CC BY
78
----
СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
Е.А. Гаричева
РЕЧЕВЫЕ ЖАНРЫ В СЛОВЕСНОСТИ ДРЕВНЕЙ РУСИ И НОВОГО ВРЕМЕНИ
В статье поднимается проблема изучения русской словесности в системности и преемственности ее развития. Предлагается путь решения этой проблемы -изучение звучащей речи, первичных речевых жанров, составляющих основу устойчивых жанровых образований словесности Древней Руси и Нового времени. Так, жанр торжественного слова, в основе которого лежат речевые жанры «хвалы» и «прошения», формируется в древнерусской словесности и продолжает свое развитие в произведениях Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского. Ключевые слова: история русской словесности; торжественное слово; речевые жанры; полифония; голос; самосознание.
Одна из актуальных проблем современного литературоведения -изучение русской словесности в ее системности и преемственности развития, выявление устойчивых литературных форм, выражающих духовные категории русского самосознания. Поэтому следует уделять внимание тем литературным жанрам, где доминантой создания образа автора или героя является его самосознание.
По мнению М.М. Бахтина, наиболее устойчивые тенденции развития литературы отражает литературный жанр, который возрождается и обновляется на каждом этапе развития литературы и в каждом индивидуальном произведении1. Выявляя преемственность в развитии русской словесности, М.М. Бахтин использовал понятие речевого жанра как «относительно устойчивого типа высказывания», который определяется спецификой общения, отличается целостностью композиции, тематическим содержанием и стилем изложения2. Бахтин выделяет первичные жанры, возникшие изначально в человеческой речи, и вторичные жанры, в том числе жанры словесности. Так, рассматривая исторические корни романа Достоевского, М.М. Бахтин обращается к церковной и житийной литературе, упоминая Книгу Иова, которая входит в Священное Писание3.
Поскольку для Бахтина важна «живая одушевленная речь» как форма выражения самосознания человека, актуализация его душевно-
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
духовного содержания, а текст он рассматривает как форму выражения духа4, то, продолжая эти традиции, можно рассматривать звучащую речь как основу жанровых образований, в которых выражается самосознание говорящего. Определяющим при этом является интенция автора и направленность его речи. Это соответствует традиции, которая приходит в древнерусскую словесность из Византии. Иоанн Дамаскин, создатель Пасхальной службы, в своем труде «Источник знания» писал о звуке: «Членораздельный значащий звук бывает или общим или значащим <...> Но и частным звуком философия не занимается, а занимается значащим, членораздельным, общим, всеобъемлющим. Этот звук, в свою очередь, бывает или существенным, или прилагаемым к сущности. Существенный тот, который раскрывает субстанцию, т.е. природу вещей <...> Вот потому-то эти звуки и называются существенными, что они и выражают природу человека, и человек без них не может существовать»5.
Н.В. Гоголь в своем произведении, которое получило название при публикации «Размышления о Божественной Литургии» (сам Гоголь назвал его «Литургия»), использует образ из сочинения св. Димитрия Ростовского: «.образ же человеческий в нем не раздробляется, но во всякой части цел является, яко же и в полном зерцале»6. Но к этому образу писатель добавляет размышления о звуке: «.как в зеркале, хотя бы оно и сокрушилось на сотни кусков, сохраняется отражение тех же предметов даже в самом малейшем куске. Как в звуке, нас огласившем, сохраняется то же единство его, и остается он тот же самый единый всецелый звук, хотя и тысячи ушей его слышали»7.
Как замечает Г.М. Прохоров, одними из первых, переведенными на славянский язык, были литургические книги гимно- и эвхо-графического содержания8. По мнению исследователя, византийская гимнография своими корнями уходит в сиро-палестинскую и греко-эллинистическую культурную традицию, где жанрообразующим признаком была интонация9. Главным содержанием гимнографических жанров является хвала, прославление Бога10.
Литургическую поэзию Г.М. Прохоров классифицирует на такие жанровые формы, как гимны (славословия), гомилии (учительно-догматические гимны), кондаки, каноны (включает ирмос, тропарь, кондак, икос, катавасию), акафисты. Несмотря на то, что византийская гимнография была известна древнерусским книжникам в переводах, интонационно-мелодическая основа литургических произведений в древнерусских произведениях была сохранена. Наиболее четко ритмическая структура проявляется в акафистах. Маркирующим началом в молитвословном стихе становится инверсия, анафорические
повторы, звательная форма и повелительное наклонение, связана эта жанровая форма с библейским стихом благодаря синтаксическому параллелизму11.
