CC BY
520
УДК 801.82
РЕЧЬ ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ КАК СПОСОБ СУБЪЕКТНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА В РОМАНАХ Л. Н. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР» И «АННА КАРЕНИНА»
© Р. Б. Ахметшин
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова Россия, 119991 г. Москва, ГСП-1, Ленинские горы.
Тел.: +7 (495) 433 96 25.
E-mail: odusseus@mail. ru
Взаимодействие «голосов» главных персонажей с «речью» повествователя воспринимается автором как одна из основных и ключевых различительных особенностей романов.
Ключевые слова: полифония, взаимодействие повествователя и персонажа, генерализация, глоссализация.
Если доныне мы занимались анализом эпизодов, сыгравших едва ли не судьбоносную роль в жизни главных героев рассматриваемых романов или представляющих интерес с точки зрения общечеловеческих ценностей, а то и обыденных, но отнюдь не логико-смысловых понятий и представлений, то на этот раз обратимся к аналогичным или сходным бытовым случаям и событиям, которые, как может показаться, мало что значат в идейнохудожественном развитии этих произведений, но несут существенную подтекстовую нагрузку для раскрытия характеров действующих лиц. К ним трудно подобрать, условно говоря, соответствующую «лакмусовую бумагу» или подходящий «реагент», с помощью которых можно было бы определить хотя бы наиболее разительные отличия между двумя компонентами исследуемых «пар» из двух романов. Однако даже при первичном подходе к подобным повествовательным деталям и элементам, далеким от того, чтобы называть их сюжетными мотивами и эпизодами, т. к. оказываются лишены сколь-нибудь самостоятельной информационной цельности и выраженной семантики, они позволяют убедиться в справедливости нашего предположения о том, что неповторимое своеобразие воплощения замысла обоих романов проявляется не только в изображении глобальных событий европейского масштаба значения, но и в колоритном воспроизведении жизни забитого нуждой простого крестьянина (вспомним слова Ленина о Толстом: «До этого графа не было настоящего мужика в русской литературе»). В этом-то и заключается, как мы полагаем, один из главных феноменов художественности Л. Н. Толстого.
В соответствии со сказанным следующую пару анализируемых эпизодов мы будем квалифицировать как хозяйственные дела и заботы. С этой сферой жизни герои обоих романов сталкиваются не раз. Часто это происходит, как и должно быть, в более чем будничной обстановке, как в случае с Николаем Ростовым, когда письмо из родительского дома вынуждает его на время оставить воинскую службу и сосредоточиться хотя бы на миг на улаживании пошатнувшегося финансового положения семьи. Весь основной эпизод после этого упоминания строится вокруг псовой охоты [1]. Иногда такого рода дела служат лишь внешним фоном для выражения исключительно глубоких, охвативших всю
душу и внутренний мир человека и переполнявших его мыслей, надежд и ожиданий. Особенно наглядно и убедительно это показано в двух эпизодах с Долли, которая вынуждена брать на себя заботу о бытовых проблемах и именно тогда, когда она вся без остатка поглощена тревожными переживаниями за судьбу своих детей, как ей представляется, навсегда лишившихся родного отца (гл. IV и гл. VII ч. 1 т. 3) [2, Т. 18] и с Левиным, который, осматривая новую молотилку и мысленно прикидывая, «сколько она зерна обмолотит в час» [2, с. 375], напряженно думает о смысле жизни и бытия (гл. XII ч. 8) [2, Т. 18]. Поэтому из всех подобных эпизодов мы выбрали два, непосредственно связанных с хозяйственными делами и более чем показательных, с точки зрения значимости, и выписанных к тому же намного детальнее и обстоятельнее.
Становится очевидным, что применительно к нашему предмету разговора сам термин «эпизод» нуждается в дополнительном разъяснении его смыслового значения, поскольку при строгом подходе он приложим только к хозяйственным заботам Пьера Безухова, действительно составляющим полноценный и законченный эпизод, в то время как в отношении планов Константина Левина более верным было бы употребление термина «фрагмент», во-первых, потому, что он начинается в конце одной и обрывается в середине следующей главы, и, во-вторых, потому, что по названной причине не производит впечатления цельнозавершенного эпизода. Но чтобы не нарушить ставшего привычным единства понятий и определений, мы будем использовать термин «эпизод» как применительно к поездке Пьера Безухова в Киевскую губернию вскоре после приема в братство масонов (гл. X ч. 2 т. 4), так и к попытке Константина Левина перестроить свое хозяйство (гл. XXIX ч. 3 до 30 строки с. 360 т. 18, т.е. до абзаца, начинающегося словами «Дела эти вместе с остальным хозяйством...»), тем более их объединяют выношенные самими героями некие планы преобразований и попытки их реализации.
