ПЯТЬ УБИЙСТВ НА ПУТИ К КАТАСТРОФЕ: К ВОПРОСУ ОБ ИСТОКАХ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

15. Клинген И.Н. ...Среди патриархов земледелия народов Ближнего и Дальнего Востока: (Египет, Индия, Цейлон, Китай и Япония). - Ч.3. - СПб.: Типография Главного управления уделов, 1898-1899. - 180 с.

16. Пясецкий П.Я. Путешествие по Китаю в 1874-1875 гг. (через Сибирь, Монголию, Восточный, Средний и Северо-западный Китай): Из дневника члена экспедиции П.Я. Пясецкого. - Т.1. - СПб.: Типография М. Стасюлевича, 1880. - 592 с.

17. Россия. Департамент земледелия. Ежегодник Главнаго управления землеустройства и земледелия по Департаменту земледелия и Лесному департаменту // Г.У.З. и З. Департамент земледелия. 1915. Год 9-й. - СПб., 1916. - 608 с.

18. Синюков М.Е. Чай и наша чайная проблема. - СПб.: Типография редакции периодических изданий Министерства финансов, 1915. - 56 с.

19. АВПРИ. Ф. 143 «Китайский стол». Оп. 491. Д. 384. 1883-1906 гг.

References and Sources

1. Hohlov A.N. Torgovlya i predprinimatel'skaya deyatel'nost' rossiyan v Kitae vo vtoroj polovine XIX veka // Rossijskaya istoriya. - 2012. - № 3. - S. 144-152.

2. Dacyshen V.G. CHajnaya torgovlya v istorii russko-kitajskih otnoshenij (1861-1917 gg.) // Sovremennaya nauchnaya mysl'. - 2018. - N° 6. S.37-48.

3. Russkij biograficheskij slovar': Plavil'shchikov - Primo // Izd. pod nablyudeniem predsedatelya Imperatorskogo Russkogo Istoricheskogo Obshchestva A. A. Polovcova. - SPb.: Tipografiya I.N. Skorohodova, 1910. T.14. - 800 s.

4. Otchet Imperatorskogo Russkogo geograficheskogo obshchestva za 1871 god. - SPb. 1872.

5. Pavel Andreevich Ponomarev [1844-1883] i ego blagotvoritel'nye celi na nuzhdy vostochno-sibirskoj narodnoj shkoly: Kratkij biograficheskij ocherk. - SPb.: Tipografiya S. Dobrodeeva, 1894. - 52 s.

6. Popov K.A. O chae i ego prigotovlenii russkimi v Kitae. - M: Tipografiya I.N. Kushnereva. 1870. - 36 s.

7. Tihomirov V.A. CHaj: Proizvodyashchee rastenie, sorta chaya-tovara, ego proizvodstvo, him. sostav, vazhnejshie podmesi, ih raspoznavanie; chaj spitoj. -M: Moskovskij muzej prikladnyh znanij, 1904. - 50 s.

8. Tihomirov V.A. Chaj na Cejlone, YAve, v Kitae i Zakavkazii. - M: Pechatnya A.I. Snegirevoj, 1913. - 48 s.

9. Arhiv vneshnej politiki Rossijskoj imperii (AVPRI). F. 143 «Kitajskij stol». Op. 491. D. 396. 1886-1895 gg.

10. Sbornik konsul'skih donesenij // M-vo inostr. del. - SPb.: Tipografiya "Tovarishchestvo hudozhestvennoj pechati", 1898-1910. Vyp. 1-6. 1900. -538 s.

11. Sbornik konsul'skih donesenij// M-vo inostr. del. -SPb.: Tipografiya "Tovarishchestvo hudozhestvennoj pechati". 1898-1910. Vyp. 1-2. 1908. 401 s

12. Subbotin A.P. CHaj i chajnaya torgovlya v Rossii i drugih gosudarstv: proizvodstvo, potreblenie i raspredelenie chaya. - SPb: A. G. Kuznecov, 1892. - 706 s.

13. Otdel rukopisej Rossijskoj gosudarstvennoj biblioteki (OR RGB). F. 273 (Skachkov). K. 13. 25 ed. hr.

14. OR RGB. F. 273 (Skachkov). K. 14. 1 ed. hr.

15. Klingen I.N. ...Sredi patriarhov zemledeliya narodov Blizhnego i Dal'nego Vostoka: (Egipet, Indiya, Cejlon, Kitaj i YAponiya). - CH.3. - SPb.: Tipografiya Glavnogo upravleniya udelov, 1898-1899. - 180 s.

