CC BY
26
документ хранится в кишиневском архиве и его составителями не издавался. Если руководствоваться этими данными, в Бессарабии в августе 1941 года было всего 6 323 еврея. А куда девались остальные? Ответа А. Пет-ренку не дает, пусть читатель думает, что хочет. Между тем, на заседании румынского правительства 23 июня 1941 года, т.е. на второй день после начала войны, руководитель статистического института профессор Сабин Мануилэ получил от Михая Антонеску следующее указание относительно Бессарабии и Буковины: «В этой переписи евреи не должны фигурировать». Вице-премьер, по-видимому, счел, что не следует оставлять для истории официальных данных о численности жертв «этнической чистки».
А. Петренку отбирал для публикации в своей книге материалы из переписи с «партийных позиций». В переписи есть данные о числе домов, квартир, предприятий, мастерских и землях, принадлежавших до прихода советской власти бессарабским евреям и объявленных с установлением румынской администрации в 1941 году собственностью
ведомства румынизации и колонизации губернаторства. Эти «невыгодные» данные Пет-ренку, естественно, не стал обнародовать.
Перечисление случаев манипуляции автором книги фактами и данными, связанными с историей Холокоста в Бессарабии, можно было бы продолжить, но уже приведенные примеры, на наш взгляд, убедительно показывают, как Петренку, поборник «правдивости», «объективности», «беспристрастности», лишенный чувства антисемитизма, распоряжается историей Холокоста.
В посткоммунистической Республике Молдова с государственным антисемитизмом вроде бы покончено. Было немало сделано для возрождения еврейской культуры, языка, изучения истории. Тем более вызывает удивление факт издания под грифом Государственного университета Молдовы книги, возрождающей антисемитизм румынского образца кануна и времен Второй мировой войны, когда фашистская идеология была в расцвете.
Изяслав Левит
Qu'est-ce qu'un déporté ? : Histoire et mémoires des déportations de la Seconde Guerre mondiale, Ed. - L. Joly, T. Brutmann, A. Wieviorka. Paris, CNRS, 2009.
Йшное издание является сборником :татей, посвященных различным ас-1ектам депортационной политики пированных нацистами территориях Западной и Восточной Европы, а также ее социально-политическим и культурным последствиям. Книга вышла в издательстве французского Национального центра научных исследований (CNRS),основанного в 1939 году и к настоящему времени объединяющего целый ряд научно-исследовательских институтов, работающих в различных гуманитарных, естественнонаучных и технических областях. Деятельность этой организации тесно связана с образовательной жизнью и научным сообществом Франции. Составителями сборника стали известные французские историки, исследующие период Второй мировой войны. Старший научный сотрудник CNRS Аннет Вьевьорка - автор ïïj многих монографий и статей, составитель £ изданий, посвященных истории Холокоста
(в основном применительно к французской истории), нацистских преступлений и репрессивной политики во Франции1. Научный сотрудник Центра Лорен Жоли занимается вопросами преследования евреев правительством Виши2. Сотрудник парижского Музея и центра документации «Мемориал Шоа» Таль Брютманн работает над проблемами коллаборационизма во Франции.3
Помимо предисловия и заключения, сборник включает в себя 18 статей, упорядоченных по четырем тематическим разделам: «Депортированные и депортация», «Практика проведения и осуществление депортаций во Франции в период Второй мировой войны: политика и исполнители», «Депортаци-онная политика в странах Европы и Азии», «Память о депортациях с 1945 года до наших дней». Сразу следует отметить высокий научный уровень, заданный составителями для издания, что отразилось на остроте тем вошедших в него статей, глубине и новиз-
не исследований практически всех авторов, богатстве научно-справочного аппарата и источниковой базы представленных текстов. При анализе содержания мы придерживались логики редакторов и рассматривали каждый из разделов в той последовательности, в какой они размещены в книге.
Сборник открывает предисловие Л. Жо-ли, в котором объясняется цель издания: попытка понять, каким образом создалась ситуация, в которой термин «депортация» стал ассоциироваться во французской историографии и в обществе с весьма конкретным аспектом оккупационной политики нацистов. Автор рассуждает о смысле термина, о явлениях в истории Франции и многих других стран в период Второй мировой войны, соответствующих этому понятию, и об использовании слова «депортация» применительно к этим явлениям.
Раздел «Депортированные и депортация» состоит из двух статей. Автором первой -«Кто такой "депортированный"?» - является Т. Брютманн. По его словам, особенность бытования термина «депортация» во Франции состоит в том, что это слово употребляется для обозначения перемещения жертв нацистского оккупационного режима в концентрационный лагерь. В других странах существует специальный термин для обозначения данной категории жертв, так же как и понятие депортации осознается иначе в других франкоговорящих государствах (например, в Бельгии депортацией называют репрессии по отношению к жертвам еврейской политики Рейха, в Канаде - юридический факт изгнания из страны). Автор пишет о содержании понятия «депортация» до и во время Первой мировой войны, о проводимом немцами принудительном перемещении французов, главным образом жителей северных областей, с 1914 по 1918 год для использования их в качестве рабочей силы. Гитлеровская Германия также практиковала во Франции введение обязательной рабочей повинности и использовала, казалось бы, аналогичные методы (техническая организация трансфера граждан в Германию, отсутствие информации о конечном месте назначения и т.п.). Это привело к тому, что люди стали применять уже привычный для них термин, не имея на тот момент возможности выяснить судьбу тех, кто работал в кайзеровской и нацистской Германии. Рефлексия над понятием произошла во французском обществе вскоре после
освобождения, что привело к практически полному стиранию памяти о депортациях Первой мировой войны и тесному сближению термина «депортированный» с историей движения Сопротивления и с концлагерем как местом заключения жертв депортации. Т. Брютманн обозначает отличие нацистского концентрационного лагеря от территорий особого режима конца XIX - начала ХХ веков, носивших такое же название. По его мнению, цель создания подобных комплексов в Рейхе была производной от идеологии гитлеровской Германии и предусматривала изолирование потерянных для «народного сообщества» (Volksgemeinschaft) элементов с целью их перевоспитания трудом и жестоким обращением. После 1938 года лагеря стали частично использоваться для помещения евреев отдельно от остального социума, а после «окончательного решения еврейского вопроса» - как места их уничтожения. Автор настаивает на четком понимании разницы между категориями заключенных концлагерей, а, следовательно, и содержанием термина «депортация» применительно к ним. Например, в отношении евреев депортация почти всегда означала верную гибель, поскольку задачей их перемещения было их немедленное или скорое уничтожение. И если еврей сумел выжить в концлагере, то это является чаще всего исключением из правила. Также, по мнению автора, нужно рассматривать в качестве депортированных других жертв репрессивной политики нацистов во Франции, что ставит перед исследователями новые трудноразрешимые вопросы.
