CC BY
101
УДК 811
Maltseva T.I., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Pedagogy and Methodology of Pre-school and Primary Education,
Voronezh State Pedagogical University (Voronezh, Russia), E-mail: maltseva.tanaj@yandex.ru
THE VARIETY OF FORMULAS OF THE RUSSIAN FAIRY TALE AS A RESULT OF THEIR VARIATION. The article studies a problem of established fragments of folklore text. Despite the many-years experience in studying this phenomenon, there is still no unity in the understanding of the formula, and the determination of the formula which could be considered comprehensive has not been elaborated. In the present article, established fragment of the text of a fairy tale, namely structures representing the giver, were analyzed not only from the point of view of lexical arrangement and lexical content, but also from the point of view of their semantic arrangement. In the course of the analysis, the structural and semantic stability of the discussed structures was mentioned which can be explained by a typical function of an introduced character. It was determined that the teller uses syntactical structures built using the same structural scheme which is filled by a limited group of high-frequency lexical elements.
Key words: Russian fairy tale, folklore formula, representing structure, giver, semantic block, lexical element.
Т.И. Мальцева, канд. филол. наук, доц., ФГБОУ ВО «Воронежский государственный педагогический университет», г. Воронеж,
E-mail: maltseva.tanaj@yandex.ru
РАЗНООБРАЗИЕ ФОРМУЛ РУССКОЙ ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ КАК РЕЗУЛЬТАТ ИХ ВАРЬИРОВАНИЯ
Статья посвящена проблеме устойчивых фрагментов фольклорного текста. Несмотря на многолетний опыт изучения этого явления, в фольклористике все еще нет единства в понимании формулы, не выработано ее определения, которое можно было бы считать исчерпывающим. В настоящей статье устойчивые фрагменты текста волшебной сказки, а именно конструкции, репрезентирующие дарителя, были рассмотрены не только с точки зрения синтаксической организации и лексического наполнения, но и с точки зрения их смысловой организации. В ходе анализа была отмечена структурно-семантическая стабильность рассматриваемых конструкций, которая объясняется типовой функцией вводимого персонажа. Было выявлено, что сказитель использует синтаксические конструкции, построенные по одной и той же структурной схеме, которую заполняет ограниченная группа высокочастотных лексем.
Ключевые слова: русская волшебная сказка, фольклорная формула, репрезентирующая конструкция, даритель, смысловой блок, лексема.
Универсальным свойством фольклорных произведений признается их фор-мульность - построение фольклорного текста из готовых, традиционно бытующих в фольклоре языковых единиц различной длины. При этом каждая новая сказка, былина, рассказанная даже одним и тем же сказителем, воспринимается слушателем как совершенно другое, непохожее на ранее услышанное произведение. Причину этого явления, вероятно, следует искать в специфике самой формулы. Вопрос о том, какие фрагменты формулы устойчивы, какие подвержены варьированию, неоднократно ставился и решался, правда, всякий раз по-разному, целым рядом исследователей русской волшебной сказки [1; 2; 3]. А учитывая тот факт, что формула также понимается учеными по-разному [4, с. 62; 5, с. 110; 6, с. 72], можно смело утверждать, что вопрос о том, что считать формулой и за счет чего создается разнообразие формул, до конца не решен, что и обусловливает актуальность нашего исследования.
Цель настоящей статьи - выявить, каким образом сказочник, имея в арсенале достаточно небольшой набор языковых формул, создает множество отличных друг от друга вариантов волшебной сказки как одного сюжетного типа, так и разных. Базой для исследования послужили медиальные формулы, репрезентирующие такого обязательного персонажа русской волшебной сказки, как даритель. Даритель - ключевой персонаж, от которого герой получает какой-либо дар: волшебный предмет, животное, полезный совет. А поскольку данный персонаж повторяется практически во всех волшебных сказках, мы предположили, что сказочник использует определенную инвариантную формулу, служащую для репрезентации дарителя. В статье мы проанализируем искомую формулу со стороны ее структурно-смысловой устроенности и лексико-синтаксического воплощения и рассмотрим ее трансформации.
Функцию дарителя в русской сказочной традиции выполняют такие персонажи, как Баба Яга - классический даритель, различные представители животного мира (волк, медведь, лиса, конь, сокол, орел), люди, как правило, умудренные опытом старички и старушки.
