CC BY
75Б.Я. Шарифуллин РЕЧЕВАЯ ИНВЕКТИВА НА РАНДЕВУ ЛИНГВИСТИКИ И ЮРИСПРУДЕНЦИИ: PRO ET CONTRA1
Одна из ярких особенностей человеческого общения, в отличие, например, от коммуникации в животных сообществах, заключается, в частности (или в главном), в том, что мы используем наш язык не только как средство передачи некоторой информации, но и как орудие (или оружие?), направленное против нашего собеседника (друга, врага, соседа, супруга или супруги, начальника, подчиненного и пр.).
Эта орудийная («оружейная») функция языка, в общем не связанная ни с потребностями общения, ни с необходимостью познания мира, отражает, в сущности, примитивные (первобытные) представления о связи слова и вещи, слова и действия, но в иной, перевернутой, перверсийной ипостаси. Если я (охотник, воин) наношу удары по виртуальному (нарисованному и т.п.) зверю (врагу), то в моей реальности это событие таким образом и произойдет. При этом совсем не обязательно словесно (или вербально) оскорблять эвентуальную добычу, более того, оскорбить ее - значит, лишиться добычи. Ритуальное оскорбление добычи, а потом и врага вообще - это уже изобретение довольно «продвинутого» вперед человечества -хотя мы и до сих пор не знаем, что такое «оскорбление»2.
Не вдаваясь во всемирную историю человечества, хочу отметить, что конкретные формы оскорбления, реакции на него -всегда соответствовали определенному состоянию данной культуры. В большинстве известных нам культур реакцией на оскорбление (словесное или физическое) был вызов на дуэль или поединок - не только в европейском понимании этого слова .
1 Данная статья представляет собой расширенный и частично измененный текст нашей публикации 2000 г. [Шарифуллин, 2000].
2 Этимологически глагол оскорбить - производное от скорбь, т.е. означает «причинить противнику скорбь, сделать его скорбным: печальным, грустным и пр.». Того же корня и слово ущерб. В украинском скорбити значит «причинять горе, боль», а в сербском, наоборот, скрбити «заботиться» [Фасмер, 1984, с.160, 650-651].
3 Ср., например, такие формы культуры, как турецкие словесные поединки, описанные А. Дандесом, или негритянские
111
То, что состояние нашей современной культуры (социальной, политической и т.п.) не может даже приблизительно воспроизводить прежние (традиционные) или предложить свои новые формы индивидуального и общественного реагирования на оскорбление - факт очевидный. Естественно, лингвистика не может не вовлечь это явление в сферу своих интересов, поскольку обычной (и привычной) формой оскорбления является вербальная, т.е. словесная, а слова и выражения с инвективными («оскорбительными») смыслами составляют довольно значительный пласт словаря любого языка.
Абсолютно закономерно и то, что данная проблема стала одной из «наукообразующих» в новой дисциплине -юрислингвистике (лингвоюристике) (См. выпуски специализированного сборника «Юрислингвистика»,
издаваемого в Алтайском госуниверситете, особенно большую пилотную статью Н.Д. Голева «Юридический аспект языка в лингвистическом освещении» в выпуске 1 [Голев, 1999, с. 11-57].
В очень хорошо прописанном разделе указанной работы «Инвективная функция естественного языка и закон о защите чести и достоинства» [Голев, 1999, с. 44-53] содержатся, иногда, быть может, и в неявном виде, те основные принципы, которые могут лечь в основу даже не столько собственно юрислингвистики, сколько «чистой» лингвистики в ее речеведческой и лингвоэкологической ипостасях. И как любой абрис постановочного или «пролегоменного» характера, ряд таких положений требует и разъяснений, и более лингвистически ориентированной «прорисовки».
Безусловно, можно согласиться с тем, что «инвективная функция языка является одной из его естественных функций, которая неразрывно связана с возможностью (и жизненной необходимостью) творческого использования слова» [Голев, 1999,
ритуальные обмены оскорблениями (У. Лабов; цит. по: [Вежбицка, 1997, с. 102]). Такие же вербальные «игры», словесные перебранки, предшествующие реальной «брани», т.е. битве, были характерны и для восточных славян, а также и многих других народов Европы и Азии.
