CC BY
103
УДК 343.998 Виктимология 2(16) / 2018, с. 14-22
Вишневецкий К. В.
РАДИКАЛЬНАЯ ВИКТИМОЛОГИЯ: ПРЕДПОСЫЛКИ И ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ
В статье рассматривается радикальная виктимология, которая стала формироваться в 70-е годы ХХстолетия под влиянием такого заметного интеллектуального течения как критическая социальная теория. Проанализированы этапы формирования и развития радикальной виктимо-логии, ее представители.
Автором отмечено, что радикальная виктимология решительно переносила центр своих исследовательских интересов в пространство социальных детерминант виктимности, причин трансформации количественных и качественных параметров виктимности, характерных в современных условиях для различных социальных групп. Во многом благодаря именно радикальной виктимологии, в последние два десятилетия усиливается тенденция расширения виктимологических исследований на сферу социальных отношений.
Ключевые слова: виктимология, радикальная виктимология, радикальная криминология, потерпевший, жертва, виктимизация.
Радикальная виктимология формируется в 70-е годы ХХ столетия под влиянием такого заметного интеллектуального течения как критическая социальная теория. Первоначально ее мощное влияния испытала «старшая сестра» виктимо-логии — криминология. В это время идеи феноменологического анализа социально-правовых явлений, опыты постмодернистских интерпретаций в юридической науке, включая и криминологию, юридическая герменевтика активно вытесняют традиционный интеракционизм, бывший теоретическим фундаментом ранней криминологии. При этом доминирующим интеллектуальным течением, во многом породившим «новую волну» в криминологии и как следствие — в викти-мологии, как раз и становится социальная критическая теория, отцами-основателями которых был М. Фуко (Франция), Ю. Хабермас (Германия) [16, с.18].
Для социальной критической теории было характерно постоянное стремление
к новым видам полидисциплинарного анализа. Поэтому не случайно то, что ее приверженцы находятся в оппозиции к истэблишменту традиционных университетских дисциплин, а их исследования институционализируются, как правило, в виде центров и лабораторий, а не кафедр и факультетов [3, с.179—182]. Лейтмотивом подобного рода исследований является рассмотрение социокультурных феноменов, включая коммуникативные взаимодействия в правовой сфере (или в сфере, потенциально допускающей правовую форму регулирования), прежде всего в аспекте организующих их отношений господства и подчинения, связанных с ген-дерными, классовыми, расовыми и т.п. различиями. При этом коммуникативные формы и процессы рассматриваются как динамические силы, а не как вторичные образования, зависящие от институциональных форм или от политической, или экономической организации [8, с.125— 126]. Вместе с тем не существует устояв-
шейся единой «матрицы» «критических исследований» — это многообразные исследовательские практики, осуществляемые исходя из различных позиций, в локально обусловленных социокультурных контекстах и обстоятельствах академической деятельности [27, с.36-38].
Криминологическая наука откликнулась на возникновение социальной критической теории если не появлением так называемой радикальной криминологии (здесь присутствовали и другие социальные и теоретические детерминанты), то, во всяком случае, ее ускоренным теоретическим «взрослением». Сравнительно быстрый успех радикальной криминологии этого течения во многом был инициирован комплиментарностью левым идеям, которые были исключительно популярны в интеллектуальной среде Запада на рубеже 60-70-х годов.
Радикальная криминология представляла собой синтез криминологической концепции стигмы (согласно которой преступления совершают все члены общества, но к ответственности привлекаются только представители низших страт) и концепции аномии Э. Дюркгей-ма [22, с.190]. У ее истоков стояли Г. Блох, Д. Гейс, Д. Конгер, В. Миллер, Р. Куин-ни, Ф. Зак.