Следует заметить, что анафора (от греч. «восхваление») - это не только риторическая фигура, это второе название евхаристической молитвы, которая является кульминацией литургии. Само слово «возношение» звучит во время евхаристической молитвы или анафоры, когда происходит чудо преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы: «Станем добре, станем со страхом, вонмен, Святое Возношение в мире приносити»12.
Несмотря на неизбежный процесс трансформации, многие жанры русской словесности сохраняют свою связь с литургией. Это проявляется, прежде всего, в гимнографической поэзии и в жанре торжественного слова, которые сохраняют авторскую интенцию и целенаправленность речи. Заключительная часть торжественного слова в древнерусской словесности - молитва, которая содержит «славословие» с характерной интонацией хвалы и крутым восходящим мелодическим движением, а также «прошение» с интонацией мольбы с нисходящим мелодическим движением.
И.П. Еремин утверждает, что жанр торжественного слова в Византии, а затем и на Руси, связан с богослужебной практикой13. Именно поэтому дошедшие до нас образцы древнерусского красноречия содержат цитаты из литургических текстов. Структура слова, по мнению И.П. Еремина, трехчастна: вступление, основная повествовательная часть и заключение, которое является чаще всего молитвой14. Е.Б. Рогачевская отмечает, что особенностью молитвы как жанра является обращение и прошение15.
Митрополит Иларион и Кирилл Туровский создавали свои торжественные слова на праздники и произносили после литургии: «Слово о Законе и Благодати» написано на освящение церкви Благовещение на Золотых воротах в Киеве и произнесено в Великую Субботу, в канун Пасхи16, а «Слово о снятии тела Христова с креста» Кирилла Туровского - в третью неделю по Пасхе на День памяти жен-мироносиц и святого Иосифа. В Древней Руси крещение оглашенных обычно происходило в канун Светлого Воскресения, в Великую Субботу, поэтому обращались древнерусские ораторы преимущественно к тем, кто готовился принять таинство Крещения, целью ораторов было приобщение оглашенных к христианской вере, к Евангельскому Слову. Неизбежны были не только цитаты из Евангелия, последовательность разворачивания слова оратора соответствовала композиции литургии оглашенных. Оба слова - митрополита Илариона и Кирилла
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
Туровского - объединяет общая структура: повествовательная часть со скрытым противопоставлением времен дохристианских и христианских, прославление Спасителя, похвала святому и молитва к нему с просьбой о заступничестве.
Божественная литургия состоит из трех частей: проскомидии, литургии оглашенных и литургии верных. Литургия оглашенных -это приготовление к главному таинству Евхаристии, она включает в себя великую ектению, Песнь Господу Иисусу Христу, изобразительные антифоны, Трисвятую Песнь, чтение Апостола, чтение Евангелия и ектению. Литургия верных начинается с херувимской песни, затем следует ектения, Символ веры, евхаристический канон (анафора), ектении, Господня молитва («Отче Наш»), причащение и заамвонная молитва.
«Слово о законе и Благодати» начинается словами: «Господи, клагослови,отче» - «Благословенъ Господь Богъ Израилевъ»17. Так обычно начинается литургия по чину Иоанна Златоуста - с входных молитв диакона, иерея: «Благослови, Владыко» - «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, во веки веков»18. По структуре центральная часть «Слова», восхваляющая Владимира, напоминает литургию оглашенных: вначале следует антифон изобразительный Великой ек-тении - «Блажени милостивии, яко ти помиловани кудуть» (48), затем цитата из Апостола, а затем - евангельское слово. Слова апостола Иакова должны подчеркнуть главную заслугу Владимира: «ок-ративыи грешника отъ заклуждениа пути его спасетъ душу отъ смерти и покрыетъ множество гр^ховъ» (5:19-20). Владимир не одного грешника спас, а дал путь спасения всему русскому народу, -утверждает митрополит Иларион. Поэтому закономерно звучат слова из Евангелия от Матфея (10:32-33), которые обычно произносят во время богослужения в память всех святых: «иже испов^сть мя пр^д челов^кы,испов^мъ и азъ пр^дъ Отцемъ моим, иже есть на некес^х» (48). Заключительная часть «похвалы» Владимира по структуре напоминает акафист, в котором обычно чередуется икос и кондак. Икос включает слово «радуйся», обращенное к святому, кондак рассказывает о его заслугах: «Радуйся , учителю нлшь и наставниче клагов^рию! Ты правдою к^ окл^ченъ,кр^постию пр^поясанъ,ис-тиною окутъ , съмыслом в^нчанъ и милостынею, яко гривною и утварью златою красуяся» (52). Заканчивает «Слово о Законе и Благодати» молитва, которая состоит из прославления и прошения.
