CC BY
72
УДК 811.161.1
РЕЧЕВОЕ ПОВЕДЕНИЕ АВТОРА ДНЕВНИКОВОГО ТЕКСТА: ЖАНРООБРАЗУЮЩИЕ И ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ
И.М. Вознесенская
Санкт-Петербургский государственный университет (Санкт-Петербург, Россия)
Аннотация: Разрабатывается проблема речевой типологии дневника. С опорой на критерий целеполагания в дневниковой деятельности выявляются типы речевого поведения пишущего, анализируются языковые черты, определяющие облик текста данного жанра в целом, а также его отдельных разновидностей. Эти разновидности определяются избираемым автором приоритетом в дневниковой деятельности, обусловливающим информативный, эмоционально-интроспективный, рационально-логический и образно-изобразительный тип речевого поведения. Тип речевого поведения является исходным и наиболее общим проявлением личности в тексте дневника, мотивирующим частные индивидуальные языковые черты. Наблюдения проводятся на материале дневников Г. Эфрона, С.И. Вавилова, К.И. Чуковского.
Ключевые слова: текст, типы текста, дневник, жанр, речевое поведение, идиостиль.
Для цитирования:
Вознесенская И.М. Речевое поведение автора дневникового текста: жанро-образующие и индивидуальные черты // Коммуникативные исследования. 2017. № 2 (12). С. 49-60.
Сведения об авторе:
Вознесенская Ирина Михайловна, кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания
Контактная информация:
Почтовый адрес: 199034, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9
E-mail: i.voznesenskaya@spbu.ru Дата поступления статьи: 13.04.2017
© И.М. Вознесенская, 2017
Всякий автор дневникового текста обладает жанровой компетенцией, сформированной личным читательским опытом, в процессе приобретения которого «мы научаемся отливать нашу речь в жанровые формы» [Бахтин 1979: 257]. В процессе текстопорождения пишущий, с одной стороны, следует освоенным конвенциям жанра, имеющего определенные устойчивые признаки, и, с другой стороны, проявляет индивидуальные черты, формирующие идиостиль как систему средств, отражающих личностное начало.
Речевая специфика жанра дневника определяется автокоммуникативной направленностью деятельности, «когда человек обращается к самому себе» [Лотман 1996: 25], субъект и адресат коммуникации в этом случае предстают в одном лице. Исследователи выделяют фактор «отсутствия "настоящего адресата"» в качестве формирующего речевой облик дневникового текста [Радзиевская 1992: 102], строй речи которого отмечен редукцией. По словам Ю.М. Лотмана, «образованные в результате подобной редукции слова-индексы имеют тенденцию к изоритмичности. С этим связана и основная особенность синтаксиса такого типа речи: он не образует законченных предложений, а стремится к бесконечным цепочкам ритмических повторяемостей» [Лотман 1996: 32].
Названная характеристика представляет собой общую жанрообра-зующую черту дневникового текста, дальнейшая дифференциация его специфических особенностей зависима от тех или иных разновидностей жанра, выяснения оснований для их типологии. Таким основанием могут быть мотивы и цели, которые побуждают авторов к дневниковой деятельности. Среди них - желание зафиксировать события личной жизни, сохранить подробности пережитого, а также потребность выразить себя, «удалить тревогу с помощью письма» [Барт 2002: 249]. Дневниковые записи, как писал Ю.М. Лотман, «имеют целью, например, уяснение внутреннего состояния пишущего, уяснение, которого без записи не происходит» [Лотман 1996: 25].
Ролан Барт, объясняя мотивы дневника, говорит о том, что в нём пишущему дается возможность, во-первых, «создать текст, окрашенный некоторым индивидуальным письмом... авторским идиолектом»; во-вторых, «изо дня в день рассеивать, распылять в тексте следы своей эпохи», в-третьих, «превратить Дневник в кузницу фраз, не "красивых", а точных; делать всё более утонченной и отточенной форму - не само высказывание, а его способ» [Барт 2002: 248].
