CC BY
99
Морально-психологическая, профессиональная подготовка и надежность
Morally-psychological and professional training and reliability
Обзорная статья
УДК 159.99 © К. В. Злоказов, А. Г. Караяни, Н. С. Прокурова, 2022
doi: 10. 24412/1999-6241-2022-390-246-256
5.3.9 Юридическая психология и психология безопасности
Радикализация представлений молодежи о роли религии в обществе методами когнитивной войны
Кирилл Витальевич Злоказов \ кандидат психологических наук, доцент, начальник научно-исследовательского отдела; zkirvit@yandex.ru; https://orcid.org/0000-0002-0664-8444
Александр Григорьевич Караяни \ доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент РАО, Заслуженный деятель науки Российской Федерации; karayani@mail.ru; https://orcid.org/0000-0001-9586-9718 Наталья Сергеевна Прокурова 2, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка; vprokurov@mail.ru
1 Санкт-Петербургский университет МВД России, 198206, Санкт-Петербург, ул. Летчика Пилютова, 1, Россия
2 Волгоградская академия МВД России, 400089, Волгоград, ул. Историческая, 130, Россия
Реферат
Введение. Анализ зарубежных публикаций показывает, что в последнее время в области информационно-психологического воздействия на различные категории населения особое внимание уделяется методам когнитивной войны. Когнитивная война нацелена на изменение мировоззрения населения страны в целях захвата государственной власти. Для активного противостояния системам государственного управления и правоохранительным органам субъекты когнитивной войны используют религиозные представления молодежи. При высокой общественной значимости проблемы она не подвергается систематическому изучению. Целью исследования выступил анализ изменений представлений молодежи Киргизии и Узбекистана о роли религии в обществе методами когнитивной войны. Материалы и методы. Использовались анализ психологической литературы, интернет-ресурсов, в которых раскрываются теоретические основания радикализации молодежи, теория и технологии когнитивной войны. Применялись две анкеты, выявляющие представление о роли религии в обществе и оценивающие взаимодействие с социальным окружением. Выборка включала 269 респондентов (киргизская часть — 134 человека (средний возраст=21,8 года, SD=4,61 года); узбекская часть — 135 человек (средний возраст=20,4 года, SD=2,36 года)). Выборки эквивалентны по полу, возрасту и образованию. Результаты и обсуждение. Методы когнитивной войны ведут к радикализации киргизской и узбекской молодежи, что выражается в росте клерикалистских и сакральных убеждений, религиозной ксенофобии. Радикализированная молодежь отличается меньшей контактностью и устойчивостью социальных связей, а их окружение однородно по своим ценностям и убеждениям. Выводы. Методы когнитивной войны оказывают существенное влияние на уровень религиозной радикализации киргизской и узбекской молодежи, придавая ее взглядам и убеждениям антигосударственную направленность. Особо уязвимой для деструктивного влияния является молодежь, для которой национальная идентичность тесно связана с религиозной.
Ключевые слова: когнитивная война; религиозные представления; радикализация; клерикализация; сакрализация;
ксенофобия
Для цитирования: Злоказов К. В., Караяни А. Г., Прокурова Н. С. Радикализация представлений молодежи о роли религии в обществе методами когнитивной войны // Психопедагогика в правоохранительных органах. 2022. Т. 27, № 3(90). С. 246-256. https://doi.org/10. 24412/1999-6241-2022-390-246-256
Review Article
UDC 159.99 © K. V. Zlokazov, А. G. Karayani, N. S. Prokurova, 2022
doi: 10. 24412/1999-6241-2022-390-246-256
5.3.9 Legal Psychology and Psychology of Security
Radicalization of Youth Vision of the Role of Religion in Society by Methods
of Cognitive Warfare
Kirill V. Zlokazov \ Candidate of Sciences (in Psychology), Associate-Professor, Head of the Research Department; zkirvit@yandex.ru; https://orcid.org/0000-0002-0664-8444
Alexander G. Karayani \ Doctor of Sciences (in Psychology), Professor, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences, Honored Scientist of the Russian Federation; karayani@mail.ru; https://orcid.org/0000-0001-9586-9718 Natalya S. Prokurova 2, Doctor of Sciences (in Philology), Professor at the chair of Russian Language; vprokurov@mail.ru
1 St. Petersburg University of the Russian Ministry of Internal Affairs, 1 Pilyutov st., St. Petersburg, 198206, Russia
2 the Volgograd Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs, 130, Istoricheskaya st., Volgograd, 400089, Russia
Abstract
Introduction. Analysis of foreign publications indicates that recently in the field of information and psychological impact on various categories of the population special attention has been paid to methods of cognitive warfare. Cognitive warfare is aimed at changing the worldview of the country's population in order to seize the state power. To counteract actively public administration systems and law enforcement agencies, the subjects of cognitive warfare employ religious ideas of youth. The problem being of great social importance, it has not been systematically explored. The aim of the present research is to analyze the changes in Kyrgyzstan and Uzbekistan youth visions of the role of religion in the society caused by methods of cognitive warfare. Materials and Methods. The analysis of psychological literature, Internet resources, which reveal the theoretical foundations of radicalization of youth, theory and technologies of cognitive warfare were used. Two questionnaires were employed, revealing the idea of the role of religion in society and evaluating interaction with the social environment. The sample included 269 respondents (the Kyrgyz part covered 134 people (average age = 21.8 years, SD=4.61 years), men made up 60.1%, the Uzbek part involved 135 people (average age = 20.4 years, SD= 2.36 years), men - 56.6%). The samples are equivalent in gender, age, and education. Results and Discussion. According to the study, the methods of cognitive warfare lead to the radicalization of Kyrgyz and Uzbek youth, which is expressed in the increased number of clerical and sacred beliefs, religious xenophobia. Radicalized youth is characterized by less sociability and stability of social connections, and their environment is homogeneous in its values and beliefs. Conclusions. Cognitive warfare methods have a significant impact on the level of religious radicalization of Kyrgyz and Uzbek youth, giving their views and beliefs an anti-state orientation. Young people, for whom national identity is closely linked to religious identity, are particularly vulnerable to destructive influence.
Keywords: cognitive warfare; religious beliefs; radicalization; clericalization; sacralization; xenophobia
Citation: Zlokazov K. V., Karayani А. G., Prokurova N. S. Radicalization of Youth Vision of the Role of Religion in Society by Methods of Cognitive Warfare. Psychopedagogy in Law Enforcement. 2022. Vol. 27, No. 3(90). Pp. 246-256. (In Russ.) https://doi.org/10. 24412/1999-6241-2022-390-246-256
Основные положения
1. Специфика технологий когнитивной войны состоит в том, что они нацеливаются на формирование у людей внутренних когнитивных механизмов переработки информации и регуляции социального поведения. При этом целью субъектов информационно-психологического воздействия является достижение такого сдвига в представлениях и установках людей, которые формируют у них мировоззрение и поведение, направленные против неугодной этим субъектам политической власти.
