CC BY
93
5. Заславский, Г. «Новая драма» помогает пенсионерам [Электронный ресурс] / Г. Заславский // Независимая газета. - 22 июня. 2006 г. - http://www.zaslavsky.ru/rez/ mutter.htm.
6. Иванов, В. В. Близнечные мифы / В. В. Иванов // Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. - М. : НИ «Большая Российская энциклопедия», 2000. - Т. 1. - С. 174-176.
7. Капица, Ф. С., Русский детский фольклор [Текст] : учеб. пособие для студентов и преп.-филологов / Ф. С. Капица, Т. М. Колядич. - М. : Флинта, 2006. - 320 с.
8. Кулешов, Е. В. Детский фольклор и культура детства [Текст] / Е. В. Кулешова, М. Л. Лурье. - СПб. : СПбГУ, 2006. - 272 с.
9. Лойтер, С. М. Изучение детского фольклора [Электронный ресурс] / С. М. Лойтер // Международный научный семинар «Культура детства. Нормы. Ценности. Практики».
- М. : РГГУ, 2010. - http://childcultrsuh.ra/article.html?id=59510.
10. Мамаладзе, М. Театр катастрофического сознания: о пьесах, философских сказках Вячеслава Дурненкова на фоне театральных мифов вокруг «новой драмы» [Текст] / М. Мамаладзе // Новое литературное обозрение. - 2005. - № 73. То же: [Электронный ресурс] Режим доступа http://magazines.russ.ru/nlo/2005/73/mama28.html.
11. Современный школьный фольклор : пособие-хрестоматия для студентов / С. М. Лойтер, Е. М. Неелов. - Петрозаводск : изд-во ПетрГУ, 1995. - 115 с.
12. Соколянский, А. Вторжение неизбежно [Электронный ресурс] / А. Соколянский // Время новостей. - № 179. - 25 сентября 2003 г. - http://www.vremya.ru/2003/179/10/80991. html.
А. В. Слепова
РАССКАЗЧИК КАК ГЕРОЙ СОБСТВЕННОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ,
ИЛИ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ НАЧАЛО В НОВЕЛЛИСТИКЕ И. Б. ЗИНГЕРА
В статье анализируются новеллы И. Б. Зингера с повествованием от первого лица с точки зрения присутствия в них автобиографического начала. Рассматриваются новеллы о трех периодах жизни героя-рассказчика: варшавское детство, первые годы в Америке, время признания его литературного таланта. Из новеллы в новеллу создается многогранный образ героя-рассказчика, которого нельзя отождествлять с реальным писателем И. Б. Зингером.
Ключевые слова: повествование от первого лица, герой рассказчик, автобиография, автобиографизм, саморепрезентация, образ автора.
А. М. Ремизову принадлежит довольно спорное, но интересное высказывание: «Кроме как о себе, о своем мире чувств, мыслей и слов, никто и никогда еще не мог написать ни одной путной строчки» [8. С. 38]. Безусловно, в процессе творчества автор, желая того или нет, отражает в произведении какие-то конкретные черты своей личности. Но наиболее часто возникает вопрос о близости автора и героя-рассказчика при анализе произведений с повествованием от первого лица. Именно эта форма повествования является наиболее распространенной в новеллистическом творчестве американского писателя, лауреата Нобелевской премии за 1978 год Исаака Башевиса Зингера.
Подобный текст представляет собой внутренний монолог рассказчика, который ориентирован только на самого себя. Это цепь эпизодов, соединенных ассоциативным восприятием автора. В отличие от сказовой формы здесь речь героя не воспринимается как устная,
стилистически менее ярко окрашена и абсолютно отсутствует установка на театральность при подаче событий. Новеллы с персонифицированным повествованием от первого лица можно условно разделить на две группы в зависимости от объекта повествования:
А. Произведения, где рассказчик говорит о себе, вспоминает неординарные события из прошлого, осмысляет настоящее, пытается заглянуть в будущее.
Б. Новеллы, в которых рассказчик рассказывает о других людях, которые привлекли к себе его внимание. Но при этом повествование строится в форме монолога и герой не получает права самому рассказать свою историю.
