ПёТР ЕВГЕНЬЕВИЧ АСТАФЬЕВ О ЧУВСТВЕ КАК НРАВСТВЕННОМ НАЧАЛЕ Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Е. Н. Ильина ПЁТР ЕВГЕНЬЕВИЧ АСТАФЬЕВ О ЧУВСТВЕ КАК НРАВСТВЕННОМ НАЧАЛЕ

Статья посвящена анализу одной из ключевых работ выдающегося русского фило-софа-персоналиста П. Е. Астафьева, разработавшего учение о духовно-душевной субстанции «внутреннего человека». Мир чувств личности раскрывается как проявление души, жизни сердца, влияющей на формирование духовно-нравственных критериев общества. Любовь при этом понимается как важнейшая преобразующая сила.

Ключевые слова: русская философия, психология, П. Е. Астафьев, любовь, христианство.

E. Ilina

Peter Astafiev on the Feeling as a Moral Basis

The article gives an analysis of one of the key writings by the outstanding Russian phi-losopher-personalist who had developed the theory of spiritual-soul substance of “the internal person The realm of senses of a personality is revealed as a manifestation of soul, heart life, affecting the development of spiritual moral criteria of the society. Here love is understood as the most significant transforming force.

Keywords: Russian philosophy, psychology, P.E. Astafiev, love, Christianity

Имя Петра Евгеньевича Астафьева (1846-1893), как и имена других русских мыслителей, придерживавшихся консервативных или традиционных убеждений, постепенно возвращается в лоно русской философии. Более века его труды не переиздавались. Только в 2000 году был опубликован сборник сочинений мыслителя «Философия нации и единство мировоззрения», но работа «Чувство как нравственное начало» (напечатанная в 1886 году) туда не вошла. Между тем она была высоко оценена ещё на рубеже Х1Х-ХХ веков. А. А. Козлов считал эту работу лучшим из сочинений Петра Евгеньевича [6], А. И. Введенский [3] и С. И. Матвеев [7] выделяли её в статьях, посвященных анализу философского наследия Астафьева. «Чувство как нравственное начало» представляет собой яркий образец русской христианской мысли: анализируя чувственную природу человека, Астафьев опирается на философскую методологию, альтернативную рациональному взгляду на развитие общества и личности. Не разум, а

чувство становится основой совершенствования человеческого духа. Таким образом, эта работа может быть интересна не только исследователям русской культуры и философии, но и привлечет внимание тех, кто занят историей отечественной психологии. Цель данной статьи — раскрыть духовнонравственный смысл работы Астафьева, несправедливо преданной забвению более чем на сто лет, и показать, каким образом чувственный мир человека влияет на развитие его духа и формирование религиозного сознания.

Интерес к личности Астафьева в наше время вырос довольно быстро. В 1994 году вышла публикация Н.П. Ильина «Душа всего дороже...», опубликованная в журнале «Русское самосознание», затем увидела свет книга «Трагедия русской философии», где Н. П. Ильин характеризует Астафьева как «одного из ярчайших русских философов-персоналистов» [5, с. 31]. Эта книга даёт принципиально новый подход к изучению истории русской христианской философии.

Помимо Астафьева, в этом ряду стоят имена И. В. Киреевского, Н. Н. Страхова, П. А. Бакунина, Л. М. Лопатина, В. А. Снегирёва, А. А. Козлова, В. И. Несмелова и «других мыслителей, благодаря которым русский народ в сравнительно короткое время стал народом с собственной метафизикой» [5, с. 12].

В 1996 году Н. К. Гаврюшин посвятил забытому мыслителю памятную статью, в которой затронута и его «философия любви» [4, с. 79]. Кроме того, исследованием творчества П. Е. Астафьева занимается М. А. Прасолов: в своих работах он раскрывает взаимоотношения Астафьева с другими деятелями русской философии, такими как К. Н. Леонтьев [8] и В. С. Соловьёв [9]. Наследие П. Е. Астафьева продолжает привлекать других авторов, заинтересованных в осмыслении мира с позиции русской христианской культуры.