Вторая статья раздела под названием «Кто такие "заключенные" (Häftlinge)? Враги, сопротивляющиеся режиму, "антиобщественные элементы" (1933-1945)» написана В. Шпрингманн. Исходя из названия и структуры исследования, можно сделать вывод, что автор хотела проанализировать идеологическую составляющую нацистского государства, обозначившую категории неугодных стране индивидов и групп, а также показать разницу в статусе тех, кто по различным причинам попал под репрессивную политику Рейха. Тема и задачи такого исследования весьма интересны и подразумевают большие временные затраты и объем работы. Ограниченные рамки статьи требуют крайне четкой системы изложения, как можно ^ полнее раскрывающего тему, что, на наш sj взгляд, не вполне удалось автору. Начинает- £
ся повествование с настоятельного призыва В. Шпрингманн помнить о гомосексуалистах, которые стали объектом преследования со стороны нацистов, однако в дальнейшем эта категория лишь пару раз упоминается в общем перечне жертв репрессий, что делает не совсем понятным с точки зрения логики столь эмоциональное начало. Говоря о внутренней политике Рейха, автор предпринимает попытку проанализировать юридические источники, в которых определяется категория лиц, подлежавших аресту и заключению. Здесь подчеркивается тот интересный факт, что в юридической и международной риторике Германия представляла себя правовым государством, лидеры которого действуют строго в рамках существующих законов. Однако далее автор приводит хрестоматийные сведения о ликвидации нацистами демократических свобод, упоминает декрет «о защите немецкого народа». Действия государства оправдывались необходимостью заботиться об обществе, чем объяснялись в том числе аресты потенциальных врагов народа. Говоря о категориях арестованных, автор приводит некоторые примеры репрессивных мер по отношению к бастующим рабочим, евреям, нищенствующим, тяжело больным и представителям редигиозных конфессий (Свидетели Иеговы). В. Шпрингманн хотела обрисовать социальный состав узников концлагерей и привела для этого воспоминания двух заключенных. Но, на наш взгляд, эти воспоминания являются лишь примерами разного отношения жертв нацистского преследования к своей судьбе, а также представляют собой частью корпуса источников, иллюстрирующих обстоятельства, при которых представители всевозможных общественных групп и профессий могли потерять свободу и жизнь. К тому же, пример не может заменить исторического анализа. Автор пишет о функционировании концлагерей и об их роли в экономике Рейха. Однако параграф, посвященный категориям заключенных внутри лагеря, написан крайне нечетко, с применением все того же перечня некоторых существующих дефиниций. Из него становится понятна мысль о многообразии групп узников, среди которых, например, были и так называемые служащие лагеря, но не ясен принцип их различия, собственно количество категорий и влияние этой разницы на статус и судьбу заключенных. То же относится к пассажу, повествующему об определениях, дававшихся
друг другу самими заключенными, в котором делается попытка исследовать лагерный язык. Несколько страниц В. Шпрингманн отводит описаниям специфических унижений и пыток, применяемых руководством лагерей по отношению к женщинам. В целом перечисленные автором факты и примеры являются в большинстве своем довольно известными, хотя, несомненно, весьма ценными в гуманитарном смысле и трогающими читателей. Очевидны становятся уровень знаний В. Шпрингманн и степень ее личных переживаний в связи с изучаемыми ею событиями. Однако текст статьи заставляет задуматься над рядом вопросов. Во-первых, это форма, которую должно принимать исследование, относящееся к тематике концлагерей4. Во-вторых, это опасность того, что ученый может быть уведен материалом, с которым он работает, от выбранной им темы.
Второй раздел сборника «Практика проведения и осуществление депортаций во Франции в период Второй мировой войны: политика и исполнители» отличается большей проработанностью. В статье известного специалиста по истории Холокоста во Франции С. Кларсфельда5 «Оккупационные власти, Виши и депортации евреев: Терминология и представления» рассказывается о решениях, принимаемых немецкими властями в области репрессий евреев, и их одобрении французским правительством. Автор пишет о развитии антисемитской теорий и практики в Рейхе в целом, а также по отношению к Франции. Пресса, контролируемая правительством Виши и немецкой цензурой, одобряла репрессивные акции, направленные против евреев, эмигрировавших из европейских стран. Под эти акции попадали и граждане Франции. Нацисты старались не использовать термин «депортация» в отношении отправки евреев в концлагеря, даже намеренно запрещали это. Делалось это отчасти для того, чтобы избежать появления в общественном сознании аналогий с царской Россией, где подобным словом обозначали ссылку на каторжные работы, что вызывало негативные ассоциации. Но главная причина была в том, что, по замыслу немцев, евреи, представляющие серьезную опасность для общества и цивилизованных стран, не должны знать о месте, куда их увозят, и об уготованной им судьбе. С. Кларсфельд приводит доказательства того, что членам коллаборационистского правительства Франции было
известно об «окончательном решении еврейского вопроса» и об участи, уготованной депортированным. Автор обвиняет правительство в том, что оно ни разу не предприняло попытку выяснить их судьбу. По крайней мере, участь тех, кто, согласно документам, был направлен в Германию и Польшу.
Автор предисловия и редактор сборника Л. Жоли написал статью «Депортации и бюрократический язык Парижской префектуры полиции и Генерального комиссариата по еврейским делам (1941-1944)». В ней он проводит лингвистический анализ терминов и выражений, используемых в документах этих учреждений в случаях, когда речь шла об отправке еврейского населения в концлагеря. Автор выделяет три основных ситуации, в которых употреблялась эта лексика: комментарии главных деятелей антисемитской политики во Франции к действиям нацистов, отражающие политический ксенофобский дискурс; термины «депортация» и «депортированный» как технический язык описания конкретных репрессивных мер (непосредственно процесса пересылки и состояния человека, попавшего в этот процесс); межведомственная переписка с использованием выражений-синонимов при описании пункта назначения перемещений, организованных немецкими властями («в неизвестном направлении», «на Восток»). Л. Жоли говорит о публичных заявлениях руководителей Генерального комиссариата, объясняющих необходимость депортаций евреев, К. Валлата и особенно его преемника Л.Д. Депеллепуа. Антисемитские высказывания в общественной и политической среде, первоначально касающиеся эмигрантов, распространились в выступлениях этих руководителей на все еврейское население Франции и свелись к призыву изгнать из государства иностранцев. Вместе с тем, и Генеральный комиссариат, и Префектура перенимают нацистскую риторику в отношении евреев. Часто в их документах можно встретить термины «ариа-низация», «европейское» или «окончательное решение еврейского вопроса». В технической документации обеих организаций термин «депортация» используется чаще всего, несмотря на настоятельные запреты немецкой администрации, предлагавшей замены этому выражению (например, обозначать, что определенный субъект уехал и его настоящее место жительства неизвестно). Употребляется он в трех значениях: определение нацист-
ской репрессивной политики в целом, непосредственно техническая операция (трансфер людей из одной страны в другую), санкция, применяемая к евреям. Автор также пишет о процедуре доказательства подозреваемыми в еврейском происхождении своей принадлежности к «арийской расе». Язык межведомственной переписки менее конкретен. Однако термин «депортация» встречается более чем в половине этих документов, причем часто с пометками «в неизвестном направлении», «в Германию», «на работы» и даже «в концентрационный лагерь». Но хотя французская администрация, осуществлявшая антисемитскую репрессивную политику, была в курсе того, что к евреям применялись особо строгие меры, она, по мнению Л. Жоли, вряд ли могла себе представить в то время такое массовое уничтожение депортированных, какое было организовано нацистами.