Материалом для наблюдений в данной статье выбраны дневники трех авторов, ярких личностей, в чьих произведениях со всей очевидностью обнаруживаются как специфические жанровые, так и индивидуальные речевые черты, - это «Дневники» Георгия Эфрона, «Дневник» Кор-нея Ивановича Чуковского и «Дневники 1939-1951 гг.» ученого-физика, академика С.И. Вавилова, брата Н.И. Вавилова. Вполне очевидные различия, связанные с возрастом авторов, совершенно разным жизненным,
профессиональным опытом, несоотносимыми условиями и образом жизни, личными интересами и кругом общения, естественно, находят отражение в индивидуальном для каждого пишущего содержании записей, отражающем мировоззрение личности. Однако в рамках данной статьи ограничимся задачей выявления некоторых регулярных вариантов речевого поведения в рамках жанра, представленных типовыми разновидностями дневниковых записей с характерными для них языковыми средствами. На фоне универсальных жанровых речевых черт отметим и некоторые индивидуально-авторские особенности.
Специфика речевого поведения пишущего выявляется на этапе общей установки в ведении дневниковой деятельности, при определении её цели. В самом общем виде этот критерий позволяет разграничить «дневники фактографические, описывающие исключительно или преимущественно внешние события, и дневники интроспективные, сосредоточенные на внутренних переживаниях автора по поводу тех или иных происходящих событий» [Ученова, Шомова 2003: 217]. В представлении «внешней» и «внутренней» жизни автор дневника, по терминологии Т.В. Рад-зиевской, выполняет «роли 1] деятеля, 2] хроникера, 3] субъекта психологического состояния и 4] пишущего» [Радзиевская 2016: 349]. Однако следует отметить, что лишь в редких случаях эти роли равноправно представлены в дневниковом тексте, значительно чаще одна из них является ведущей, отвечая основной целеустановке автора, его выбору приоритетного направления, доминирующей ориентации дневника, что определяет его речевой облик. Начало дневниковой записи, ее зачин, уже дает представление об авторском предпочтении в этом отношении. Приведем несколько характерных примеров из «Дневника» К. Чуковского: Вчера ездил в Колонный зал - выступать на предсъездовском детском утреннике (216)1; Был вчера Тынянов (91); Вчера позвонил Алянский и сообщил, что... (136); Был в Сестрорецке, виделся с Зощенко (153); Вчера познакомился с Шолоховым (156); Переехали всей семьей в Переделкино (169] и т. п. Такому зачину, вводящему внешнее событие в качестве темы записи, противостоит иной вариант, обозначающий фокус внимания на внутреннем состоянии пишущего. Например, из «Дневников» С.И. Вавилова: 3 августа [1940 г.], Узкое. <...> Как странно это желание сделать нужное и важное! Знаю, что даже посмертные лавры Ньютона такая мелочь. А между тем, это желание держит и твердо держит в жизни. И так хочется просмотреть самого себя, найти наиболее ценное и направить его в нужную сторону (101]. Или: Ленинград, 12 мая [1941 г.]. <...> За себя страшно. Длинная, самая пестрая мозаика дел, дел, дел, небрежно на ходу делаемых, отзывы о рукописях, диссертациях, советы по работам, филантропия депутатская и не депутатская. Некогда остановиться. Усталость, са-
1 Здесь и далее в скобках дается номер страницы по изданию, указанному в при-статейном списке источников.
мого себя не видно. Полная неудовлетворенность (121). Эти иллюстрации достаточно ясно показывают вектор работы сознания, задающий работу мысли, проявленной в письме.
Таким образом, фактографическая и интроспективная направленность могут служить общим параметром, разводящим варианты речевого поведения в рамках жанра. Тематическое высказывание, открывающее отдельную дневниковую запись, допускает разнообразные варианты своего развертывания, дифференцируя далее тип речевого поведения. Запись может развиваться, следуя 1) рационально-логическому, 2) эмоционально-интроспективному, 3) образно-изобразительному или 4) информативному типу, который в дневниковой деятельности имеет достаточно устойчивый характер, проявляется в качестве доминанты в целом тексте дневника, определяя характерные способы отражения действительности, избираемые автором, воплощается в структуре и содержании текста. Языковая личность пишущего ярко проявляется в том, какой именно ход дальнейшего развития получает тематическое высказывание, что определяет не только смысл, но и тональность, степень экспрессивности речи.