Главная тема, которая звучит в «Слове о Законе и Благодати», - это Благовещение. Соединение двух главных церковных праздников для древнерусского автора символично: продолжение византийских традиций - это начало будущей славы Руси, ее грядущего воскресения.
----
«Русским Златоустом» называют Кирилла Туровского. И.П. Еремин замечает, что Кирилл Туровский свои речи «рассматривал как составную часть праздничной литургии, как "соло" в хоре, как "песнь" в честь праздника, как торжественный гимн»19. Так, в «Слове о снятии тела Христова с креста» звучит плач Пресвятой Богородицы. При его составлении Кирилл Туровский «опирался на гимнографический образец - на приуроченный богослужебным уставом к Великой Пятнице канон Симеона Метафраста»20. У Кирилла Туровского Пресвятая Богородица вспоминает Благовещение: «Кде ми ,члдо,кллгов^ствовлние, еже ми древле Глврилъ гллголлше: Радуйся, окрлдовлннля, с то-кою Господь!»21 У Симеона Матафраста Логофета о Благовещении говорится так: «Где, Сыне Мой и Боже Мой, кллгов^щение древнее, еже Ми Глвршлъ гллголлше,Цлря Тя Сына и Богл Вышняго нлрицлше?»22
«Слово о снятии тела Христова с креста и о мироносицах на тему евангельскую, и похвала Иосифу Аримафейскому» прозвучало в третью неделю по Пасхе, когда празднуется память жен-мироносиц и святого Иосифа. Структура этого слова четырехчастна: вначале ведется повествование об Иосифе и о женах-мироносицах, далее следует гимн Христу, затем - молитва: похвала Иосифу и прошение за град. В первой части появляются элементы литургии оглашенных: сначала звучит Трисвятая песнь, а затем - Евангельское слово. Цитируется Евангелие от Матфея, поскольку в этот день празднуется и его память. В похвале Иосифу используется анафора «кллжен» и эпифора «нлреку», благодаря которым создаются ритмические ряды текста, близкие по восходящему мелодическому движению жанру «хвала». Святой уподобляется Христу, поскольку «изволением и в^рою по Христ^ положил еси душю» (322).
В словесности Нового времени произошло ее разделение на два потока - церковную и светскую. Одним из первых, кто соединил эти два потока в одно, прежде единое, русло, стал Н.В. Гоголь. Его «Размышления о Божественной Литургии» - это продолжение жанра торжественного красноречия Древней Руси. Гоголь, как митрополит Иларион и св. Кирилл Туровский, обращает свое слово к оглашенным: его цель - «показать, в какой полноте и внутренней глубокой связи совершается наша Литургия, юношам и людям, еще начинающим, еще мало ознакомленным с ее значением»23. Объясняя духовный смысл литургии, ее последовательность и создавая свое «слово», Н.В. Гоголь соединяет религиозные и эстетические задачи.