16. Pyaseckij P.YA. Puteshestvie po Kitayu v 1874-1875 gg. (cherez Sibir', Mongoliyu, Vostochnyj, Srednij i Severo-zapadnyj Kitaj): Iz dnevnika chlena ekspedicii P.YA. Pyaseckogo. - T.1. - SPb.: Tipografiya M. Stasyulevicha, 1880. - 592 s.

17. Rossiya. Departament zemledeliya. Ezhegodnik Glavnago upravleniya zemleustrojstva i zemledeliya po Departamentu zemledeliya i Lesnomu departamentu // G.U.Z. i Z. Departament zemledeliya. 1915. God 9-j. - SPb., 1916. - 608 s.

18. Sinyukov M.E. CHaj i nasha chajnaya problema. - SPb.: Tipografiya redakcii periodicheskih izdanij Ministerstva finansov, 1915. - 56 s.

19. AVPRI. F. 143 «Kitajskij stol». Op. 491. D. 384. 1883-1906 gg.

ХРИСТОЛЮБОВА ЮЛИЯ СЕРГЕЕВНА - аспирант отдела Китая Института Востоковедения Российской академии наук (chizara30@gmail. com).

KHRISTOLYUBOVA, YULIA S. - Ph.D. student, Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences.

УДК 94«72»:327.82«190/191»

ВАГНЕР И.

ПЯТЬ УБИЙСТВ НА ПУТИ К КАТАСТРОФЕ: К ВОПРОСУ ОБ ИСТОКАХ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ1

Ключевые слова: Первая мировая война, истоки мировой войны, политические убийства, блоковая политика, Антанта, Жозеф Кайо, Жан Жорес, Франц Фердинанд, Р. Пуанкаре.

Во второй части статьи, исследующей проблему истоков Первой мировой войны автор продолжает рассмотрение серии политических убийств, которые, по его мнению, сделали войну неизбежным результатом кризиса июля 1914 года. Предложена оригинальная концепция, в рамках которой внешнеполитические решения трактуются не как некие абстрактные государственные (национальные) интересы, а исключительно как продолжение борьбы вокруг базовых внутриполитических задач. Ключевой вопрос при этом состоит в том, кто и что мотивировало принимавших решения лиц, которые предопределили определенный политический курс государств, конкретных политиков, делавших выбор между войной и миром. Автор показывает, что в правящей элите никогда не бывает консенсуса по вопросам, имеющим решающее значение. Итоговое решение всегда является некой результирующей, в зависимости от текущих обстоятельств, прежде всего, от конкретного соотношения сил в определенный промежуток времени. При этом результирующая сила порой противопоставлена силе, представленной «официальными» интересами и мотивами. Во второй части статьи освещаются события, связанные с убийствами в 1914 г. Франца Фердинанда и Жана Жореса, а также с «политическим убийством» лидера французских радикалов Жозефа Кайо, серьезно изменившие расстановку сил в предвоенной борьбе партий «мира» и «войны».

1 Перевод статьи - Моше Бухман.

WAGNER, Yi.

FIVE ASSASSINATIONS ON THE ROAD TO THE CATASTROPHE: TO THE QUESTION ON THE ORIGINS OF THE WORLD WAR I

Keywords: I World War, the origins of the World War, political killings, bloc policy, Entente, Josepf Calliaux, Jean Jaures, Franz Ferdinand, R. Poincare.

In the second part of the article exploring the problem of the origins of the World War I, the author continues to examine a series of political killings, which, in his opinion, made the war the inevitable result of the crisis of July 1914. It is proposed the original concept, within the framework of which foreign policy decisions are interpreted not as some abstract state (national) interests, but solely as a continuation of the struggle around basic domestic political problems. The key question is who and what motivated the decision-makers who determined the specific political course of the states, specific politicians who made a choice between war and peace. The author shows that in the ruling elite there is never a consensus on issues of decisive importance. The final decision is always a certain result, depending on the current circumstances, first of all, on the specific balance of forces in a certain period of time. At that, the resulting force is sometimes opposed to the force represented by the "official" interests and motives. The second part of the article highlights the events connected with the murders in 1914 of Franz Ferdinand and Jean Jaures, as well as the "political assassination" of the leader of the French radicals Josepf Caillaux, who seriously changed the balance of power in the pre-war struggle of the parties of "peace" and "war".

1. Политическое убийство Жозефа Кайо.

В марте 1914 года, за несколько недель до всеобщих выборов во Франции, которые, как считалось, должны были вернуть парламентское большинство силам под руководством Жозефа Кайо (в 1914 г. министр финансов в кабинете П. Думерга - ред.), клеветническая кампания неслыханных масштабов завершилась скандалом, который фактически положил конец политической карьере этого государственного деятеля.