1. Рационально-логический тип речевого поведения наиболее последовательно представлен, как это ни покажется парадоксальным, в «Дневниках» Георгия Эфрона. Тяжелые жизненные испытания, непрестанные неурядицы, тревоги, мучительные невзгоды чаще всего приводят автора (подростка, юношу) не к их эмоциональной интерпретации, а к строгим размышлениям, поиску причин, попыткам объяснения событий. Приведем несколько фрагментов:
11/1У-40. Вчера узнал от матери, что отец переведен из Бутырской тюрьмы в Лефортовскую. Что это означает - не знаю. По-моему, просто места в той тюрьме больше, вот туда и перевели (37).
2/У1-40. Завтра я и мать едем в Москву. Завтра мы посмотрим комнату в институте и, надеюсь, узнаем о судьбе отца хоть что-нибудь. Мать очень за него беспокоится: не умер ли он, не в госпитале ли. Я предполагаю, что его просто перевели из одной тюрьмы в другую. Возможно, что скоро будет суд, но эта версия гораздо менее правдоподобная, чем предыдущая. В общем, завтра узнаем (67).
15/УИ-40. 10го июля сего года мать попросила принять передачу отцу (в НКВД). Человек, который принимает передачу, ответил ей, что передать нельзя и что он примет передачу 26го. <...> Что это за история? Может быть две версии: 1ая, что отец действительно получил денежный перевод (откуда?), что денег у него достаточно и что оттого не принимают передачи. Но тогда почему <...> ? Эти противоречия можно объяснить тем, что <...> 2ая версия: история с «переводом» - способ не принимать передачи до 26го (в виде репрессии). Но почему до 26го? <...> (130).
Речевая организация этих записей строится на экспликации причинно-следственных связей, дающих объяснение, обнаруживает активность слов с семантикой «знания» (не знаю, узнаем, предполагаю, объяс-
нить, версия]. Мысль автора выражена эксплицитно, не содержит логических или структурно-синтаксических пропусков.
Рационально-логический сценарий также отражает организованность мышления автора, устанавливающего жизненные цели и приоритеты:
11/У1Н-40. Главное - это где-нибудь устроиться на возможно дольше времени. Это первая и самая главная задача. От нее зависит очень многое в нашей жизни - она насущная. Нужно где-то жить, и жить в условиях, наиболее способствующих лит. работе матери. Это факт. Нужно как-то нормализовать своё существование, где-то живя и имея постоянное (хоть на год-два-три) пристанище. Это неоспоримо. Вторая задача -моя: поступить в хорошую школу. Эта задача второстепенна, но имеет для меня большое значение. Авось как-нибудь все уладится. Слишком много мы жили в неуверенности, где будем обитать в ближайшее время. Нужно этот вопрос как можно скорее урегулировать (164].
Строгость, логичность, последовательность суждений создает впечатление, что в дневниковой деятельности юный Георгий Эфрон настойчиво пытается письмом преодолеть непрестанную жизненную неустроенность, подчинить собственной твердой и убежденной мысли неизвестность и неопределенность существования. Яркими маркерами его идио-стиля можно признать модальные конструкции (со значением уверенности, желательности, необходимости, долженствования]: Я сегодня должен добиться увидеть или узнать... (146]; Потом я должен достать справку из домоуправления (146]; Я верю; Я абсолютно уверен; Я продолжаю верить; Я надеюсь; Моя задача - добиться поступления в 167ую школу (139]; Мои ближайшие задачи; Я намерен прямо пройти к директору (139]; Бесспорно; Конечно; Очевидно; Картина ясна; Интересно; Хотелось бы; Авось; Лишь бы книги сохранились! (140]. Я должен рассчитывать исключительно на себя и на обстоятельства. Из меня должен выйти исключительно сильный человек. Мне никто не помогает, но я должен идти своим путем (264]. Характерная компонента - «программирование» жизни, высказывание мыслей о будущем - отражает проспективность мышления автора. Однако такое заглядывание в будущее вносит трагическую ноту в восприятие читателя, который знает о том, что этим планам не суждено было сбыться.