Термин «аномия» у Дюркгейма обозначал явление потери социальной значимости традиционной системы нравственных и правовых ценностей. Так, аномия европейского общества рубежа XIX — XX вв. по мысли французского ученого, была порождена переходным кризисным характером современной эпохи и представляла собой продукт неполноты перехода от механической к органической «солидарности». Проблема состояла в том, что объективная база последней — общественное разделение труда прогрессировало быстрее, чем находило свою моральную опору в коллективном сознании, а правовую основу — в системе действующих законоположений. Важнейшей задачей в области регулирования общественных отношений Дюркгейм считал поэтому создание новой системы нравственности, отвечающей современной сложности общественной структуры [21, с. 375—376; 14, с. 244 — 246]. Представители радикальной криминологии полагали, что масштабная задача преодоления аномии в современном обществе
должна быть дополнена установкой на полное искоренение преступности за счет кардинального преобразования социальной структуры капиталистического общества.
В 70—80-е гг. доминирующими становятся установки критической социальной теории. Именно в этот период происходит окончательное оформление и ин-ституционализация радикальной криминологии: учреждаются научные сборники и журналы, проводятся конференции и симпозиумы. Основное идейное и концептуальное ядро нового направления составили работы Я. Тейлора, Г. Швен-дингера, А. Платта, Г.Хаферкампа, Д. Даунса, П. Рока. Р. Кларк и Э. Шур образовали умеренное крыло радикальной криминологии [22, с.190].
Примерно с конца 70-х гг. парадигмы радикальной криминологии постепенно привлекают к себе внимание виктимоло-гов. Уже в 1983 году американский исследователь Д. Фридрикс допустил, что радикальная криминология и виктимо-логия имеют огромный потенциал взаимного воздействия. Он предложил поиск путей сочетания и эмпирической верификации некоторых общих теоретических суждений. Призывая изучать феномен потерпевшего с «радикальной» точки зрения, Фридрикс первым ввел термин «радикальной виктимологии» [6, с. 283 —294]. В 1986 г. А. Фиппс также констатировал общность существующих подходов в радикальной криминологии и виктимо-логии, отмечая их своеобразную «ком-плиментарность» и утверждая, что радикальная криминология может формироваться через эмпирическое изучение результатов исследования виктимизации различных социальных страт [15, с. 97— 117]. Представители обоих подходов избегают изолированной ориентации на жертву (или на взаимоотношение жертва—преступник), вместо этого пытаясь проанализировать роль потерпевшего в системе уголовного судопроизводства1.
1 Нам представляется, что с учетом существенных изменений в радикальной виктимологии на рубеже 80—90-х гг.( отказ от левых и левацких — «радикальных» в собственном смысле слова высказываний; усиление ориентации на критическую социальную теорию) было бы более точно говорить о «пострадикальной» виктимоло-гии. Однако мы считаем целесообразным следовать в данной работе устоявшейся терминологии.
Во второй половине 80-х и в 90-е гг. в радикальной криминологии и виктимо-логии постепенно начинают доминировать более умеренные в политическом плане работы, вполне укладывающиеся в рамки академической стилистики. Стоит отметить, что 90-е гг. отмечены возрастающим влиянием в социальной критической теории хабермасианских идей с акцентировкой социально-политической и социально-правовой проблематики, вопросов глобализации и кризиса проекта государства в традициях «Модерна» [См.: 27; 26; 10]. Собственно правовым вопросам была посвящена фундаментальная работа Ю. Хабермаса (1994 г.) «Фактичность и значимость: к дискурсивной теории права и правового государства» [19], в которой исследуются новые перспективы отношений личности и государства, их различные аспекты в условиях глобализации, включая и аспекты, входящие в сферу интересов криминологической науки. При этом основной акцент делается на поиске такой неолиберальной комму-нитаристской модели этих отношений, которая могла бы обеспечить новую систему гарантий устойчивой независимости и самодостаточности личности в условиях тектонических социальных сдвигов. Современное право здесь трактуется как механизм, который разгружает коммуникативную деятельность членов общества, решая задачу социальной интеграции, но оставляя при этом свободными пространства коммуникативной социализации.