Сотрудница Университета Кана Г. Айс-манн в статье «Военная комендатура во Франции и депортации (1940-1942)» исследовала роль данного учреждения в организации депортаций в рамках репрессивной политики нацистов до момента передачи исполняемых ею полицейских функций СС. Этот вопрос является малоизученным в мировой историографии, До 1990-х годов немецкие и французские историки поддерживали легенды о якобы непричастности Комендатуры к арестам и перемещениям граждан или же о ее спасительной роли в назначении наказания арестованным. По словам автора, работники Комендатуры принимали решение депортировать опасные элементы как в связи с общими тенденциями развития внутренней политики Рейха, так и из желания оптимизировать результаты своей деятельности во вверенной сфере (убрать с территории страны сопротивляющихся лиц, избежать переполнения тюрем во Франции и пр.). Одним из важнейших поводов для депортации было также «окончательное решение еврейского вопроса». Г. Айсманн доказывает, что руководство Комендатуры было достаточно осведомлено о развитии антисемитских теорий в государственной политике Германии, логическим завершением которых была Ван-зейская конференция. В статье приводится количество депортированных в результате репрессивных мер немецкого руководства во Франции с весны 1941 по середину 1942 года. Приводя проценты выживших среди отправ- ^ ленных Комендатурой людей, автор также £
анализирует роль ее сотрудников в массовых убийствах нацистского режима (например, 10% уцелевших евреев, депортированных в результате облавы 6 июля 1942 года, 3% еврейских узников концлагерей, задержанных в других репрессивных акциях, 60% выживших среди французов, отправленных в концентрационные лагеря, и т.д.). Одним из тезисов статьи Г. Айсманн является утверждение о том, что в рассматриваемый период действия Комендатуры в соответствии с «окончательным решением» не были самоцелью нацистской оккупационной политики, хотя являлись одним из основных ее направлений. Важная роль отводилась процессу поддержания порядка и борьбе с Сопротивлением. Стоит отметить прекрасное знание автором историографии как исследуемого сюжета, так и периода нацистского оккупационного режима, отраженное в справочно-библиографическом аппарате статьи.
Статья аспиранта университета Сорбонна Париж-1 Т. Фонтэна посвящена сходному сюжету: «Депортации как репрессии с момента учреждения Военной комендатуры во Франции (1940-1944)». Автор выходит за рамки устоявшегося во французской историографии видения депортированного в качестве участника движения Сопротивления, заключенного в концлагерь. Он анализирует состав жертв нацистских репрессий и причины, по которым они подверглись преследованиям. Автор рассматривает термины, использовавшиеся по отношению к жертвам нацистских репрессий, подвергшихся депортации в период войны: от слова «депортированный», обозначавшего в устах представителей центральных органов Сопротивления всех арестованных, перемещенных в места заключения в Рейх (реальность концлагерей находилась в том время в области догадок), до специальной лексики комендатуры, отражавшей факт перемещения пленников в конечный пункт, его статус заключенного тюрьмы или лагеря или же ожидавшее его наказание («предназначенный к казни в Германии»). По мнению Т. Фонтэна, нацисты принимали заключенных на своей территории для использования их на принудительных работах в связи с потребностями военной экономики, а также в целях борьбы с выступлениями против оккупационного режима во Франции. С 1942 года существенной категорией депортированных ^ стали евреи, осужденные в рамках «оконча-£ тельного решения». Как и автор предыдущей
статьи, Т. Фонтэн отмечает, что в связи с ростом опасности открытия второго фронта карательные репрессивные мероприятия нацистов становились более жестокими. В качестве примера приводится судьба деревни Орадур-сюр-Глан. В статье опубликованы подробные данные о периодах арестов, осуществленных немецкими властями во Франции, информация о количестве депортированных, имеется составленная автором диаграмма, наглядно показывающая количественное соотношение жертв различных нацистских репрессивных акций. Одновременно рассматривается законодательная база, на основе которой проводились преследования, или же причины, лежавшие в основе арестов без юридической процедуры. В заключении автор настаивает на изучении проблемы депортации во всем многообразии ее причин, поскольку она является составной частью репрессивной оккупационной политики и политики геноцида, осуществляемых нацистскими властями на территории Франции.
Последняя статья из этого раздела - «Депортированные? Термин "депортация" в реалиях политических арестованных и аннексированном Мозеле» - написана С. Невё. По словам автора, особый статус этих земель (Мозель входил в гауляйтерство Восточная марка, "М^шагк, а Эльзас - в гауляйтерство Верхнего Рейна, ОЬеггЬет) обусловливал и особую политику в отношении арестованных. Данные регионы рассматривались Германией как исконно немецкие земли, долго находившиеся под французским влиянием, население которых было необходимо германизировать. Аресты населения осуществлялись полицией, гестапо и военными трибуналами. В статье приведены таблица, показывающая путь задержанного с момента ареста до определения его на место отбывания наказания, и диаграмма, где показано процентное соотношение различных категорий арестованных. С. Невё выделяет четыре типа репрессивной политики немецких властей в Мозеле и Эльзасе: судебная процедура, лишение свободы как превентивная мера или в целях перевоспитания, заключение в концентрационный лагерь и содержание в тюрьмах, находящихся в подчинении полиции. В связи с помещением людей в концлагеря, автор исследует применение подобной меры наказания гестапо и уголовной полицией, показывая разницу в документах, фиксирующих статус арестованного. Также ему интересна динамика отправ-
ки осужденных в зависимости от периода (например, до 1943 года уголовная полиция чаще назначала мерой наказания исправительные работы в лагере, чем гестапо, а после ситуация изменилась в противоположную сторону). Особенность положения жителей Мозеля и Эльзасца, по мнению С. Невё, состоит в том, что человек, попавший под репрессии оккупационных властей, не перемещался в другую страну, но испытывал, вместе с тем, все трудности депортированных в границах своего региона. Именно это, видимо, заставило руководство Франции внести в закон 1948 года о депортированных специальный пункт, касающийся жителей этих областей.
Цель шести статей третьего раздела «Де-портационная политика в странах Европы и Азии» - продемонстрировать разнообразие смыслов, вкладываемых различными народами разных частей света в понятие «депортация». Национальные особенности интерпретации во многом зависят как от исторического опыта этих стран до Второй мировой войны, так и различием оккупационной политики, применяемой на их территории.