Анализ ста шестидесяти восьми волшебных сказок, собранных А.Н. Афанасьевым, позволил нам выделить инвариантную формулу, представляющую собой особую конструкцию, состоящую из трех смысловых блоков: 1) блок перемещения героя (поехал; ехал; подъехал); 2) блок восприятия (смотрит и видит); 3) блок дарителя (на поляне три старика). Например:
«Поехал в путь-дорогу. Ехал и день, и два, и три; на четвертый подъезжает к дремучему лесу; смотрит - на поляне три старика ругаются» [7, с. 208].
Проанализируем каждый из трех блоков с точки зрения содержания, структуры и лексического наполнения.
Блок перемещения передает информацию о начале движении героя от какого-либо места до места встречи с дарителем. В основе блока перемещения лежит модель дороги, в составе которой мы, вслед за Е.Б. Артеменко, выделяем три фазы - начальную (I) - герой отправляется в путь; среднюю (II) - пребывание героя в пути; заключительную (III) - достижение героем какого-либо пространственного участка [8, с. 28 - 30].
Наш анализ показал, что блок перемещения может включать в себя все три эксплицитно выраженные фазы движения (начальную, среднюю и заключительную). I фаза: сказочник сообщает слушателям, что герой покидает свое
царство и отправляется на поиски невесты, искать пропавшую сестру, добывать молодильные яблоки для больного отца или же просто начинает новый этап после какой-либо остановки. II фаза посвящена описанию пути героя, который, как правило, длится в волшебной сказке достаточно долго, поэтому на данном этапе сказочник в формулу перемещения часто включает формулы, передающие неопределенную длительность пути, тем самым одна формула включается в другую. III фаза - в рамках это фазы движения герой попадает на определенный участок пространства, где происходят какие-либо значимые для героя встречи или события (в анализируемой нами конструкции происходит встреча героя с дарителем).
Блок перемещения героя можно представить в виде следующей схемы:
[Блок перемещения героя]
I фаза II фаза III фаза
Герой отправляется в путь Пребывание героя в пути Достижение места встречи
Мы предлагаем признать описанную выше структуру, включающую в себя все три фазы, инвариантом блока перемещения.
Вместе с тем анализ волшебных сказок показал, что блок перемещения может быть представлен различными вариантами:
1. В блоке перемещения имплицитно представлена II фаза:
«Пошли они дальше, подходят к озеру, где охотники стреляют гусей, лебедей и серых уточек» [7, с. 289].
«Иван-царевич сел на своего доброго коня, покатил клубочек и поехал вслед за ним. Приезжает царевич к избушке» [7, с. 228].
Отсутствие второй фазы движения, отвечающей за длительность нахождения героя в дороге, создает у слушателей иллюзию сокращения длительности пути.
2. В блоке перемещения имплицитно выражена III фаза:
«Пошел царевич в густой-густой лес, долго ходил - наконец, увидел: кормит львица малых львенков» [7, с. 103].
Отсутствие этой фазы движения наблюдается в том случае, если рассказчик хочет показать случайную встречу героя с каким-либо персонажем, который в трудную для героя минуту придет на помощь в качестве дарителя.
3. В блоке имплицитно представлены и II, и III фазы перемещения героя:
«Вот раз пошел царь на охоту и увидел: сидит на дубу молодой орел
[7, с. 171].
«Пошел царевич в лес, видит: медведиха детей кормит» [7, с. 102].
Можно предположить, что пропуск двух фаз перемещения героя используется сказочником для создания эффекта неожиданности от встречи с дарителем: только пошел и сразу же увидел.
С точки зрения синтаксической организации блок перемещения представляет собой последовательность нескольких предикативных единиц, структурным центром которых являются глаголы определенных лексико-семантических групп или фольклорные пространственно-временные формулы.
Так, средством оформления I фазы служит ПЕ с глаголами, имеющими значение начала движения: пошел, отправился, поехал, полетел, при этом направление движения уточняется приглагольным членом с локальной семантикой
(поехал в путь-дорогу, по белу свету, куда глаза глядят, в путь-дорогу) или целевой семантикой (поехал искать сестру, на заработки, на охоту).
Средством оформления II фазы, отражающей время, проведенное в дороге, является ПЕ, в центре которой находятся одиночные повторяющиеся глаголы движения «шел, шел», «ехал, ехал», «летел, летел», призванные передать длительность пути героя, а также пространственно-временные формулы: «долго ли, коротко ли», «близко ли, далеко ли», «низко ли, высоко ли», «шли ни много, ни мало», «шли много ли, мало ли».