В данный критический контекст органично вписываются работы представителей радикальной виктимологии2, выступающих с критикой традиционной виктимологии и утверждающих, что ее основные концепции, сформировавшиеся в доглобалистскую эпоху, имеют тенденцию затрагивать вопросы обеспечения интересов государства в большей степени, чем вопросы прав и интересов жертвы. Более того, что в современных условиях эти концепции содействовали консервативной программе контроля над преступностью и усилили власть государства в уголовном судопроизводстве.
2 В трактовке современных «радикальных виктимологов» явно прослеживаются мотивы теории естественного состояния, «вражды всех против всех» и общественного договора, восходящей в ново-европейской традиции к Т. Гоббсу.
Данная критика является в целом конструктивной, основанной прежде всего на акцентировке положительных результатов развития виктимологии и выявлении противоречий между этими результатами и растущими социальными ожиданиями. Чаще всего делается вывод о том, что по мере становления виктимо-логии как науки общая криминологическая литература в большинстве своем начала фокусироваться на концепции прав потерпевшего. Одновременно с этим общество стало охотнее признавать права «жертвы» и обращать больше внимания на освещавшиеся в прессе случаи плохого обращения представителей государственной власти с потерпевшим. Эффект этого движения усиливался возникновением на Западе общественных организаций с участием групп потерпевших, фокусирующихся на отдельных преступлениях (вождение автомобиля в нетрезвом виде, похищение детей, изнасилование и т.п.) и конкретных проблемах их жертв. Одним из предложенных решений с учетом положения потерпевшего была выплата компенсаций. Однако положительные стороны этой меры очень скоро потерялись на фоне того, как потерпевшие все чаще «с болью признавали, что получение денег от пассивных бюрократических органов не является панацеей от тех трудностей, которые им пришлось испытать» [7, с.252]. Одним из следствий их неудовлетворенности стала попытка наделить потерпевших более значительной ролью в процессе уголовного судопроизводства. Но эта новая фокусировка привела к еще большему усилению направленности уголовной политики, проводимой западными государствами, на личности преступника и на систему уголовного судопроизводства, а не на личности потерпевшего [13, с.209—225].
Представители радикальной викти-мологии, как нам кажется, склонны рассматривать жертву в качестве главного элемента уголовного судопроизводства, на что указывают неоднократные отсылки к историко-правовому материалу, свидетельствующему о том, что в системе обычного права потерпевшие, как правило, имеют право решающего голоса в принятии решения в отношении преступника. Здесь потерпевший и его родственники контролировали степень наказания и, следовательно, степень удов-
летворенности наказанием, назначенным преступнику. Однако под угрозой усиления родовой вражды возникает потребность в общественном вмешатель-стве3.
С организации судопроизводства на основе писаного законодательства, как определил один из идеологов ранней виктимологии Э.А. Хобел, начинается процесс ограничения роли потерпевшей стороны [9]. В своем стремлении укрепить центральную власть государство фактически принимает на себя в судебном процессе ролевые функции пострадавшего. Конечно, конкретные потерпевшие появлялись на суде, чтобы давать показания, либо различными способами предоставляли информацию в систему уголовного судопроизводства, но они не были больше обвинителями и прокурорами, которые вершили правосудие над преступником. Помимо того, что потерпевшие были лишены возможности играть основную роль в уголовном процессе, они также потеряли важное право на определение сущности правонарушения, и государство начало прибегать к закону для определения правонарушения независимо от ощущения потерпевшей стороной относительно нанесенного ущерба. С точки зрения традиционной виктимологии это ознаменовало собой начало пренебрежения мнением потерпевшего: «Пренебрежение мнением потерпевшего это не просто результат безразличия, это логическое следствие законодательства, которое определяет правонарушение как преступление против государства» [18].
Исторически возрастающее безразличие государства к потерпевшим отразилось в изменении роли, которая отводилась им в уголовном судопроизводстве. Одно из проявлений такого «безразличия» виктимологи видели в изменении роли потерпевшего, к которому стали относиться прежде всего не как к человеку, которому был нанесен определенный ущерб, а как к субъекту, представляющему собой эмоциональную поддержку обвинения. Таким образом, государство игнорирует фактически нанесенный ущерб
3 В трактовке современных «радикальных виктимологов» явно прослеживаются мотивы теории естественного состояния, «вражды всех против всех» и общественного договора, восходящей в ново-европейской традиции к Т. Гоббсу.
