CC BY
67РАССАМОПОНЯЧИВАНИЕ НЕПОНЯТНОГО. РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ Г.И. ЧЕРНАВИНА
«НЕПОНЯТНОСТЬ САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩЕГОСЯ»
MAKING THE UNCLEAR NOT SELF-EVIDENT. A REVIEW OF THE ODDITY OF THE OBVIOUS
BY GEORGY CHERNAVIN
Аннотация
Текст представляет собой рецензию на книгу Г.И. Чернавина «Непонятность само собой разумеющегося». Подчеркиваются сильные и слабые стороны книги, анализируется соотношение очевидности и странности.
Abstract
The text is a review of the book The Oddity of the Obvious by G.I. Chernavin. The strengths and weaknesses of the book are emphasized, and the correlation between self-evident and oddity is analyzed.
Автор
Евгений Владимирович Логинов — к. филос. н., младший научный сотрудник, философский факультет МГУ имени М. В. Ломоносова, loginovlosmar@gmail.com.
Ключевые слова
Очевидность, странность, Чалмерс, Мур, В.В. Васильев.
Author
Evgeny V. Loginov — PhD in Philosophy, Junior Researcher, Faculty of Philosophy, Lomonosov Moscow State University.
Keywords
Self-evident , incomprehensibility, Chalmers, Moore, V.V. Vasiliev.
УДК 101.1
рассамопонячивание непонятного
рецензия Евгения Логинова на книгу Георгия Чернавина «Непонятность само собой разумеющегося»,
иллюстрация Олега Мирского и Санька Пенька
Книга Георгия Чернавина имеет ряд несомненных достоинств1. Во-первых, ее отличает великолепный стиль: обаятельный, остроумный и пластичный. Автор цепко держит в фокусе своего внимания основной предмет своего исследования, вынесенный в заголовок. В работе почти нет отступлений. Ее можно рекомендовать как человеку, только приступающему к изучению феноменологической философии, так и искушенному читателю, знакомому с деталями трансцендентального метода. Многочисленные смысловые повторы, учитывая сложность излагаемых рассуждений, только способствуют лучшему пониманию авторского замысла. Во-вторых, автор поражает своей уверенной эрудицией и глубоким проникновением в материал. В-третьих, книга имеет стройную структуру. Эта структура организована по троичному принципу.
В первых трех главах Чернавин раскрывает три основных понятия своего исследования. Это вовлеченность, застывшая самопонятность и непонимание. В этих главах он опирается на идеи трех феноменологов: Э. Гуссерля, О. финка и М. Ришира. Концепции этих философов излагаются с филигранной источниковедческой точностью, привлекаются как основные их опубликованные при жизни работы, так и рукописный материал.
Во вторых трех главах автор анализирует три случая остановки самопонятности. Это случай Анны Рау, взя-
1. Чернавин Г.И. Непонятность само собой разумеющегося. СПб., М.: Центр гуманитарных инициатив, Добросвет, 2018. Ссылки без указания источника в настоящей работе приводятся по этому изданию.
тый из трудов Вольфганга Бланкенбурга, случай Агнес, разбираемый на основе текстов Гарольда Гарфинкеля, и литературный опыт фернандо Пессоа.
В последних трех главах автор имеет дело с тремя наиболее опасными агентами самопонятности: здравым смыслом, действительностью и самостью. Тут он критикует идеи Вадима Васильева и Александра Секацко-го, развивает идеи Вадима Руднева.
Кроме указанных авторов, Чернавин опирается на тексты Людвига Витгенштейна, Д.Э. Мура и Дмитрия Пригова, а также на большой объем релевантных исследований. Особенно поражает глубина авторской проработки наследия Витгенштейна.
Основную цель книги можно определить так. В обыденной и даже научной жизни мы исходим из множества вещей, которые кажутся нам ясными. Ясно, кто я такой. Ясно, что я делаю и зачем. Ясен предмет моей деятельности, и ясно, как с этим предметом иметь дело. Простое отрицание этих ясностей приводит к скептицизму. Простое принятие их приводит к догматизму. Можно, однако, вести как бы двойную жизнь: действовать, как если бы эти ясности были бы действительно ясны до конца, но не признать их таковыми. А можно исследовать эту самую двойную жизнь, не погружаясь, однако, в нее с головой. Это последнее и составляет цель Чернавина.