О психологическом воздействии повествования от первого лица А. А. Корниенко замечал следующее: «В силу своих семантических и функциональных особенностей местоимение “Я” выражает тесную связь между говорящим и его речью ... По этой причине “Я” воспринимается как автобиографический знак.» [11. С. 38]. Мы не можем назвать новеллы И. Б. Зингера автобиографическими, потому что под автобиографией традиционно понимается «произведение, одним из действующих лиц которого является автор-персонаж. Свое вхождение в произведение он делает явным для читателя - называет свое имя» [13. С. 3]. Автобиография, согласно М. М. Бахтину, - это «форма, где я могу объективировать себя самого и свою жизнь художественно» [6. С. 70]. В творчестве Зингера есть примеры этого жанра: художественно оформленные воспоминания о детстве «В суде у моего отца» и автобиографические мемуары «Любовь и изгнание». Но и в его новеллах присутствуют элементы автобиографии, черты автобиографизма присущи рассказчику. Автобиографизмом в литературоведении называют «стилистически маркированный литературный прием, представляющий собой эхо жанра автобиографии; он появляется в текстах, которые сами по себе не являются автобиографией, не писались и не воспринимались как автобиографии» [12. С. 5]. «Произведение с автобиографической основой строится на скрытой автобиографичности. Создавая образ героя, автор наделяет его личность, характер, биографию собственными чертами, фактами своей биографии, но, сколь бы существенной ни была близость, они разные люди. Яркий показатель различия - вымышленность имени персонажа» [13. С. 21]. Автобиографичность используется для сближения художественного мира произведения и реальности. М. М. Бахтин в работе «Автор и герой» выделяет два типа биографического ценностного сознания: авантюрногероический и социально-бытовой. Для первого типа характерны многообразие внешней и внутренней жизни, любовные коллизии; «происходит преодоление природного бытия ради бытия культурного, ценностного». Во втором типе преобладают ценности социальные и семейные, «события своим значением не выходят за рамки ценностного контекста личной жизни» [6. С. 175]. Рассказывая о своей частной жизни, рассказчик в новеллах Зингера ощущает себя частью еврейского народа, несет в себе боль и трагедию катастрофы. А потому бытовое время в произведениях писателя сосуществует с историческим и мифологическим.
В новеллах Зингера рассказчик обозначен местоимением «Я», а другие герои обращаются к нему как к представителю определенной профессии: «А, вот и наш писатель!» («Один день на Кони-Айленд») или с помощью личных местоимений: «Наверно, вы уже об этом забыли.» («Контрабандист»). Он сам избегает называть себя, как будто читатель прекрасно знает, как его зовут, или имя не представляет никакого интереса, а потому можно просто упомянуть факт знакомства: «Я назвал свое имя», «Мы познакомились», «Я узнал, что его зовут..». Но, несмотря на безымянность героя-рассказчика, читатели воспринимают его как художественное воплощение Зингера:
1. Он также является писателем, творящим на идиш, сотрудником множества печатных изданий.
2. Когда он вспоминает о каких-то событиях, читатель или уверен, что эти события были в жизни Зингера по его автобиографиям (дружба в детстве с девочкой Шошей,
уход в юности из родительского дома ради занятия светской литературой, эмиграция в США до оккупации Польши) или вполне может представить, что они могли быть в действительности (поездка с лекциями о своем творчестве в какой-нибудь город Америки или Израиля, встреча с человеком, которого знал еще в Варшаве, любовные приключения и раскаяние в собственной греховности).
3. Из новеллы в новеллу образ рассказчика становится все объемнее: некоторые черты повторяются и делают героя узнаваемым (вегетарианство, его стыдливость, склонность к рефлексии и к философствованию), другие проявляются в конкретной новелле, благодаря чему возрастает читательский интерес к тексту, так как рассказчик при всей своей открытости остается неразгаданной загадкой.
Новеллы Зингера с автобиографической основой, в основном, охватывают три периода жизни героя-рассказчика: его варшавское детство, первые годы в Америке и то время, когда рассказчик стал известным писателем и критиком.