2. Одной из приоритетных мишеней когнитивных информационных технологий служит радикализация религиозных представлений молодежи как одного из самых сильных, ценностно и мотивационно насыщенных регуляторов человеческого поведения.
3. Модель религиозных представлений, подвергаемых искажению, разработанная на основе анализа деятельности экстремистских и террористических организаций Киргизии и Узбекистана, позволила выявить их отличие от представлений умеренно религиозной молодежи. Экстремистские организации насаждают комплекс убеждений о клерикализации, сакрализации и пробуждают у верующей молодежи ксенофобские настроения. Под их влиянием изменяются представления молодежи о социальном взаимодействии, уменьшается объем взаимодействия и фиксируется состав социального окружения, возрастает его гомогенность,
создаются условия для дальнейшего отграничения молодежи от общества, повышается зависимость от лидеров сообществ (групп), усиливается риск перехода от радикальных убеждений к экстремистским.
Введение
Актуальность, значимость и сущность проблемы. За период 2019-2021 гг. в мире зафиксировано более двух десятков массовых акций, протестов, крупных массовых беспорядков. Они затронули Азию, Америку, Африку, Европу, в своем большинстве нацеливаясь на смену государственной власти. В ряде случаев в этих событиях принимали активное участие молодые люди с радикализированными религиозными представлениями.
Изучение научной литературы, посвященной анализу этих событий, позволяет констатировать, что в них достаточно широко использовались технологии когнитивной войны, направленной на формирование у людей внутренних когнитивных механизмов переработки информации и регуляции социального поведения. При этом целью субъектов информационно-психологического воздействия являлись направление религиозных представлений молодежи в сторону их радикализации и подталкивание к выступлениям против действующей политической власти.
Актуальная, теоретически и практически значимая задача профилактики радикализации религиозных представлений молодежи требует глубокого познания того, как информационно-психологическое воздей-
ствие влияет на когнитивные программы и социальное поведение молодых людей.
К сожалению, анализ сущности, методов и особенностей когнитивной войны, особенно в контексте ее применения к изменению религиозных установок молодежи в целях их радикализации, не нашел должного места в научно-психологических исследованиях. Специальных работ по данной проблеме практически нет.
В связи с этим считаем важным с научной и социальной точек зрения изучение того, как изменяются религиозные представления верующих вследствие целенаправленного информационно-психологического воздействия методами когнитивной войны экстремистских организаций и как в модифицированных религиозных представлениях отражаются отношения между светской и религиозной системами власти. Выявление этих взаимосвязей и стало целью нашего исследования. Достижение этой цели, с одной стороны, может способствовать более эффективному противодействию когнитивным технологиям воздействия на население, а с другой — внести вклад в понимание социально-психологических механизмов интеграции религиозных групп населения и их дезинтеграции с иными группами.
В статье обсуждаются результаты исследования религиозных представлений молодежи Киргизской Республики и Республики Узбекистан. Выбор данных стран обусловлен сходством систем государственного управления, социально-экономического состояния и значения религии в жизни государства и общества, а также тем фактом, что они являются постоянными мишенями информационно-психологического воздействия со стороны внешних и внутренних субъектов когнитивной войны.
Теоретические предпосылки и обзор исследований. Как отмечают исследователи, в когнитивной войне главным полем битвы становится человеческий разум. Ее цель состоит в том, чтобы изменить не только то, что люди думают, но и то, как они думают и действуют [1]. Успешно осуществляемая когнитивная война «формирует и влияет на индивидуальные и групповые убеждения и поведение в интересах тактических или стратегических целей агрессора. В своей крайней форме она может привести к расколу и фрагментации всего общества, так что у нее больше не будет коллективной воли противостоять намерениям противника» [2].
Полагается, что изменение представлений, ценностей и установок населения является более эффективным способом захвата страны, чем вооруженная агрессия, поскольку он не требует от субъектов когнитивных войн больших расходов на вооружение, боевую технику, всестороннее обеспечение армии, не приводит к экономическому или социальному разрушению страны-жертвы и, наконец, способствует надежному контролю над населением. В отличие от психологических операций (PsyOps) [3], позиционируемых в каче-
стве дополнения к вооруженному противоборству государств, когнитивная война мыслится альтернативным и самостоятельным видом военных действий.
Цели когнитивной войны могут быть ограниченными (с короткими временными горизонтами) или стратегическими (с кампаниями, проводимыми в течение десятилетий), сосредоточиваться на ограниченной цели (предотвращение проведения военных маневров, принудительное изменение конкретной государственной политики) или включать несколько последовательных кампаний с долгосрочной целью разрушить целые общества или союзы, посеяв сомнения в управлении, подорвав демократические процессы, спровоцировав гражданские беспорядки или побудив сепаратистские движения.
Средствами когнитивной войны выступают информационно-психологические технологии воздействия [4], нацеленные на достижение нужного субъекту-агрессору мировоззрения и поведения населения [5], и осуществление «влияния на общественное и государственное управление, дестабилизацию общественных институтов» [6]. Однако, в отличие от психологических войн, в когнитивной войне информационные технологии направляются не только на инициацию у населения внимания, интереса, желаемых эмоций, установок и нужного поведения, а в большей степени на создание устойчивых паттернов восприятия и запоминания информации, мышления и способа принятия решений, т. е. своеобразного когнитивного стиля или метапрограммы. Сформированный когнитивный стиль (метапрограмма) в дальнейшем будет функционировать как сортирующее устройство, регулирующее восприятие, отбор, обработку и запечатление воздействующих стимулов.
Изучение отмеченных выше массовых акций позволяет констатировать, что они в большинстве случаев разворачиваются по общей когнитивно-тактической схеме. Информационное воздействие нацеливается на актуализацию у населения страны представлений о нерешенных насущных политических, социокультурных, экономических проблемах общества. Параллельно культивируется убеждение о неспособности институтов власти обеспечить их решение вследствие приписываемой пассивности, некомпетентности и коррумпированности. Одновременно продвигается идея о необходимости захвата власти силами, «способными» решить существующие проблемы.
Формирование такой когнитивной метапрограммы ведет к манипуляции социальными представлениями, вербовке граждан в маргинальные группировки, провоцированию конфликтов с властью и правоохранительными органами, захвату органов государственной и муниципальной власти и т. д.
Другим примером применения методов когнитивной войны выступает деятельность религиозных террористических организаций на территории стран Ближне-
го Востока. За счет контроля средств распространения информации (интернет-, теле-, радиовещания, издания газет и листовок), публичных выступлений, в том числе обеспечения распространения слухов, ими организуется плотное информационное пространство. Применение мультимедийных технологий создания видеофрагментов и поликодовых текстов с высоким уровнем визуализации позволяет достигать высокой скорости распространения материалов в информационных сетях [7]. Посредством сконструированных нарративов у аудитории формируется и поддерживается целостный комплекс представлений о необходимости поддержки террористических организаций, насилия по отношению к неверующим, самопожертвования.