Средством оформления III фазы является ПЕ, структурный центр которой составляет глагол движения с префиксами, придающими ему значение достижения определенного пространственного объекта: (дошел, доехал, пришел, приехал, прилетел, подошел, подъехал) и приглагольные члены с локальным значением (избушка, царство, дворец, озеро, лес).
Как явствует из примеров, в блоке перемещения сказочник использует глаголы движения и немногочисленные и высокочастотные приглагольные члены с локальным значением. Немногочисленность и высокая частотность объясняется предопределенностью сказочных локусов содержательной стороной сказки: во-первых, роль дарителя закреплена за определенными персонажами; во-вторых, эти персонажи проживают в строго определенных местах. Так, классическим дарителем в русской волшебной сказке является Баба Яга, которая всегда живет в избушке, мудрые старички, встречающиеся на дороге, лесные животные, птицы. Соответственно, и встреча с ними происходит в строго ограниченном месте, для номинации которого используются лексемы: лес (часто с определениями: густой, темный, дремучий, непроходимый, характеризующими его как единую, нерасчлененную массу), избушка (избушка на курьих ножках; на курьих лапках; на куричьих голяшках; на куриных лапках, на собачьих пятках; на курьих лапках, на веретенных пятках), поле (чистое), болото (топучее), гора, дорога, поляна (лесная).
Таким образом, лексическое наполнение блока перемещения героя следующее:
[Блок перемещения героя]
I фаза - II фаза III фаза
пошел отправился поехал полетел (по белу свету, в путь, в дорогу, в путь-дорогу, на заработки, разыскивать) шел, шел ехал, ехал летел, летел долго ли, коротко ли близко ли, далеко ли низко ли, высоко ли целую седьмицу пришел / подошел / дошел приехал / доехал / подъехал прилетел /долетел (к избушке, ко дворцу, к царству, к озеру, на поле, на луг)
Блок восприятия содержит информацию о визуальном восприятии героем дарителя. Данный блок представлен самостоятельной ПЕ, в центре которой находится глагольный ряд со значением зрительного восприятия: смотрит и видит. Однако в результате анализа конструкций, вводящих дарителя, нами было выявлено, что глагольный зрительный ряд (смотрит и видит) эксплицирован лишь в 10% случаев. Как правило, сказочник использует только один из глаголов этого зрительного ряда: либо глагол смотрит (глядит) - 24%, либо глагол видит 32%:
«Добрый молодец отправился в путь-дорогу. Шел, шел и зашел в дремучий лес; смотрит - три человека дерутся» [7, с. 69].
«Вот один раз пошел царь на охоту и увидел: сидит на дубу молодой орел» [7, с. 171].
Однако наличие одного из глаголов зрительного восприятия тем не менее позволяет нам говорить о представленности (имплицитной) второго глагола, который всегда может быть эксплицирован и присоединен к первому союзом и.
Библиографический список
Ср.: «Соскочил с коня и побежал в лес; смотрит / и видит/ - на поляне три старика ругаются» [7, с. 261].
В ходе анализа выяснилось, что среди конструкций, вводящих дарителя в текст, встречаются конструкции с имплицитно представленным глаголом восприятия - 34%:
«Вот он и пошел; шел, шел и пришел в лес; сидит на дереве старый старичок» [7, с. 390].
Говорить о его имплицитности позволяет наличие ПЕ с эксплицированным глаголом видеть в семантически тождественных конструкциях. Ср.:
«Вот едут они путем-дорогою; близко ли, далеко ль, скоро ли, коротко ль, приезжают на большой зеленый луг. Видят: на том лугу стоят два великана» [7, с. 28].
В анализируемых конструкциях ввода дарителя глаголы восприятия употребляются сказочником, как правило, в форме настоящего времени несовершенного вида: видит (смотрит). Употребление форм настоящего несовершенного в контексте прошедшего времени, являясь средством «образной актуализации прошедших событий», способствует яркости изложения, оживляет прошлое, делает слушателя как бы соучастником описываемых событий» [9, с. 632].
Блок дарителя является центральным звеном конструкции, поскольку именно здесь появляется одна из ключевых фигур волшебной сказки - даритель.