Начало любого произведения, кроме того, что вводит читателя в определенную ситуацию и подготавливает его к восприятию основного события, еще и задает определенный ритм дальнейшему повествованию. С этой точки зрения особенный интерес представляют первые абзацы выбранных фраг-
ментов. И здесь, несмотря на общее сходство обеих глав, уже в самом начале обнаруживается первое характерное отличие в возникновении и развитии конфликта, во многом типичного для форм ведения хозяйства той эпохи и героев такого склада.
Первый абзац фрагмента «Войны и мира» сообщает лишь о том, что Пьер отправился в киевские имения, чтобы воплотить в жизнь план, составленный вскоре после вступления в масонскую ложу. Сразу становится очевидным контраст с началом XXIX главы «Анны Карениной», где с первых строк становится ясна суть конфликта и даже то, что «как планировалось», он разрешен не будет, но что возможность и способ «примирения» все же сохраняются [2, Т. 19].
Конфликт, являющийся своеобразным ключом для понимания каждого из эпизодов, сам по себе представляет любопытный случай, если иметь в виду его дуалистический характер. «Внешний» конфликт можно определить достаточно просто -это борьба нового со старым, новых принципов ведения хозяйства, вводимых героями, и старого уклада, за который держится крестьянство во главе с управляющими. Несмотря на явные «экономические» выгоды, которые подтверждаются выкладками из статей расходов графа Безухова или предлагаемыми Левиным более совершенными орудиями производства, способными, тем не менее, вызвать у противников нововведений открытое или скрытое непонимание и сопротивление, камнем преткновения они не становятся, поскольку представляют лишь «оболочку» для «внутреннего» или истинного конфликта, который так же, как и его решение, и проще, и сложнее одновременно. Проще потому, что «планы» главных персонажей остаются «проектами», т. к. их реализация на деле оказывается более чем затруднительной или даже невозможной; и вместе с тем сложнее, потому что целью предполагаемых изменений является не идея практической выгоды или прогресса, а стремление к собственному покою, который оказывается немыслим без хотя бы попытки сделать что-то «хорошее» для других или как-нибудь облегчить их жизнь и существование (в данной ситуации - крестьян). Именно в силу своей однотипности конфликт может стать одним из способов и средств поиска и выявления отличительных особенностей двух фрагментов.
Это же касается и структуры обоих отрывков, которые имеют почти одинаковую - лишь с одним незначительным, с точки зрения общего построения фрагмента, дополнением - и потому легко узнаваемую последовательность частей:
1) постановка задачи или содержание плана;
2) совещание с управляющими и непроизвольное или сознательное непонимание ими планов своих хозяев;
3) ложное или псевдовыполнение задуманного;
4) сообщение о реальном положении дел;
5) примирение с тем, что не все осуществляется по плану, а дополнение - это небольшое сообщение о том, как проводил время Пьер, когда не занимался хозяйственными делами.
Наконец, выделим третий признак, создающий еще одно «параллельное» измерение для двух эпизодов. Это способ их субъектной организации, модификацию которой можно на данном этапе обозначить как аукториальную: в обоих случаях авторское всеведение доминирует, что формально выражается в «рассказывании» фрагментов от лица повествователя.