Авторский замысел выявляется при сравнении текста сочинения Гоголя с литургическими текстами. Так, в раздел «Литургия оглашен-
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
ных» Гоголь вводит толкование притчи о сеятеле, приготовляя, таким образом, своих слушателей к восприятию Евангельского слова. В «Литургии верных» должны были быть слова, которым, по утверждению В.А. Воропаева, Гоголь придавал особое значение (они помещались в разделе «Литургия верных», где следует евхаристический канон), но они были исключены при правке архимандритом Кириллом (542). Речь идет о теме Благовещения как указания смирения для человека: «Почему и поместила Церковь навсегда величанье Богородицы, и поместила именно здесь, и о Ней упоминает прежде всех, ибо Ее одну из всех других избрал Бог, да от Нее воплотится. А высокое преимущество Ее пред всеми и почему на Нее упал выбор, объясняется Ее же словами. Когда возвещена была ей ангелом великая весть, не знала Она, за что такая радость досталась Ей, не нашла в себе ни одного достоинства и умела только сказать: "Величит душа моя Господа, яко призрел на смирение рабы Своей". Сам Дух Божий славил себя в этой песни и возвестил устами Девы высокую тайну смирения и что смиренья требует от нас Бог. Одно воззренье Того, Иже на смиренныя презираяй, одно воззренье Божие на смиренье рабы Своей произвело в Ней существенное воплощение Слова Божия. Да внесет каждый из предстоящих смиренье в душу свою и совершится в нем также духовное воплощение Самого Христа по слову апостола: "Сам Христос вообразится в нем". Вот почему и пророки, и евангелисты, и великие Отцы церковные, и все совершеннейшие из святых, бывшие при жизни органами духа Божия, уступили место смиренной Деве. Вот почему и Церковь величает Ее Царицею, так же как и самое смиренье есть царица всех добродетелей; представительница же этого смиренья есть Она, Чистейшая, Богоматерь. Вот почему именуют Ее Престательни-цею человеческого рода, так же как одно только смирение может предстательствовать о всех и за все у Бога. Вот почему и раздаются в эту минуту, при упоминании имени Богородицы, славословия и величание Ее от уст всего лика, и все до единого из предстоящих последуют за всяким словом сего величания» (380).
Эта часть «слова» Гоголя строится в традициях византийского и древнерусского духовного красноречия: используется анафора («Вот почему...»), инверсия («Да внесет каждый...») Глагол в обращении к слушателям берется в повелительном наклонении («Да внесет.»). Кроме того, данный период речи строится на основе одного мелодического движения: в начале словесных рядов происходит крутое восхождение мелодики, а затем движение от восходящей к нисходящей мелодике. В основу высказывания положен прием синтаксического параллелизма. Возможно, такая ритмическая близость текстов Гоголя
----
и митрополита Илариона объясняется тем, что Гоголь читал на греческом языке сочинения Иоанна Златоуста, создателя литургии24.
«Размышления о Божественной Литургии» Н.В. Гоголя следует рассматривать в контексте его «Выбранных мест из переписки с друзьями». Лейтмотивом через все письма Гоголя проходит мысль о религиозном предназначении словесности. Одним из препятствий, мешающих писателю стать «проводником» Слова Божьего, является гордость. Поэтому так много размышляет Гоголь об этом грехе. Во вступлении к «Размышлениям о Божественной Литургии» писатель цитирует Евангелие от Иоанна, которое читают обычно на литургии в пасхальные дни: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (у Гоголя: «Им же мир бысть»). Для Гоголя это означает, что, следуя за Словом Божиим, писатель выполняет Замысел Божий о мире. В заключение «Размышлений о Божественной Литургии» Гоголь говорит об иерее, который совершал литургию: «Если только он благоговейно совершал ее со страхом, верой и любовью, то уж весь он чист <.. .> Сам Спаситель в нем вообразится, и во всех действиях его будет действовать Христос; и в словах его будет говорить Христос» (373). В контексте «Выбранных мест из переписки с друзьями» возникает параллель с писателем, создающим духовную словесность.
Иеромонах Симеон (Томачинский) в книге «Путеводитель к Светлому Воскресению» утверждает, что в композиции «Выбранных мест из переписки с друзьями» лежат богослужебные тексты Великого поста25. Ориентацией на церковную литературу, церковные проповеди, объясняет автор такие особенности стиля произведения как анафору и эпифору, стилистическую симметрию, цитацию Священного Писания26.
В главе «О лиризме наших поэтов», как отмечает иеромонах Симеон, «верховным источником лиризма», по мысли Гоголя, является Бог27. Следует добавить, что в духовной поэзии Ломоносова, Державина, Жуковского, Пушкина Гоголь видит продолжение литургической традиции древнерусской словесности.
Отличаются «Размышления о Божественной Литургии» Н.В. Гоголя от древнерусского жанра торжественного красноречия тем, что в финале нет речевого жанра «прошения» - молитвы. По тону изложения Гоголь ближе к гомилии - учительно-дидактическому жанру византийской литературы.
Русский философ В.В. Зеньковский заметил, что Гоголь совершил духовный поворот в русской литературе, соединяя религиозные и эстетические задачи28. Его пути последовал Ф.М. Достоевский, который обращался к жанру торжественного слова в «Дневнике писателя» и в своих романах, «великом пятикнижии».