Блок дарителя оформляется ПЕ, репрезентирующей дарителя через его положение местонахождение или появление на определенном участке пространства.
«Шли они несколько времени. Стоит в чистом поле избушка на курьих ножках и повертывается. Избушка остановилась, они вошли в нее, а там лежит Баба Яга» [7, с. 101].
«Взял старик сына и направился домой. Идет путем-дорогою. Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли. На ту пору скачут охотники» [7, с. 289].
Структурную основу рассматриваемой Пе составляют предикативный компонент, субъект, обозначающий дарителя, и локальный член.
Предикат выражается глаголами с весьма устойчивой, постоянной семантикой бытия: быть, жить; положения в пространстве: сидеть, лежать, стоять; физического действия: драться, кормить, рубить, пасти; движения: лететь, скакать. Для номинации дарителя употребляется ограниченная группа высокочастотных лексем: Баба Яга, старичок, старушка, девушка, орел, журавль, волчица, медведица, львица. В функции локального компонента выступают словоформы: в лесу, в избушке, в комнате, во дворце, на лугу.
Таким образом, лексическое наполнение блока дарителя следующее:
[Блок дарителя]
живет / сидит / лежит Баба Яга рубит/ стоит старичок/старушка
скачет / разъезжает разбойник / девушка дерутся / пасет медведица / львица,
орел / щука / кот / конь
Таким образом, рассмотренный инвариант формулы, вводящей дарителя, может быть представлен совокупностью целого ряда преобразований, или вариантов. Каждый из вариантов есть результат, во-первых, комбинаций различных фаз движения и имплицитно или эксплицитно представленного блока восприятия. Во-вторых, каждый из рассмотренных блоков может быть воплощен в речи разными синтаксическими способами. В-третьих, каждый из трех блоков заполняется достаточно большим, хотя и ограниченным кругом высокочастотных лексем. Все это позволяет сказочникам на базе одной инвариантной формулы создавать безграничное количество оригинальных, неповторимых вариантов формулы, репрезентирующей такого важного персонажа русской волшебной сказки как даритель. Думается, что если подобным образом проанализировать все формулы, можно будет создать исчерпывающий инвентарий инвариантных формул волшебных сказок.
в лесу / В избушке В комнате / Во дворце На лугу
1. Герасимова Н.М. Формулы русской волшебной сказки. К проблеме стереотипности и вариативности традиционной культуры). Советская этнография. 1978; № 5: 18 - 28.
2. Разумова И.А. Стилистическая обрядность русской волшебной сказки. Петрозаводск: Карелия, 1991.
3. Давыдова О.А. Постоянные эпитеты - элемент варьирования поэтических формул (на материале русских волшебных сказок). Исследование по исторической семантике. Калининград, 1980: 125 - 130.
4. Ведерникова Н.М. Русская народная сказка. Москва: Наука, 1975.
5. Симина ГЯ. Языковые средства экспрессии в народных сказках (по материалам пинежских сказок, записанных автором в 1958 - 1975 гг.). Язык жанров русского фольклора. Петрозаводск, 1977: 102 - 113.
6. Оссовецкий И.А. О языке русского традиционного фольклора. Вопросы языкознания. 1975; № 5: 66 - 77.
7. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Москва: Гослитиздат, 1958; Т. 2.
8. Артеменко Е.Б. Путь былинного героя. Живая старина. 2000; № 2: 28 - 30.
9. Русская грамматика. Ответственный редактор К. Горалек. Praga, 1979; Т. II.
References
1. Gerasimova N.M. Formuly russkoj volshebnoj skazki. K probleme stereotipnosti i variativnosti tradicionnoj kul'tury). Sovetskaya 'etnografiya. 1978; № 5: 18 - 28.
2. Razumova I.A. Stilisticheskaya obryadnost' russkoj volshebnoj skazki. Petrozavodsk: Kareliya, 1991.
3. Davydova O.A. Postoyannye 'epitety - 'element var'irovaniya po'eticheskih formul (na materiale russkih volshebnyh skazok). Issledovaniepoistoricheskojsemantike. Kaliningrad, 1980: 125 - 130.
4. Vedernikova N.M. Russkaya narodnaya skazka. Moskva: Nauka, 1975.
5. Simina G.Ya. Yazykovye sredstva 'ekspressii v narodnyh skazkah (po materialam pinezhskih skazok, zapisannyh avtorom v 1958 - 1975 gg.). Yazyk zhanrov russkogo fol'klora. Petrozavodsk, 1977: 102 - 113.