Внешне и формально основу субъектной организации каждого эпизода составляет речь повествователя. Действительно, в данной ситуации «Войны и мира» его голос «прерывается» только пять раз (все случаи принадлежат речи Пьера). Прямая речь персонажа графически выделена только в двух случаях, из них лишь первую фразу можно считать более менее полноценной репликой, обращенной к главному управляющему: «Да, да, так и сделайте» [2, Т. 10, с. 104]; вторая - «Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра,- думал Пьер,- и как мало мы об этом заботимся!» [2, Т. 10, с. 106] - является глубокой по смыслу медитативной конструкцией, направленной на самого себя. Еще два случая: «занимался» [2, Т. 10, с. 103] и «ребятниц »-женщин
[2, Т. 10, с. 106], выделенные в тексте курсивом,-не что иное, как «цитирование цитаты» - использование в «монологе» повествователя слова из речи Пьера. Это своего рода глоссы, сигнализирующие о заимствовании лексики у другого субъекта речи, который, вероятно, сам услышал впервые эти слова во время поездки по Киевской губернии, и стремится, употребляя их, показать свою осведомленность в делах. Третий курсив в этом отрывке -«еще больше» [2, Т. 10, с. 106] - случай простого цитирования очередной, скорее всего, неоднократно повторяемой, возможно, только «про себя», реплики, во-первых, призван усилить производимое на читателя впечатление, во-вторых, являясь формально лишенным какой-либо примечательной речевой характеристики, лишний раз подтверждает сам факт использования повествователем речи персонажа и таким образом выделяет и ограничивает все случаи его использования, что очень важно для нашего наблюдения. Иначе говоря, если бы вкрапления реплик Пьера Безухова в монолог повествователя ограничивались только «цитированием цитат», это можно было бы отнести к намеренному усложнению речи, некой риторической демонстративности, но когда в «голосе» художественной ипостаси автора звучат слова или словосочетания, нейтральные с точки зрения экспрессии или выражения каких-либо речевых особенностей, это может значить лишь то, что таким способом в данном фрагменте будут зафиксированы все внеположные сознанию повествователя голоса, а, следовательно, все они нам известны, и потому можно говорить о полном доминировании голоса повествователя на всем протяжении данного текста.
В соответствующем фрагменте из «Анны Карениной» нет никаких «внешних», графических признаков наличия чьего-либо еще, кроме повествователя, голоса. Вместе с тем его роль здесь не является единственной, что доказывается, во-первых,
конструкцией типа «приказчик сказал»
[2, Т. 18, с. 358], во-вторых, пусть единственной, но прямой речью персонажа романа: «Получили бы денежки за землю, и вам покойнее, и нам бы развязка» [2, Т. 18, с. 360]. Третий момент, «виртуальное» участие Левина в эпизоде заслуживает особого внимания, поскольку качественно отличается от «безуховского». И первое отличие как раз касается субъектной организации текста.
Внешне и графически относясь к аукториаль-ному типу, повествование не является однородным на всем протяжении эпизода, сливаясь в уникальный сплав голосов-сознаний самого повествователя и Константина Левина. Однако этот сплав и сам неоднороден - оба голоса, находясь в непрерывном контакте, представляют, по сути, диалог, но не занимают равного объема и не располагаются по эпизоду равномерно. Можно с большей или меньшей долей уверенности рассуждать об отдельном слове или фразе, принадлежащих одному из сознаний (например, «авторство» первого абзаца, вероятнее всего, принадлежит Левину, и дело не в отдельных словах или выражениях, которые более всего свойственны этому персонажу или которые он мог бы произнести, а в особом, даже не интонационном рисунке, т. е. заметить это можно не только на уровне лексики или синтаксиса предполагаемой речевой конструкции, но и в уникальном «левин-ском» тембре голоса,- сравнить хотя бы с отрывком XVII главы второй части: «Тебе низко кажется, что я считаю деревья в лесу, а ты даришь тридцать тысяч Рябинину; но ты получишь аренду и не знаю еще что, а я не получу, и потому дорожу родовым и трудовым....» [2, Т. 18, с. 182] - здесь несколько иной предмет разговора, есть адресат, что важно, но оба голоса узнаваемы и идентифицируемы благодаря ставшей для нас привычной манере строить фразу и шире,- той единственной характеристике, всегда отличающей один голос от другого - тембру, но отделить на основе этого признака повествователя от Левина, не прибегая к более глубокому уровню анализа и не полагаясь на везение и случай, невозможно.
Подобной дифференциации должно предшествовать изучение структуры эпизода и его ритмического строя. Суть идеи проста: расчленить эпизод на ритмические единицы, отмеченные знаками препинания, выделить среди них те, принадлежность которых Левину или повествователю не вызывает сомнений, в затруднительных случаях путем сопоставления с оригиналами звучащих голосов определить их принадлежность с тем, чтобы окончательно установить, насколько авторская воля превалирует над субъективными побуждениями и намерениями персонажей и самого повествователя и какую роль каждый из них играет в достижении авторской сверхзадачи, ради которой предпринимается и осуществляется художественный замысел.