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
По замечанию Л.Р. Бакировой, в «малой прозе» «Дневника писателя» наблюдается «прозаметрия» - промежуточный тип организации художественной речи - между стихами и прозой29. К особенностям ритмической прозы Достоевского исследователь относит лексические повторы (анафоры и эпифоры), а также грамматико-синтаксический параллелизм.
«Дневник писателя» Ф.М. Достоевского строится по принципу церковного круга: от Рождества Христова к Преображению Господню. Четко выделяются три цикла: рождественский, пасхальный и успенский. Святочный рассказ «Мальчик у Христа на елке» (1876) входит в рождественский цикл и связан с ведущей темой детства этого произведения.
Читатель становится субъектом повествования «Дневника писателя» еще перед рассказами «Мальчик с ручкой» и «Мальчик у Христа на елке»: «Но беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что даже каждый из вас, если б только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех в этой зале и всех увлечь за собой? И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною. И неужели, неужели золотой век существует лишь на одних фарфоровых чашках?» (22, 13). Это речь даже не убеждающая, а побуждающая - к действию, к проявлению духовных сил личности. Она включает читателя в ту молитву «великого Гете», с которой начинался рождественский цикл.
Мир Петербурга, где замерзает мальчик, мертв и ирреален. Противоположной ему реальностью становится «елка Христа»: «.. .О, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, - но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит на него его мама и смеется на него радостно» (22, 16). Тема радости и света подчеркивается в черновиках: «А свету-то, радости-то сколько, о Господи!» (22, 245).
Автор погружает читателя в разные действительности - текущую и идеальную («фантастическую»). Временное и вечное соединяются. Благодаря этому раскрывается духовный смысл праздника Рождества: елка символизирует Древо Жизни, а сам праздник напоминает о Царствии Небесном, которые люди могут обрести благодаря Спасителю.
В последней картине автор вновь делает акцент на современной действительности, упоминая, например, о самарском голоде: «И узнал он, что мальчики эти и девочки все были такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на
----
лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвертые задохлись в вагонах третьего классу от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и Он Сам посреди них, и простирает к ним руки, и благословляет их и грешных матерей...» (22, 17). Автор обращает читателя к современной ему действительности, к тем фактам, которые не могут оставить равнодушными, требуя проявления «практического христианства». В то же время, вставляя евангельскую аллюзию «Он Сам посреди их», писатель напоминает о литургии верных, когда звучат эти слова в церкви перед произнесением Евхаристического канона. Священники целуют дискос и чашу, целуют престол и совершают взаимное целование. Главный священник (предстоятель) приветствует каждого подходящего: «Христос посреди нас», сослу-жащие отвечают ему: «И есть, и будет». Происходит так называемое «целование мира», которое совершается в алтаре.
Пушкинская речь Достоевского - это кульминация завершающей части «Дневника писателя». Здесь он пытается решить задачу примирения противоречий, духовного единения христиан, обращаясь непосредственно к русскому народу, к его нравственному чувству, указывает ему общий идеал и пути преображения. Проблематика Пушкинской речи Достоевского перекликается со «Светлым Воскресением» Гоголя. Пушкинская речь в финале имеет аллюзию к литургии верных перед «целованием мира» - евхаристическим каноном («Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»): «О народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске во всей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!» (26, 148). Последняя статья августовского «Дневника писателя» 1880 г. имеет заглавие: «Одному смирись, а другому гордись» (26, 170). Здесь Достоевский возвращается к Пушкинской речи: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве» (26, 139). Тема гордыни и смирения возвращает к размышлениям Гоголя о Благовещении и Пасхе.
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
Нравственным центром малой прозы «Дневника писателя» Достоевского является рождение Христа в сердцах героев и читателя. Проповеднические интонации начинают звучать в рассказе «Мальчик у Христа на елке», усиливаются во «Сне смешного человека» и достигают своей кульминации в Пушкинской речи.
Речь многих героев романов Достоевского строится в литургической традиции - Мармеладова, Макара Долгорукого, Зосимы и других. Особенное значение жанр торжественного слова, в основе которого лежат речевые жанры «хвалы» и «моления», приобретает в последнем романе Достоевского «Братья Карамазовы», жанр которого сам автор определял как «поэма»30, следуя традиции Гоголя.