6. Ossoveckij I.A. O yazyke russkogo tradicionnogo fol'klora. Voprosyyazykoznaniya. 1975; № 5: 66 - 77.
7. Afanas'ev A.N. Narodnye russkie skazkiA.N. Afanas'eva. Moskva: Goslitizdat, 1958; T. 2.
8. Artemenko E.B. Put' bylinnogo geroya. Zhivaya starina. 2000; № 2: 28 - 30.
9. Russkaya grammatika. Otvetstvennyj redaktor K. Goralek. Praga, 1979; T. II.
Статья поступила в редакцию 02.09.20
УДК 82.09
Myshyakova N.M., Doctor of Arts, Professor, Russian State Hydrometeorological University (Saint Petersburg, Russia), E-mail: natmih2004@mail.ru
VISIBLE AND INVISIBLE IN THE KOMI MYTHOLOGY. In the period of the revival of culture of indigenous small-numbered peoples, the study of the mythological origins of the culture of the peoples of the North, in particular, the mythology of Komi, is obviously relevant. The mythopoetic model of the world involves the study of the main binary oppositions, among which the opposition of visible-invisible is of particular importance. In the mythopoetic model of Komi, the sphere of the visible is represented by natural, geographical, landscape descriptions, rich lists of flora and fauna, characters marked by one-eyed or blindness and various ritual practices that require visual observation. The sphere of the invisible is represented by the other world and the practices of visual taboos and amulets. Komi mythology demonstrates the interaction of visual and acoustic images of the world.
Key words: Ural mythology, Komi mythology, visible-invisible, mythopoetic model of the world, visual culture.
Н.М. Мышьякова, д-р искусствоведения, проф., Российский государственный гидрометеорологический университет, г. Санкт-Петербург,
E-mail: natmih2004@mail.ru
ВИДИМОЕ И НЕВИДИМОЕ В МИФОЛОГИИ КОМИ
В период возрождения культур малых народов исследование мифологических истоков культуры народов севера, в частности мифологии коми, приобретает очевидную актуальность. Мифопоэтическая модель мира предполагает изучение основных бинарных оппозиций, среди которых особой значимостью обладает оппозиция видимого - невидимого. В мифопоэтической модели коми сфера видимого представлена природно-географическими, ландшафтными описаниями, богатыми списками животного и растительного мира, персонажами, отмеченными одноглазостью или слепотой, разнообразными ритуальными практиками, требующими визуальных наблюдений. Сфера невидимого представлена потусторонним миром и практиками визуальных табу и оберегов. Мифология коми демонстрирует взаимодействие визуального и акустического образов мира.
Ключевые слова: уральская мифология, мифология коми, видимое-невидимое, мифопоэтическая модель мира, визуальная культура.
Пристальное внимание к мифологическим истокам характерно для современной культуры. В зоне особого интереса и актуальности находятся мифологические системы северных народов. Их мифологические тексты, как правило, представляют собой сложную систему переплетений древних этнически специфических мотивов с позднейшими христианскими влияниями. Кропотливая работа по собиранию, сохранению и комментированию мифологических текстов, их описательно-аналитическая систематизация призваны не только сберечь богатое культурное наследие, но и активизировать интерес к национальной истории и культуре. Одним из примеров последовательной и результативной работы может служить международный проект по созданию Энциклопедии уральских мифологий, в рамках которого появились книги о мифологии народов коми, манси и ханты.
Традиционный принцип организации энциклопедического материала -расположение текстовых статей в алфавитном порядке. Но существует и иной способ устройства словарей, который заключается в тематической группировке статей, позволяющей добавить к информации ее систематизацию, наметить структуру изучаемого предмета.
Мифопоэтическая модель предполагает описание картины мира в ее вертикально-горизонтальной структуре и как систему бинарных оппозиций, предметно сгруппированных ключевых категорий: классификация мифов; состояния и стихии мира; мифопоэтическое пространство, его путевые элементы и точки; мифологическое время, календарь; числа и геометрические символы; металлы и минералы; растения; культурно-пищевой режим; персонажи, представленные богами, культурными героями, животным миром; низшая мифология [1]. К числу важных предметных мифологических групп можно отнести оппозицию видимое -невидимое.