«Мыслителям с консервативными убеждениями в русском обществе всегда необходимо было быть на голову выше всех пишущих (что «почему-то» совершенно не обязательно для людей с либеральными или социалистическими убеждениями), чтобы оказаться замеченными и оцененными по достоинству хотя бы посмертно [2, с. 5-6]»,

— пишет Михаил Смолин, работавший над переизданием трудов П. Е. Астафьева. Действительно, после революции 1917 года мыслители такого рода были почти забыты. Таким был и Пётр Евгеньевич Астафьев — учёный, философ, преподаватель этики, психологии и логики, деятельный участник Московского психологического общества. Пётр Евгеньевич был счастливо женат на Матрёне Ивановне Астафьевой (Якубовской), усыновил её детей от первого брака и посвятил жене одну из своих работ «Психический (в соврем. ред. «психологический»

— прим. Е. И.) мир женщины: его достоинства, превосходства и недостатки» (1881). Эта работа, которую Астафьев завершает надеждой на спасение и оздоровление общества через образ «женственной женщи-

ны», имеет внутреннюю связь с очерком «Чувство как нравственное начало», где практически вся третья часть содержит размышления о значении любви в нравственной жизни человека. Пётр Евгеньевич был человеком глубоко верующим, но к богословию относился с большой осторожностью и в своих работах предпочитал уклоняться от излишнего теоретизирования в этой области. Полем его деятельного поиска стала психология. Именно в ней как в науке Астафьев ищет основания для своей философской позиции.

Отвечая рационалистическим веяниям своей эпохи, утверждавшей господство разума, Астафьев предваряет разговор о чувственном мире человека замечанием об искажении позитивизмом действительной картины бытия: «Ему, более чем чему-либо другому, обязаны мы тем, что в нас “душа убывает”» [1, с. VII].

Нравственный закон, как и любой другой закон, для того, чтобы исполнить свою функцию, должен обладать признаками обязательности для сознания, всеобщности по своему исполнению и быть единым по своему основанию. Астафьев оспаривает теоретическое воззрение эволюционистов о том, что поскольку всё в мире стремится к совершенству путём эволюции, то рано или поздно человек достигнет такого совершенного развития, что ему не потребуется никаких удерживаемых сознанием нравственных законов. Он станет естественно нравственен сам по себе в силу привычки. Напротив, сознательная деятельность испытывает «потребность в сознательной системе законов этой деятельности» [1, с. 7].

Тем не менее теоретическое знание закона и пассивное согласие с ним ещё не гарантирует его исполнения. Должно родиться желание действовать, а это происходит только в результате душевных волнений, связанных с жизнью сердца. Астафьев приводит пример, что даже Кант, считавший рациональный закон долга единственным руководителем воли, «даже этот Кант тре-

бовал от морально-настроенного человека чувства уважения к святости этого закона» [1, с. 17-18]. Таким образом, даже рационалистическая мораль требует чувства уважения к закону или чувства страха, но это и придаёт ей «только отрицательно ограничивающий, запретительный, удерживающий волю характер», что уже «есть собственно мораль не деятельности, но бездеятельности внешней дисциплины» [1, с. 18]. Подобное воздержание от зла и отличает ветхозаветную, дохристианскую мораль от морали христианской, делающей своим основанием не чувство страха и уважения, а чувство положительной, деятельной любви. При этом Астафьев с горечью замечает, что человечество нередко злоупотребляло чувством любви и пыталось оправдать даже самые низкие инстинкты своей природы: и костры инквизиций, и классовую ненависть, и финансовые махинации, связанные с «благотворительностью», обман, насилие, разрушение, вплоть до «любви» как «непротивления злу» «в смысле решимости никому не вредить во имя того, что если яде никому не мешаю, то и мне никто не будет иметь повода мешать» [1, с. 19-20], то есть недеяния, которое фактически граничит с равнодушием.

Анализируя свойства человеческой природы, Астафьев выделяет три элемента: интеллект, чувство и волю. Все эти три элемента взаимосвязаны и ни одно не существует в чистом виде без двух других. Интеллект познаёт внешнюю сферу жизни, поэтому он отвечает за объективное восприятие, чувство же всегда субъективно, вне зависимости от объективных оценок. И только воля объединяет и направляет усилия интеллекта и чувства, а потому ей должно быть приписано центральное положение. Движение чувств произвольно: там, где оно отсутствует, — «там мы не видим жизни» [1, с. 33]. В этом движении «впервые зарождается элементарнейшая форма сознания — самочувствие» [1, с. 33].

