есть люди, обладающие высокой профессиональной квалификацией, экономика может быть восстановлена. Признано, что одной из причин самой масштабной техногенной катастрофы на территории России - на Саяно-Шушенской ГЭС явился уход на пенсию профессионалов и отсутствие равноценной им замены.
Существует прямая корреляция между экспортом углеводородного сырья и утечкой мозгов: чем больше мы вывозим энергоресурсов, тем меньше нам нужен интеллектуальный капитал. Начиная реформы, Россия в своем экспорте имела менее 50% сырья и минералов, а спустя 18 лет - более 85%. Сегодня почти всю валютную выручку России дают восемь видов природных ресурсов (22, с. 11).
В проекте Основных направлений социально-экономического развития Российской Федерации, разработанном в 2000 г. на период до 2010 г., инновационный рост был назван главным условием поддержания конкурентоспособности отечественной экономики. Однако за период прошедшего «экономического роста» - с весны 1999 до осени 2008 г. - не только не произошло никаких сдвигов, но, напротив, деиндустриализация продолжала углубляться. Нового машинного оборудования у нас в 2009 г. произведено в 34 раза меньше, чем в Китае, и в 82 раза меньше, чем в Японии (30, с. 12).
Сырьевая зависимость нынешней России все чаще артикулируется в наших СМИ как некая фатальная неизбежность. После реформ 1990-х годов в это можно уже и поверить. Но мировая практика свидетельствует об иных вариантах для государств, богатых природными ресурсами. Существует точка зрения, что сырьевая зависимость опасна лишь для стран с отсутствием демократических институтов; странам с демократическими институтами сырьевая зависимость не грозит. В качестве наиболее наглядных примеров этого приводятся Норвегия с ее нефтью, Австралия с ее золотом, Финляндия с ее лесными богатствами, Чили с ее медью (см.: 41, с. 447-455). То, что российская экономика за прошедшие 19 лет все глубже «садилась на нефтяную иглу», косвенным образом характеризует и ее политическую систему. Высокие технологии (вооружение, космическая техника, ядерное оборудование) составляют в нынешнем российском экспорте 0,13%, т.е. столько же, сколько 124
у одной из самых отсталых стран Евросоюза - Португалии. В результате реформ была создана простейшая экономическая модель, суть которой заключается в продаже своей природной ренты. За пореформенные годы в России были разрушены многие высокотехнологичные предприятия, но не было построено ни одного нового предприятия, оборудованного конкурентоспособной отечественной техникой.
Весной 2008 г. Евгений Ясин, научный руководитель созданного в 1992 г. при поддержке правительства Е. Гайдара учебного заведения - Высшей школы экономики, на вопрос ведущей передачу «1990-е: время надежд» радиостанции «Эхо Москвы»: «Какие технические достижения в российской экономике можно отнести к заслугам реформаторов?», дал совершенно удивительный ответ. Он поведал о некоем очень эффективном предприятии, которое недавно посетил, но не может назвать, поскольку его руководители просили не делать этого. Это предприятие, продолжал Е. Ясин, оснащено самым современным японским оборудованием, которое. успешно освоили наши работники. А ведь осенью 1991 г., когда правительство России возглавили молодые и энергичные реформаторы во главе с Е. Гайдаром, граждане новой России наивно полагали, что через 17 лет наша страна будет производить технику, которую будут успешно осваивать японцы.
Если даже громкие декларации по поводу необходимости создания наукоемких производств, усилившиеся в связи с падением цен на нефть, приведут не только к увеличению соответствующих программ и проектов, но и к каким-то точечным воплощениям, то на общую тенденцию это не повлияет. К этому выводу приходят многие российские аналитики. «Риторика модернизации, привнесенная в российский политический дискурс Дмитрием Медведевым, - замечает В. Гельман, - отражает глубокое разочаровании общества развитием событий. Но, по всей видимости, дальше словесных заявлений дело не пойдет» (8, с. 55). По мнению Б. Кагарлицкого, если даже вдруг начнется быстрое развитие в отдельных отраслях и будут построены несколько современных предприятий, это само по себе не сможет компенсировать накопившейся общей отсталости (14, с. 381). Разумеется, чем глубже наша экономика погружается в кризис, тем настойчивее будут призывы к созданию продуктов с высокой добавленной стоимостью, а слова «инновация», «модернизация», «наукоемкие производства», «технологический прорыв» будут все более часто и звонко произноситься представителями нынешней номенклатуры. Но созданная в 1990-х годах экономическая модель направлена на извлечение и распределение сырьевой ренты, а не на развитие народного хозяйства и технический прогресс.