Представление внешней, событийной стороны жизни, вызывающей рефлексию рационально-логического характера, актуализирует употребление глаголов определенных классов. Среди них можно выделить так называемые «интерпретационные глаголы», которые, по определению Ю.Д. Апресяна, «сами по себе. не обозначают никакого конкретного действия или состояния, а служат лишь для какой-то интерпретации (квалификации] другого, вполне конкретного действия или состояния. <...> При этом сами конкретные действия, служащие основанием для этических, юридических или иных квалификаций. представляются как уже имевшие место» [Апресян 2006: 145-146]. Ситуация дневниковой деятельности, представляющая нарративный режим речи, оказывается релевант-
ной для использования таких глаголов, позволяющих совместить в номинации семантику действия лица (обычно третьего] с интерпретацией этого действия (этической, юридической, логической, или истинностной, утилитарной]. Используемые в дневниковом тексте глаголы-интерпрета-тивы (судить, упрекать, укорять, оклеветать, мистифицировать, деморализовать, ошибаться, соболезновать, портить, мешать, агитировать, пропагандировать, сглупить, пленить и др.] не только вводят сообщение о действиях, но и квалифицируют эти действия с позиции говорящего.
Столь же актуальны и глаголы эмоционально-оценочного отношения (выражающие симпатию /неприязнь,уважение/презрение, доверие/ недоверие, жалость / безразличие], глаголы внешнего проявления отношения (придираться, глумиться, потворствовать, препираться, скандалить, сцепиться]. Например:
22/VIII-40 <...> Мы сюда приехали - должны же мы где-нибудь жить! <...> Я очень жалею мать - она поэт, ей нужно переводить, жить нормальной жизнью, а она портит себе кровь, беспокоится, изнуряет себя в бесплодных усилиях найти комнату, страшится недалекого будущего (переезда). <...> То, что меня морально закаляет (в конечном счете, конечно), мать ранит - blesse. <...> Главное, я беспокоюсь и горюю за нее (174].
Интеллектуальная интерпретация, свойственная рационально-логической рефлексии, является характерным параметром языковой личности Г. Эфрона, представляя доминанту его речевого поведения. Это утверждение, тем не менее, не исключает возможности «прорыва», включения в текст эмоциональных реакций (ср. встречающиеся в тексте экспрессивы: Ну и чорт с ней! Чорт и чорт и чорт! А ну вас к чорту! Опять проклятая неизвестность! Тоже - перспективка! Куда там! Какая скучища эта школьная волынка! и т. п.], степень выразительности которых в контексте сдержанной, серьезной речи повышается. Такие высказывания не называют, а выражают чувства, при этом слова, собственно именующие эмоциональные состояния, встречаются в тексте «Дневников» Г. Эфрона редко.
К числу таких лексем относится слово одиночество, которое, тем не менее, формирует один из ключевых мотивов «Дневников». Важно, однако, что частотность самой лексемы в тексте не очень высока, смысловой компонент передается описанием денотативной ситуации, именем которой она является. Обстоятельствами я приговорен (на срок, который не знаю) к одиночеству. <...> Но все-таки противно жить без друзей (86]. Хотя мое одиночество и дает богатую пищу для размышлений, тем не менее оно ужасно скучно. Не иметь не только близких друзей, «своих», но и даже товарищей - это просто ужасно! Всюду ходить всегда одному -отвратительно скучно (97]. Ситуация, имеющая именем «одиночество», является одной из самых устойчивых, переходящих из одной записи в другую, пронизывая «Дневники». Эта ситуация представлена в семантическом пространстве текста единицами, называющими компоненты её денотативной структуры: отсутствие друзей, отсутствие среды, разрыв отно-
шений, изоляция; причины одиночества (переезды, неустроенность, распад семьи, отсутствие общих корней и общих интересов в среде сверстников]; следствие (отсутствие поддержки, трудности, скука, чувство неполноценности): Я сблизился, но приходится уезжать; Разрыв устанавливающихся хороших отношений (72); Что у меня нет друзей, это понятно: я все время переезжаю, меняю школы, так что не может создаться среды... Я еще не вошел в соприкосновение с людьми, достаточно мне симпатичными, чтобы быть моими друзьями (210); Но подлинных человеческих отношений с молодежью у меня нет, и я чувствую себя неполноценным человеком (229); Главное то, что я изолирован... трудно мне жить одному, без друзей и поддержки (230). В речи фиксируются компоненты денотативной ситуации, которые в результате осмысления говорящим синтезируются, получают интерпретационную номинацию -одиночество. При восприятии текста этот концепт (в случае отсутствия его эксплицитного представления] складывается в сознании читателя с опорой на фиксируемые, вербализованные компоненты ситуации. Таким образом, эмоциональный мир автора проявляется в фиксации компонентов внешней, денотативно-предметной ситуации или описывается с помощью интерпретационных номинаций, представляющих результат (ментальной] рефлексии.