Первая статья посвящена «Депортациям в Дании под оккупационным режимом». Ее автор, С. Фракапан, утверждает, что, несмотря на мифы, окружившие историю Дании во Второй мировой войне (спасшиеся в Швеции евреи; Кристиан Х, носивший на рукаве желтую звезду), на ее территории в качестве репрессивной меры применялась депорта-ционная политика. В национальной памяти современных датчан сосуществуют чувство вины за политику сотрудничества с нацистами, внимание к памяти жертв депортации и... отсутствие интереса к подсчету точного количества погибших депортированных. Это тем более любопытно в связи с тем, что их число является весьма небольшим по сравнению с потерями других европейских стран: исследователи называют примерную цифру в 6 тыс. человек. В специальной таблице автор сопоставляет данные по депортированным, встречающиеся в исследовательских работах. Начало репрессивных мер со стороны нацистов в Дании связано с изменением характера так называемого мирного оккупационного режима. До 1943 года только несколько десятков датчан находились в немецких тюрьмах. Еврейские депортации в странах Северной Европы проводились нацистами очень осторожно в стремлении избежать конфронта-
ций на социальном и политическом уровнях. С. Фракапан пишет, что в 1943-1944 годах, после формирования правительства нового состава, из Дании было отправлено три конвоя с арестованными евреями с местами назначения Терезинштадт и Равенсбрюк. По ее мнению, условия их содержания нельзя оценивать однозначно, особенно когда речь идет о Терезинштадте. С одной стороны, правительство Дании было озабочено судьбой заключенных соотечественников (автор оперирует цифрой 472 узника Терезинштадта из Дании), в лагерь пропускали делегации Красного Креста, людям разрешали получать посылки от родных и т.п. С другой стороны, из Терезинштадта в Освенцим дважды отправлялся транспорт с депортированными датскими евреями. Их разместили в созданном на территории лагеря образцовом семейном поселении, жители которого были отправлены в газовые камеры после того, как этот проект выполнил свои функции в глазах общественности. Однако автор не упоминает о данных, приведенных историком Холокоста Н. Бо Поульсеном о том, что часть этих депортированных евреев была беженцами из России, которым не удалось спастись от преследований по причине их слабых связей с датской еврейской общиной и местным населением6. Другой важной репрессивной акцией нацистов стал арест 1967 полицейских Дании, проведенный 19 сентября 1944 года ввиду открытия Второго фронта. В процессе перемещения их по разным лагерям (Нойенгамме, Бухенвальд, а после перевода в статус военнопленных - Мюльберг на Эльбе и др.) погиб 81 человек. Общий момент, характерный для судьбы всех датских депортированных, состоял, помимо прочего, в том, что многим из них было позволено вернуться домой еще до капитуляции Германии 8 мая 1945 года. Этот факт, вместе с помощью Красного Креста и поздним началом репрессий, стал причиной того, что в Данию не вернулось лишь 10% увезенных арестованных.
Весьма любопытна статья «Режим Анто-неску и еврейские депортации: Румынские лексика и представления в рамках "окончательного решения еврейского вопроса"», авторами которой являются О. Трашка и Ф. Туркану. Основная идея авторов заключается в том, румынская антиеврейская политика осуществлялась диктатором не столько по настоянию Германии, сколько по ^ собственной воле. Разные направления этой £
политики включали в себя и депортации. Во-первых, это этнические чистки. Присущий румынам антисемитизм сильно возрос в условиях резких изменений границ и миграции населения в межвоенный период и в 1940-1941 годах, став одной из составляющих идеи воссоздания Великой Румынии. Еще в XIX веке в сознании румын закрепился образ еврея как иноземца, вторгшегося в среду мирных жителей и разрушавшего их культурный и социальный строй. Непосредственно до прихода к власти И. Ан-тонеску король Кароль II принял закон о лишении почти трети еврейского населения страны румынского гражданства. Депортации евреев из Бессарабии и Северной Буковины осуществлялись двумя путями: вывоз их на территории к востоку от Днестра и создание многочисленных гетто, призванных служить отправными точками при организации массовых депортаций в Транснист-рию. Авторы пишут о неудачах, постигших планируемые румынским руководством депортации в результате их плохой организации, что стало причиной высокой смертности среди перемещенных, случаев разбойных нападений на колонны и пр. Кроме того, в статье упоминаются различия в немецких и румынских планах относительно еврейского населения этих областей, а также в лексике румынских документов, касающихся депортаций. Второй вариант, при котором практиковалось перемещение людей, диктовался военными условиями. Так, несколько месяцев спустя после вхождения румынских войск в Одессу, в январе 1942 года, из города в гетто Транснистрии было перемещено более 32 тыс. евреев, выживших после массовых убийств 23-24 октября 1941 года. В конце статьи говорится о проектах руководства Рейха депортаций евреев Румынии в концентрационные лагеря и гетто Польши. В отношениях между Антонеску и Гитлером еврейский вопрос не являлся ключевым моментом. В какой-то мере это позволило Ан-тонеску отказаться в конце 1942 года от планируемых перемещений ввиду возможного поражения Германии и необходимости быть готовым к другому исходу войны. Хочется особо отметить высокий научный уровень данной статьи, активное использование ее авторами архивных материалов и научных публикаций. Интересна терминологическая ^ составляющая статьи: Великая Отечествен-£ ная война называется ими антисоветской
войной, а присоединение к Молдавии Тран-снистрии и Буковины - аннексией.
В статье А. Корба «Создание нации и Хо-локост: Депортации в Независимом государстве Хорватия (1941-1945)» рассматриваются сложные национальные вопросы в политической риторике хорватских коллаборационистов в период нацистской оккупации. В основе хорватского строительства государства официально стояла идея о его моноэтнич-ности, важная для поддержания порядка и обеспечения защиты его жителям. В качестве исторического примера разумности такой политики правительством приводило договор 1922 года об обмене греческим и турецким населением. В рамках этой программы депортационные меры, применяемые хорватским правительством, носили различный характер: депортации сербов в Сербию, в концентрационные лагеря Германии и в рабочие концлагеря в Хорватии, отправка в лагеря евреев и цыган, прием и депортация в Сербию словенов, мигрировавших из Рейха, где тех посчитали нацией, неспособной к германизации. Отличительной чертой депортаций в Хорватии является тот факт, что вопросами депортации занимался большой процент государственных чиновников, поскольку для проведения таких масштабных мероприятий необходимо было произвести крупные строительные работы (железная дорога, комплекс лагерей и пр.). А. Корбу удалось описать своеобразную позицию немцев в организации перемещений в июне-сентябре 1941 года. Нацисты придавали большое значение этим мероприятиям, которые рассматривали как возможность расширить свой опыт для применения подобной практики в остальных европейских странах. Поэтому сильный разгул насилия и слабый контроль со стороны руководства стал причиной временных кон-фронтаций с хорватским правительством. В дальнейшем хорваты также проявили себя в глазах немцев неспособными проводить подобные акции, поскольку использовали их как предлог для грабежа и самоуправства. Автор пишет о системе концлагерей в Хорватии. Так называемое первое поколение было предназначено для сербов, депортированных до нападения Германии на СССР. В лагеря второго поколения помещали арестованных евреев, цыган и противников усташевского режима. К лагерям третьего поколения, которые начали появляться с 1942 года, принадлежал знаменитый Ясеновац, собравший на
своей территории сотни тысяч людей, часть которых была отправлена в Освенцим. Что касается вопроса депортаций евреев, то тут хорватско-германские отношения имели ряд сложностей: судьба еврейского населения на территориях, граничащих с Италией, финансовые вопросы отправки евреев в Рейх, недовольство немцев недостаточным, по их словам, энтузиазмом хорватских властей в предоставлении информации о количестве евреев в концлагерях страны. Несмотря на это, глава немецкой полиции в Загребе Х. Хельм объявил в 1944 году, что «еврейский вопрос» в Хорватии практически решен.