Вопрос, который предстояло решить к концу июля, заключался в том, создает ли война между Россией и центральными державами, возникшая в результате событий, связанных с объявлением Австрией войны против Сербии и мобилизацией России, casus foederis, в соответствии с условиями франко-русского альянса, обязывающего Францию поддержать Россию. Я утверждаю, что исключение Кайо из системы принятия решений в этом крайне затруднительном положении дало критическое преимущество тем из принимавших решения лиц, которые ответили на вопрос утвердительно, определив тем самым решение России начать войну.

Опять же, как и в наших предыдущих размышлениях, я не предлагаю гипотетические предположения, но объясняю эмпирический факт - длительную, из ряда вон выходящую кампанию по избавлению от Кайо. Речь идет не о том, что, по мнению историка, могло быть альтернативным развитием событий, а о том, что современники считали реально существующей альтернативой, и о том, что потребовалось сделать для ее предотвращения.

Современные политические инсайдеры ясно осознавали, что среди высокопоставленных французских политиков вне Социалистической партии (СФИО) Кайо был главным противником разделявшей Европу системы противостоящих блоков. Известно, что он критиковал политический курс, связывавший внешнюю политику Франции через Двойной альянс с Россией и особенно с Великобританией, питавший постоянную напряженность с Германией. Став премьер-министром во время развертывания второго кризиса в Марокко (Агадире), он привел его к разрешению в ноябре 1911 года путем заключения договора с Германией, который открыл, как он надеялся, перспективу всеобъемлющего взаимопонимания между двумя странами. Именно по этой причине его политика вызвала острую критику, доходящую до поношения, что может быть объяснено только тревогой сил конфронтации в отношении перспективы разъедания антигерманской природы Антанты. По мнению жесткого критика Кайо: «будучи министром финансов и премьер-министром, он осознал, что финансовые трудности Франции во многом связаны с плохими отношениями между Францией и Германией из-за гонки вооружений» [1, p. 241].

Широко освещаемая кампания в прессе (как известно, многие ведущие газеты систематически подкупались Извольским) была организована против Кайо за то, что он

подвергал нацию опасности своей политикой примирения с Германией. Большая часть буржуазной прессы присоединилась к этому хору из-за ее отвращения к его прогрессивной социальной политике. Он был осужден за все поступки, совершенные в его сношениях с Германией в качестве министра финансов вместе с министром колоний А. Мессми в правительстве Э. Мониса в начале 1911 года (2.03-23.06.1911 - ред.), а позднее в том же году в качестве премьер-министра: его уступки в Конго, размещение акций Багдадской железной дороги на Парижской бирже, согласие на кандидатуру немецкого президента в Османском долговом совете - все это как доказательство заговора, нацеленного на «расчленение африканской империи Франции», умышленное «подчинение французской политики в Европе австро-германским интересам» и разрыва союза с Великобританией путем «вступления в общее политическое взаимопонимание с Германией» [2, рр. 195-226].

Политика Кайо, направленная на поиск взаимопонимания и сотрудничества с Германией, была с большой озабоченностью воспринята антигерманской группой в окружении министра иностранных дел Э. Грея в британском либеральном правительстве. Два ведущих политика в правительстве Г. Асквита - Ллойд Джордж и Черчилль, которые участвовали в кризисе в Агадире в невоюющей радикальной группе министров, присоединились к антигерманской политике Грея. Агадирский кризис дал новый импульс планированию войны руководителями служб двух стран [3, рр. 167£Е].

Главный и наиболее антигермански настроенный политик в министерстве иностранных дел Эйр Кроу был назначен заместителем министра в январе 1912 года, после того как в течение предыдущих пяти лет он возглавлял западное отделение в министерстве иностранных дел. После его назначения, этот весьма влиятельный государственный служащий составил меморандум, в котором Кайо был назван самой серьезной опасностью для Антанты, действия которого на сегодняшний день являются «лишь частью более широкого плана... далеко идущего сотрудничества между [Францией и Германией], поначалу в качестве противовеса, а в конечном счете направленного на подрыв Антанты». В марте 1911 года Кроу предложил сказать французскому послу Полу Камбону, что, если Франция продолжит эту «порочную политику» заключения сделок с Германией, торгуя дружбой с Британией, это «приведет к отчуждению этих двух стран». Для личного секретаря Э. Грея Тиррела Ж. Кайо был орудием «в руках финансовой верхушки, таких, как Рувье» (то есть в руках враждебных финансистов, с точки зрения Тиррела). Он имел в виду тот факт, что ключевыми агентами Кайо были финансисты Ленуар, Фондер и Спитцер - все, связанные с немецкими финансами [4, р. 556]. Действительно, одаренный финансист М. Рувье в качестве премьер-министра действовал, минуя своего министра иностранных дел Т. Делькассе в кризисе в Марокко 1905 года, чтобы достичь франко-германского соглашения [2, р.201]. Кроу правильно предположил, что Кайо не имел возможности действовать через набережную Орсе (французский МИД) и использовал неофициальные каналы [2, р. 198].