Следует отметить, что указанные методы не в полной мере отражают стратегию когнитивной войны в части изменения религиозных представлений. Здесь широко применяются технологии манипуляции религиозными представлениями, которые рассматриваются в концепции soft-power, предложенной J. S. Nye [8]. Привлечение религиозных лидеров к антигосударственным выступлениям относится к числу ключевых факторов, способствующих быстрой деконструкции правящего режима [9]. Вместе с тем неясными выступают условия, при которых радикализация верующих достигает состояния, обеспечивающего подобные результаты.
Например, анализ протестных выступлений населения разных стран мира показывает, что индивидуальные религиозные убеждения населения снижают уровень протестной активности, однако привлечение религиозных лидеров, напротив, усиливает антиправительственные выступления [10]. Изучение политических убеждений жителей Ирана свидетельствует о том, что мотивация к политическим преобразованиям сильнее выражена у исламских верующих, нежели у других категорий верующих или неверующих [11]. Стоит согласиться с мнением Y. Akbabba о том, что влияние религии и религиозных лидеров на антигосударственные убеждения населения следует рассматривать через призму социально-экономических, образовательных, политических факторов, присущих конкретным странам [12].
Известно, что религиозные власти в ряде стран участвуют в культурной, правовой и социальной жизни общества на локальном уровне. Будучи интегрированными в сообщества жителей городов и сел, религиозные деятели вовлечены в осуществление функций местного самоуправления, представляя интересы жителей в органах и институтах государственного управления.
Несмотря на то что религиозная власть поддерживает светскую, находясь в состоянии оппозиции к ней, первая способна создать предпосылки для антигосударственных выступлений населения. Поскольку религиозные представления населения не лишены противоречий, их искусственное акцентирование
может способствовать достижению целей субъекта когнитивной войны по разжиганию вражды и розни между верующими и неверующими.
Не случайно в нормативных документах США, регулирующих различные виды информационно-психологического воздействия на население и войска противника, религии отводится роль одного из самых мощных информационных фильтров, способных модифицировать любую информацию. Подчеркивается, что все культуры имеют ту или иную форму религии, которая влияет на их политическую, экономическую и социальную системы. При этом восприятие целевой аудиторией любой линии убеждения может быть критически отфильтровано их религиозными убеждениями. Изучение влияния религии на целевую аудиторию критически важно для анализа, поскольку оно потенциально может повлиять на аспекты жизни человека [13]. В связи с этим специалисты в области информационно-психологического воздействия глубоко исследует культуру, язык, религию, ценности и особенности мышления целевых аудиторий в стране или регионе операций [14].
Анализ состояния изучаемой проблемы в Киргизии и Узбекистане показывает, что религиозные верования и убеждения населения, религиозные объекты и традиции, как правило, находятся под защитой государства и прямо связываны с возможностями дестабилизации социальной ситуации [15]. Несмотря на формальное разграничение политико-государственной и религиозной сфер, контроль деятельности религиозных структур является важным условием национальной безопасности Киргизии и Узбекистана. При этом в обеих странах реализуется государственная политика в отношении религии, проявляющаяся в регулировании деятельности религиозных объединений. Ее целями выступает поддержка религиозных объединений наряду с мониторингом их деятельности, направленным на пресечение противоправного воздействия на верующих. Как следствие, в Киргизской Республике к настоящему времени запрещена деятельность 21 религиозной организации, а в Республике Узбекистан — 40.
Вместе с тем социологические опросы, а также мнения экспертов демонстрируют обеспокоенность населения этих стран угрозой распространения религиозного экстремизма и терроризма [16]. Анализ деятельности экстремистских организаций на территории данных государств показывает, что содержание информационного воздействия на население может быть сведено к трем основным направлениям — клери-кализации, сакрализации и религиозной ксенофобии.
Клерикализация — распространение мнения о необходимости усиления роли религии в обществе и государстве. Верующих убеждают в том, что религиозные институты могут усовершенствовать или даже полностью заменить государственные институты. Как
правило, речь идет об образовании, здравоохранении, правоприменительной и правоохранительной деятельности. Так, в 2017 г. в Киргизии была пресечена деятельность движения «Йакын Инкар», запрещавшего посещение детьми школ, убеждавшего отказываться от прививок '. В первый период распространения новой коронавирусной инфекции (COVID-19) ряд религиозных общин Киргизии и Узбекистана пропагандировал хиджаму (мусульманскую методику лечения посредством кровопускания) 2. Клерикализация по отношению к правоохранительной и правоприменительной функциям государства выражается в призывах не соблюдать существующие законы, а действовать на основе религиозных норм. Такие призывы наиболее присущи экстремистским и террористическим организациям, поскольку сочетаются с антигосударственной деятельностью.
Сакрализация — идея о признании религиозного образа жизни важной, отличительной чертой мусульманина. Пропаганда сакрализации формирует убеждение в том, что только религиозные люди несут ответственность за благополучие общества. В результате возникает представление о том, что религиозная молодежь обладает большей социальной ценностью, нежели их менее религиозные сверстники, а также появляется основание для призывов к адептам к совершению незаконных действий. Так, искажая сущность понятий «хиджрат» и «джихад», представители террористических организаций убеждают узбекскую молодежь участвовать в боевых действиях на территории Сирии 3.
Стратегия сакрализации активно осуществляется представителями «псевдорелигий», поскольку способствует, с одной стороны, искусственному повышению значимости нелегального религиозного объединения, а с другой — отделяет адептов религии от общества, возводит барьеры общению между ними и родственниками, друзьями.
Ксенофобия как неприязнь и страх ко всему чужому развивается здесь до идеи о вредоносном влиянии государства на религию. Неофициальные религиозные лидеры убеждают адептов в том, что религия находится под угрозой со стороны государства, а верующие могут подвергнуться преследованию. Для формирования ксенофобских убеждений используются указания на искажение догм, религиозных традиций и ритуалов под влиянием государства, регулирование деятельности религиозных обществ, в том числе ограничение собраний и встреч верующих, конфликты между офи-
циальными религиозными деятелями и лидерами религиозных общин и пр. Цель формирования подобных представлений — обоснование необходимости защищать религию от посягательств любыми средствами, вплоть до насилия, мотивация верующих к противоправным действиям. Поскольку ксенофобия является одной из неотъемлемых установок экстремистов, то ее формирование выступает одной из тактических задач по развитию экстремистских настроений в обществе, что влечет повышение уровня его конфликтности.
Рассмотренные направления описаны в контексте деятельности религиозных экстремистских группировок, использующих методы когнитивной войны. Продвижение экстремистских идей среди киргизской и узбекской молодежи порождает комплекс соответствующих когнитивных структур (представлений, установок, программ и т. д.) в сознании молодых людей. В результате воздействия не только формируется религиозное мировоззрение, но и специфическое отношение к окружающим людям, обществу и государству. Можно заключить, что в экстремистской интерпретации радикализация молодежи способствует ее криминализации, настраивая на противодействие правоохранительным органам, институтам государственной власти. Данное воздействие носит дезорганизующий характер для общества и деструктивный — для государства, поскольку ухудшает взаимопонимание и поощряет социальные конфликты, обосновывает преступное поведение.