П. Градволь посвятил свою статью проблеме «Депортаций в Венгрии в период до начала, во время и после Второй мировой войны». Текст богат весьма информативными ссылками на историографию, однако утверждения автора являются зачастую весьма спорными. Градволь объясняет причины отличного от Франции и Западной Европы понимания термина «депортация» в Венгрии и странах Восточной Европы. По его словам, Венгрия на протяжении ХХ века знала столь многочисленные варианты явных или завуалированных масштабных депортационных акций, что память о некоторых из них в современном обществе оказалась не столь яркой, как на Западе. Например, воспоминания о Холокосте, который не воспринимается в этой стране как явление, более трагическое, нежели, по словам автора, память о практике советских солдат в 1944-1945 годах набирать рабочих, чтобы с помощью венгров заполнить выделенные им квоты, или об обмене населения между Словакией и Венгрией. Сравнивать эти явления, неравнозначные не только по их характеру, но и по количеству повлекших за собой жертв, на наш взгляд, некорректно. И это несмотря на то, что община Венгрии, состоявшая из выживших в Катастрофе евреев, была одной из самых многочисленных в Центральной Европе. А при необходимости, с точки зрения исследователя, таких сравнений, это нужно делать, на наш взгляд, доказывая каждое утверждение данными из источников. Автор пишет об эволюции употребления термина «депортация», начиная со страниц Ветхого Завета до ХХ века, проводя параллели с венгерским языком. Он упоминает, что в Венгрии использовался один термин для обозначения перемещения евреев в Биробиджан при Сталине, планов трансфера их на Мадагаскар в Рейхе, а также для разговора об «окончательном решении еврейско-
го вопроса» после Ванзейской конференции. П. Градволь пишет о паническом страхе перед Советским Союзом среди самого еврейского населения страны после войны, которое воспринимало политику Сталина и Гитлера как идентичные. В доказательство автор приводит статью из газеты, издаваемой венгерской еврейской общиной, от 21 июня 1951 года, а также несколько ссылок на цитаты от 1946 года неизвестного происхождения. Далее он пишет о долгой эволюции понятия «депортированный», закрепленного после Второй Мировой войны за группой лиц, насильно перемещенных с места обитания чаще всего в концлагерь, символом которых стали евреи.
Другим тезисом автора, касающимся участия венгерского правительства в Холокосте, является признание двух депортационных акций, повлекших за собой глобальное уничтожение людей. Это отправка и последующий расстрел немцами евреев в Каменец-Подольский в 1941 году, а также депортации из гетто Будапешта в Освенцим в 1944 году. В первом случае разрешение на акцию дал министр внутренних дел под личным давлением Хор-ти, и прекращена она была, когда Парламент узнал о массовых убийствах депортированных. П. Градволь не упоминает о том, что своз евреев на оккупированные Венгрией и Германией территории был остановлен после международного скандала, устроенного мировой прессой в результате показаний нескольких выживших в том уничтожении евреев и представителей венгерской армии7. Автор обвиняет в жестокости по отношению к евреям лидеров партии «Скрещенные стрелы». По его мнению, заслуга Хорти состоит в том, что депортации 1944 года в Освенцим были остановлены. Также он сумел не дать развернуть депортации в период с 1941 по 1944 год, преследуя главную цель: защитить своих граждан. При смене власти депортации возобновились, хотя конечными пунктами были уже другие места. Также он упоминает о больших потерях в результате практики обязательной рабочей повинности, которая, по его мнению, отличается от депортации тем, что хотя людей увозили насильно, их официально не лишали имущества и жилья. В таблице приведены данные, иллюстрирующие количественные показатели этих перемещений. Автор пишет и о послевоенных депортациях. К ним он относит вывоз 600 тыс. венгерских военнопленных, 28 тыс. гражданских ^ лиц, не считая рабочих евреев, депортации £
венгров из Словакии, немцев, проживающих в Венгрии, в американскую зону оккупации, а также славян из Югославии в 1951 г.
Статья «Особенная депортация: перемещение прибалтов и поляков еврейского происхождения в Советском союзе в 19401941 годах» написана М. Кравери в рамках работы над проектом по созданию звукового архива ГУЛАГа в Европе. Этим обусловлены некоторые особенности исследования: автора интересовали воспоминания об этих событиях и их ретроспективная оценка очевидцами. Она пишет о категориях репрессированных в сталинскую эпоху (заключенные и спецпоселенцы), о Главном управлении лагерей и комендатурах как о вышестоящих инстанциях в системе учреждений особого режима в СССР. Кравери также упоминает о трех волнах депортаций из Польши: перемещений военнопленных, а затем беженцев-евреев. Также она говорит о депортациях 1941 года из стран Прибалтики и из Молдавии, имевших целью очистить эти территории от «антисоветского элемента», называя это четвертой волной. Надо сказать, что повествование строится, в основном, на констатации фактов, полученных автором из прочитанной ею литературы (далеко не исчерпывающей), без анализа причин, особенностей и развития этих событий. Далее она приводит сведения о категориях, попавших под репрессии, и о том, куда люди были направлены, ссылаясь при этом на работы П.М. Поляна, Н. Поболя, американских историков прибалтийского происхождения Р. Мисюнаса, Р. Таагепера и на работу В.Н. Земскова. Согласно этим данным, 77 % депортированным на север СССР было предписано работать на деревообрабатывающих заводах. Условия их жизни, по словам М. Кравери, были крайне суровыми. Эпидемии, недостаток самых насущных вещей и зарплата, не позволявшая обеспечить прожиточный минимум, стали причиной массовых отказов от выхода на работу и бегств с мест поселения. В статье говориться об изменениях в политике СССР по отношению к депортированным полякам в связи с началом войны. Причины этого явления также не объясняются, но автор упоминает о приказе об амнистии польских граждан в августе 1941 года. Значительная часть статьи посвящена воспоминаниям людей, переживших советские довоенные депортации. ^ Евреи из стран Прибалтики, оказавшиеся в £ восточной части России и в Средней Азии,
сходятся в одном принципиально важном вопросе: именно это вынужденное переселение, в каких бы суровых условиях оно не проходило, позволило им выжить. Политика, проводимая нацистами в тех местах, где они родились, свела бы их шансы на жизнь к минимуму. На наш взгляд, М. Кравери продемонстрировала важность использования в исследованиях по советским депортациям воспоминаний очевидцев. Однако для серьезного изучения и понимания данной темы ей необходимо ознакомиться с точками зрения польских, украинских, прибалтийских и российских исследователей, авторов основных работ по этому вопросу8.