В первых трех главах он показывает в самых общих чертах природу этих якобы ясностей и намечает пути, на которых их можно поставить под сомнение. Важно отметить, что Чернавин верит в существование действительных философских проблем (с. 8); он вовсе не
подменяет исследование квазиисторико-философской реконструкцией разных мнений по поводу философии; нет, он, вдохновленный этими мнениями, пытается разобраться с тем, насколько мы можем доверять тому, что кажется самоочевидным. В этом смысле книгу даже можно считать метафилософской, так как она посвящена структуре философского вопрошания. Согласно автору, наши обыденные состояния характеризуются «влипанием» в якобы ясности и очевидности. Действуя и размышляя, мы подразумеваем, что многие вещи ясны и понятны. И пока мы просто действуем, этого достаточно. Но в философии мы вполне можем поставить их под сомнение, не нарушая при этом нашу практику. Во вторых трех главах он показывает патологические случаи, реальные или вымышленные, в которых подразумевание было нарушено из-за
психологической болезни, обмана или ради художественного эффекта. В последних трех главах автор ставит своей целью доказать, что три самые очевидные для нас вещи — здравый смысл, действительность и самость — не нуждаются в специальном философском обосновании, напротив, дело философии — ставить их под сомнение. Самопонятность может сама о себе позаботиться. Главным объектом критики здесь выступает философия здравого смысла Вадима Васильева. Книга завершается двумя репликами: васильевским коротким ответом на критику и несколько аморфным размышлением Вадима Руднева об идеях Чернавина и некоторых связанных с ними сюжетах.
Далее я коснусь трех сюжетов, связанных с критическим анализом источников (текстов Чалмерса, Мура и Васильева), и одного фундаментального философского вопроса.
Начнем с наименее значимого для основной линии рассуждения Чернавина. Чалмерс появляется в книге как автор знаменитого выражения «темно внутри». Речь идет о мысленным эксперименте «философский зомби». Его суть можно выразить так: физикализм утверждает необходимую связь сознания и физического; мы можем помыслить мир, физически идентичный нашему, в котором нет сознания; значит, связь сознания и физического не является необходимой; значит, физикализм ложен. Наши физические двойники, лишенные сознания, называются «философскими зомби», у которых «темно внутри». Причем «сознание» тут понимается в феноменальном смысле, как способность ощутить, что значит быть тем-то и тем-то. Психологическими аспектами сознания, такими как, например, внимание или способность давать отчет о содержании ментальных состояний, зомби обладает [Чалмерс 2010, 127]. В противоположность этому в книге Чернавина «темно внутри» использовано иначе: «Почему оперирование клише называется мышлением? В готовом мышлении никого нет, там "темно внутри". Мне кажется, что я думаю и чувствую, но это пустышки, обертки мысли» (с. 5о). Зто неточное использование выражения Чалмерса, которое, хотя и является само по себе образным, все же обозначает строгое понятие. Употребление
Чернавина тут является неточным, потому что зомби, строго говоря, может осуществлять проблематизацию очевидного, может думать свои собственные мысли, может быть творческим индивидом. Чего он не может, так это ощутить, каково это быть тем, кто все это делает. Но разве эта способность необходима для того, чтобы не-влипать, как говорит автор, в очевидное, и пробле-матизировать само это понимание? Кажется, что эта способность вообще в этом не участвует. Зомби, думается, мог бы послужить проекту Чернавина иначе, чем примером бездумного автомата, выдающего готовые мысли. Чувство своего Я, по Чалмерсу, — это именно феноменальное состояние [Чалмерс 2010, 27]. А самость, вещь довольно близкую к подобному чувству, Чернавин считает частью здравого смысла и примером само собой разумеющегося, чью непонятность он желает вскрыть. То есть философский зомби — это, кажется, такий феноменолог, который действительно не смог бы понять, о чем говорят, когда говорят о самости, о том, кто мы такие и т.п. Хотя, если этот зомби был бы двойником настоящего феноменолога, он вполне убедительно мог бы рассуждать о таких предметах. Впрочем, Чалмерс выражение «темно внутри» не патентовал, и Георгий Игоревич волен употреблять его как угодно.
Теперь перейдем к Муру. В целом Чернавин виртуозно работает с текстами этого автора. Однако есть кое-что, с чем я не согласен.