Из сказанного видно, что в когнитивных войнах религии, религиозные убеждения людей и сами верующие будут использованы, по крайней мере, в трех ипостасях: 1) как непосредственные мишени, 2) как мощные модификаторы информационно-психологического воздействия на отдельных людей, социальные группы и гражданскую власть, 3) как мотивационно-ценностные усилители воздействия.
Материалы и методы
Уровень религиозных представлений молодежи оценивается в двух экспериментальных группах: 1) в группе правопослушных граждан Узбекистана и Киргизии и 2) лиц, состоящих на учете в правоохранительных органах в связи с распространением экстремистской идеологии в этих странах. На основе сопоставления их взглядов формулируются выводы о направленности и последствиях целенаправленных психологических воздействий в рамках когнитивной войны.
1 Суд запретил деятельность течения "Йакын инкар". URL: https://rus.azattyk.Org/a/28625354.html (дата обращения: 03.01.2022).
2 Хиджама не избавляет от COVID-19 и пневмонии // Минздрав Киргизской Республики. URL: https://ru.sputnik.kg/20200716/ minzdrav-hidzhama-koronavirus-pnevmoniya-opasnost-1049027768.html (дата обращения: 03.01.2022).
3 В городе Ташкенте и Ташкентской области выявлены и задержаны члены международной террористической организации // Министерство внутренних дел Республики Узбекистан. URL: https://iiv.uz/ru/news/toshkent-shahri-va-toshkent-viloyati-hududida-xalqaro-terrorchilik-tashkiloti-azolari-aniqlanib-qolga-olindi (дата обращения: 03.01.2022).
Цель эмпирического исследования — изучение комплекса представлений о клерикализации, сакрализации и ксенофобии в среде киргизской и узбекской молодежи.
В исследовании проверяются две гипотезы:
1. Молодежи, подверженной радикальным воздействиям, свойственны убежденность в необходимости клерикализации, существовании сакрализации и религиозная ксенофобия.
2. Сформированные радикальные религиозные убеждения регламентируют социальное взаимодействие.
Методы исследования. Сбор данных осуществлялся методом стандартизированного самоотчета (опросника). Применялась анкета «Религиозная радикализация», специально разработанная для проведения исследования. Она включает 15 пунктов, сгруппированных в три шкалы: «Клерикализация», «Сакрализация», «Религиозная ксенофобия». Содержание пунктов описывает представление о роли и месте религии в общественной жизни, а также отношение к ней со стороны опрошенных.
Регистрация мнений обследуемых проводилась с помощью пятибалльной шкалы Лайкерта. Проверка связей и внутренней согласованности пунктов продемонстрировала приемлемые значения (п=269, шкала «Клерикализация»: а-Кронбаха=0,71, корреляция между пунктами=0,41; шкала «Сакрализация»: а-Кронбаха=0,77, корреляция между пунктами=0,39; шкала «Религиозная ксенофобия»: а-Кронбаха=0,79, корреляция между пунктами=0,41). В исследовании использовались три показателя, соответствующие шкалам анкеты, их средние значения и стандартные отклонения в группах умеренно религиозных и радикально религиозных участников.
Использовалась также анкета, измеряющая взаимодействие молодежи с социальным окружением. Цель анкеты — параметризация отношений субъекта с людьми, составляющими круг его повседневного общения, определение возможностей, которыми он способен обладать благодаря тесным и устойчивым связям с окружающими, равно как и трудностей, вызванных недостаточным либо слабым взаимодействием с окружающими людьми.
Ранее анкета применялась для изучения социального окружения несовершеннолетних преступников, бездомных, продемонстрировав достаточную точность репрезентации параметров социального взаимодействия [17]. Структурно анкета включает пять утверждений, снабженных шкалой Лайкерта. В исследовании использовались показатели объема (числа взаимодействующих лиц), стабильности взаимодействия, гомогенность (сходство) людей, образующих социальное окружение, барьеры взаимодействия с ними, референтность социального окружения.
Методом тестирования гипотезы выступил H-критерий Краскалла-Уоллиса, дополненный тестом оценки мощности (e2). Выбор критерия обусловлен невозможностью применения многофакторного дисперсионного анализа вследствие несоответствия показателей религиозных установок нормальному закону распределения, наличием нескольких уровней сопоставляемых переменных. Оценка параметров распределения выполнялась тестом Шапиро-Уилкса, гомогенность различий групп оценивалась тестом Ливена. Статистический анализ выполнялся в программе SPSS for Windows.
Эмпирическое исследование было организовано на основе квазиэкспериментальной стратегии. Для этого была специальным образом собрана выборка исследования, различающаяся по уровню религиозности участников. Выделены подгруппы радикально-религиозных и умеренно религиозных участников, измерены религиозные убеждения и представления о социальном взаимодействии. Тестирование гипотез выполнялось путем сопоставления показателей, измеренных в группах радикально и умеренно религиозных участников. Дополнительно оценивалось влияние факторов национальности и пола.
Выборка исследования состояла из киргизской и узбекской молодежи. Киргизская часть выборки включала 134 человека (средний возраст=21,8 года, SD=4,61 года), из них 60,1% мужчин. Узбекская часть выборки состояла из 135 человек (средний возраст=20,4 года, SD=2,36 года), из них 56,6% мужчин. Выборки эквивалентны по полу и культурному уровню участников. Все обследованные владели русским языком. Дополнительно участники каждой из выборок разделены по критерию радикализации религиозных представлений. Основанием выступают сведения об участии в религиозных радикальных группах, полученные от правоохранительных органов стран Содружества Независимых Государств. Доля таких участников составляет для киргизской выборки 29 человек, узбекской — 28 человек.
Результаты и обсуждение
Описание результатов исследования приводится в соответствии с поставленными гипотезами.
Тестирование первой гипотезы показало, что установки «Клерикализация», «Сакрализация» и «Религиозная ксенофобия» различаются в группах умеренно и радикально религиозных участников (табл. 1).
Следует отметить, что факторы национальности и пола не обнаружили статистически значимого влияния на представления участников групп о роли религии в общественной жизни. Проверка проводилась путем попарного сопоставления умеренно религиозных, затем радикально религиозных групп киргизской и узбекской молодежи.
Таблица 1. Влияние радикализации на представления молодежи о роли и месте религии в общественной жизни (Table 1. Radicalization Influence on Youth Vision of the Role of Religion in Social Life)
Представления о роли религии в общественной жизни Уровень религиозности Статистические различия групп
Умеренный, n=212 Радикальный, n=57
Mx SD Mx SD c2 e2
1. Клерикализация 17,1 4,53 11,5 3,22 62,4, p<0,01 0,23
2. Сакрализация 16,0 4,95 11,0 3,65 43,6 p<0,01 0,16
3. Религиозная ксенофобия 13,4 4,62 10,5 3,19 19,6 p<0,01 0,07
Примечание. Здесь и в следующей таблице: c2 — критерий различий групп, e2 — показатель мощности (силы) эффекта.