Последняя статья этого раздела, принадлежащая историку Ж.-Л. Марголена, под названием «1937-1945: рабы Японской империи» посвящена азиатским странам. С первых строк автор отмечает сложность компаративного анализа Европы и стран этого региона. Особенность Японской оккупации заключалась в том, что там не существовало Холокоста в том виде, в каком мир знал его на территориях под владычеством Рейха: намеренное истребление какой-либо этнической или социальной группы, фабрики смерти, направленные на массовое уничтожение и т.п. Именно этот факт служит японским историкам-ревизионистам поводом называть претензии к преступлениям их страны во Второй мировой войне преувеличениями. Сходными чертами с Холокостом являются количество лиц, попавших в японские лагеря (около 7 млн азиатов и 300 тыс. военнопленных из стран-противников), условия содержания и работы заключенных, приводившие к высоким показателям смертности, бесправное положение узников, сводившее их статус к уровню животных. Если, по мнению автора, некоторые категории военнопленных (за исключением советских) в гитлеровских лагерях могли рассчитывать на более мягкое обращение, то, находясь под японским арестом, все были в одинаковой ситуации. Ж.-Л. Марголен пишет о гетто в черте некоторых городов, а также о лагерях для рабочих. Особенность последних состояла в том, что в них могли содержаться, наряду с военными, жители окрестных населенных пунктов. Тем самым критерий перемещения на большие расстояния тут не соблюдался. Узники имели статус, сходный с тем, который имели рабы в колониальных империях. Смертность была колоссальной и во время перемещений
из одного места в другое, что в большинстве случаев было спровоцировано жестокостью японского начальства и охранников. Потери были как при транспортировке морем в результате кораблекрушений и отсутствия гигиены, так и во время пеших походов, когда погибало до 80-90% узников. В системе концлагерей, наряду с обычными, существовало несколько особенных заведений. Речь идет о тюрьмах смерти для красных кхмеров и о местах, где проводились медицинские опыты (лагеря отряда Того 1644 в Нанкине, отряда 731 в Харбине и отряда 100 в Чанчуне). Основной причиной смертности в лагерях были опасные условия работы и голод. Есть сведения, что руководство намеренно отказывалось кормить заключенных, вопреки утверждениям японских ревизионистов о том, что доставка продуктов была затруднена военными действиями на море. Что касается условий работы, то автор приводит пример строительства железной дороги Бангкок-Янгон, во время сооружения которой из 200 тыс. рабочих выжило только 70 тыс. При насильственном вывозе местного населения на работы японцы охотно соглашались забрать и семьи депортированных. В лагерях смертность детей доходила до 100%, а женщинам в подавляющем большинстве случаев приходилось заниматься проституцией. Положение европейских, австралийских и американских пленных было таким же, как у всех остальных, кроме того, что шанс на побег был исключен, поскольку им невозможно было спрятаться среди местного населения. В статье затрагивается и положение японских и корейских рабочих, трудившихся на военную промышленность Империи. Их неравенство выражалось в размере заработной платы (около 87% корейцев на шахтах Хоккайдо получали сумму ниже минимального оклада, в то время как среди японцев количество таких сотрудников достигало 37%). Ж.-Л. Марго-лен полагает, что причины такого характера японской оккупации Азии состояли в желании подавить моральный дух и уничтожить жизненные силы завоеванных стран во имя процветания нации и государства. В целом статья представляет собой весьма краткий, но аргументированный обзор репрессивной политики Японской империи.
Заключительный, четвертый раздел сборника «Память о депортациях с 1945 года до наших дней» состоит из пяти статей, раскрывающих некоторые историографические
и историко-правовые аспекты, связанные с последствиями Второй мировой войны и оккупационной политики. Первая из них написана С. Линдеперг и называется «Школа Ольги Вормсер. От дружбы с депортированными до написания истории (1945-1979)». Она посвящена работам одной из первых исследовательниц системы нацистских концлагерей. Истоки интереса к данной теме лежат, по мнению автора, в самом жизненном пути О. Вормсер. Она родилась в семье «русских» евреев-эмигрантов, однако не это обстоятельство повлияло на ее научный выбор. Определяющим фактором стала ее работа в Министерстве пленников, депортированных и беженцев с 1944 года, когда она могла лично познакомиться с первыми освобожденными из концлагерей, прибывшими во Францию, и начать собирать сведения об их судьбе. В 1946 году состоялась ее первая поездка в Освенцим и вышли первые книги о лагерях, в написании которых она принимала участие. Далее Линдеперг рассказывает о работе О. Вормсер в Комитете по изучению истории Второй мировой войны, созданном в 1951 году. В результате наладившихся контактов членов Комитета с Еврейским центром современной документации, на свет появилось множество публикаций воспоминаний выживших в Холокосте узников концлагерей. В 1968 году Вормсер защитила диссертацию по проблемам концентрационной системы нацистов, и этот этап в ее карьере стал самым скандальным, на что есть свои причины. Основными пунктами ее работы, подвергшимися суровой критике, были ошибка по поводу отсутствия казовых камер в лагерях Равенсбрюк и Маутхаузен и анализ некоторых свидетельств очевидцев с точки зрения расхождения воспоминаний об одних и тех же событиях у разных лиц. Цель О. Вормсер была не в том, чтобы пересматривать историю, а чтобы препятствовать созданию исторических мифов. По словам автора, исследовательница пыталась исходить из принципов историзма. Вместе с тем, она открыто выступала против историков-ревизионистов, которые пытались использовать ее работы в подтверждение своих теорий. До конца своих дней О. Вормсер была отвергнута большинством членов сообщества бывших депортированных, которых она считала своими друзьями. С. Линдеперг видит в этом пример той опасности, которую таит в себе работа ^ историка. £
Следующая статья посвящена весьма неоднозначному и спорному эпизоду французской общественной и отчасти научной жизни. Журналист газеты «Le Monde» Т. Вайдер назвал свою статью «Дело Давида Руссе и образ депортированного. Выжившие после нацистских лагерей против лагерей советских (1949-1959)». Эта история началась 12 ноября 1949 года, когда Д. Руссе, бывший узник Бу-хенвальд и Нойенгамме, в прошлом троцкист, написал в газету «Le Monde» статью, занявшую целую страницу и содержащую призыв к бывшим заключенным нацистских лагерей сражаться против аналогичной, по его мнению, системы в СССР. В тексте Д. Руссе ссылается на многочисленные показания людей, спасшихся из «советских лагерей смерти», публикации которых стали появляться в Европе уже с 1944 года (например, свидетельства поляков из Армии Андерса, участвовавших в военных действиях в Италии в 1943-1944 гг.), и на статьи из советского Исправительно-трудового кодекса (№ 129 и № 8). Появление этого текста вызвало бурную реакцию общественности. Причиной явилось не только содержание, но и сам факт решения автора публично выразить свои мысли. Это был разгар «холодной войны»; в странах Запада, в том числе во Франции, начали возникать различные учреждения, занимающиеся изучением советского государства и общества. Многие задали себе вопрос: а не является ли призыв Д. Руссе текстом, написанным по чьему-либо заказу? Т. Вайдер выделяет три типа реакции на текст Руссе. Первый - это полное его одобрение (например, писателем Ф. Мориаком). Второй - одобрение порыва автора, но настойчивое требование, чтобы расследования по этому вопросу велись в отношении не только СССР, но и других странах, в которых могут существовать концлагеря (этой точки зрения придерживалась основная часть сообщества бывших узников). Третий тип - резкая критика инициативы Д. Руссе (писатель Ж.-М. Доменаш, Ж.-П. Сартр и М. Мерло-Понти). Т. Вайдер считает, что позицию представителей третьего направления можно объяснить тем, что все они не были ранее заключенными концлагерей и их желание «забыть смерть, когда живешь» было неприемлемо для тех, кто получил другой жизненный опыт. Д. Руссе обвиняли в интеллектуальном сотрудничестве с нацистами, ïïj. что, с точки зрения автора, также было обыч-£ ной риторикой советской пропаганды в адрес
тех, кто выступал против их режима. Сам судебный процесс был начат в ноябре 1949 года и продолжался до января 1950 года. Его часто сравнивают с аналогичным делом В.А. Кравченко, обвиненного в начале 1949 года известным изданием «Les Lettres Françaises» в клевете за написанную им книгу о советских лагерях9. Т. Вайдер сравнивает оба этих дела, показывая различную тактику обвинителей и конечные итоги этих разбирательств.