Наглядно и более убедительно эти отношения могут быть подтверждены используемой нами методикой и схемой, разработанной и предложенной В. Тюпой [3, с. 87]. Интересующий нас эпизод состоит из 164 «фразовых компонентов». Средняя
длина такого отрезка 11.28 слога; «средняя плотность акцентуации» - 0.312 - результат соотношения количества ударных слогов к общему их числу. Соотношение анакрус и клаузул складывается соответственно следующим образом: 43/58 - мужских, 59/59 - женских, 62/47 - дактилических и гипердактилических. Как видно, ни один из показателей не имеет решающего и значимого перевеса над остальными. Конечно, можно и здесь обнаружить некоторые расхождения и попытаться выявить причины и закономерности, например, преобладания мужских клаузул в начале и конце фрагмента, или более высокую плотность акцентуации -от 0.378 до 0.403 - там, где «ясно» слышен голос Константина Левина. Но нельзя не заметить, что прочие подобные отрезки завершаются как женскими, так и дактилическими клаузулами примерно в равном соотношении. На этом фоне единственным корректным показателем остается средняя длина фазового компонента, изменения которого отнюдь не спонтанны и не случайны: во фрагменте XXIX главы мы выявили зависимости от «чистоты» и «строгости» отбора от пяти до одиннадцати случаев, в которых различными способами передается «голос» или речь Левина. Остановимся на шести из них:
1) «Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько было сил, и достиг хотя и не того, чего он желал, но того, что он мог, не обманывая себя и безоговорочно веря, что дело это стоило работы. Одна из главных трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить все и начать все сначала, а надо было на ходу перелаживать машину» [2, Т. 18, с. 358]. Это 1-й абзац главы, ее начало, и, следовательно, «ударное» звено, закономерно принадлежащее ему в силу особого его положения. Средняя длина фразового компонента равна 8.57, что заметно меньше среднего значения для всего фрагмента (11.28), хотя торопливость и отрывистость (псевдонеподготовленность) речи и одновременно ее страстность, выражающая кровную заинтересованность говорящего в ее эффективности, вполне естественно проявляемые после внезапного отъезда от Свияжского, предпринятого с единственной целью - как можно скорее начать претворение собственного плана, видны и без строгого подсчета.
2) «Наивный мужик Иван-скотник... » и «...принять участие в выгодах скотного двора... » [2, Т. 18, с. 358]. Эти фразы - первая и четвертая части одного предложения - заслуживают внимания благодаря тому, что, на первый взгляд, опровергая наше предположение о более коротком фразовом компоненте в речи Левина, в действительности уточняют и дополняют его: первый отрезок -несомненно, принадлежит сознанию Левина, поскольку лишь он мог дать подобную характеристику только что появившемуся персонажу и, кроме этого, безусловно, медитативен, внутренне моноло-гичен по своей жанровой принадлежности; второй -предложение Левина,- наоборот, предназначенный конкретному «слушателю» (Ивану), риторичен по жанровым свойствам, направлен на получение от-
ветной реакции от адресата, пусть и не обязательно речевой, и диалогичен по сути. Даже опираясь только на эти два компонента, мы можем заключить, что внутренне монологичная речь Левина более отрывиста и проста, в то время как его же речь, адресованная другому персонажу, не кажется неподготовленной, напротив, вероятнее всего, выстраивается каждый раз под конкретного адресата. Поэтому в первом случае отрезок короче (9) среднего значения всего эпизода, во втором - заметно длиннее (16).
3) «...(Левин чувствовал, что желчный помещик был прав)...» [2, Т. 18, с. 359]. Это единственная мысль в эпизоде, выраженная в предложении, заключенном в скобки. В ней мы выделим три момента: первый - скобки демонстрируют ее пониженную значимость по сравнению со смежным текстом, второй - это вновь рассуждение «про себя» (и потому средняя длина фразового компонента составляет всего 6.5), т.к. «желчный помещик» -это придуманная Левиным речевая характеристика, использование которой - это уже третий знаменательный момент - служит своеобразной отсылкой-нитью, соединяющей главы и как бы продолжающей рассуждения Левина.