Здесь важно то, на чём человек сосредоточивает своё внимание. По наблюдению Астафьева, «внимание, сосредоточенное на цели, предмете и средстве в действиях, т. е. на всём том, что в акте воли принадлежит собственно интеллекту, — только способствует успешности направленной на них воли; тогда как, отвлекая наше внимание от этих целей, предметов и средств, и, сосредоточивая его на самой воле как таковой, на её собственных усилиях, напряжениях, вдумываясь в них, мы тем самым задерживаем, парализуем эти усилия, убиваем саму волю» [1, с. 39]. Усиленное сосредоточение внимания на чувстве, переживаемом в определённый момент, убивает его «в самом зародыше». Чувства всегда индивидуальны, при этом здоровый человек не может одновременно испытывать два взаимоисключающих друг друга чувства — например, любовь и гнев, влечение и отвращение. Всегда одно неизбежно сменяет другое. Даже в том, что касается рассуждений нравственно-этического порядка, чувство даёт твёрдое основание представлениям: «Сколько бы раз человек ни думал о различии понятий добра и зла, эти понятия у него между собою не смешаются, не сольются в одно понятие, и одно только служит к уяснению другого» [1, с. 42]. Но чем больше душевное состояние человека настроено именно на интеллектуальное познание предмета, тем менее волнующий или эмоциональный характер оно приобретает.

Напряжение чувств ищет своего предмета, на который направляется воля. Сама ценность жизни зависит от волевого усилия, его напряжения: «если бы познание окружающего мира в ощущениях не требовало никаких усилий, сопровождаемых самочувствием, то существо, одарённое одним таким познанием, существо чисто созерцательное, было бы и безусловно равнодушным к сохранению или потере своей жизни» [1, с. 45]. Таким образом, путь к самосознанию лежит через самочувствие.

Сознание возникает там, где возможно различение и сравнение: «Там, где нечего сравнивать, — нечего и сознавать» [1, с. 48]. Несмотря на то, что самочувствие индивидуально, сопоставить и сравнить его человек может только с другим человеком, поэтому «предметом, вызывающим наивысший и наиполнейший подъем самочувствия, наиболее яркое сознание ценности своего бытия и деятельности, для человека является другой человек же» [1, с. 50]. Только «в человеческом обществе осуществимо для человека и действительное общение воль; только в нём же и развиваются до высшей степени полноты и напряженности чувства влечения и отвращения» [1, с. 51]. Именно поэтому неравенство, существующее в человеческом обществе, необходимо как условие самопознания: без него и чувства, и все другие жизненные интересы теряют всякий смысл.

Неравенство — это и непременное условие любви. Если бы человек любил человека за какое-либо достоинство, то, при встрече с кем-то более достойным, он переносил бы на него свою любовь: «Любовь рождается не из объективного повода, не из чего-либо воспринимаемого нами от предмета её (благо, польза, наслаждение), но из нашей деятельности, на нём сосредоточенной, — что любовь есть чувство не пассивное, но активное по преимуществу» [1, с. 57]. Страстный, деятельный, активный характер любви, как чувства, волевая сосредоточенность её на предмете, к которому она обращена, и «полнота самосознания», которая раскрывается в любящем человеке — всё это даёт чувству любви «центральное, первенствующее значение во всей области жизни сердца» [1, с. 52].

Так, человек любит не только превосходящих его существ — гениев, правителей, Бога, но и тех, кто слабее его: мать любит дитя, человек более сильный, энергичный

— более мягкого и нежного. Эмоциональный подъём и неравенство создают условия для идеализации любимого предмета, и, на-

против, эта идеализация невозможна там, где люди общаются на равных, например, в дружбе или партнёрстве. Взаимные же уступки (чем их больше) — только укрепляют отношения. Это касается не только межче-ловеческого общения, но и служения идее или Родине: страдание, жертва, труд питают и растят чувство любви. Человек любит сильнее не от того, что ему «чего-нибудь слишком мало», не от того, что обладание предметом удовлетворит его, а «от полноты и богатства нашей собственной внутренней жизни, которые гнетут нас, пока мы не проявим их во вне (курсив мой — Е. И.), не отразим их в окружающем и не сознаем себя в этом отражении» [1, с. 60]. Идеализация даёт основание для веры в любимый предмет: «Любовь может проходить, как и сама жизнь, но пока она остаётся действительной любовью, она и хочет всестороннего и неразрывного общения всей жизни и верит в него».