Во-первых, я не понимаю способа, каким Чернавин критикует Мура. Он воспроизводит важное для Мура различие «понимать значение» и «знать, что это значит» (с. 170). И после этого заявляет, что заворожен этой мыслью. Более того, он даже объявляет ее описанием повседневности. Но мне не удалось понять, что конкретно с этой мыслью, по Чернавину, не так. Ее даже нельзя просто объявить частью здравого смысла, так как обычно люди о таких вещах не думают. Но Мур использует ее для того, чтобы здравый смысл обосновать. Все мы, считает он, убеждены, что планета Земля существовала до нашего рождения. И мы знаем, что это убеждение истинно. Но мы не обязаны знать анализ этого суждения. Чтобы с полным правом утверждать его, мы вовсе не обязаны знать геологию и космологию
во всех деталях, чтобы понимать, что такое «Земля». Не нужно знать современные философские и физические теории времени, чтобы понимать «до». И так далее. Считает ли Чернавин, что это различие ошибочно? Из текста этого неясно. А если оно верно, то почему его нельзя применять так, как это делает Мур? Единственное, что мне удалось найти, так это такое рассуждение: Мур принимает суждение «Земля существовала долгие годы в прошлом» как самопонятное и однозначное; значит, Мур считает понятным, что такое «существовать»; странно не учитывать возможность «держать в подвешенном состоянии вопрос "Что значит быть?"» (с. i6g). Видимо, это должно обосновывать неправоту Мура. Допустим, мы действительно не знаем ответа на вопрос, «что такое существовать?» и этот вопрос имеет смысл. Тогда Мур просто мог бы переформулировать свое убеждение, например, так: «Долгие годы в прошлом Земля вступала в физические взаимодействия». Разве остается тут указанная трудность? Нет. Конечно, можно сказать, что возникает новая: слово «взаимодействие» тоже непонятно. Но его тоже можно заменить, например, на «причинные отношения». Рано или поздно, если только лексикон не ограничен словами «Я не понимаю» и т.п., можно будет найти формулировку, которая была бы понятна обоим собеседникам. Во всяком случае, априори сложно показать, что это невозможно.
Зто приводит меня ко второму пункту рассуждений про Мура. Кажется, что Чернавин исходит из того, что Мур просто некритически понимает здравый смысл, считая, что все, что думают люди, истинно, что Мур буквально не понимал разницы между распространенным мнением и истиной. Зто не так [Moore et al. 1916, 4^4]. Мур действительно считает некоторые суждения самоочевидно истинными. Но они таковы не просто потому, что некто произвольно или с особым умыслом отнес их здравому смыслу. Они таковы, потому что их исследовали, сравнивали с суждениями, которые уже признаны истинными, а в случае противоречия задавались вопросом: а вдруг новичок перевесит всех старожилов разом [Moore 1960, 191]? Указанная процедура не обязательно ведет к полному анализу суждения;
скорее она касается оснований согласия с ним или отрицания его.
Зто понимание философии Мура, несогласие с которым я уже выразил, приводит, в-третьих, к суждению историко-философского толка: «боюсь, что Мур с самого начала был уверен в том, что "это его рука"» (с. 171). Зто значит, как я понимаю, Чернавин хочет сказать, что Мур с самого начала философской карьеры был защитником здравого смысла и никогда не давал себе труда его оспорить. Доказывается это ссылками на «публикации, с которых началась его философская карьера» (там же): «Опровержение идеализма» и «Природу и реальность объектов восприятия». Но философская карьера Мура начались не с них, а со статьи, в которой он отрицает существование времени [Moore 1897]! Его ранняя теория истины, будучи уже реалистической, странна и экстравагантна [Moore 1902]. В свой ранний период Мур придерживался версии абсолютного идеализма, полностью отказавшись от него лишь в начале XX века. Обе его диссертации были в разной мере идеалистическими и далекими от здравого смысла.
Завершая рассуждение про Мура, отмечу одну неточность, ставшую, разумеется, результатом простой ошибки: в списке литературы рецензируемой книги указана работа «Мур Дж.З. Лекции по античной философии, М.: Аграф, 1997» (с. ig5). Насколько я понимаю, имеются в ввиду лекции Мераба Мамардашвили.