4) «Они соглашались, что плуг пашет лучше, что скоропашка работает успешнее...» [2, Т. 18, с. 359]. Эти три отрезка представляют собой редкий случай «тройной» передачи мысли. Произносимая повествователем косвенная речь крестьян в действительности является повторением слов Левина. Совмещение трех слоев речи, отражающих трехслойное сознание разных субъектов эпизода, осуществляется с помощью глагола «соглашались», вложенного в уста повествователя и одновременно указывающего на «групповой персонаж» - крестьян, а то, что этот персонаж, в свою очередь, буквально повторяет слова Левина, подтверждает союз «что», используемый здесь дважды, что лишь усиливает общий эффект. Интонация перечисления, внутренняя диалогичность, по сути, влияют на среднюю длину отрезка, которая составляет здесь всего 8.33.
5) «Сначала Левин думал сдать все хозяйство, как оно было, мужикам, работникам и приказчику на новых товарищеских условиях, но очень скоро убедился, что это невозможно, и решился подразделить хозяйство. Скотный двор, сад, огород, покосы, поля, разделенные на несколько отделов, должны были составить отдельные статьи» [2, Т. 18, с. 359]. Эти два предложения должны быть отмечены хотя бы потому, что составляют центр и кульминацию выбранного нами фрагмента - первоначальные планы, не найдя поддержки, отбрасываются, а на смену им приходит новая идея устройства хозяйства. Здесь, несмотря на очевидную принадлежность «внутренней» речи Левина и соответствующую среднюю длину фразового компонента (всего 7.5), его специфические «интонации» слышны не так отчетливо, как в некоторых других отрезках, да и столь малая величина компонента достигается бла-
годаря простому перечислению, а не в силу присущей Левину отрывистости речи.
6) «Но, несмотря на все это, Левин думал, что дело шло и что, строго ведя счеты и настаивая на своем, он докажет им в будущем выгоды такого устройства и что тогда дело пойдет само собой» [2, Т. 18, с. 360]. Заключительный абзац данного эпизода, строго говоря, имеет наибольшую свойственную речи Левина «среднюю» длину фразового компонента - 10.33, которую обеспечивает, прежде всего, его последний отрезок, благодаря отсутствию знака препинания и, следовательно, паузы между двумя простыми предложениями, что вполне может объяснятся дальнейшим переходом к «кабинетной работе», написанию книги и потому неизбежным изменением манеры выражать свои мысли; с другой стороны, если пропуск знака препинания -просто ошибка, то все встает на свои места, в т. ч. и ритмический строй эпизода.
Так, анализ субъектной организации эпизода, основанный на его ритмической структуре, позволяет по-новому взглянуть на характер конфликта из «Анны Карениной», казалось бы, очевидный и во многом тождественный эпизоду из «Войны и мира».
Речь повествователя - это некий феномен, проходящий сквозь весь текст, объединяющий все его части в единое целое, не даром в нем частыми являются допущения равенства текста произведения речи повествователя. Другими словами, его речь, его голос, его сознание - это, прежде всего, единый генерализующий принцип, которому подчинено все остальное. Это очень хорошо видно на примере эпизода о хозяйственных начинаниях Пьера Безухова, где голос персонажа «пробивается» редко и не является полноценно выраженным. Иная ситуация с аналогичным фрагментом из «Анны Карениной»: голос Константина Левина, не претендуя на одинаковые права и равенство с повествователем, все же нарушает его монополию, поскольку звучит отчетливо, ясно и узнаваемо. Возможно, здесь нет конфликта двух сознаний в привычной его форме, но есть два голоса, то и дело вторгающихся в пространство друг друга, перебивающих друг друга. Поэтому мы склонны считать, что содержание конфликта во фрагменте XXIX главы, если не сложнее, то детальнее хотя бы благодаря реализации его не на двух, как в эпизоде из «Войны и мира», а на трех уровнях.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ахметшин Р. Б. К вопросу об эволюции феномена художественности Л. Н. Толстого (Сцена охоты в «Войне и мире» и «Анне Карениной») // Лингвистический семинар: мат-лы Международной интернет-конференции 14-16 октября 2008 года. Уфа, 2008. С. 220-229.
2. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: в 91 т. М.; Л.: Госиздат 1928-1958, 1964. Т. 10, 18, 19.
3. Тюпа В. И. Аналитика художественного. М.: Лабиринт, 2001. С. 87.
Поступила в редакцию 18.06.2010 г.