и вместо этого концентрируется на преступнике, определяя «цену» за нарушение закона. Подобный процесс, в котором задействован потерпевший, не приводит к возмещению ущерба и, по сути дела, отводит жертве второстепенную роль. Реальный ущерб, таким образом, подчиняется теоретическим понятиям юридического ущерба, а определения «потерпевший», «жертва» становятся искусственными. Согласно утверждениям радикальных виктимологов, определение жертвы, используемое в традиционной виктимологии, полностью сконструировано, синтезировано в практике законодательства и судебного процесса.
Выдвинутая в 1983 г. Д. Блэком концепция преступления как «самопомощи» (self-help) базируется на критике лежащей в основе традиционной виктимологии дихотомии «жертва—преступник» [2, с. 34—45]. Его концепция предполагает, что по крайней мере некоторые преступники и жертвы могут рассматриваться как участники динамического и продолжающегося взаимодействия. В любой момент участники могут быть названы жертвой или преступником в зависимости от сцены взаимодействия. Например, при продолжающихся взаимоотношениях один из участников может прибегнуть к расплате («self-help», по Блэку) с другим за имевшую ранее место «виктимиза-цию». В этот конкретный момент бывшая жертва становится нынешним преступником, а бывший преступник — нынешней жертвой. Если взаимодействие продолжается, позиции могут вновь поменяться.
В данном контексте такой видный представитель радикальной криминологии 80-90-х гг., как Д. Катц, утверждал, что некоторые преступники признают и культивируют подобную идею «иррациональности» своего поведения [12]. Граждане среднего класса могут столкнуться с трудностями, пытаясь представить себе систему, в которой преступники и жертвы меняются местами в процессе действия, реакции, расплаты в неожиданно возникающих драмах, которые часто разыгрываются в социальных группах с повышенной виктимностью. Именно при таких обстоятельствах вмешательство системы уголовного судопроизводства необходимо для разграничения жертв и преступников. До подобного вмешательства
не существует жертв и преступников в обычных смыслах этих слов. «Типичные общественные и официальные концепции не могут зафиксировать все разнообразие подобного взаимодействия жертвы и преступника и предоставить мифически чистое и стереотипное представление о жертве» [12, с.27].
Д. Катц полагает, что внедрение подобных абстрактных представлений об отношении преступника и жертвы, препятствует реальным попыткам найти социальные корни преступления. В итоге и общественное сознание, и криминология имеют тенденцию объяснять преступление, ссылаясь преимущественно на вымышленные или реальные характеристики, относящиеся к преступнику. Таким образом, причины преступления и виктимизации личности воспринимаются как недостатки социализации личности или же как ее генетические свойства [23; 24; 25]. Фактор социальных предпосылок преступления либо игнорируется, либо становится второстепенным по сравнению с теми факторами, которые составляют «истинную сущность» преступника. В итоге подобный подход приводит к ги-пертрафированной акцентуализации уличных преступлений и отвлекает внимание от преступлений «белых воротничков». Последние обладают качествами, которые характерны для образа жертвы в представлениях среднего класса в большей степени, чем для образа уличного преступника. В итоге сами представители беловоротничковой преступности крайне редко воспринимают себя в качестве преступников, что, кстати, подтверждается и исследованиями российских криминологов.