112
с. 44]4. Однако что отсюда следует? Если это естественная функция, то носитель языка должен ее исполнять, следовательно, использование инвективы есть такая же неотъемлемая часть прав языковой личности, как право на коммуникацию, передачу и получение информации, на когницию и номинацию и пр., что обеспечивается соответствующими языковыми функциями. В равной степени и адресат инвективы-оскорбления имеет право как на ответную вербальную реакцию (часто опять же в форме инвективного высказывания), так и на недопущение оскорбления в свой адрес.
Таким образом, создается очевидная коллизия, столкновение двух противоположных позиций, противоречие между правами говорящего и слушающего, которые, естественно, необходимо разрешать не только на уровне бытового общения, но в рамках юриспруденции, т.е. в правовом пространстве языка. Однако такое разрешение, как известно, юридически и практически реализуется весьма плохо и не только вследствие неразработанности соответствующих правовых норм. Примеров -как в современной России, так и за рубежом - достаточно много (в частности, те, которые анализируются в сборниках «Юрислингвистика»). Типичный пример, скажем, -информационно-инвективная война 1999-2000 гг. между ОРТ и НТВ, реализовавшая издавна практикуемую речевую модель поведения: «Ты дурак!» - «Сам такой!».
В подобных ситуациях очевидно противоречие между лингвистикой и юриспруденцией, между лингвистическим (языковым) и юридическим (правовым) статусом инвективы. С позиций языка как естественной системы говорящий (пишущий, адресант) как языковая личность имеет право на инвективу, а слушающий (читающий, адресат) - на соответствующую реакцию. Инвективные интенции имеют лингвистически законную иллокутивную силу, а соответствующие высказывания описываются стандартным образом в терминах теории речевых
4 Добавим, что, видимо, поэтому в антропологии и антропологической лингвистике ритуальные оскорбления, словесные поединки интерпретируются как «языковые игры» в смысле Л. Витгенштейна, в которых проявляются креативные потенции естественного языка.
жанров (РЖ) или речевых актов (РА)1. С позиции же юридических норм говорящий (пишущий) как правовая личность не имеет законного права оскорблять других лиц, права которых гарантированы законодательством. Таким образом, в области инвективы естественный язык выступает против закона, а лингвистика - против юриспруденции. Естественно, подобная ситуация с точки зрения общества, пользующегося данным языком и данным законодательством, совершенно неприемлема и должна быть разрешена в необходимых и значимых для общества рамках.
Иначе говоря, оппозиция «лингвистика vs. юриспруденция» (ситуация CONTRA) должна быть трансформирована в конъюнкцию «лингвистика и юриспруденция» (ситуация PRO), т.е. и лингвистика, и юриспруденция вынуждены работать совместно и находить компромиссные и удовлетворяющие друг друга решения. Другое дело, что сделать это крайне сложно. На пути «консенсуса» между лингвистическим и юридическим (иначе - лингвоюридическим или юрислингвистическим) толкованиями инвективы лежат весьма проблемные «завалы». Можно перечислить ряд вопросов, лингвистическое осмысление и истолкование которых поможет, вероятно, решить имеющиеся лингвоюридические (или юрислингвистические) проблемы:
1. Что такое инвективная функция языка?
2. Действительно ли она присуща естественному языку и является для него облигаторной?
3. Что такое «инвектива»? Какой смысл необходимо вкладывать в это понятие? Как оно соотносится с понятием «инвективность»?
4. Каков статус инвективных единиц языка и речи?
5. Возможно ли описание инвективы в терминах РЖ (РА)?
6. Инвектива (инвективность) - речевая стратегия, речевая тактика или РЖ?
1 Поэтому, кстати, необходимо дополнить известную типологию РЖ, предложенную Т.В. Шмелевой (информативные - императивные - оценочные - этикетные), еще одним классом -инвективные РЖ, поскольку коммуникативная цель у них иная, чем, например, у оценочных жанров. См. об этом, например, наши публикации [Шарифуллин, 2002; 2003].
114
7. Инвектива и оскорбление как РЖ: синонимы или гиперо-гипонимы (родо-видовые или видо-родовые отношения)?
8. Как соотносятся явления речевой инвективы и речевой толерантности?
Я не буду останавливаться на функциональной природе инвектив: реальный языковой и речевой материал свидетельствует, что инвективная функция действительно существует и для языка, в сущности, необходима. Другой вопрос - это функция языка или речи? Подробное рассмотрение сущности, характера и технологии инвективной функции -предмет специального изучения, контекст которого гораздо шире, чем проблематика собственно инвективы.