Новелл о детских годах в творчестве Зингера немного. Возможно, это объясняется тем, что о жизни сына раввина писатель много рассказывал в автобиографических произведениях. В новеллах о детстве писателю важно создать образ подростка, который вырос в традиционной еврейской семье. Поэтому рассказчик, прежде всего, обращает внимание на собственную внешность, хотя заниматься саморепрезентацией ему непросто. На эту особенность героя с автобиографическими чертами указывал еще М. М. Бахтин в работе «Автор и герой»: «Трудно дать облик собственной наружности в автобиографическом герое, где она, приведенная в разностороннее фабульное движение, должна покрывать всего человека.. .Неполнота чисто живописного портрета здесь восполняется целым рядом моментов, непосредственно примыкающих к наружности: манеры, походка, тембр голоса, меняющееся выражение наружности, рост человека» [6. С. 60-61]. Герой в новелле «Тайны каббалы» отмечает в своей внешности следующие черты: «У меня была тонкая шея, синие глаза, красные как огонь волосы и белая кожа. Пейсы, вечно растрепанные, как от ветра» [2. С. 294]. По фотографиям и из автобиографических воспоминаний известно, что Зингер сам обладал очень светлой кожей, характерной для людей с рыжими волосами. Но здесь это не столько описание внешности писателя, сколько подтверждение причастности к еврейскому народу: внешность рассказчика можно назвать библейской. Яркий цвет волос выделяет его из общей людской массы, привлекает к себе внимание, а прическа роднит с жителями еврейской улицы, причисляет к хасидам настоящих дней и минувших.
Жизнь ребенка не может протекать обособленно от мира взрослых и своих сверстников. В новеллах создан образ отца, который весь день молится и размышляет над текстами священных книг, с неохотой отвлекаясь от своих занятий, чтобы разбирать тяжбы обратившихся к нему людей. Мать рассказчика, провинциалка, из-за работы мужа поселившаяся в большом городе, сохранила и в Варшаве патриархальные представления о воспитании детей: их нельзя баловать, но нужно заботиться и всячески уберегать от соблазнов. Из-за аскетичной жизни семьи и специфической внешности (бледная кожа, как у девочки, и ярко-рыжие волосы) у рассказчика плохо складывались отношения со сверстниками. Застенчивый от природы, он не мог играть с другими мальчишками из хедера, потому что родители не разрешали ему носить в школу посторонние вещи, отвлекающие от учебы. Кроме того, «они вовсю потешались . над моей провинциальной одеждой. И даже передразнивали меня, как я произношу некоторые слова на идиш» [2. С. 50]. Насмешки со стороны сверстников побуждают мальчика мечтать о будущем, когда он станет самостоятельным, взрослым человеком. Внук и сын раввина, он меньше всего думает о том, что ему предстоит продолжить семейную династию. Его притягивают священные книги, но черпает он из них не святость, а материал для фантазий: «На Ханукку мы проходили с учителем про Иосифа и его братьев. Я пересказывал эту историю так,
точно сам был в ней действующим лицом. Сны Иосифа стали моими собственными снами. Это мне завидовали братья, и меня они продали исмаилитам, которые затем перепродали меня в Египет» [1. С. 50]. Мальчик мечтает изучить каббалу, но при этом его влекут науки и художественная литература. Любовь к чтению и притчам, которые рассказывали ему родители, становились частью его грез: «То я воображал себя императором, а вот я уже нищий. Старуха-цыганка схватила меня и заперла в погребе. Сны мешались с фантазиями и сказками, которые я слышал от мамы или сам читал в книжках» [1. С. 48]. Реальные истории, рассказанные гостями, которых было всегда много в доме раввина, побуждали мальчика рано задумываться над окружающим его миром и внеземными пределами: «По вечерам я выходил на балкон, смотрел в звездное небо и пытался понять, что было там до сотворения мира или куда долетит птица, если будет лететь и лететь в одну сторону» [2. С. 294]. Любовь к светским наукам