В октябре 1950 года по инициативе Д. Руссе была создана Международная комиссия против режима концентрационных лагерей. Основой при выборе ее членов стала концепция Д. Руссе о бывшем депортированном как о самом лучшем эксперте в этих вопросах. Комиссия просуществовала девять лет и занималась, в основном, сбором информации о странах коммунистического режима (СССР, Китай), о так называемых «правых диктатурах» (Испания, Греция) и о преступлениях колониального режима Франции. Оценивая работу Комиссии, Т. Вайдер указывает на ее антисоветскую направленность. Полностью приравнивая систему лагерей в Китае и СССР к тем, которые были созданы нацистами, члены Комиссии исходили из того, что геноцид евреев и цыган, а также массовые убийства с помощью газовых камер не являлись уникальными чертами политики Рейха. Масштабы и способ уничтожения не должны быть причинами для смягчения обвинений. Автор статьи также отмечает важную общественную и историографическую роль Комиссии в сборе информации о системе лагерей.
Статья О. Лальё «Юридический статус "депортированного" и потребности национальной памяти с 1948 года до наших дней» посвящена законодательному оформлению во Франции статуса «депортированных». Автор пишет об общественной и политической борьбе за расширения понятия «депортированный» после закона 1948 года, который закрепил этот статус за участниками движения Сопротивления и политическими арестованными, ставшими жертвами нацистской оккупационной политики. Почти сразу после войны во Франции образовались две крупные и влиятельные антагонистические общественные организации, объединяющие бывших узников нацистских тюрем и лагерей, рабочих, участников Сопротивления и других: Национальная федерация депортированных и интернированных членов Сопротивления и патриотов (FNDIRP, в ее составе было много
членов Коммунистической партии Франции) и Национальная федерация депортированных и интернированных участников Сопротивления (FNDIR, в основном состояла из голлистов, социалистов и представителей христианско-демократического движения). Последние оказали влияние на законодательную фиксацию в 1948 году статуса «депортированный» за членами Сопротивления, а первые - в том числе за жертвами политических репрессий. О. Лальё говорит об эволюции работы комиссии, рассматривавшей просьбы граждан о присвоении им этого статуса. Законодательство было расширено в результате начавшегося с 1970-х годов переосмысления истории Холокоста: в 1987 году на этот статус стали иметь право французы, получившие гражданство после 1939 года, тем самым в действие закона были включены тысячи евреев, бежавших во Францию от нацистского режима. А введение в 1994 году в статус политического депортированного П. Сееля, который подвергся преследованиям немцев за то, что был гомосексуалистом, показывает дальнейшее развитие практики применения этого закона.
Статья П. Арно называется «Долгая история поражения "мобилизованных" на обязательную трудовую службу. Неудачная борьба за присоединение термина "депортированный" к этому названию». Борьбой за официальное использование терминов «депортированный по рабочей повинности» или «жертва депортации по рабочей повинности» занималась Национальная федерация депортированных по работе (FNDT). Эта организация имело культурную и общественную миссию. Например, в 1950-1960-е годы в результате работы этой организации было проведено множество мероприятий во Франции и в Германии, призванных почтить память о людях, попавших под обязательную трудовую повинность. Однако главная работа состояла в попытках добиться на государственном уровне для членов Федерации положения, равного тому, которое имели политзаключенные и участники Сопротивления. Автор проводит интересный терминологический анализ, показывая, что слово «депортированный» используется по отношению к уезжавшим на работы в Германию французам в основном в дискурсе пропаганды движения Сопротивления. В среде самих рабочих он встречался лишь эпизодически. В послевоенное время история перемещенных на территорию Рей-
ха рабочих стала рассматриваться иначе. Несмотря на присвоение им в ноябре 1945 года статуса «погибших за Францию», в обществе стали раздаваться призывы различать жертв нацистских репрессий, пострадавших за сопротивление врагу, и тех, кто переживал лишения главным образом в результате своего добровольного решения уехать на заработки. П. Арно пишет об острой политической борьбе в процессе обсуждения закона о принятии статуса «депортированный по рабочей повинности». В 1951 году единственным успехом Федерации было официальное признание термина «принужденный к работе в государстве противника». Но все дальнейшие попытки лоббировать закон не принесли успеха. А в 1978 году после долгого судебного разбирательства, инициаторами которого стали ассоциации, созданные бывшими заключенными немецких тюрем и лагерей, Федерацию обязали изъять из своего названия термин «депортированные». Однако это название употреблялось с тех пор в несколько иной форме («так называемые», «называющие себя» и др.), часто характеризуя общественно-политическую позицию организаций и региональных властей (автор статьи приводит таблицу, показывающую частоту употребления термина «депортированные» в адрес перемещенных рабочих из Франции местными властями различных департаментов). В мае 2005 года премьер-министр в официальной речи признал патриотизм граждан, прошедших через систему обязательной трудовой повинности во время нацистской оккупации и оказывавших сопротивление нацизму путем многочисленных актов саботажа и пассивного сопротивления. Тем не менее, по словам П. Арно, эта категория граждан все еще ощущает неприязнь определенной части общества. Также эти люди испытывают глубокую неудовлетворенность от того, что безуспешно потратили столько финансовых и моральных сил, пытаясь отстоять свое место в национальной памяти и желая показать примером своей судьбы, насколько разнообразны были страдания мирного населения во время Второй мировой войны.