Сразу отметим, что под инвективностью (языковой) понимаем языковое явление или категорию, обусловленную реальным существованием инвективной функции языка, а также свойство соответствующего типа языковых единиц, а под инвективой (речевой) - скорее средства, реализующие данную категорию и, соответственно, функцию в речи. С другой стороны, термином инвектива можно обозначить и речевое (но не языковое) явление как факт современной речевой коммуникации.
Попробуем разобраться в самом термине «инвектива» («инвективная единица»), поскольку выяснение внутренней формы слова, как известно, приближает нас к пониманию и самого понятия, стоящего за ним. Само слово инвектива является заимствованием из латинского языка и существует в европейских языках как интернационализм2.
Латин. invectivus, -a, -um является производным от существительного invectio, связанного с причастной основой глагола inveho, invexi, invectum со значениями «ввозить, привозить, вносить, наносить; влечь за собой, причинять, вызывать, порождать; устремляться, бросаться, нападать, набрасываться, наезжать; ездить на чем-л. и т.д.» [Латино-
2 Заметим, что в других языках имеются и синонимы (или «квазисинонимы») данного слова: например, в английском слово insult, insulting, обычно переводимое на русский как «оскорблять», «оскорбление» и имеющее «ложного друга переводчика» в русск. инсульт (из латин. insultus «наскок, приступ» < insultare «прыгать, наскакивать»). Близкая внутренняя форма, как мы увидим далее, и у слова инвектива.
115
русский словарь, 1949, с. 478-479]. Существительное ^есйо означает «ввоз, привоз, въезд; нападки, выпады, брань», производное прилагательное invectivus «привозной, импортный, иноземный и пр.», а также «бранный» - все это от исходного глагола veho, родственного русск. везу.
Как мы видим, уже в латыни формируется переносное значение «нападки, брань», т.е. буквально «наезд, нападение (словесное)». Иначе говоря, инвектива - это наезд на кого-либо, вербальная атака.
Таким образом, собственно, синонимом к латинскому термину будет современное жарг. наезд, наезжать (на кого-л.), довольно активно употребляемое сейчас в этом смысле не только в устной речи, но и в языке СМИ («Доренко наехал на Лужкова» и т.п.). Весьма интересное совпадение по внутренней форме латин. invectio и русск. жарг. наезд, что может свидетельствовать, условно говоря, об определенной близости языкового менталитета древних римлян и современных россиян - во всяком случае, о близости соответствующих коммуникативных ситуаций и иллокутивных намерений.
Итак, инвектива как речевое явление (событие) - это наезд, словесная атака, нападки, далеко не всегда выраженные в форме собственно брани, но безусловно реализующие языковую (вербальную) агрессию. Если понимать под последней «форму речевого поведения, нацеленного на оскорбление или преднамеренное причинение вреда человеку, другим людям, организации или обществу в целом» [Быкова, 1999, с. 96], форму, мотивированную агрессивным состоянием говорящего, то инвектива (инвективное высказывание) как жанр речи не тождественна оскорблению (также РЖ)3.
В процитированных выше материалах к словарю «Культура русской речи» активная прямая речевая агрессия толкуется как «словесное поношение кого-л. или чего-л., оскорбление или унижение кого-л.; высказывание угроз, деструктивных пожеланий в чей-л. адрес и т.п.», что в общем входит в смысловое содержание понятия «инвектива».
3 См. также нашу статью в сборнике «Юрислингвистика-5» [Шарифуллин, 2004].
В современной специальной литературе отмечается в целом два понимания этого термина: слишком широкое (инвектива включает в себя не только оскорбление, угрозу, поношение и иные акты вербальной агрессии, но и употребление обсценной, т.е. «матерщинной», бранной лексики, а также сплетню, клевету, любые заведомо лживые сведения, «компромат» и пр.) и слишком узкое (инвектива как один из видов оскорбления).
В первом случае инвективные высказывания в чей-либо адрес и характеризуются в обыденном сознании как, собственно «наезд»: например, в ситуации «Доренко (ОРТ, Березовский, Кремль) против Лужкова (Гусинского, ОВР, Примакова)». Во втором случае к инвективным высказываниям относят только те словесные формы оскорбления, которые содержат обсценную (бранную и т.п.) лексику (так, например, у В.Жельвиса [Жельвис, 1997]).