Помимо идеализации, Астафьев отмечает ещё одну важную сторону любви — это индивидуализация. Любовь требует «полного и всестороннего общения воль (поддерживаемого взаимным влечением и верой, и идеализацией)», а потому любящий наделяет свой предмет «совершенной исключительностью» [1, с. 67]. Человек не может находиться во всесторонне исключительных отношениях с несколькими лицами одновременно, но только с одним лицом или предметом любви. Этой чертой — исключительностью — Астафьев оправдывает и чувство ревности, «которое, как видно, вытекает вовсе не из какого-то чувства собственности», а из того же «исключительного чувства любви, требующего непременного сосредоточения его на одном только лице, с которым любящий состоит в полном и всестороннем общении, захватывающем всё его существо» [1, с. 68].

Находясь в деятельных отношениях с другими людьми, живущий в обществе человек постепенно приходит к «ясному самосознанию и к сознанию ценности своего

бытия путём уяснения себе своего содержания на сравнении с этими себе подобными и различением от них», но любовь создаёт такие отношения, в которых человек доходит «до высочайшей достижимой степени этого повышенного самосознания и сознания ценности своего бытия. В этом — величайшее и ничем незаменимое воспитательное значение любви (курсив мой.

— Е. И.)» [1, с. 69].

Но Астафьев замечает, что исключительность как свойство любви делает её одновременно и эгоистичной: будучи связан узами любви с предметом своей души, любящий становится равнодушен, а порою даже и враждебен к другим предметам. Но эгоизм любящего — это вовсе не бездушный эгоизм: последний, как раз, проистекает из равнодушия — чувства, испытываемого по отношению к равным: «тот, кто всех и всё равно любит, ко всем и ко всему относится равно-благосклонно, — тот обыкновенно и никого и ничего в действительности не любит» [1, с. 74].

В своих рассуждениях Астафьев встаёт перед своего рода парадоксом: никакая исключительность не может быть совместна со всеобщностью — тем свойством, которым должен обладать всякий закон, и нравственный закон в том числе. Астафьев задаётся вопросом: «не существует ли такого вида чувства любви, которое или вовсе не было бы исключительно по своему предмету, или, сохраняя, как всякая любовь, свою исключительность,... было бы тем не менее совместимо с безусловной всеобщностью нравственного закона». Он находит два варианта ответа: в первом случае это может быть любовь к человечеству, а во втором — любовь к Богу. При этом «любовь к человечеству» не подразумевает никакого определённого объекта. Понятие «человечество» слишком огромно: оно вмещает в себя не только ныне живущих, окружающих индивида людей, но и всех людей всех культур и эпох когда-либо существовавших и тех, которые ещё будут существовать в после-

дующие времена. Трудно себе представить конкретную любовь к такому абстрактному понятию, как «человечество». К тому же и идеализировать человечество невозможно: слишком много совершено им за всё время его существования таких вещей, которые отнюдь не способствуют его идеализации.

При этом Астафьев замечает, что «до Христианства весь древний мир, очень хорошо знавший и высоко ценивший в нравственном отношении все виды любви, — и любовь половую, и родственную, и любовь к отечеству, и любовь к мудрости, добродетели и красоте, — ничего не знал и не говорил о какой бы то ни было любви к человечеству, — точно как будто бы это чувство, не имеющее самобытных корней естественных, психологических, стало возможным и действительным лишь вместе с Христовым Откровением и через него» [1, с. 82].

Астафьев не берётся анализировать любовь человека к Богу, считая это не вопросом психологии, а частью догматического богословия. Психолог может только констатировать, что в чувстве любви к Богу содержатся все признаки и свойства всякой любви вообще: идеализация, свободная вера и стремление к «беззаветному, полному и всестороннему общению с недосягаемым Предметом любви» [1, с. 83] и её возвышающее значение для духовной жизни.