Критикуя классическую дихотомию «жертва—преступник», представители новой волны виктимологии утверждают, что она неспособна охватить действительную сложность феномена преступления при том, что подобные версии доминируют в обществе и в средствах массовой информации. Анализируя причины воспроизводства такого подхода, они приходят к выводу, что его влияние связано с функциями поддержания существующего общественного порядка. В стереотипах массового сознания преступник воплощает собой зло, а жертва, наоборот, представляет образец нравственной чистоты. Поскольку в реальных ситуациях
не всегда можно провести настолько четкое разграничение, как в идеальном варианте, образы преступника и жертвы можно использовать как имиджевые средства для поддержания статуса легитимности общественного порядка. Эти средства становятся своего рода «социальным усилителем», который способствует разграничению и внедрению в массовое сознание моральной оценки различных социальных страт. Представители радикальной виктимологии указывают также на то, что конкретные формы общественного строя переплетены с конкретными имиджами участников-жертв и участников-преступников. Политико-правовая система, обеспечивающая устойчивость того или иного общественного строя, требует определенных ролей нарушителей закона и жертв. Если эти роли смешиваются или их определение вызывает вопрос, органы государственной власти должны вмешаться для переопределения ролей и более четкого установления их границ. Если не удается с достаточной степенью четкости разграничить роли, это может привести к проблемам в законодательстве и в конечном счете в самом политико-правовом строе. Отсюда делается тот вывод, что стереотипные образы преступника и жертвы помогают поддерживать установленные социальные границы и являются необходимыми для поддержания любого общественного строя.
Для радикальной виктимологии 80— 90-х гг. характерен интерес к проблемам использования символического имиджа жертвы для достижения различных интересов, выходящих за пределы проблем борьбы с преступностью. Так, согласно утверждениям Р. Элиаса, законодатели манипулировали проблемами жертвы преступления в личных, идеологических и политических целях [4; 5]. Систематический анализ практики применения законодательства в отношении потерпевших делает выводы этого криминолога весьма убедительными. Инициативы потерпевшего помогают в появлении и утверждении определений преступления и правосудия, что становится частью ораторских и законодательных кампаний и моделей применения закона. Различные общественные организации, фокусирующие свое внимание на уличных преступлениях, получают финансовую помощь и под-
держку со стороны правительства и других сторон, заинтересованных в «консервативной политике преступлений» [4, с.24].
Представители радикальной викти-мологии указывают на то, что проблема виктимизации и предупреждения преступлений — это серьезный бизнес с участием поставщиков средств защиты и самозащиты, а также средств массовой информации, активно формирующих у граждан фобию виктимизации. Причем правительство прямо или косвенно стимулирует потребительский интерес (подобно тому как это происходит с большинством форм предпринимательства в капиталистической системе). Бизнес разглядел в жертвах неосвоенный рынок для продажи товаров и услуг. Пострадав в неприятной ситуации, многие жертвы стремятся приобрести продукцию, которая защитит их от дальнейшего ущерба. Элементом образа жертвы, который больше всего помогает промышленности, работающей на предотвращение преступлений, является точка зрения, что преступления — это события иррациональные и зависящие от случая. В таком случае каждый может стать жертвой преступления, разворачивающегося по самому ужасному сценарию. Компании, выпускающие сигнализацию, при таком подходе могут продавать самую дорогую из возможных систем сигнализации. Аналогичным образом компании-производители и розничные торговцы получают значительную выгоду от продажи автомобильной сигнализации и противоугонных систем [1].
Большое внимание радикальные криминологи уделяют вопросам обращения личности в потенциальную жертву государства. Так, М. Затс [17], исследуя материалы уголовного судопроизводства, приходит к выводу, что в его процессе происходит систематическое «наклеивание ярлыков» в отношении семьи и друзей преступника. Это — «виновность по причине близости проистекает из реакции на людей, близких преступнику, как если бы они тоже разделяли ту же сущность зла, которая приписывается преступнику. Это может в наибольшей степени отразиться на семье. Основываясь на популярных мифах и неправильных представлениях, как общество, так и судебная система допускают, что криминальность может и даже наверняка про-
исходит из семьи. Таким образом, если кто-либо из родителей, либо брат или сестра (или даже близкий родственник) становится клиентом системы уголовного судопроизводства, все остальные члены семьи попадают под пристальное внимание. Хотя мы не имеем прямых доказательств, мы можем предположить, что это явление в большей степени применимо к мужчинам, чем к женщинам, и в большей степени к молодежи, чем к старшему поколению. Кроме того, мы предполагаем, что весь этот процесс восприимчив также к классовому положению» [17].