и литературе заставила рассказчика уйти из родительского дома. Он стал сотрудником газет на идиш и преподавал языки в Варшаве и в еврейских местечках (об этом новеллы «Возмужание», «Тоскующая телка», «Учитель в местечке» и др.). Когда герой переехал жить в Америку, первое время в новой стране ему пришлось трудно. В новелле «Один день на Кони-Айленд» перед нами предстает рассказчик, которому уже исполнилось тридцать лет, а у него нет постоянного заработка, деньги почти на исходе, и над ним висит опасность высылки из Америки, потому что он не гражданин этой страны, а гостевая виза просрочена. Героя пугало возвращение в Варшаву, так как «в газетах писали, что со дня на день Гитлер вторгнется в Польшу» [2. С. 153]. Необходимость экономить на еде приводит к тому, что рассказчик постоянно испытывает чувство голода. Он тогда еще не был вегетарианцем и мечтал о кусках мяса и курином бульоне. Рассказчик, критически осматривая свое отражение в зеркале, описывает свою внешность так: «Н-да, не красавец - водянисто-голубые глаза, воспаленные веки, впалые щеки и выпирающий кадык. От моих рыжих волос уже почти ничего не осталось. Хотя я, можно сказать, жил на пляже, кожа оставалась болезненнобледной. У меня были тонкий бескровный нос, острый подбородок и плоская грудь» [2. С. 154]. Хотя рассказчик иронически сравнивает себя с демоном из собственных рассказов, он пользуется успехом у женщин. Эстер даже готова стать его женой, и для него это был бы хороший способ избежать депортации: муж гражданки Америки имеет право на гражданство. Но совесть не позволяет ему согласиться на ее предложение, так как он ее не любит. Разрыв с любовницей совпал со звонком от редактора, который согласился напечатать подборку его рассказов, а значит, будут деньги, и появится шанс получить вид на жительство.
Большая часть новелл Зингера с героем-рассказчиком повествует о времени, когда он стал уже известным писателем. Его время расписано по минутам: лекции в еврейских общинах и университетах различных городов, презентации своих книг, сотрудничество с множеством периодических изданий. Но столь бурная общественная жизнь не приносит рассказчику никакого довольствия: «Я чувствовал, что жизнь, которую я веду, фактически была медленным самоубийством. Дошло до того, что я не решался покупать себе больше пяти бритвенных лезвий за раз. Купить десять - было все равно что бросить вызов судьбе - уже завтра у меня мог быть инфаркт или нервный срыв» [2. С. 196]. Интроверту по природе, ему приходится ради денег соглашаться на публичные выступления, которые не всегда проходят гладко: «Моя лекция называлась: «Есть ли будущее у литературы абсурда?» С самого начала чувствовалось, что мои слушатели со мной не согласны. Враждебную тишину нарушали возмущенные перешептывания и покашливания. Одна дама даже в какой-то момент попыталась перебить меня репликой с места» [2. С. 203]. Вообще, складывается впечатление, что герой всегда «чужой на этом празднике жизни» [2. С. 204]. Ощущает он враждебность не только со стороны коллег-преподавателей и других писателей, но даже со стороны случайных попутчиков,
как, например, в новелле «Лекция»: «Я вижу, что люди используют превратности путешествия как повод для знакомства. Однако, ко мне почему-то никто не обращается. Я сижу один, жертва собственной застенчивости и отчужденности от мира. Беру книгу и тем самым возбуждаю еще большую неприязнь к себе со стороны других пассажиров, потому что читать книгу в такой момент - это, конечно, вызов. Я сам исключаю себя из общества.» [2. С. 25]. Но не только неприязнь вызывает в людях рассказчик. Есть достаточно большая группа людей, которые считают себя почитателями его таланта, иногда придавая его текстам даже некоторое сакральное значение, называют писателя великим знатоком человеческих душ (например, новеллы «Поклонница», «Контрабандист», «Лекция»). Важную часть его жизни занимают женщины: «За долгие годы холостяцкой жизни у меня