Тестирование второй гипотезы продемонстрировало различия отдельных характеристик социального взаимодействия в группах умеренно и радикально религиозных участников (табл. 2).
Таблица 2. Влияние религиозной радикализации на социальное взаимодействие молодежи (Table 2. Influence of Religious Radicalization on Youth Social Interaction)
Параметры взаимодействия молодежи с социальным окружением Уровень религиозности Статистические различия групп
Умеренный, п=212 Радикальный, п=57 х2 £2
1. Объем взаимодействующих лиц, групп 5-9 человек, 3-5 групп 3-5 человек, 1-2 группы 11,42, p<0,002 0,04
2. Устойчивость взаимодействия Средняя Высокая 35,18, р<0,01 0,14
3. Барьеры взаимодействия Средние значения Средние значения Различия не выявлены
4. Гомогенность социального окружения Средняя Высокая 12,75, p<0,001 0,04
5. Референтность социального окружения Средняя Средняя Различия не выявлены
Интерпретация результатов исследования.
В эмпирическом исследовании проверялось предположение о том, что радикализация по религиозному типу формирует специфические убеждения молодежи. Полученные результаты подтвердили его, расширив научные представления о влиянии религиозных экстремистских сообществ на мировоззрение молодежи.
Во-первых, установлено, что у киргизской и узбекской молодежи, поддерживающей радикальные религиозные идеи, выражены клерикалистские убеждения. Считая религию основанием социальной жизни, они не только разделяют мнение о первичности религии над законом, культурой, но и видят в религии единственную возможность реконструкции общества. Важно подчеркнуть, что статистический эффект (е2=0,23) достаточно сильный [18]. Это позволяет считать выявленный факт одним из значимых признаков радикальной религиозной пропаганды. Противопоставление религии институтам светской власти соответствует стратегии «духовного лидерства», использовавшей-
ся в ряде стран Ближнего Востока для обоснования легитимности вмешательства религиозных лидеров в общественные, политические и иные процессы [19]. Однако, оценивая контекст идеологического воздействия на молодежь Киргизии и Узбекистана, целесообразно предположить, что клерикализация направлена на повышение уровня недовольства молодежи существующими проблемами и действиями властей по их преодолению.
Во-вторых, важной характеристикой обследованной нами радикализированной молодежи Киргизии и Узбекистана выступает убежденность в сакральности последователей ислама. Эта установка статистически отличает их от умеренно религиозных сверстников, что свидетельствует об измененном отношении к верующим и, что немаловажно, их социальной значимости. На их взгляд, именно верующие несут ответственность за судьбу общества, являются примером для неверующих и их жизненный путь более правильный, чем у неверующих. Таким образом, под влиянием этой установки у молодежи завышается образ верующих и обесцениваются неверующие, изменяется система категорий, применяемых для восприятия и оценки других людей, групп и общества. Иллюзия исключительности верующих легитимизирует низкую социальную ценность людей, разделяющих другие вероисповедания либо совсем неверующих. Это создает возможность реализации по отношению к последним деструктивных форм поведения.
В-третьих, существенным фактом выступает высокий уровень религиозной ксенофобии, характерный для молодежи с радикальными убеждениями. Этот факт не является новым, поскольку тесная связь ксенофобии с радикализацией неоднократно обсуждалась исследователями. Она трактовалась как индивидуально-психологическая предрасположенность подростков и молодежи к экстремизму [20], описывалась как свойство участников экстремистских сообществ [21], как неотъемлемая часть экстремистской и террористической идеологии [22]. Соглашаясь с тем, что процессы радикализации существенно различаются на индивидуальном, групповом и социальном уровнях, мы все же отметим, что ксенофобия имеет системное значение, по-разному проявляющееся, но выполняющее функцию инициации экстремистского поведения. Анализируя проявление религиозной ксенофобии в обследованной выборке, обратим внимание на то, что она находит выражение в представлении об угрозах религии, необходимости защищать ее от внутренних (искажающих, нарушающих) и внешних (запрещающих, преследующих) врагов. Подобная модель распространения ксенофобии характерна для экстремистских организаций, действующих на территории Ближнего Востока [23; 24].
Результаты в целом подтверждают состоятельность теоретического предположения о возможности
радикализации молодежи посредством искажения их представлений о роли религии в обществе. Данный механизм отличается от описанных в научной литературе концепций, отсылающих к трудностям в самоидентификации, социальному отчуждению, депривации потребностей как причин радикализации [25]. Концепции разработаны и верифицированы на группах сирийских мигрантов и беженцев, нашедших убежище в странах Европы и, как правило, испытывающих трудности с социально-психологической адаптацией [26].
Тестируемая нами модель измеряет и оценивает риски радикализации молодежи, исповедующей титульную религию страны. Психологическими предпосылками, обусловливающими радикальные настроения, выступают осознание ответственности за собственную страну, стремление защитить ее культуру и религию. Эти проявления присущи патриотически и националистически настроенной молодежи, составляющей, как правило, подавляющее большинство молодого населения страны.
Предлагаемая нами модель дополняет модели, базирующиеся на идее о предрасположенности к радикализации лиц, обладающих дискретным, противоречивым или неразвитым представлением о себе [27]. В них процесс радикализации обусловлен потребностью молодежи в упрочнении и прояснении представления о себе [28]. Эта потребность удовлетворяется путем присоединения к социальным группам (сообществам), поддерживающим убежденность в социальной ценности и полезности, конструирующим новую социальную идентичность. Поскольку радикальные сообщества используют это стремление молодежи к самоопределению, поиску жизненного пути, они без труда убеждают молодежь следовать экстремистским идеям.
Наше исследование показало, что к идеям клерикализации, сакрализации и ксенофобии более восприимчива киргизская и узбекская молодежь, обладающая целостным и ясным представлением о себе. Религия для них является одним из важных элементов идентификации собственной принадлежности к нации и культуре своей страны, лежит в основе морали их взаимоотношений, правил и ритуалов взаимодействия. Религиозные нарративы стандартизируют отношения с окружающими, выступают основанием для понимания окружающего мира, оценки поведения других людей и самопознания. Влияние религии на молодежь выходит за пределы духовной сферы в область самоопределения и социальной идентификации. Она формирует одну из «осей» своеобразной мировоззренческой системы координат, закладывая основу оценки себя, других людей, событий, общества в целом [29]. Этим объясняются высокая ценность религии и стремление респондентов выступить на ее защиту, о чем свидетельствуют результаты исследования.