Руководители России знали о том, что «тучные годы» завершаются, и что страна находится накануне экономического спада. Так, министр экономического развития РФ Г. Греф еще в 2004 г. предупреждал, что «если в экономи-
ческой структуре не произойдет качественных изменений, то уже в ближайшие годы рост ВВП сократится до 2-3%» (32, с. 3). Близкую угрозу мирового экономического кризиса в июне 2006 г. подробно обсуждали министры финансов стран «большой восьмерки» на саммите не где-нибудь, а в России, в Санкт-Петербурге. В сентябре 2006 г. глава Международного валютного фонда Родриго де Рато официально предупредил, что через год, т.е. осенью 2007 г., произойдет существенное замедление темпов роста мировой экономики и цены на нефть резко упадут (36, с. 3). У российской политической верхушки было два года до начала кризиса, чтобы если не форсировать, то хотя бы начать модернизацию, т. е. с пользой потратить, как говорят англосаксы, «прибыль, принесенную ветром» (windfall profit).
Но вряд ли ее можно упрекать за то, что ни за 19 лет, ни за девять путинских лет, ни за два года этого не было сделано. И за то, что рецессия в России оказалась более глубокой, чем на Западе. Упрек бывшего посла РФ в Великобритании и Италии, а ныне президента Евро-Атлантической ассоциации А. Адамишина, адресованный В. Путину за «бездарно затраченные "жирные годы", когда в страну стекалось огромное количество нефтедолларов, а мы продолжали сидеть на сырьевой игле» (23, с. 89), не вполне заслуженный. Почему? Потому что механизм, запущенный в середине 1990-х годов, породил такой комплекс общественных противоречий, такой клубок неразрешимых проблем, что в рамках порожденной им политической системы технологический прорыв нереален. То, что из полутора триллионов долларов, полученных страной в «тучное десятилетие» (1999-2008), не нашлось средств для создания в стране хотя бы одного крупного высокотехнологичного предприятия, является закономерным результатом реформ, ибо созданная российскими реформаторами экономическая модель не содержит в себе инновационного потенциала. В сложившихся после реформ условиях хозяйствования модернизация промышленности нереальна. Современный этап модернизации требует демократии и свободы в политической сфере, т.е. благоприятных условий для заинтересованного и свободного производителя, так же, как в свое время использование сложных орудий труда потребовало свободного, а не рабского труда.
Происшедшая в 1990-х годах в стране деиндустриализация обладает слишком большой инерцией, а деградация машиностроения обрекает на бесплодность все усилия по созданию курса на технологические инновации. «В условиях наличия гигантских ресурсов минерального сырья и высоких цен на него, - пишет В. Иноземцев, - рассчитывать на "модернизационный проект" бессмысленно» (13, с. 161). Необходимо подчеркнуть, что с каждым годом возможности диверсификации промышленности России сокращаются, ибо в глобализованном мире разделение труда и уровень специализации отдельных стран и регионов быстро возрастают. Взяв на себя функцию сырье-126
вого и энергетического обслуживания стран, осуществивших технологическую модернизацию, Россия после 1990-х годов быстро утрачивает перспективы занять место в их ряду. Сферы мирового производства практически уже поделены. «Лидерами мирового экономического развития будут не столько крупнейшие производители ("мировые фабрики"), сколько центры производства знаний и управления (мировые лаборатории и центры принятия решений)» (21, с. 22).
Чем больше времени проходит с начала экономических реформ 1990-х годов, тем более заметным становится технологическое отставание нашей страны теперь уже не только от Запада, но и от Востока. Осознание обществом крайней черты, за которой Россия превращается в страну третьего мира, заставляет российский политический истеблишмент искать какие-то формы реагирования на этот процесс. Попытки исправить сложившееся положение особенно усилились накануне подготовки к 20-летнему юбилею экономических реформ, отмечать который придется всего лишь через год. Необходимо все-таки хоть что-то предъявить обществу. В этом русле следует рассматривать идею создания российской «Силиконовой долины» в Сколково - проект долгожданного начала модернизации российской промышленности. Но, как уже отметили многие аналитики, «силиконовые долины» в одночасье не создаются, а этот проект порождает массу вопросов. В том числе: почему организуются с нуля новый научно-исследовательский и научно-производственный комплексы, а не используются многочисленные центры, имеющиеся как на Урале и в Сибири, так и в самой Московской или близлежащих к Москве областях - Пущино, Протвино, Долгопрудный, Зеленоград, Дубна, Обнинск, Арзамас и, наконец, Черноголовка. Начавшие в Черноголовке свою научную карьеру Нобелевские лауреаты 2010 г. по физике К. Гейм и А. Новоселов также выразили недоумение по этому поводу.