2. Иную стратегию дневниковой деятельности, обусловливающую речевое поведение автора, можно наблюдать в тексте С.И. Вавилова, записи которого реализуют эмоционально-интроспективный тип речевого поведения. На одной из страниц «Дневника» автор пишет о своем тексте: Йошкар-Ола, 16 ноября [1943 г.]. <...> Если книжку не сожгут, не выбросят, не изорвут и она дойдет до человека с душой и умом - он, наверное, кое-что из нее поймет относительно трагедии человеческого сознания (190). Эта цитата ясно раскрывает главный замысел автора, доверяющего своему дневнику глубокие духовные и душевные переживания, которые формируют эмоциональную доминанту текста. Арест и гибель брата - выдающегося ученого-биолога Н.И. Вавилова - отзывается на страницах дневника непреходящей болью от бессмысленной и жестокой утраты. Ленинград, 5мая [1941 г.]. <...> ...безнадежная тоска, опускающиеся руки, трагическая судьба Николая, ни минуты не выходящая из головы и парализующая все (120).
Железо. 13 августа [1940 г.]. <...> Эта записная книга выходит книгой горя: смерть матери, сестры, теперь ужас, нависший над братом. Думать о чем-нибудь [другом] не могу. Так страшно, так обидно и так все делает бессмысленно.
Хорошо, что мать умерла до этого, и как жаль, что сам я не успел умереть. Мучительно все это до невыносимого (102).
Речевая организация записей С.И. Вавилова открыто передает эмоциональное состояние и формируется лексическими средствами, называющими чувства, предикатами состояния: пустота, бездомная скучная
пустота; спокойная безнадежность, холодное отчаяние, пессимизм, прострация, паралич и безнадежность, (год) тяжелый по безысходности, по нелепой безжалостности; Как трудно, как тяжело жить; Так это страшно и т. п. Общий строй речи характеризуется эмоциональной доминантой, формирующей драматическую тональность записей и усиливающей их трагическую безысходность.
Инициально-тематическая реплика зачина дневниковой записи С.И. Вавилова, как правило, развивается в последующем тексте не в направлении внешней действительности (по пути детализации, включения подробностей события], а переключается в план эмоциональной рефлексии: 5 февраля 1941 г., Ленинград. Вечер после депутатского приема. Слезы, квартиры, реабилитированные. А завтра - полгода несчастья Николая. Какая бессмыслица и безжалостность. Жизнь - сплошная сутолока около науки, о науке, только о ней одной, и вот - тюрьма (111]. Или: 21 февраля 1941 г., Ленинград. <...> Депутатский прием. Комнаты, комнаты. Людское горе в промокших стенах (113]. Метонимический перенос «промокшие (от слез] стены» усиливает эмоциональную выразительность записи.
Обращенность к внутреннему миру, потребность найти точные и яркие средства, способные адекватно собственному состоянию экспрессивно выразить переживания, определяют высокую метафоричность авторского стиля. С.И. Вавилов часто использует метафоры, среди которых можно выделить некоторые устойчивые типы образных аналогий. Например: гибель брата, смерть близких - разрыв жизненных связей, подрывающий главные устои существования (Так за это время все распалось, рассыпалось, и очень тревожно, надо опомниться и взять себя в руки; Ощущение совершенно разорванной жизни. Чувство горечи, беспомощность, бесперспективность и разорвавшиеся связи].