По авторскому замыслу, кульминацией романа «Братья Карамазовы» должны были стать пятая и шестая книги31. Шестая книга романа «Русский инок» во многом строится в традициях древнерусской словесности. Ближе всего к литургическим жанрам оказываются части «О священном писании в жизни отца Зосимы» и «Кана Галилейская». Необходимо отметить, что в черновиках к роману Ф.М. Достоевский упоминает создателя пасхальной службы Иоанна Дамаскина32 и почти цитирует «Размышления о Божественной Литургии» Н.В. Гоголя: «Образ Христа храни и, если возможешь, в себе изобрази» (248). Кроме того, первоначально писатель хотел показать таинство соборования и причащения (254). Основная мысль книги «Русский инок» - возможность религиозного преображения: «Изменится плоть ваша. (Свет фаворский.) Жизнь есть рай, ключи у нас» (245).
В окончательном варианте романа часть «О священном писании в жизни отца Зосимы» содержит жанр торжественного слова. Повествование строится как воспоминание Зосимы о посещении церкви в детстве и об участии в литургии: «.Помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще восьми лет от роду. Повела матушка меня одного (не помню, где был тогда брат) во храм господень, в страстную неделю в понедельник к обедне.»33. Описание литургии начинается с чтения Священного Писания - Книги Иова. Пересказ глав Книги Иова переходит в выражение своих чувств и вновь в описание литургии: «Отцы и учители, пощадите теперешние слезы мои - ибо все младенчество мое как бы вновь восстает предо мною, и дышу теперь, как дышал тогда детскою восьмилетнею грудкой моею, и чувствую, как тогда, удивление, и смятение, и радость. И верблюды-то так тогда мое воображение заняли, и сатана, который так с Богом говорит, и Бог, отдавший раба своего на погибель, и раб его, восклицающий: "Буди имя Твое благословенно, несмотря на то, что казнишь меня", - а затем тихое и сладостное пение во хра-
ме: "Да исправится молитва моя", и снова фимиам от кадила священника и коленопреклоненная молитва!» (264-265). Здесь преобладает интонация «исповедания» и «покаяния» - не случайно в черновиках Достоевский определил часть этой книги как «исповедь». Пересказ Книги Иова завершается прославлением Божьего мира с восходящим мелодическим движением, инверсией и эпифорой: «...Благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни - а надо всем правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!» (265). В финале части с размышлением о значении чтения Священного Писания для просвещения народа звучит молитва с интонацией «прошения»: «Благослови Господь юность! И помолился я тут за него сам, отходя ко сну. Господи, пошли мир и свет твоим людям!» (268).
Кульминацией романа «Братья Карамазовы» является глава «Кана Галилейская». Обычно эти евангельские главы читают во время литургии во второе воскресение после Богоявления. В главе «Кана Галилейская» впервые в творчестве Достоевского цитируется Евангелие на церковнославянском языке. Повествование в этой главе организует Евангельское слово, его тематика и ритмика пронизывают слова двух героев - Алеши и Зосимы. «" .И не доставшу вину, глагола Мати Иисусова к Нему: вина не имут..." - слышалось Алеше. "Ах да, я тут пропустил, а не хотел пропускать, я это место люблю: это Кана Галилейская, первое чудо. Ах, это чудо, это милое чудо! Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радости людской помог. "Кто любит людей, тот и радость их любит." Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была. Без радости жить нельзя, говорит Митя. Да, Митя. Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения - это опять-таки он говорил.» (326). Полифоничность звучания голосов героев выражает здесь идею соборности. Видение Алеше пира, Царствия Небесного, и Зосимы сопровождается звучанием голоса его духовного наставника: «Сейчас только он слышал голос его, и голос этот еще раздавался в его ушах» (327). Слово Зосимы строится как звучащая «хвала» с анафорой, инверсией и эпифорой: «Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке. Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его? - Боюсь. не смею глядеть. - прошептал
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
Алеша. - Не бойся Его. Страшен величием перед нами, ужасен высотою своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут...» (327). В основе построения образа в словах Зосимы лежит синтаксический параллелизм. Символика радости и вина связана с Евхаристией, которая является кульминацией литургии.
Ф.М. Достоевский, следуя за Н.В. Гоголем, оказывается более последовательным продолжателем древнерусского жанра торжественного слова: он использует не только речевой жанр «хвалы», но и «прошения», молитвы. Стремясь организовать повествование вокруг Евангельского слова, он соблюдает жанровую иерархию, в то же время, показывает единение героев вокруг евангельской истины. Роман-поэма Достоевского опирается на литургическую гимнографическую традицию русской словесности. Литургическая традиция, восходящая к византийским источникам, выражается в организации повествования вокруг Евангельского Слова, в проявлении литургического мышления как жанрового, которое раскрывается на идейном, тематическом, интонационном и ритмическом уровне текста.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 121-122.