В личности Христа, «положившего Себя за всё человечество», обнаруживают себя обе любви: и любовь к Богу, и любовь к человечеству. Таким образом, «если законченная, положительная и действенная мораль невозможна без чувства деятельной любви...», то «положительная мораль возможна лишь через положительную религию — не иначе» [1, с. 84].

Интересно, что в работе «Психический мир женщины» Пётр Евгеньевич основательно доказывает, что в человеческом обществе именно женщина является «лучшей воспитательницей» согласно своим природным свойствам, а потому она же становится хранительницей того нравственно-эти-

ческого кодекса, по которому живёт обще- Астафьева. Он говорил о себе: «Больше

ство. Любовь к Богу, к женщине и к сво- всего я люблю Бога, жену и философию»

ему делу было жизненным кредо самого [2, с. 8].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Астафьев П. Е. Чувство как нравственное начало. М.: Тип. Л. Ф. Снегирева, 1886.

2. Астафьев П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М.: Изд-во журн. «Москва», 2000. 538 с. (Пути русского имперского сознания / Сост. М. Б. Смолин).

3. Введенский А. И. П. Е. Астафьев. Характеристика его философских и публицистических взглядов. Сергиев посад: 2-я тип. А. И. Снегирёвой, 1893. 20 с.

4. Гаврюшин Н. К. Забытый русский мыслитель: К 150-летию со дня рождения П. Е. Астафьева // Вопросы философии. 1996. № 12. С. 75-83.

5. ИльинН. П. Трагедия русской философии. М.: Айрис-пресс, 2008. 608 с.

6. Козлов А. А. П. Е. Астафьев как философ // Вопросы философии и психологии. Кн. 18. 1983.

7. Матвеев С. И. Очерки русской философии. Философия усилия личности (учение Астафьева) // Светоч и дневник писателя. 1913. № 5-10.

8. Прасолов М. А. Два консерватизма: П. Е. Астафьев и К. Н. Леонтьев // Консерватизм в России и мире: В 3-х ч. Воронеж, 2004. Ч. 2. С. 29-67.

9. Прасолов М. А. К последней достоверности: В. С. Соловьев и П. Е. Астафьев о субъекте как метафизическом принципе // Credo new: Теоретический журнал. СПб., 2004. № 3. С. 49-59.

REFERENCES

1. Astafev P. E. Chuvstvo kak nravstvennoe nachalo. M.: Tip. L. F. Snegireva, 1886.

2. Astafev P. E. Filosofija natsii i edinstvo mirovozzrenija. M.: Izd-vo zhurn. “Moskva”, 2000. 538 s. (Puti russkogo imperskogo soznanija / Sost. M. B. Smolin).

3. Vvedenskij A. I. P. E. Astafev. Harakteristika jego filosofskih i publitsisticheskih vzgljadov. Sergiev

posad: 2-ja tip. A. I. Snegirjovoj, 1893. 20 s.

4. Gavrjushin N. K. Zabytyj russkij myslitel’: K 150-letiju so dnja rozhdenija P. E. Astafeva // Voprosy

filosofii. 1996. № 12. S. 75-83.

5. Win N. P. Tragedija russkoj filosofii. M.: Ajris-press, 2008. 608 s.

6. Kozlov A. A. P. E. Astafev kak filosof // Voprosy filosofii i psihologii. Kn. 18. 1983.

7. Matveev S. I. Ocherki russkoj filosofii. Filosofija usilija lichnosti (uchenie Astafeva) // Svetoch i dnevnik pisatelja. 1913. № 5-10.

8. PrasolovM. A. Dva konservatizma: P. E. Astafev i K. N. Leont’ev // Konservatizm v Rossii i mire: V 3-h ch. Voronezh, 2004. Ch. 2. S. 29-67.

9. Prasolov M. A. K poslednej dostovernosti: V. S. Solov’ev i P. E. Astafev o subjekte kak metafizicheskom printsipe // Credo new: Teoreticheskij zhurnal. SPb., 2004. № 3. S. 49-59.