29 августа 1941 г., Йошкар-Ола. Тяжело невыносимо. Во сне видел Николая, исхудавшего, с рубцами запекшейся крови. Голова бездейственна. Чувствую страшный отрыв. Случайность, вздорность, ошибочность бытия (128].
5 июля 1943 г, Йошкар-Ола. Страшная телеграмма от Олега о смерти Николая. Не верю. Из всех родных смертей самая жестокая. Обрываются последние жизненные нити. <...> Реакция правильная одна, самому поскорее умереть любым способом. <...>
А Николаю так хотелось жить... Господи, а может все это ошибка? (180].
Особенности речевого поведения авторов дневникового текста ярко проявляются в выборе метафорических аналогий, которые раскрывают направленность ассоциаций, взаимосвязь представлений в авторском сознании, обнаруживают специфику мировосприятия языковой личности, индивидуальность речевых форм, риторические и художественные способности автора.
Если дневники Г. Эфрона регулярно включают проспекцию, то в записях С.И. Вавилова наблюдается ретроспекция, возвращение памятью в прошлое, скольжение и фиксация образных представлений прежней жизни, что получает оформление в виде цепочки номинаций, образующих «реферативность» записи:
(3 апреля 1940 г., Барвиха) (о смерти сестры. - И. В.): А она меня спасала, суетилась, бегала по морозу. Вот комнатушка в доме на Никольской, отгороженная ширмами, за которыми она живет, гимназистка, учится. Серебряная медаль. Классная дама. В 1905 году женитьба. Святки. Ряженые. Гладковы. Помню, ходили нанимать квартиру для молодоженов. Потом Ростов, война, а потом Пресня. А как просто умирать. Пусть еще раз, живем не для себя. А. И. для многих оставила милое: классная дама, потом война, сыпной тиф, малярия. Была в ней могучая энергия, и умерла она безжалостно рано.
Очевидно, что такие разнонаправленные векторы работы сознания также обусловлены возрастом авторов, один из них (Г. Эфрон] заглядывает в будущую жизнь, а другой (С. Вавилов] с позиции прожитых лет смотрит и вспоминает прошлое.
Другие два типа речевого поведения - 3] образно-изобразительный и 4] информативный - регулярно представлены в «Дневнике» К. Чуковского, значительную часть текста которого занимают портреты и характеристики выдающихся людей (М. Зощенко, А. Ахматовой, Б. Пастернака, В. Гроссмана, В. Шкловского и др.], а также рассказы о текущей литературной и общественной жизни. Зачин записей строится на сообщении: Видел Катаева (193); Был Андроников (194); Встретил Федина на улице (212). Функция такого рода зачина состоит не только в сообщении о событии, введении темы, но также в том, что оно включает говорящего в контекст этого события, поэтому дальнейшее развертывание текста представлено с позиции автора как непосредственного наблюдателя (очевидца] и участника (Я видел, я слышал]. Такого рода зачин развивается: а] в образно-изобразительном ключе: Был Леонов. ^ Розовый, веселый, здоровый. Сидел часа четыре. Рассказывал, как... (212); б] в информативном ключе: Вчера был у меня Маршак. ^ Полон творческих сил. Пишет поэму о северных реках, статью о детской литературе, лелеет огромные планы, переделал опять «Мистера Твистера». Изучил итальянский язык, восхищается Данте, рассказывает, что Горький в последней статье (О планах в детской литературе) почти наполовину списал то письмо, к-рое он, М., написал Горькому (88-89).
В первом случае структура дневниковой записи включает и актуализирует наглядно-образное представление - человека или объекта внешнего мира, природы, - отражая фокус видения говорящего. Фрагмент действительности изображается уже пропущенным через сознание автора, окрашенным его восприятием увиденного. Об этом, в частности, свидетельствует изменение временного плана, смещение его в настоящее, и
ситуация, таким образом, воспроизводится как сохраненная, запечатленная в сознании говорящего как некий «снимок» в его памяти. При этом, естественно, актуализируется и эффект присутствия автора.