Очевидно, что более верный и взвешенный подход должен быть где-то между этими двумя крайними точками зрения. Если ориентироваться на внутреннюю форму термина инвектива («наезд, словесные нападки»), то, безусловно, тексты и жанр речи, используемые С. Доренко и Со (как и их противников в информационной войне) - это инвективы, т.е. инвектива как РЖ -понятие более широкое, чем оскорбление, угроза и другие, более «узкие» (первичные или простые в концепции М.М. Бахтина) жанры речи4. Иначе говоря, инвективные высказывания относятся к особому типу РЖ - инвективному, отличному от оценочных и т.д.
С другой стороны, инвективные высказывания далеко не всегда бывают «бранными» в прямом смысле или содержат обсценную лексику: они могут быть выстроены в языковом воплощении таким образом, что по форме (внешне) будут представляться как нейтральные, хотя суть «наезда» от этого не меняется.
Отсюда и очевидные трудности в юридически точном и исчерпывающем определении данного речевого явления. Обычно оно ограничивается только фактом очевидного для всех словесного оскорбления (прежде всего, выраженного через
4 Вопрос о том, является ли инвектива речевой стратегией, речевой тактикой или все же речевым жанром, рассмотрен в нашей статье [Шарифуллин, 2002].
«нецензурную» лексику), что во многих случаях - особенно в текстах СМИ и т.п. - далеко не всегда так уж очевидно. Поэтому во всех подобных случаях лингвистическая экспертиза, ориентирующаяся именно на «узкий» жанр оскорбления, оказывается в понятийном тупике. Этому был посвящен, в частности, наш доклад «Инвективность как объект лингвистической экспертизы (выборы красноярского губернатора - 2002)», прочитанный на научно-практическом семинаре Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (ГЛЭДИС) «Теория и практика лингвистического анализа текстов СМИ в судебных экспертизах и информационных спорах» (Москва, декабрь 2002 г.).
Как мне кажется, выходом из положения может послужить тщательный и всесторонний анализ инвективы и инвективных текстов именно как особого РЖ, например, с использованием известного набора жанрообразующих признаков в модели Т.В. Шмелевой [Шмелева, 1997] или других типов жанровых моделей и их описания.
В заключение - о соотношении понятий «речевая толерантность» и «речевая инвектива». Толерантность, как известно, предполагает социально и культурно значимую терпимость к чужим мнениям, взглядам, поступкам и т.п. Если инвективная функция языка реальна и естественна и языковые права говорящего позволяют ему использовать инвективные средства языка, в том числе и обсценные, то как должна проявляться в подобных ситуациях речевая толерантность отдельных участников коммуникации и общества в целом? Как известно, если современное общество достаточно толерантно к публичному употреблению обсценной (традиционно «нецензурной») лексики (судя по нынешним СМИ), то право относится к подобному явлению очевидно жестко, как и к вербальному оскорблению чести и достоинства вообще. Таким образом, возникает еще одна коллизия, столкновение между языком и правом.
Эта проблема подробнее рассмотрена мною в работе «Речевая толерантность и инвектива», которая должна быть публикована в сборнике материалов Всероссийской научно-практической конференции по проблемам толерантности (Ачинск, ноябрь 2004 г.).
Литература
Быкова О.Н. Речевая (языковая, вербальная) агрессия : материалы к энциклопедическому словарю «Культура русской речи» // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения. Вып. 1(8). Красноярск, 1999.
Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. Саратов, 1997. Голев Н.Д. Юридический аспект языка в лингвистическом освещении // Юрислингвистика-1: Проблемы и перспективы / под ред.
Н.Д. Голева. - Барнаул, 1999.
Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М., 1997.
Латинско-русский словарь / сост. И.Х. Дворецкий и Д.Н. Корольков. М., 1949.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.,
1984.
Шарифуллин Б.Я. Инвектива: лингвистика vs. юриспруденция, или лингвистика atque юриспруденция // Вестник Красноярского ун-та. Гуманитарная серия. Вып. 2. Красноярск, 2000.
Шарифуллин Б.Я. Коммуникативные стратегии и тактики инвективы: семейный скандал // Языковая ситуация в России начала XXI века : материалы международ. науч. конф. Кемерово, 2002. Т. 2.
Шарифуллин Б.Я. Речевые жанры: вопросы теории и практики // Русский язык: Теория. История. Риторика. Методика : сб. материалов науч-метод. чтений памяти проф. Р.Т. Гриб. Вып. 3. Красноярск, 2003.
Шарифуллин Б.Я. Языковая агрессия и языковое насилие в свете юрислингвистики: Проблема инвективы // Юрислингвистика-5. Барнаул, 2004.
Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1997.