Итак, описанная модель религиозной радикализации не соответствует моделям «слабой» и «размытой» идентичности, представленным в работах зарубежных авторов, что развивает представления о подверженности экстремистским взглядам различных категорий населения, а также показывает возможные способы радикализирующего воздействия на него. Воздействие на религиозные представления может оказать синергети-ческий эффект на развитие экстремистских настроений данной патриотически настроенной молодежи [30].
Подтверждая связь между религиозными представлениями молодежи и социально-политическими настроениями, выполненное исследование показывает, что для молодежи с радикальными религиозными представлениями характерен консервативный взгляд на социально-политические отношения в обществе. К сходным выводам приходит и О. А. Сычев с соавторами, показывая, что признание за религией способности интегрироваться в институты государственной власти присуще молодежи, не считающей необходимым внесения изменений в социально-экономическую и политическую жизнь страны [31]. Однако вместе с консерватизмом у данной молодежи формируются убеждения о социальной бесполезности неверующих, сопровождающиеся превознесением верующих и их значения для страны и общества. Эта установка потенциально закладывает основания для конфликта между верующими, принадлежащими одной конфессии, и другими верующими, а равно и неверующими. Проблема социального конфликта видится в том, что его идейную основу образует религиозная догматика, опирающаяся в большей степени на иррациональные убеждения и верования, нежели рациональные доводы. Кроме того, представление о сакральности верующих способствует формированию представлений об аморальности инаковерующих и неверующих, их опасности для религии и верующих. Можно заключить, что убеждение о сакрализации обладает столь же деструктивным воздействием на общественные отношения, как и религиозная ксенофобия.
Рассмотрев социально-психологические последствия распространения клерикалистских и сакральных убеждений, можно сделать вывод о социальной опасности их стимулирования в обществе, влиянии на процессы радикализации. Учитывая, что наиболее интенсивно они распространяются в интернет-сообществах и социальных сетях, целесообразно согласиться с А. Д. Тихоновой в необходимости углубленного изучения влияния, оказываемого цифровой средой на религиозную радикализацию молодежи [32].
Подчеркнем специфику взаимодействия молодежи с социальным окружением. Анализ показал, что радикализированной молодежи присущи малый объем социальных контактов и стабильность социального окружения. Эта особенность характерна как для кир-
гизской, так и для узбекской молодежи, и она не имеет различий по полу. Еще одним важным обстоятельством выступает высокая гомогенность социального окружения радикализированной молодежи, что свидетельствует о сходстве целей, ценностей и убеждений участников религиозных общин при постоянстве их состава. С учетом имеющихся сведений об организации радикальных религиозных сообществ можно полагать, что данные факты еще раз указывают на их информационную замкнутость, непроницаемость для внешнего воздействия. Как следствие, внутри подобных групп создаются условия для дальнейшей радикализации, не исключая формирование экстремистских убеждений и подготовку к совершению террористических актов.
Обобщение полученных в исследовании эмпирических и теоретических результатов позволяет констатировать, что религиозная радикализация является одним из факторов, угрожающих безопасности рассмотренных стран. Информационное воздействие на молодежь этих стран, оказанное в рамках когнитивной войны, может исказить представления о роли и значении религии в жизни общества, сформировать радикальные убеждения антигосударственной и антиобщественной направленности.
Завершая, отметим, что манипуляции с религиозными убеждениями, представлениями и ценностями могут способствовать радикализации молодежи, а с учетом высокой чувствительности к религии, ее существенного значения выступить одним из факторов антиобщественной и антигосударственной активности.
Выводы
Выполненное исследование было нацелено на изучение представлений молодежи о роли религии в обществе и государстве. Установлено, что религиозные убеждения верующих могут быть использованы для противоборства с системами государственного управления светской власти. На основе анализа деятельности экстремистских и террористических организаций, действующих в Киргизской Республике и Республике Узбекистан, была разработана модель религиозных представлений, подвергаемых искажению. Изучение данных представлений у молодежи со сформированными радикальными религиозными взглядами выявило отличия от умеренно религиозной
молодежи. Полученные результаты показывают, что экстремистские организации насаждают комплекс убеждений о клерикализации, сакрализации и пробуждают у верующей молодежи ксенофобские настроения. Под их влиянием изменяются представления молодежи о социальном взаимодействии, уменьшается объем взаимодействия с социальным окружением, стабилизируется состав последнего, возрастает его гомогенность. Как следствие, создаются условия для дальнейшего отграничения молодежи от общества, повышается зависимость от лидеров сообществ (групп), усиливается риск перехода от радикальных убеждений к экстремистским.
Существенное значение религии для социальной жизни и мировоззрения молодежи обосновывает важность государственной защиты религии. Целесообразными являются меры по контролю деятельности религиозных организаций в части взаимодействия с населением и распространения информации. Актуальным направлением выступают разработка образовательных стандартов подготовки специалистов для ведения религиозной пропагандистской деятельности, религиозно-общественная аккредитация существующих образовательных организаций. Вместе с тем необходимо активно использовать современные когнитивные технологии для формирования у молодежи таких когнитивных стилей (метапрограмм) работы с информацией, которые позволили бы ей избегать радикализации.
С этой целью должен быть разработан механизм, снижающий риск манипуляции религиозными представлениями и убеждениями молодежи.
В условиях развития нелетальных концепций военных действий, возникновения парадигмы когнитивной войны деятельность радикальных религиозных сообществ в государствах, обладающих сильным социокультурным и мировоззренческим влиянием религии на население, нуждается в дополнительном контроле.
Перспективы. Данная статья не является исчерпывающим и всесторонним анализом особенностей влияния методов когнитивной войны на установки и убеждения людей. Она, скорее, актуализирует эту важнейшую проблему, приглашая исследователей к ее всестороннему анализу и обсуждению.
Список источников
1. Cluzel F. Du Cognitive Warfare. Innovation Hub. 2020. URL: https://www.innovationhub-act.org/sites/default/ files/2021-01/20210113_CW%20 Final20v220.pdf (дата обращения: 18.01.2022).
2. Cao K., et al. Countering cognitive warfare: awareness and resilience. URL: https://www.nato.int/docu/review/articles/2021/05/20/ countering-cognitive-warfare-awar eness -and-resilience/index.html (дата обращения: 18.01.2022).
3. Караяни А. Г., Караяни Ю. М. Информационно-психологическое воздействие в контексте парадигмы стратегических коммуникаций // Национальный психологический журнал. 2021. № 1(41). С. 3-14. https://doi.org/10.11621/npj.2021.0101.
4. Claverie B., Cluzel F. Du. Cognitive Warfare: The Advent of the Concept of "Cognitics" in the Field of Warfare. Cognitive Warfare: The Future of Cognitive Dominance, NATO Collaboration Support Office, 2022. URL: https://hal.archives-ouvertes.fr/hal-03635889 (дата обращения: 15.01.2022).
5. Backes O., Swab A. Cognitive Warfare. The Russian Threat to Election Integrity in the Baltic States. Belfer Center for Science and International Affairs, 2019.