Например: 8 марта 1954. У Всеволода Иванова. (Блины.). Встретил там Анну Ахматову впервые после ее катастрофы. Седая, спокойная женщина, очень полная, очень простая. Нисколько не похожая на ту стилизованную, робкую и в то же время надменную с начесанной челкой, худощавую поэтессу, которую подвел ко мне Гумилев в 1912 г. - сорок два года назад. О своей катастрофе говорит с юмором. «Я была в великой славе, испытала величайшее бесславие - и убедилась, что в сущности это одно и то же» (211).
Во втором случае зачин развивается информативно, в цепочной последовательности, сообщая о действиях лица посредством ряда предикатов с акциональным значением или выражая мнение и оценку автора. Приведем еще один фрагмент записи из «Дневника» К. Чуковского: 26.1Х.1938. Кисловодск. <...> 27-го был у нас в Санатории - Утесов и рассказывал мне, Лежневу, Кирпотину и еще двум-трем мужчинам анекдоты. Анекдоты были так художественны, так психологически тонки, что я не мог утерпеть - созвал большую группу слушателей. Мы хохотали до изнеможения, - а потом провожали его (был еще Стенич), и он рассказывал по дороге еще более смешное, но, когда мы расстались с ним, я почувствовал пресыщение анекдотами и даже какую-то неприязнь к Утесову. Какой трудный, неблагодарный и внутренне порочный жанр искусства - анекдоты. Так как из них исключена поэзия, лирика, нежность - вас насильно вовлекают в пошлые отношения к людям, вещам и событиям - после чего чувствуешь себя уменьшенным и гораздо худшим, чем ты есть на самом деле (154).
В этом фрагменте семантика записи отражает переход от изображения внешней денотативной ситуации (Утесов, анекдоты, группа слушателей, хохотали) к ее оценке (почувствовал пресыщение, неприязнь к Утесову) и, наконец, к суждению и рассуждению по этому поводу (трудный, неблагодарный, порочный жанр). Такое движение от наглядно-чувственного (я видел, слышал) к эмоциональному восприятию (я почувствовал неприязнь) и, наконец, ментальному освоению события (я подумал, я понял), обобщению и заключению представляет целостную композиционную структуру, свойственную дневниковому тексту как жанру, и при этом в характере и содержании оценок отражает индивидуальное, неожиданное.
Таким образом, дневниковый дискурс в целом демонстрирует состояние сознания под воздействием полученной информации, ментальные и эмоциональные реакции языковой личности - субъекта автокоммуникации. Универсальные параметры жанра оставляют возможность для творческого, индивидуального проявления языковой личности говорящего. Замысел, отражающий личностные целеустановки, обусловливает вариативность структурно-смысловой организации дневниковой записи,
выстраиваемой в соответствии с предпочтительным намерением автора -понять происходящее, выразить внутреннее состояние, представить события внешнего мира. Каждая из этих разновидностей речевых построений опирается на свой корпус языковых средств, раскрывающих в этом контексте свое функциональное предназначение и специфику.
Список литературы
Апресян Ю.Д. Лексикографический тип: интерпретационные глаголы // Языковая картина мира и системная лексикография / отв. ред. Ю.Д. Апресян. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 145-160. Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте. М.: Ad Marginem: Сталкер, 2002. 288 с. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 424 с. Лотман Ю.М. Автокоммуникация: «Я» и «Другой» как адресаты // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996. С. 23-46.
Радзиевская Т.В. «Внешняя» и «внутренняя» жизнь сквозь призму дневника // Логический анализ языка. Информационная структура текстов разных жанров и эпох / отв. ред. Н.Д. Арутюнова. М.: Гнозис, 2016. С. 348-359. Радзиевская Т.В. Текст как результат безадресатной стратегии // Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис. М., 1992. С. 102-108. Ученова В.В., Шомова С.А. Полифония текстов в культуре. М.: Омега-Л: ИМПЭ им. А.С. Грибоедова, 2003. 392 с.
Источники
Эфрон Г. Дневники: в 2 т. М.: Вагриус, 2004. Т. 1: 1940-1941 гг. 560 с. Вавилов С.И. Дневники, 1909-1951: в 2 кн. М.: Наука, 2012- . Кн. 2: 1920, 19351951. 2012. 605 с. (Научное наследство; Т. 35). Чуковский К. Дневник (1930-1969). М.: Современный писатель, 1994. 560 с.