образовался целый гарем тех, с кем у меня «что-то было», и тех, с кем «могло быть». Я вел себя по-свински, но эти женщины продолжали меня любить. Может быть, потому, что я тоже был предан им, по крайней мере, в глубине души» [2. С. 195-196]. Любовь в новеллах Зингера вообще носит трагический характер, не являются исключением произведения с героем-рассказчиком. Миловидная девушка из еврейского местечка, которой рассказчик поведал о жизни евреев в больших городах, стала мечтать о свободе, сошлась с мужчиной, родила незаконного ребенка, перешла в христианство, а потом разыскала его в Америке с просьбой помочь ей вновь стать дочерью еврейского народа (новелла «Три встречи»). Жена владельца типографии по настоянию мужа пригласила к себе рассказчика и предложила ему стать ее любовником, потому что после смерти единственного сына, они с мужем больше не испытывают друг к другу влечения (новелла «Приключение»). Когда же герой, наконец, нашел свою прежнюю любовь в Тель-Авиве, и чувства вспыхнули вновь, вернулся свирепый любовник, и рассказчик вместо нежных объятий оказался голым на крыше, где дрожал от холода и от страха быть найденным (новелла «Братец жук»). Но особенность новелл Зингера заключается в том, что его новеллы не могут строиться только на захватывающей интриге. Его герой-рассказчик - это философ. Он не может жить без саморефлек-сии и размышлений над законами бытия. Даже в новелле «Братец жук» оказавшийся в анекдотическом положении рассказчик приходит к удивительному для себя выводу о родстве с насекомыми, потому что «никто из нас не знал. когда должен умереть» [3. С. 41]. А само пребывание на крыше герой рассматривает как Б-жью кару: «Меня переполнял почти религиозный экстаз. Я испрашивал Божьего прощения. Ведь вместо того, чтобы вернуться в обетованную Им землю и посвятить себя изучению Торы и исполнению заповедей, я устремился за погрязшей в суете искусства блудницей» [3. С. 42]. Подобное превращение приключенческой новеллы в философскую мы можем проследить и на других текстах: пропажа чемодана оборачивается размышлениями героя о своем жизненном пути и моральном поведении («Чемодан»), поездка в Лиссабон становится возвращением к национальным корням («Суббота в Лиссабоне»). При всем обилии второстепенных персонажей и постоянном пространственном перемещении героя-рассказчика, пространство в автобиографических новеллах Зингера -это место для наслаждения бытием и саморефлексии, а потому оно обретает особую форму, функционально бесполезную, но образцовую в философском отношении. Для этих новелл важны не поступки героя, а его мысли, порочные и добродетельные, чаще всего так и не воплотившиеся в нечто конкретное. Размышления героя в форме непрямой речи изобилуют вопросами. Эти вопросы охватывают большой круг проблем, волнующих евреев и все человечество в целом.
Среди новелл Зингера с персонифицированным повествованием есть и такие произведения, в которых действие как таковое отсутствует. Например, в новелле «Сын» рассказчик ждет прибытия парохода, на котором должен приплыть из Израиля его сын. Отец не видел его двадцать лет, потому что когда мальчику было пять лет, его мать, убежденная
коммунистка, вывезла ребенка в Советский Союз. Там ее продержали в тюрьме, а потом депортировали в Турцию, откуда ей удалось добраться до Палестины. Ожидая корабль, рассказчик рассматривает пеструю толпу встречающих, а потом, когда корабль прибыл, вглядывается в спускающихся по траппу людей, стараясь «узнать» своего сына. Сначала герой очень боялся этой встречи, но когда отец и сын увидели друг друга, они ощутили «то чувство общности, которое не нуждается ни в каких словах» [4. С. 182]. Необходимо заметить, что отсутствие захватывающей интриги ничуть не уменьшает читательского интереса к произведениям Зингера, потому что «именно сосредоточенность писателя на собственных экзистенциальных проблемах придает их художественным проекциям захватывающую жизненность» [9. С. 15].