Показательно, что факт присуждения российским ученым нобелевских премий вызвал противоречивые чувства у россиян: с одной стороны, гордость за талантливых представителей нашего народа, с другой - стыд за государство, которое не может использовать талант таких людей. По данным различных социологических опросов, это событие считают гордостью России от 30 до 40% , а позором России - от 60 до 70% опрошенных россиян.
Что же касается нанотехнологий, которые провозглашены в качестве основного направления технологической модернизации российской промышленности, то в передовых странах они давно и успешно разрабатываются и внедряются в производство. С.Н. Сильвестров приводит результаты сравнительного анализа государственных расходов на исследования в этой области в 2007 г.: если в Японии годовой объем расходов составил 996 млн. долл., в США - 1367 млн. долл., то в России всего 102 млн. долл. (27, с. 204). То есть даже в благоприятные докризисные годы российские государственные инве-
стиции (без учета коррупционной составляющей) в этой «прорывной» области научных исследований в 10-13 раз уступали передовым странам.
Кроме того, многие аналитики обращают внимание на инновационную среду, характеризующую возможности и темпы технологической модернизации. К факторам, показывающим уровень развития инновационной среды, относят экономическую свободу, совокупность условий для малого бизнеса, уровень исполняемости контрактов, конкурентоспособность, доступность венчурного капитала, отношение общества к коммерческому успеху, наличие или отсутствие бюрократических барьеров, степень защищенности от криминала и произвола чиновников, и, конечно же, уровень коррупции. По большинству этих индексов, отмечает академик В. Л. Макаров, Россия находится в самом конце списка обследуемых стран (см.: 37, с. 53-54) В этой связи весьма показательной является оценка перспектив модернизации, сделанная руководителем Института современного развития при президенте РФ И. Юргенсом в интервью газете «Коммерсантъ». Признавая трудности модернизации в нынешней России, он в качестве основных ее препятствий назвал незаинтересованность большинства представителей правящей номенклатуры, низкий порог моральных требований к себе предпринимателей и «архаичность российского народа» (38, с. 6). К двум действительно фундаментальным преградам модернизации в нынешней России ближайший советник президента РФ добавил третью отражающую досаду высокопоставленного чиновника на народ, который, в отличие от «менее архаичных» народов Китая, Индии, Тайваня, Малайзии, Южной Кореи, других азиатских и латиноамериканских народов, не хочет внять призывам власти «зажечься на модернизацию». Это упрек тем миллионам россиян, которые в конце 1980-х и начале 1990-х годов, сделали все, чтобы привести к власти Б. Ельцина вместе с его реформаторами в надежде на возрождение великой страны.
Начало перехода к рыночной экономике было связано с ожиданиями россиян, что их страна станет поставщиком товаров, в производстве которых используется труд средней и высокой квалификации. По этому пути пошли постсоциалистические страны Европы, но в отношении России эти надежды не оправдались. После экономических реформ 1990-х годов Россия превратилась в сырьевой придаток теперь уже не только Запада, но и Востока. Даже обласканные властью высокопоставленные чиновники вынуждены признать, что реформы 1990-х годов ничего не дали для технологического развития. Так, бывший вице-премьер Александр Лившиц в 2005 г. откровенно заявил, что «рынок Гайдара и приватизация Чубайса никакого производительного капитализма не создали, а породили лишь экономическую модель типа Филиппин времен Маркоса или Индонезии времен Сукарно. Фактически Борис Ельцин раздал государственную собственность ближайшему окружению в личное пользование. Мы даже не отдаем себе отчета, что живем в социали-128
стической стране. Олигархи зарабатывают деньги на социалистических заводах - они еще пока сами ничего не построили. Свой товар возят по социалистическим рельсам, а ток передают - по социалистическим линиям передач. Ремонтируют? Да, но не строят. Это все досталось от той страны, которой нет уже пятнадцать лет. А хоть какого-то ввода мощностей мы не видим» (27, с. 4). Аналогичное признание сделал еще более высокопоставленный российский чиновник - заместитель главы Администрации Президента РФ В. Сурков: «Не будем забывать, что мы живем на наследство, доставшееся нам от Советского Союза, что мы пока мало что сделали сами» (21, с. 30). Такие слова хотелось бы расценивать как осознание произошедшего, как поворот правящей номенклатуры к суровой, но реалистичной оценке того положения, которое сложилось в стране за два пореформенных десятилетия. А это уже надежда на перемены.