Последний философ, о котором стоит сказать в связи с рецензируемой книгой, — это Вадим Васильев. В издании имеется его собственный отзыв, поэтому я ограничусь только двумя короткими замечаниями. Георгий Игоревич противопоставляет васильевскому оправданию здравого смысла такой вопрос: «с какой стати итоговый концептуальный образ мира не должен расходиться с его наивным изображением?» (с. 167). Ответ на этот вопрос, изнутри системы Васильева, прост: потому что это следует из приведенных аргументов [Васильев 20i4]: [Васильев 2017]. Здравый смысл — не посылка, это результат исследования. Допускаю, что в индивидуальном уме Вадима Валерьевича сначала созрела симпатия к здравому смыслу, а только потом он смог сформулировать аргументы к его пользу. Но
логику доказательства это никак не меняет. Во-вторых, здравый смысл Васильева на самом деле довольно далек от здравого смысла других философов. Так, он доказывает ложность физикализма и отстаивает априорный метод, тогда как многие философы в наши дни скорее склонны отрицать дуализм и полагаться лишь на эмпирические исследования и спекуляции по их поводу. Зто значит, что его выводы, даже если они ложные, не являются тривиальными. Например, на уровне моего здравого смысла кажется невероятным отрицание локальной супервентности, а между тем показать, в чем именно Васильев ошибается, я не могу.
Теперь перейдем к главному, к соотношению понятности и непонятности. Последнюю Теорий Игоревич считает более продуктивной для философии. Он видит непонятное как особую территорию философии, на которой она, в противоположность обыденному и частно-научному знанию, может действовать в полную силу. Мне думается, что «непонятное» нужно рассматривать по аналогии с «понятным». Когда мы понимаем нечто, мы можем сказать, что именно нам понятно (хотя это не означает способность дать тут полное обоснование и объяснение). Отрицание понятности тогда должно быть таким: мы всегда не понимаем что-то конкретное. То есть мы обычно понимаем, что именно мы не понимаем. Поэтому непонятное, как мне кажется, — это что-то очень конкретное. То же верно в и отношении непонятности того, что якобы само собой разумеется. При этом «непонятность» не стоит понимать как право на отрицание или постановку под сомнение чего угодно и как угодно. Значение самого сомнения, постановки под вопрос и т.п. требует точно такого же доказательства, как и утверждения и отрицания. Например, Юму было непонятно, почему закон причинности является самоочевидным. И это привело к созданию новой теории причинности. Хайдеггеру было непонятно, что такое бытие. И это привело к фундаментальной онтологии. В обоих случаях речь идет про очень точечные непонимания, каждое из которых было обосновано. Поэтому «непонятное» лучше рассматривать не вообще, а как постановку исследовательской задачи. Я отдаю себе отчет в том, что иногда
говорят, что нечто непонятно «вообще». Но тогда речь идет или о каком-то общем чувстве, а не дискурсивно представленной теории, или о не до конца понятной непонятности, то есть непонятности, которая нуждается в том, чтобы быть понятой как именно такая-то и такая-то непонятность. И вот когда она будет понята, исследовательская задача будет осознана со всей ясностью. Потому, думаю, возможность не-влипания в самопонятность и не-влипание в это не-влипание не противоречит здравому смыслу, а философия является продолжением обыденных и частно-научных практик, а не обособленным от них видом деятельности.
Зти мои три историко-философских и одно теоретическое несогласия со взглядами Георгия Чернавина никак не влияют на мою высокую оценку его книги. Ее чтение может доставить многим читателям удовольствие и принести пользу как их эрудиции, так и культуре философствования.
БИБЛИОГРАфИЯ
1. Moore 1897 — Moore G.E. In What Sense, If Any, Do Past and Future Time Exist // Mind. 1897. Volume VI Issue 2. P. a55-a4-0;
2. Moore igoa — Moore G.E. Truth and Falsity and Error I/ Baldwin J.M. (Ed.) Dictionary of philosophy and psychology; Vol. 2. New York: Macmillan. igoa. P. 716-718;
3. Moore et al. 1916 — Moore, G. E., et al. Symposium: Are the Materials of Sense Affections of the Mind? // Proceedings of the Aristotelian Society. Vol. 17. 1916. P. 4i8-458;
4. Moore ig55 — Moore G.E. Some Main Problems of Philosophy. Leicester: The Blackfriars Press, ig55;
5. Васильев aoi4 — Васильев В.В. Сознание и вещи: Очерк феноменалистической онтологии. М.: ЛИБРОКОМ, aoi4;
6. Васильев 3017 — Васильев В.В. В защиту классического компатибилизма: Зссе о свободе воли. М.: ЛЕНАНД, 2017;
7. Чалмерс aoi5 — Чалмерс Д. Сознающий ум. М.: уРСС, aoi5.