References
Apresyan, Yu.D. (2006), Leksikograficheskii tip: interpretatsionnye glagoly [Lexicographic type: interpretive verbs]. Apresyan, Yu.D. (Ed.) Yazykovaya kartina mira i sistemnaya leksikografiya [Language picture of the world and systemic lexicography], Moscow, Yazyki slavyanskikh kul'tur Publ., pp. 145-160. (in Russian) Bakhtin, M.M. (1979), Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of verbal creativity],
Moscow, Iskusstvo Publ., 424 p. (in Russian) Bart, R. (2002), Rolan Bart about Rolan Bart, Moscow, Ad Marginem Publ., Stalker
Publ., 288 p. (in Russian) Lotman, Yu.M. (1996), Avtokommunikatsiya: "Ya" i "Drugoi" kak adresaty [Autocommunication: "I" and "Other" as addressees]. Lotman, Yu.M. Vnutri myslyashchikh mirov. Chelovek - tekst - semiosfera - istoriya [Inside the thinking worlds. Man -text - semiosphere - history], Moscow, pp. 23-46. (in Russian) Radzievskaya, T.V. (2016), "Vneshnyaya" i "vnutrennyaya" zhizn' skvoz' prizmu dnev-nika ["External" and "innef' life through the prism of the diary]. Arutyunova, N.D. (Ed.) Logicheskii analizyazyka. Informatsionnaya struktura tekstov raznykh zhan-rov i epokh [Logical analysis of the language. Information structure of texts of different genres and epochs], Moscow, Gnozis Publ., pp. 348-359. (in Russian)
Radzievskaya, T.V. (1992), Tekst kak rezul'tat bezadresatnoi strategii [Text as a result of an unaddressed strategy]. Chelovecheskii faktor v yazyke: Kommunikatsiya. Modal'nost'. Deiksis [The Human Factor in Language: Communication. Modality. Deixis], Moscow, pp. 102-108. (in Russian) Uchenova, V.V., Shomova, S.A. (2003), Polifoniya tekstov v kul'ture [Polyphony of texts in culture], Moscow, Omega-L Publ., A.S. Griboedov's IMPE Publ., 392 p. (in Russian)
Sources
Efron, G (2004), Diaries, in 2 volumes, Moscow, Vagrius Publ., Vol. 1, 560 p. (in Russian)
Vavilov, S.I. (2012), Diaries, in 2 volumes, Moscow, Nauka Publ., Vol. 2, 605 p. (in Russian)
Chukovskii, K. (1994), Diary (1930-1969), Moscow, Sovremennyi pisatel' Publ., 560 p. (in Russian)
VERBAL BEHAVIOR OF A DIARIST: GENRE PECULIARITIES AND INDIVIDUAL TRAITS
I.M. Voznesenskaya
St. Petersburg State University (St. Petersburg, Russia)
Abstract: The article examines the problem of verbal typology of a diary. Based on the criterion of goal-setting, the types of verbal behavior of a diary are established. Language features that define the characteristics of the text of the genre in general, as well as its specific variations, are analyzed. These varieties are specified by the priority in diary activities that determined informative, emotional-introspective, rational-logical and pictorial type of verbal behavior. The type of verbal behavior is the basic and the most general manifestation of a personality in the text of a diary, defining particular individual language traits. The examination is exemplified through a case-study of the diaries of G. Efron, S.I. Vavilov and K.I. Chukovsky.
Key words: text, types of text, diary, genre, verbal behavior, individual style.
For citation:
Voznesenskaya, I.M. (2017), Verbal behavior of a diarist: genre peculiarities and individual traits. Communication Studies, No. 2 (12), pp. 49-60. (in Russian)
About the author:
Voznesenskaya Irina Mikhailovna, Dr., Associate Professor of the Chair of Russian as a Foreign Language and its Teaching Methods
Corresponding author:
Postal address: 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russia E-mail: i.voznesenskaya@spbu.ru
Received: April 13, 2017