Таким образом, творчество Зингера отличается необычайно высокой степенью автобиографичности, т. е. всеобъемлющим проникновением мотивов биографии писателя в его литературные произведения. «Биографические сведения даются в форме исповеди, объективного делового отчета, лирического размышления» [6. С. 170]. Автобиографизм также является конструктивным приемом его новелл: «автобиографические реалии нужно понимать как «строительный материал» для создания художественной действительности произведения» [13. С. 23]. Скрупулезное создание образа рассказчика из новеллы в новеллу, согласно определению А. О. Большева, можно назвать саморепрезентацией, потому что герой воспринимается читателем как цельная, завершенная личность, но при этом создается впечатление, что всю многогранность рассказчика читателю только предстоит постигнуть. Как справедливо заметил исследователь, «этот прием не сводим к са-моидеализации, именно недостатки и слабости придают рассказчику индивидуальность и достоверность» [7. С. 3]. Безусловно, в персонифицированном повествовании с элементами автобиографии рассказчика никак нельзя отождествлять с реальным автором Зингером. Сознательно или помимо воли автора «происходит переработка авторской мысли для соответствия с целым героя» [6. С. 36-37]. Более того, «сознание автора объ-емлет сознание героя и его мир, но он видит и знает нечто такое, что герою принципиально недоступно. Герой живет познавательно и этически и должен быть не завершен» [6. С. 39]. Неприменим при осмыслении «Я»-рассказчика и термин «образ автора». «Образ автора» - это формально-содержательная категория, которая не сводима к образу главного героя. Герой-рассказчик это ядро новеллы, которое соединяет в себе и идейные и художественные особенности. В новеллах Зингера создан образ самобытной личности, психологически достоверной и узнаваемой даже при отсутствии имени. Этот герой при всей своей неидеальности интересен читателю, потому что «только индивидуальное может быть истинным и справедливым» [10. С. 237].
Список литературы
1. Зингер, И. Б. Гаснущие огни [Текст] / И. Б. Зингер / пер. с англ. Н. Рубинштейн. -М. : Библиотека-Алия, 1990. - 198 с.
2. Зингер, И. Б. Каббалист с Восточного Бродвея. Рассказы [Тест] / И. Б. Зингер / пер. с англ. Д. Ю. Веденяпина. - М. : Текст, 2004. - 300 с.
3. Зингер, И. Б. Сборник рассказов [Текст] / И. Б. Зингер / пер. с англ. И. Губермана
- Израиль : Библиотека-Алия, 1990. - 256 с.
4. Зингер, И. Б. Сын из Америки [Текст] / И. Б. Зингер / пер. с англ. А. Величанского.
- М. : РИК «Культура», 1993. - 187 с.
5. Зингер, И. Б. Шош : роман, рассказы [Текст] / И. Б. Зингер / роман : пер. с англ. Н. Брумберг, рассказы : пер. с идиш Л. Беринского. - М. : РИК «Культура», 1991. - 336 с.
6. Бахтин, М. М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук [Текст] / М. М. Бахтин. - СПб. : Азбука-классика, 2000. - 336 с.
7. Большев, А. О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века [Текст] / А. О. Большев. - СПб. : Изд.-во Санкт-Петерб. ун-та, 2002.
- 171 с.
8. Доценко, С.Н. Проблемы поэтики A. M. Ремизова : автобиографизм как конструктивный принцип творчества [Текст] / С. Н. Доценко. - Tallinn : Trsni Kirjastus, 2000. - 161 с.
9. Жолковский, А. К. Михаил Зощенко: Поэтика недоверия [Текст] / А. К. Жолковский.
- М. : Школа “Языки русской культуры”. 1999. - 392 с.
10. Зверев, А. М. Pentimento: Зингер и история. Послесловие [Текст] / А. М. Зверев // Зингер, И. Б. В суде моего отца. Люблинский штукарь. - СПб. : Лимбус Пресс, 1997.
- 496 с.
11. Корниенко, А. А. Современная французская новелла в поисках новых форм [Текст] / А. А. Корниенко. - Пятигорск : ПГЛУ, 2000. - 270 с.
12. Медарич, М. Автобиография / автобиографизм [Текст] / М. Медарич // Автоинтерпретация : сб. статей - СПб., 1998. - С. 5- 11.
13. Черноивасенко, Е. М. Автор и герой. Проблема автобиографичности в прозаическом произведении [Текст] : автореф. дис. ... канд. филол. наук : 10.01.10 / Е. М. Черноивасенко. - Киев, 1983. - 24 с.