Таким образом, важной заслугой радикальной виктимологии является обращение к исследованию воздействия, вызванного данной формой систематической виктимизации. В нашей стране мы также можем наблюдать, что лица, близкие преступнику, и попавшие под пристальное наблюдение со стороны системы уголовного судопроизводства, могут столкнуться с потерей своего социального статуса, потерей возможности адаптации в социуме. Фактически мы можем предсказать, что все это вместе составляет важный и еще малоисследованный криминогенный опыт. Хотя криминологические разработки радикальной виктимологии не дают полного объяснения криминальности, ассоциируемой с родственниками и друзьями преступника, но они устанавливают обоснованные рамки данной проблемы. Такого рода косвенное объяснение виктимизации социальных статусов может учитываться во взаимосвязи между различными социальными стратами и уровнем преступности.
То внимание, которое уделялось вопросам защиты прав и интересов жертвы со стороны «радикальных» виктимологов, находило отклик и в среде представителей традиционной, «классической» и «либеральной», криминологии и виктимоло-гии: «Если многие виктимологи видят свои собственные приоритеты в области помощи жертвам, обращении с жертвой и предупреждения преступления, то это, конечно, не связано только с личной заинтересованностью. Скорее виктимоло-гия по своей социальной и криминально-политической позиции предрасположена именно к тому, чтобы основное внимание в своей деятельности уделить этой области, имея в виду значительные пробелы» [11, с.242]. Идея возмещения ущерба в
качестве своего рода компромисса между преступником и жертвой представлялась одним из перспективных направлений развития уголовного процесса, отвечающих требованиям справедливости. При этом возмещение ущерба жертве криминального насилия все в большей степени признавалось задачей общества и государства. Исследование вопроса об уровне возмещения ущерба как одной из целей наказания преступника связывается с вопросом о значении поведения жертвы для интерпретации уголовно-правового состава преступления и о значении действий потерпевшего в рамках уголовного процесса. Отношение преступника и потерпевшего, по утвердившейся на сегодняшний день точке зрения, исключительно важны и для понимания наказуемости деяния, и для контроля преступлений.
Радикальная виктимология решительно переносила центр своих исследовательских интересов в пространство социальных детерминант виктимности. В наибольшей степени ее интересовали проблемы причин трансформации количественных и качественных параметров виктимности, характерных в современ-
ных условиях для различных социальных групп. Весьма широко ставились и дискутировались вопросы ответственности общества и государства за виктими-зацию личности, а также вопросы идентификации государственно-правовых институтов как потенциальных или актуальных авторов виктимизации.
Как нам представляется, во многом именно благодаря радикальной викти-мологии в последние два десятилетия усиливается тенденция расширения вик-тимологических исследований на сферу социальных отношений более высокой степени общности. Объективной причиной этому стали по меньшей мере два фактора. Первый связан с внутренней логикой развития виктимологии, обуславливающей запрос на поиск наиболее фундаментальных объяснений механизма преступления, т.е. объяснений на социальном уровне. Второй является отражением общественных процессов, под влиянием которых наука формируется и трансформируется как социальный институт. Здесь, мы считаем, особенно большую роль сыграло направление радикальной криминологии и радикальной виктимологии.
ПРИМЕЧАНИЕ:
1. Bivens M. England, Wales Crime Rates Increase; Victims Get Partial Blame // San Bernardino Sun, March 28, 1991.
2. Black D. Crime as Social Control // American Sociological Review. 1983.
3. Cultural Studies: United States // John Hopkins Guide to Literary Theory and Criticism / Ed. by M. Groden and M. Kreiswirth. Baltimore: John Hopkins University Press, 1994.
4. Elias R. The Politics of Victimization. New York, 1996.
5. Elias R. Victims of the System: Crime Victims and Compensation in American Politics and Criminal Justice. New York, 1983; Elias R. The Politics of Victimization. New York, 1996.