BahtinM.M. Problemy pojetiki Dostoevskogo. M., 1979. S. 121-122.
2 БахтинМ.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. / ред. С.Г. Бочаров, В.В. Кожинов. М., 1996. С. 159.
BahtinM.M. Problema rechevyh zhanrov // Bahtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. T. 5. / red. S.G. Bocharov, V.V. Kozhinov. M., 1996. S. 159.
3 Бахтин М.М. К вопросам самосознания и самооценки // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. С. 75.
BahtinM.M. K voprosam samosoznanija i samoocenki // Bahtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. T. 5. S. 75.
4 Бахтин М.М. Проблема текста // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. С. 307-309.
BahtinM.M. Problema teksta // Bahtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. T. 5. S. 307-309.
5 Памятники византийской литературы IV-IX веков / отв. ред. Л.А. Фрейнберг. М., 1968. С. 273-274.
Pamjatniki vizantijskoj literatury IV-IX vekov / otv. red. L.A. Frejnberg. M., 1968. S. 273-274.
6 Воропаев В.А. Последняя книга Гоголя (К истории создания и публикации «Размышлений о Божественной Литургии») // Русская литература. 2000. № 2. С. 193.
Voropaev V.A. Poslednjaja kniga Gogolja (K istorii sozdanija i publikacii «Razmyshlenij o Bozhestvennoj Liturgii») // Russkaja literatura. 2000. № 2. S. 193.
7 Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 9 т. / сост., подгот. текстов и коммент. В.А. Воропаева, И.А. Виноградова. Т. 6. М., 1994. С. 364.
Gogol'N.V. Sobr. soch.: v 9 t. / sost., podgot. tekstov i komment. V. A. Voropaeva, I.A. Vinogradova. T. 6. M., 1994. S. 364.
8 Прохоров Г.М. К истории литургической поэзии: гимны и молитвы патриарха Филофея Коккина // История жанров в русской литературе X-XVII веков. ТОДР. Т. XXVII / отв. ред. А.М. Панченко. Л., 1972. С. 128.
Prohorov G.M. K istorii liturgicheskoj pojezii: gimny i molitvy patriarha Filofeja Kokkina // Istorija zhanrov v russkoj literature X-XVII vekov. TODR. T. XXVII / otv. red. A.M. Panchenko. L., 1972. S. 128.
9 Там же. С. 124.
Tam zhe. S. 124.
10 Там же. С. 123.
Tam zhe. S. 123.
11 Там же. С. 130.
Tam zhe. S. 130.
12 Православная энциклопедия / под ред. Патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго. Т. 2. М., 2001. С. 279.
Pravoslavnaja jenciklopedija / pod red. Patriarha Moskovskogo i Vseja Rusi Aleksija Vtorogo. T. 2. M., 2001. S. 279.
13 Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы / отв. ред. Н.С. Демкова. Л., 1987. С. 232.
Eremin I.P. Lekcii i stat'i po istorii drevnej russkoj literatury / otv. red. N.S. Demkova. L., 1987. S. 232.
14 Там же. С. 75.
Tam zhe. S. 75.
15 РогачевскаяЕ.Б. Цикл молитв Кирилла Туровского: тексты и исследования М., 1999. С. 49, 81.
Rogachevskaja E.B. Cikl molitv Kirilla Turovskogo: teksty i issledovanija M., 1999. S. 49, 81.
16 Ужанков А.Н. Проблемы историографии и текстологии древнерусских памятников XI-XIII веков. М., 2009. С. 43.
UzhankovA.N. Problemy istoriografii i tekstologii drevnerusskih pamjatnikov XI-XIII vekov. M., 2009. S. 43.
17 Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI-XII века / под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. СПб., 1997. С. 26. Далее цитаты даются по этому изданию, в скобках указываются страницы.
Biblioteka literatury Drevnej Rusi. T. 1. XI-XII veka / pod red. D.S. Lihacheva, L.A. Dmitrieva, A.A. Alekseeva, N.V. Ponyrko. SPb., 1997. S. 26. Dalee citaty dajutsja po jetomu izdaniju, v skobkah ukazyvajutsja stranicy.