6. Bernal A. et al. Cognitive Warfare: An Attack on Truth and Thought. 2020. URL: https://www.innovationhub-act.org/sites/ default/files/2021-03/Cognitive%20 Warfare.pdf (дата обращения: 19.01.2022).
7. Schleifer R. Psyoping Hezbollah: The Israeli Psychological Warfare Campaign During the 2006 Lebanon War. Terrorism and Political Violence. 2009. Vol. 21. Рр. 221-238.
8. Nye J. S. Soft power: The means to success in world politics. Cambridge, MA: Public Affairs, 2004.
9. Steiner S. Religious Soft Power as Accountability Mechanism for Power in World Politics: The Inter Faith Leaders' Summit(s). SAGE Open., 2011. https://doi.org/10.1177/2158244011428085.
10. Arikan G., Bloom P. B.-N. Religion and Political Protest: A Cross-Country Analysis. Comparative Political Studies. 2019. Vol. 52. P^ 246-276. https://doi.org/10.1177/0010414018774351.
11. Tezcur M.G., Azadarmaki T. Religiosity and Islamic rule in Iran. Journal for the Scientific Study of Religion. 2008. № 47. Рр. 211-224.
12. Akbabba Y., Fox J. Societal Rather than Governmental Change: Religious Discrimination in Muslim-Majority Countries after the Arab Uprisings. All Azimuth, 2018. https://doi.org/10.20991/allazimuth.424929.
13. Field Manual. Psychological Operations: Tactics, Techniques, and Procedures (FM 3-05.301; FM 33-1-1; MCRP 3-40.6A). Washington, 2003.
14. Field Manual. Psychological Operations (FM 3-05.30; MCRP 3-40.6). Washington, 2005.
15. Аллахвердян Я. О., Богачев М. И., Шмидт В. В., Элбакян Е. С. Религиоведение в контексте национальной безопасности // Государственная служба. 2019. № 2. С. 108-118.
16. Казанцев А. А., Гусев Л. Ю. Угроза религиозного экстремизма на постсоветском пространстве. М., 2017. 80 с.
17. Злоказов К. В., Ильянкова Е. И., Рожков А. А. Влияние представления о социальном пространстве на оценку преступления несовершеннолетними // Всероссийский криминологический журнал. 2021. Т. 15, № 1. С. 15-26. https://doi.org/10.17150/2500-4255.2021. 15(1). 15-26.
18. Tomczak A., Tomczak E. The need to report effect size estimates revisited. An overview of some recommended measures of effect size. Trends in Sport Science. 2014. Vol. 1. Pр. 19-25.
19. Henne S. P., Hudgins H., Shah T. Religious Freedom and Violent Religious Extremism: A Sourcebook of Modern Cases and Analysis. Washington, DC: Berkley Center for Religion, Peace and World Affairs, 2012.
20. Турина О. Д. Ксенофобские установки и личностные особенности подростков с девиантным поведением // Психология и право. 2016. Т. 6, № 1. С. 39-57. https://doi.org/10.17759/psylaw.2016060105.
21. Hamidi S., Zanganeh P. Genealogy of xenophobia among takfiri-extremist groups: transition from other transformation to self-transformation. Political strategic studies. 2018. Vol. 6, № 23. Рр. 161-184.
22. Holbrook D., Taylor M. Terrorism as process narratives: A study of pre-arrest media usage and the emergence of pathways to engagement. Terrorism and Political Violence. 2017. Vol. 31, № 6. Pр. 1307-1326. https://doi.org/10.1080/09546553.2017.1341879.
23. Измайлов Р. Р. Противодействие псевдоисламским экстремистским организациям в социальных сетях: проблемы эффективности // Ислам в современном мире. 2018. № 2. С. 201-213.
24. Rahimullah R. H., Larmar S., Abdalla M. Understanding Violent Radicalization amongst Muslims: A Review of the Literature. Journal of Psychology and Behavioral Science. 2013. Vol. 1. Рр. 19-35.
25. Campelo N., Oppetit A., Neau F., Cohen D., Bronsard G. Who are the European youths willing to engage in radicalisation? A multidisciplinary review of their psychological and social profiles. European Psychiatry. 2018. Vol. 52. Pр. 1-14. https://doi.org/10.1016/j. eurpsy.2018.03.001.
26. Neve R. J., Weerman F. M., Eris S., van Prooijen J. W. Radicalisation and Travelling to Syria among Delinquent Youths: A Case Study from the Netherlands. Journal for Deradicalization. 2020. Vol. 22. Рр. 249-286.
27. Hogg M. A. Uncertain Self in a Changing World: A Foundation for Radicalisation, Populism, and Autocratic Leadership. European Review of Social Psychology. 2021. Vol. 32. Рр. 235-268. https://doi.org/10.1080/10463283.2020.1827628.
28. Ferguson N., McAuley J. W. Dedicated to the cause: Identity development and violent extremism. European Psychologist. 2021. Vol. 26. Pр. 6-14. https://doi.org/10.1027/1016-9040/a000414.
29. Ellemers N., Toorn J. van der, Paunov Y., Leeuwen T. van. The psychology of morality: A review and analysis of empirical studies published from 1940 through 2017. Personality and Social Psychology Review. 2019. Vol. 23, № 4. Pр. 332-366. https://doi. org/10.1177/1088868318811759.
30. Ваторопин А. С., Дуран Т. В., Тагильцева Ю. Р. Молодежный экстремизм в России в контексте теории хаоса // Российский девиантологический журнал. 2021. №. 2. С. 180-193. https://doi.org/10.35750/2713-0622-2021-2-180-193.
31. Sychev O. A., Belousov K. I., Protasova I. N. Values and Moral Foundations as a Basis for the Socio-Political Views of Youth. Sibirskiy Psikhologicheskiy Zhurnal. 2019. Vol. 73. P^ 60-77. https://doi.org/10.17223/17267080/73/4.
32. Тихонова А. Д. Социальные медиа и молодежь: риск радикализации // Психология и право. 2018. Т. 8, № 4. С. 55-64. https://doi.org/10.17759/psylaw.2018080406.
Поступила 03.03.2022; одобрена после рецензирования 12.03.2022; принята к публикации 30.06.2022.
Все авторы внесли эквивалентный вклад в подготовку публикации.
Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.
References
1. Cluzel F. du. Cognitive Warfare. Innovation Hub. 2020. URL: https://www.innovationhub-act.org/sites/default/fi-les/2021-01/20210113_CW%20Final%20v2%20.pdf (accessed data: 18.01.2022).
2. Cao K., et al. Countering cognitive warfare: awareness and resilience URL: https://www.nato.int/docu/review/articles/2021/05/20/ countering-cognitive-warfare-awareness -and-resilience/index.html (accessed data: 18.01.2022).
3. Karayani A. G., Karayani Yu. M. Information-psychological influence in the context of the strategic communications paradigm. National Psychological Journal. 2021. No. 1(41). Pp. 3-14. https://doi.org/10.11621/npj.2021.0101. (In Russ.)