6. Friedrichs D. Victimology: A Consideration of the Radical Critique // Crime & Delinquency. 1983. № 29. Р. 283-294.
7. Gels G. Crime Victims: Practices and Prospects // Victims of Crime. Edited by A. Lurigio, W. Skogan, and R. Davis. Newbury Park, 1990.
8. Green M. Cultural Studies // A Dictionary of Cultural and Critical Theory / Ed. by M. Payne.
9. Hoebel E. A. The Law of Primitive Man. Cambridge, 1954.
10. Horster D. Habermas zur Einführung. Hamburg, 1990.
11. Kaiser G. Kriminologie. Eine Einführung in die Grundlagen. Heidelberg, 1999.
12. Katz J. Seductions of Crime: The Moral and Sensual Attractions of Doing Evil. New York, 1988.
13. Murphy J. Getting Even: The Role of the Victim // Crime, Culpability, and Remedy Edited by E. F. Paul, F. Miller and J. Paul. Cambridge, 1999.
14. Maguire B., Radosh P. Introduction to Criminology. Belmont, 1999.
15. Phipps A. Radical Criminology and Criminal Victimization: Proposals for the Development of Theory and Intervention // Confronting Crime. Edited by R. Matthews and J. Young. Beverly Hills, 1986.
16. Sessar R. Über das Opfer. Eine viktimologische Zwischenbilanz. Berlin, 1985.
17. Zatz M. Chicano Youth Gangs and Crime: The Creation of a Moral Panic // Contemporary Crises. 1999. № 11. Р. 149-158.
18. Zehr H., Umbreit М. Victim Offender Reconciliation: An Incarceration Substitute // Federal Probation. 1982.
19. Habermas J. Faktizität und Geltung: Beitrag zur Diskurstheorie des Rechts und des dem. Rechtsstaates. Frankfurt/Main, 1994.
20. Вандышев В.В. Правовые и этические проблемы использования виктимологии в советском уголовном судопроизводстве. Л., 1977.
21. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991.
22. Иншаков С.М. Зарубежная криминология. М., 1997.
23. Руденский Е.В. Дефект социализации личности учащегося в образовательном процессе школы: генезис, феноменология, онтология. Теоретико-экспериментальное основание социально-педагогической виктимологии образования. Кемерово, 2003.
24. Руденский Е.В. Экспериментально-психологические основы социально-педагогической виктимологии. Новосибирск, 2000;
25. Рыбальская В.Я. Виктимологичеокие проблемы преступности несовершеннолетних. Автореф. дисс. ... докт. юрид. наук. Иркутск, 1984.
26. Фарман И.П. Социально-культурные проекты Ю. Хабермаса. М., 1999.
27. Фурс В. Н. Критическая социальная теория в западной мысли 70-90-х годов ХХ века: типологическая реконструкция. СПб., 2002.
28. Фурс В.Н. Контуры современной критической теории. Минск, 2002.
REFERENCES:
1. Bivens M. England, Wales Crime Rates Increase; Victims Get Partial Blame // San Bernardino Sun, March 28, 1991.
2. Vlack D. Crime as Social Control // American Sociological Review. 1983.
3. Cultural Studies: United States // John Hopkins Guide to Literary Theory and Criticism / Ed. by M. Groden and M. Kreiswirth. Baltimore: John Hopkins University Press, 1994.
4. Elias R. The Politics of Victimization. New York, 1996.
5. Elias R. Victims of the System: Crime Victims and Compensation in American Politics and Criminal Justice. New York, 1983; Elias R. The Politics of Victimization. New York, 1996.
6. Friedrichs D. Victimology: A Consideration of the Radical Critique // Crime & Delinquency. 1983. № 29. R. 283-294.
7. Gels G. Crime Victims: Practices and Prospects // Victims of Crime. Edited by A. Lurigio, W. Skogan, and R. Davis. Newbury Park, 1990.