Литература
1. Абалкин Л. Россия: Поиск самоопределения: Очерки. - М., 2002. - 428 с.
2. Аргументы и факты. - М., 2004. - № 34.
3. Аргументы и факты. - М., 2008. - № 21.
4. Аргументы и факты. - М., 1998. - № 11.
5. Аргументы и факты. - М., 2006. - № 18.
6. Афанасьева Е. Государство или революция. - М., 2005. - 356 с.
7. Гайдар Е. Государство и эволюция. - М., 1995. - 208 с.
8. Гельман В. Тупик авторитарной модернизации. - Pro et Contra, 2009. - № 5-6. - С. 5161.
9. Гилинский Я. Организованная преступность в России: Теория и реальность. - СПб., 1996. - 168 с.
10. Гринберг Р. Среди рисков и шансов. - М., 2008. - 432 с.
11. Давыдов Ю.Н. Российская ситуация в свете веберовского различения двух типов капитализма // Россия: трансформирующееся общество / Под ред. В. Ядова. - М., 2001. - С. 6477.
12. Занин В. Жестокая экономика России. - М., 2009. - 224 с.
13. Иноземцев В. О невозможности модернизации России / Российская модернизация: размышляя о самобытности. - М., 2008 - 208 с.
14. Кагарлицкий Б. Периферийная империя. Россия и миросистема. - М., 2006. - 224 с.
15. Кичин В. Мы перестали быть семьей. - Российская газета, 23.10. 2003.
16. Комсомольская правда. - 28.03.2002.
17. Косов Ю., Фокина В. Политическая регионалистика. - СПб., 2009. - 216 с.
18. Куда идет российская культура? Круглый стол 27-28 июня 2009 г. - СПб., 2010. -
88 с.
19. Лунёв С., Широков Г. Складывание новой мировой системы и Россия. - Pro et contra. -М., 2003. - С. 34-41. - Т. 7. - № 4.
20. Макаров В.Л. Становление экономики знаний в России и мире // Экономика знаний / Отв. ред. В.П. Колесов. - М., 2008. - С. 34-55.
21. Малинецкий Г. Россия. Выбор будущего / В кн. Болезни России: диагноз и прогноз. -М., 2009. - 176 с.
22. Мир вокруг России: 2017. Контуры недалекого будущего. - М., 2007. - 96 с.
23. Мир и политика. Колонка редактора. - М., 2009. - № 10.
24. Новые подходы к обеспечению европейской безопасности: взгляды из ЕС, России и Украины (за «круглым столом» Ялтинских чтений) // Мир перемен. - М., 2009. - № 4. - С. 87106.
25. Никонов В. Кто же такие русские? // Этнодиалоги. Альманах. - М., 2009. - № 1(30). -С. 89-103.
26. Новая газета. - М., 03.08.2009.
27. Мережковский Д. Избранные произведения в 3 т.: Т. 2. - СПб., 1992. - 256 с.
28. Модернизация и конкурентоспособность российской экономики / Под ред. С.Н. Сильвестрова. - СПб., 2010. - 372 с.
29. Московский комсомолец. - М., 08.06.2005.
30. Нефтяной дождь не вечен. Падение темпов мировой экономики больно ударит по России. - Новые Известия. - М., 12.09.2006.
31. Примаков Е. Россия перед выбором. - Российская газета. - М., 14.01.2010.
32. Римашевская Н. Человек и реформы: Секреты выживания. - М., 2003. - 392 с.
33. Российская газета. - М., 22.04.2004.
34. Россия в цифрах. 2006. Краткий статистический сборник. - М., 2007. - 96 с.
35. Рывкина Р. Драма реформ. - М., 2001. - 416 с.
36. Трибуна. - М., 2009. - № 21.
37. Труд. - М., 17.03.2008.
38. Коммерсантъ. - М., 22.10.2010.
39. Якунин В., Роик В., Сулакшин С. Социальное измерение государственной экономической политики. - М., 2007. - 192 с.
40. Baumol W.J., Bowen W.G. Performing arts: The economic dilemma. The Twentieth Century Fund. N.Y., 1966.
41. Robinson J., Torvik R., Verdier T. Political foundations of the resource curse // J. of development economics. - 2006, Vol. 79.
42. Weber M. Gesammelte Aufsätze zur Wissenschaftslehre. - Tübingen, 1922.