4. Claverie B., Cluzel F. du. Cognitive Warfare: The Advent of the Concept of "Cognitics" in the Field of Warfare. Cognitive Warfare: The Future of Cognitive Dominance, NATO Collaboration Support Office, 2022 URL: https://hal.archives-ouvertes.fr/hal-03635889 (accessed data: 15.01.2022).
5. Backes O., Swab A. Cognitive Warfare. The Russian Threat to Election Integrity in the Baltic States. Belfer Center for Science and International Affairs, 2019.
6. Bernal A. et al. Cognitive Warfare: An Attack on Truth and Thought. 2020. URL: https://www.innovationhub-act.org/sites/ default/files/2021-03/Cognitive%20 Warfare.pdf (accessed data: 19.01.2022).
7. Schleifer R. Psyoping Hezbollah: The Israeli Psychological Warfare Campaign During the 2006 Lebanon War. Terrorism and Political Violence. 2009. Vol. 21. Рр. 221-238.
8. Nye J. S. Soft power: The means to success in world politics. Cambridge, MA: Public Affairs, 2004.
9. Steiner S. Religious Soft Power as Accountability Mechanism for Power in World Politics: The Inter Faith Leaders' Summit(s). SAGE Open, 2011. https://doi.org/10.1177/2158244011428085.
10. Arikan G., Bloom P. B.-N. Religion and Political Protest: A Cross-Country Analysis. Comparative Political Studies. 2019. Vol. 52. Pр. 246-276. https://doi.org/10.1177/0010414018774351.
11. Tezcur M.G., Azadarmaki T. Religiosity and Islamic rule in Iran. Journal for the Scientific Study of Religion. 2008. No. 47. Рр. 211-224.
12. Akbabba Y., Fox J. Societal Rather than Governmental Change: Religious Discrimination in Muslim-Majority Countries after the Arab Uprisings. All Azimuth, 2018. https://doi.org/10.20991/allazimuth.424929.
13. Field Manual. Psychological Operations: Tactics, Techniques, and Procedures (FM 3-05.301; FM 33-1-1; MCRP 3-40.6A). Washington, 2003.
14. Field Manual. Psychological Operations (FM 3-05.30; MCRP 3-40.6). Washington, 2005.
15. Allakhverdyan Ya. O., Bogachev M. I., Schmidt V. V., Elbakyan E. S. Religion Studies in the Context of National Security. Public Service. 2019. No. 2. Pp. 108-118. (In Russ.)
16. Kazantsev A. A., Gusev L. Yu. Threat of Religious Extremism in the Post-Soviet Space. Moscow, 2017. 80 p. (In Russ.)
17. Zlokazov K. V., Ilyankova E. I., Rozhkov A. A. Influence of representation about social space on the assessment of juvenile crime. All-Russian Criminological Journal. 2021. Vol. 15, No. 1. Pp. 15-26. https://doi.org/10.17150/2500-4255.2021.15(1). (In Russ.)
18. Tomczak A., Tomczak E. The need to report effect size estimates revisited. An overview of some recommended measures of effect size. Trends in Sport Science. 2014. Vol. 1. Pр. 19-25.
19. Henne S. P., Hudgins H., Shah T. Religious Freedom and Violent Religious Extremism: A Sourcebook of Modern Cases and Analysis. Washington, DC: Berkley Center for Religion, Peace and World Affairs, 2012.
20. Gurina O. D. Xenophobic attitudes and personal characteristics of juveniles with deviant behaviour. Psychology and Law. 2016. Vol. 6, No. 1. Pp. 39-57. https://doi.org/10.17759/psylaw.2016060105. (In Russ.)
21. Hamidi S., Zanganeh P. Genealogy of xenophobia among takfiri-extremist groups: transition from other transformation to self-transformation. Political strategic studies. 2018. Vol. 6, No. 23. Рр. 161-184.
22. Holbrook D., Taylor M. Terrorism as process narratives: A study of pre-arrest media usage and the emergence of pathways to engagement. Terrorismand Political Violence. 2017. Vol. 31, No. 6. Pр. 1307-1326. https://doi.org/10.1080/09546553.2017.1341879.
23. Ismailov R. R. Counteracting pseudo-Islamic extremist organizations in social networks: problems of effectiveness. Islam in the Modern World. 2018. No. 2. Pp. 201-213. (In Russ.)
24. Rahimullah R. H., Larmar S., Abdalla M. Understanding Violent Radicalization amongst Muslims: A Review of the Literature. Journal of Psychology and Behavioral Science. 2013. Vol. 1. Рр. 19-35.
25. Campelo N., Oppetit A., Neau F., Cohen D., Bronsard G. Who are the European youths willing to engage in radicalisation? A multidisciplinary review of their psychological and social profiles. European Psychiatry. 2018. Vol. 52. Pр. 1-14. https://doi.org/10.1016/j. eurpsy.2018.03.001.
26. Neve R. J., Weerman F. M., Eris S., van Prooijen J. W. Radicalisation and Travelling to Syria among Delinquent Youths: A Case Study from the Netherlands. Journal for Deradicalization. 2020. Vol. 22. Рр. 249-286.
27. Hogg M. A. Uncertain Self in a Changing World: A Foundation for Radicalisation, Populism, and Autocratic Leadership. European Review of Social Psychology. 2021. Vol. 32. Рр. 235-268. https://doi.org/10.1080/10463283.2020.1827628.
28. Ferguson N., McAuley J. W. Dedicated to the cause: Identity development and violent extremism. European Psychologist. 2021. Vol. 26. Pр. 6-14. https://doi.org/10.1027/1016-9040/a000414.
29. Ellemers N., Toorn J. van der, Paunov Y., Leeuwen T. van. The psychology of morality: A review and analysis of empirical studies published from 1940 through 2017. Personality and Social Psychology Review. 2019. Vol. 23, No. 4. Pр. 332-366. https://doi. org/10.1177/1088868318811759.
30. Vatoropin A. S., Duran T. V., Tagiltseva Yu. R. Youth Extremism in Russia in the Context of Chaos Theory. Russian Journal of Deviantology. 2021. No. 2. Pp. 180-193. https://doi.org/10.35750/2713-0622-2021-2-180-193 (accessed data: 03.01.2022). (In Russ.)
31. Sychev O. A., Belousov K. I., Protasova I. N. Values and Moral Foundations as a Basis for the Socio-Political Views of Youth. Siberian Journal of Psychology. 2019. Vol. 73. P^ 60-77. https://doi.org/10.17223/17267080/73/4.
32. Tikhonova A. D. Social media and youth: the risk of radicalization. Psychology and Law. 2018. Vol. 8, No. 4. Pp. 55-64. https:// doi.org/10.17759/psylaw.2018080406. (In Russ.)
Submitted 03.03.2022; approved after reviewing: 12.03.2022; accepted for publication: 30.06.2022.
All the authors have made an equal contribution to the publication.
The authors declare that there is no conflict of interest.