Завершающая статья этого раздела, автором которой является П. Бертильотти, называется «Термин "депортированный" в Италии с 1945 года до наших дней. Отражение исторической памяти в праве и политике, противоречивые образы прошлого». Задачей ^ автора было проследить эволюцию понятия £
«депортированный» в Италии от значения высылки осужденного в дальний регион до привязки его к заключенному концлагеря. В период с 1943 по 1945 год термин употреблялся, в основном, для обозначения гражданского населения страны, перемещенного на территорию Рейха. В отличие от Франции, в Италии не произошло законодательного закрепления этого статуса. В первые годы после войны в памяти итальянцев гражданским жертвам нацистского режима отводилась весьма неприглядная роль, а героизации подвергались лишь сражавшиеся с оружием в руках партизаны. Основной целью правительства страны были получение выгодных условий мира и формирование международного и внутриполитического образа страны как жертвы фашизма. Например, по этой же причине с 1945 года вину за антисемитскую политику в Италии стали возлагать на немцев. Тем не менее, общество отреагировало на эту ситуацию созданием многочисленных ассоциаций, объединявших бывших депортированных. Из них наиболее активно заявляли о себе жертвы политических преследований и евреи. Последние начали проводить первые исследования по судьбе жертв нацизма. Но публикации источников по этому вопросу стали интересовать широкую публику и издателей лишь в конце 1950-х - начале 1960-х годов. В то же время начался процесс структурирования ассоциаций депортированных под влиянием нескольких причин: рефлексия над терминами и расширение лексики дискуссий о жертвах фашизма («гражданский интернированный», «политическая депортация» и т.п.), включение в процесс формирования национальной памяти политических партий (попытка создать конкуренцию левому течению, позиционировавшему себя в качестве наследников антифашистского движения). По словам автора, особенность изучения членами этих ассоциаций Холокос-та в тот период заключалась в том, что они пытались завуалировать специфику этого явления (например, не говорить, что партизаны не подвергались селекции и отправке в газовые камеры по прибытию в концентрационный лагерь). Собственно осознание трагедии Катастрофы началось в Италии только с приходом 1990-х годов.
П. Бертильотти пишет об изменениях в итальянском обществе и политических кру-^ гах по отношению к гражданам, депорти-£ рованным во время войны. Декретом 1963
года людям, пережившим преследования со стороны национал-социалистов, была назначена сумма компенсации. В нем впервые прозвучал термин «депортированные» в адрес заключенных концлагерей, арестованных по политическим причинам или в результате расовых преследований. Автор пишет о кризисе итальянского общества 1970-х годов, повлекшем за собой культурный разрыв между молодым и старшим поколениями. Возрождение памяти о Второй мировой войне, репрессиях и политике геноцида началось с 1989 года в условиях исчезновения коммунистической партии Италии и роста экстремистских и расистских настроений. Так, сравнивая эту ситуацию с реалиями Франции, П. Бертильотти говорит о более позднем оформлении в Италии понятий, характерных для послевоенной европейской историографии и общественной памяти. В заключении нужно отметить высокий научный уровень проделанной автором аналитической работы, глубокое знание ею архивного материала и историографии.
Завершает сборник статей заключение А. Вьевьорки. Автор призывает историков и исследователей отойти в процессе изучения прошлого от памяти, которая изменяет значение тех или иных слов, заставляя людей злоупотреблять терминами и несправедливыми сравнениями, и вернуться в рамки науки. Человек, занимающийся историей, по словам Вьеьорки, должен осознать отведенную ему роль эксперта и стремиться к максимальной честности в употреблении слов, описывающих исторический процесс.
Как мы видим, проект, осуществленный французскими учеными, удивляет масштабами поставленных задач, а также их реализацией. Темы представленных в нем статей охватывают весьма широкие географические рамки и делают информативность одним из главных достоинств сборника. Другой его особенностью и, во многом, плюсом является, на наш взгляд, ориентированность на французскую аудиторию, несмотря на разнообразие региональной специфики, представленной авторами вошедших в книгу текстов. Нельзя не заметить, что наиболее детализированными и лучше всего проработанными статьями являются те, которые посвящены истории и современности Франции. Остальные или носят характер компаративного исследования, даже если этого не было заявлено в названии (объектом сравнения высту-
пает Франция), или являются французским взглядом на историю какой-либо страны, или же представляют собой краткий и иногда поверхностный обзор весьма сложных и противоречивых процессов, происходящих в других странах, составленный, опять же, для сравнительной иллюстрации к французской истории. Хотя очевиден тот факт, что сделано это было по причине невозможности проведения более глубокого исследования по всем поднятым вопросам на страницах од-
ной книги. Поэтому данный сборник очень полезен российским и восточноевропейским исследователям для ознакомления со степенью изученности определенных тем во французской исторической науке. Он позволяет найти новые стороны в изучении различных аспектов истории Второй мировой войны и демонстрирует научные потребности французского исторического сообщества.
Олеся Орленко
1 Wieviorka A. Déportation et génocide: Entre la mémoire et l'oubli. Paris; Plon, 1992; Wieviorka A. Auschwitz, 60 ans après. Paris, 2005; Wieviorka A. Le procès de Nuremberg. Paris, 2006; m gp.
2 Joly L. Vichy dans la «Solution finale». Histoire du Commissariat général aux questions juives (1941-1944). Paris, 2006.
3 Bruttmann X Au bureau des Affaires juives, l'administration française et l'application de la législation antisémite (1940-1944). Paris, 2006.
4 White H. Historical emplotment and the problem of truth // Probing the limits of representation: Nazism and the "Final solution". London, 1992. P. 37-53.
5 Klarsfeld S. La Shoah en France. V.1-4. Paris, 2001.
6 Н. Бо Поульсен называет цифру в 500 человек депортированных (см.: Холокост на территории СССР: Энциклопедия. М, 2009. С. 252).
7 Там же. С. 141.
8 Репрессии против поляков и польских граждан. М.: Звенья, 1997; Estonia, 1940-1945. Reports of the Estonian International Commission for the Investigation of Crimes Against Humanity. Tallinn, 2006; Дюков А. Миф о геноциде: Репрессии советских властей в Эстонии (1940-1953). М., 2007, и др.
9 Материалы процесса Кравченко опубликованы: Le procès Kravchenko - Compte-rendu sténographique. Paris: Albin Michel, 1949.
Мультатули П.В. Николай II. Отречение, которого не было. М.: АСТ: Астрель, 2010. 639 с.
На сегодняшний день одним из главных специалистов по биографии Николая II и периоду его царствования считается П.В. Мультатули. Автор ряда апологетических статей и книг, этот писатель прочно занял место в одном ряду с О.А. Платоновым, Э.С. Радзинским и А.Н. Бо-хановым. Причем вслед за ними, особенно последним — доктором исторических наук и ведущим специалистом по истории российской буржуазии, г-н Мультатули стремится к признанию своего творчества официальной наукой. Ведь даже научно-популярное исследование является заведомо более ценным и востребованным, нежели добросовестная публицистика, а тем более художественное произведение.
Недавно опубликована очередная книга Мультатули о последних годах царствования Николая II, вводящая в научный оборот некоторые новые материалы. Будучи итогом
многолетней работы автора, она заслуживает специального рассмотрения.
Уже в предисловии к работе Мультатули формулирует свой методологический принцип, фокусируя внимание на исторических мифах и признавая их разделение на созидательные и разрушительные. В числе последних указывается факт отречения Николая II. Автор не скрывает, что целью проведенной работы являлось не исследование причин и последствий падения самодержавия, а конструирование отвечающей его политическим убеждениям картины событий. Основные составляющие этого конструкта обозначаются там же, во введении: это политическая оппозиция, заговорщики из военной верхушки страны, масоны, американские банкиры, иллюминаты, сионисты и германские правящие круги (С. 6). Высокая степень политизированности сочинения, таким образом, стано- ^ вится очевидной уже из предисловия к нему. £