8. Green M. Cultural Studies // A Dictionary of Cultural and Critical Theory / Ed. by M. Payne.
9. Hoebel E. A. The Law of Primitive Man. Cambridge, 1954.
10. Horster D. Habermas zur Einführung. Hamburg, 1990.
11. Kaiser G. Kriminologie. Eine Einführung in die Grundlagen. Heidelberg, 1999.
12. Katz J. Seductions of Crime: The Moral and Sensual Attractions of Doing Evil. New York, 1988.
13. Murphy J. Getting Even: The Role of the Victim // Crime, Culpability, and Remedy Edited by E. F. Paul, F. Miller and J. Paul. Cambridge, 1999.
14. Maguire B., Radosh P. Introduction to Criminology. Belmont, 1999.
15. Phipps A. Radical Criminology and Criminal Victimization: Proposals for the Development of Theory and Intervention // Confronting Crime. Edited by R. Matthews and J. Young. Beverly Hills, 1986.
16. Sessar R. Über das Opfer. Eine viktimologische Zwischenbilanz. Berlin, 1985.
17. Zatz M. Chicano Youth Gangs and Crime: The Creation of a Moral Panic // Contemporary Crises. 1999. № 11. R. 149-158.
18. Zehr H., Umbreit M. Victim Offender Reconciliation: An Incarceration Substitute // Federal Probation. 1982.
19. Habermas J. Faktizität und Geltung: Beitrag zur Diskurstheorie des Rechts und des dem. Rechtsstaates. Frankfurt/Main, 1994.
20. Vandyshev V.V. Pravovye i eticheskie problemy ispol'zovaniya viktimologii v sovetskom ugolovnom sudoproizvodstve. L., 1977.
21. Dyurkgeym E. O razdelenii obshchestvennogo truda. Metod sotsiologii. M., 1991.
22. Inshakov S.M. Zarubezhnaya kriminologiya. M., 1997.
23. Rudenskiy E.V. Defekt sotsializatsii lichnosti uchashchegosya v obrazovatel'nom protsesse shkoly: genezis, fenomenologiya, ontologiya. Teoretiko-eksperimental'noe osnovanie sotsial'no-pedagogicheskoy viktimologii obrazovaniya. Kemerovo, 2003.
24. Rudenskiy E.V. Eksperimental'no-psikhologicheskie osnovy sotsial'no-pedagogicheskoy viktimologii. Novosibirsk, 2000;
25. Rybal'skaya V.Ya. Viktimologicheokie problemy prestupnosti nesovershennoletnikh. Avtoref. diss. ... dokt. yurid. nauk. Irkutsk, 1984.
26. Farman I.P. Sotsial'no-kul'turnye proekty Yu. Khabermasa. M., 1999.
27. Furs V. N. Kriticheskaya sotsial'naya teoriya v zapadnoy mysli 70-90-kh godov KhKh veka: tipologicheskaya rekonstruktsiya. SPb., 2002.
28. Furs V.N. Kontury sovremennoy kriticheskoy teorii. Minsk, 2002.
> >
ВИШНЕВЕЦКИИ Кирилл Валерьевич, доктор юридических наук, профессор, начальник кафедры уголовного права, Краснодарский университет МВД России, г. Краснодар
E-mail: kvishnevecky@mail.ru
Vishnevetskii K. V.
RADICAL VICTIMOLOGY: BACKGROUND AND DEVELOPMENT PROSPECTS
The article deals with radical victimology, which began to form in the 70s of the 20th century under the influence of such a noticeable intellectual trend as a critical social theory. The stages of formation and development of radical victimy-mology, its representatives are analyzed.
The author notes that radical victimology has resolutely transferred the center of its research interests to the space of social determinants of victimization, the reasons for the transformation of the quantitative and qualitative parameters of victimization, characteristic in modern conditions for different social groups. In many respects thanks to radical victimology, in the last two decades the tendency of the expansion of victimological research into the sphere of social relations has been increasing.
Keywords: victimology, radical victimology, radical criminology, victim, victimization.
VISHNEVETSKII Kirill Valerievich, doctor of law, professor, chief of department of criminal law of the Ministry of Internal Affairs Krasnodar university of Russia, Krasnodar
E-mail: kvishnevecky@mail.ru
Дата поступления: 15.04.2018 г.