Визуальная картина мира, культура глаза, зрения - одна из основополагающих характеристик человеческой истории, особо актуальная в современный период общей, почти тотальной визуализации. Высочайший статус виденного подтверждается и на лингвистическом уровне. Анализируя лексическую обеспеченность древней юрисдикции, Э. Бенвенист приводит один из древнейших постулатов: «Если два человека спорят <...> и говорит один: "я видел", - а другой "я слышал", - надо верить тому, кто сказал: "я видел"» [2, с. 342]. Мифологические тексты дают возможность выявить в растущем потоке визуальных форм предысторию визуальности, проследить эволюцию зрелищности мира. Опираясь на лексический свод понятий, представленный в энциклопедии мифологии коми [3], и на ряд специальных исследований, посвященных отдельным тематическим мифопоэтическим группам [4], рассмотрим систему видимого и невидимого в мифологии коми.
Потребность в зрительно воспринимаемых образах - одна из базисных. Мир - «это и есть то, что мы видим», - пишет М. Мерло-Понти [5, с. 10]. По мнению исследователей визуального, сам факт «замеченности» [6] того или иного феномена жизни свидетельствует о достаточно высокой степени сформиро-
ванности «первоначального чувства видимости», говоря словами М. Мерло-Пон-ти. Система увиденного, «замеченного» может быть рассмотрена в нескольких аспектах: объекты увиденного, их элементарный ряд; функциональная характеристика объектов, сфера их практик; система смыслов увиденного, мифологический семиозис; характер смотрения, процессуальность и магические смыслы наблюдения, преимущества и опасности явленного.
Визуальная картина мира в мифологии коми, система объектов визуально-сти чрезвычайно разнообразны. В них представлены все уровни традиционной трехчленной структуры мифопоэтической картины мира: верхняя зона (небо, солнце, луна, месяц, звезды, их персонификации); «срединный мир» (Енма-муа кост) - мифологическая «ойкумена» коми, представленная многочисленными пространственными объектами, растениями, персонажами, животными, птицами, насекомыми, бытовыми вещами, едой; нижняя зона - мир воображаемого видимого, потусторонний мир, населенный тенями, призраками, духами.
Видимая верхняя сфера представлена, прежде всего, в космогонических, солярных, лунарных, астральных мифах. Традиционными участниками космо-генеза являются небесные светила - Солнце, Луна, Месяц, звезды. Основная интрига космогонических сюжетов - разделение Света и Тьмы, рождение мира. Светлое и темное начала персонифицированы в образах «Праздного бога» (Ен) и «Темного демиурга» (Омоль у коми-зырян и Куль у коми-пермяков). Описания Солнца, Луны и других небесных тел свидетельствуют о развитой цветочувствительности, способности «замечать» сияние, блеск, свечение, свето-воздушные эффекты, происходящие на небе. Небеса, которых в мифологии коми семь, то сияют всеми цветами радуги, то светятся северным сиянием. В некоторых мифах они обжиты и идентифицируются визуально распознаваемыми птицами -«орлиное царство». Рудименты первобытного хаоса приобретают мрачный вид, чреваты опасностью. Такими предстают образы болота, тумана. Наблюдения за состоянием неба стоят у истоков формирования традиционного для всех мифологий образа неба как сакрального текста, «резервуара визуальной образности», по выражению Е.В. Сальниковой.
Описания небесных тел свидетельствуют и о формировании ценностной цветосветовой шкалы: Солнце традиционно называется золотым, Луна связывается с серебром. Как отмечает О.И. Уляшев, «солнце - источник жизни, тепла, света, что определяло значение золота, как метафоры, определяющей идеал красоты, величия, добра, царственности» [7]. Исследователь обращает внимание и на негативную значимость «испорченного» золота - образ «ржавеющего золота», перекликающегося с образом «ржавеющего ножа, втыкаемому в матицу сказочным героем перед дорогой» и являющегося предвестником его смерти. «Золотой» и «серебряный» как эстетически отмеченные атрибуты - универсальные образы и мифологических, и сказочных текстов, традиционная статусная (золотой дворец, золотая одежда, серебряный крестик), волшебная (золотые рога, серебряная щетинка), эстетическая (золотая коса), ласкательная (золотая девочка, серебряный сынок) характеристика избранных персонажей.