18 Православное богослужение: практическое руководство для клириков и мирян / сост. И.В. Гаслов, А.С. Кашкин. СПб., 2009. С. 75.
Pravoslavnoe bogosluzhenie: prakticheskoe rukovodstvo dlja klirikov i mirjan / sost. I.V. Gaslov, A.S. Kashkin. SPb., 2009. S. 75.
19 Еремин И.П. Указ. соч. С. 87.
Eremin I.P. Ukaz. soch. S. 87.
20 Там же. С. 231.
Tam zhe. S. 231.
21 Памятники литературы Древней Руси: XII век / вст. ст. Д.С. Лихачева. М., 1980. С. 312. Далее цитаты из слова Кирилла Туровского даются по этому изданию, в скобках указаны страницы.
Pamjatniki literatury Drevnej Rusi: XII vek / vst. st. D.S. Lihacheva. M., 1980. S. 312. Dalee citaty iz slova Kirilla Turovskogo dajutsja po jetomu izdaniju, v skobkah ukazany stranicy.
Новый филологический вестник. 2011. №2(17). ----
22 Никольский А., протоиерей. Страстная и Великая седмица. Евангельская история и богослужение каждого ее дня. М., 1997. С. 103.
Nikol'skij A., protoierej. Strastnaja i Velikaja sedmica. Evangel'skaja istorija i bogosluzhenie kazhdogo ee dnja. M., 1997. S. 103.
23 Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 9 т. Т. 6. С. 329. Далее даются ссылки на указанное сочинение, в скобках отмечаются страницы.
Gogol' N.V. Sobr. soch.: v 9 t. T. 6. S. 329. Dalee dajutsja ssylki na ukazannoe sochinenie, v skobkah otmechajutsja stranicy.
24 Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями: духовная проза / сост., предисл. и коммент. В.А. Воропаева. М., 1993. С. 347.
Gogol 'N.V. Vybrannye mesta iz perepiski s druz'jami: duhovnaja proza / sost., predisl. i komment. V.A. Voropaeva. M., 1993. S. 347.
25 Симеон (Томачинский), иеромонах. Путеводитель к светлому Воскресению: Н.В. Гоголь и его «Выбранные места из переписки с друзьями». М., 2009.
Simeon (Tomachinskij), ieromonah. Putevoditel' k svetlomu Voskreseniju: N.V. Gogol' i ego «Vybrannye mesta iz perepiski s druz'jami». M., 2009.
26 Там же. С. 27-34.
Tam zhe. S. 27-34.
27 Там же. С. 38.
Tam zhe. S. 38.
28 Зеньковский В.В. Н.В. Гоголь. Париж, 1959. С. 210.
Zen'kovskij V.V. N.V. Gogol'. Parizh, 1959. S. 210.
29 БакироваЛ.Р. Малая проза в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского: особенности жанровой природы и речевой организации: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2010. С. 19.
Bakirova L.R. Malaja proza v «Dnevnike pisatelja» F.M. Dostoevskogo: osobennosti zhanrovoj prirody i rechevoj organizacii: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Magnitogorsk, 2010. S. 19.
30 Достоевский: эстетика и поэтика: словарь-справочник / сост. Г.К. Щенников, А.А. Алексеев; науч. ред. Г.К. Щенников. Челябинск, 1997. С. 201-202.
Dostoevskij: jestetika i pojetika: slovar'-spravochnik / sost. G.K. Schennikov, A.A. Alekseev; nauch. red. G.K. Schennikov. Cheljabinsk, 1997. S. 201-202.
31 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 30 (1). Л., 1983. С. 63, 105.
DostoevskijF.M. Poln. sobr. soch.: v 30 t. T. 30 (1). L., 1983. S. 63, 105.
32 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 15. Л., 1976. С. 230. Далее ссылки даются по этому изданию, в скобках указываются страницы.
DostoevskijF.M. Poln. sobr. soch.: v 30 t. T. 15. L., 1976. S. 230. Dalee ssylki dajutsja po jetomu izdaniju, v skobkah ukazyvajutsja stranicy.
33 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 14. Л., 1976. С. 264. Далее ссылки даются по этому изданию, в скобках указываются страницы.
Dostoevskij F.M. Poln. sobr. soch.: v 30 t. T. 14. L., 1976. S. 264. Dalee ssylki dajutsja po jetomu izdaniju, v skobkah ukazyvajutsja stranicy.