Действительно, «это была прежде всего враждебность «бюро» [постоянных должностных лиц МИД] к Германии, которая поставила Францию на грань войны в 1911 году» [5, р. 26]. Дипломат засвидетельствовал, что доминирующим мнением в среде этих бюрократов были идеи расчленения Австрийской и Османской империй [5, р. 32]. До 1912 года они последовательно препятствовали про-Габсбургской политике посла в Вене Филиппа Крозье, и особенно М. Бомпарду в Константинополе, который поддерживал политику сохранения целостности Османской империи. Их главной целью (особенно чиновников колониального департамента) был Жюль Камбон, который уже вступал в конфликт с ними во время губернаторства в Алжире [5, р. 33]. При министре иностранных дел Жане Круппи (март-июнь 1911 г.) они сделали все, чтобы спровоцировать столкновение с Германией. Круппи отказался от политики предыдущего министра иностранных дел С. Пишона, «что Дж.С. Аллен назвал «дипломатией приключений»» [5, р.41]. Именно на этих чиновников Жюль Камбон и Жозеф Кайо «прямо возложили вину за агадирский кризис» [5, р.34]. Когда в середине марокканского кризиса Ж. Кайо стал премьер-министром (27 июня 1911 года), он вступил в конфликт с министром иностранных дел Ж. де Сельвом по вопросу о том, вести ли

69

переговоры или начинать войну. Когда Кайо был отвергнут, ему пришлось вести переговоры за спиной своего министра иностранных дел, но когда он пришел к общему соглашению с Германией, его выполнение было предотвращено при помощи пресс-службы МИД, которая публично объявила собравшимся журналистам, что «это была война, в которой мы нуждались» [5, р.35]. Кейгер резюмирует: после того, как Ллойд Джордж и Грей дали понять, что Британия была готова пойти на войну, опасная ситуация была разряжена, когда «Кайо смог обойти «бюро» и министра иностранных дел путем тайных и неофициальных переговоров» [5, Р.42].

Примечательна переписка между британским и французским МИДом о Кайо. Для Кроу он был не меньше, чем «тайный друг и союзник» немцев [2, р.203]. Несомненно, Кайо крайне отрицательно относился к разделению Европы, вдохновленному Антантой, осознавая, каким опасностям подвергается будущее Франции и континента. Его прямое заявление журналисту о том, что Франция «не желает быть жандармом Англии в Европе», или его столь же откровенное мнение о том, что без Антанты Франция могла бы давно договориться с Германией, были с явным возмущением восприняты влиятельными британскими чиновниками. Британский посол в Париже Ф. Берти назвал мнение французского премьер-министра «диким разговором», а постоянный заместитель британского министра иностранных дел Николсон считал «язык» Кайо для Берти в отношении Антанты возмутительным [2, рр. 204, 214]. Знаменательно, что никакого британского негодования не отмечалось, когда главный герой Антанты Ж. Клемансо в 1908 году сказал лорду Гошену, что как только французская публика поймет цену, которую она должна будет заплатить за дружбу Англии, это будет концом Антанты и ее сторонников [2, р.225]. Это показывает, что высшие лица, принимающие решения, не расходились в фактической оценке ситуации, в которой Франция подвергалась опасности в связи с принадлежностью к Антанте; они различались лишь по той стороне, к которой они принадлежали.

Враждебность антигерманской группы британских политиков к Кайо свидетельствует о серьезности опасности для всего европейского проекта Антанты, которую представлял этот государственный деятель.

Кампания по свержению Кайо была чем-то вроде совместной британо-французской операции. Посол Берти активно помогал формировать коалицию против Кайо в Париже [2, р.216]. Пресса обеих стран снабжалась боеприпасами против Кайо. Так, газета «Дейли мейл» 7 декабря 1911 года выговаривала главе правительства союзной страны, что «определенные замечания» его в отношении Берти «были непростительными со стороны политического лидера великой страны», предостерегая его от «подготовки опасных перемен» во французской внешней политике [2, р.218]. Берти резюмировал это Грею в декабре 1911 года: ходят слухи, что «Кайо был не настолько безумен, чтобы попасть в заключение, но настолько, чтобы быть отстраненным как представляющий общественную опасность в делах политических» [2, р.220].

Правительство Кайо было свергнуто в январе 1912 года, в том числе за «узурпацию» власти министра иностранных дел. Новое правительство возглавил Р. Пуанкаре - самый стойкий противник политической линии бывшего премьера, который также взял портфель министра иностранных дел. Вместе с ним Франция получила «министра иностранных дел нового поколения», который «навязал свою волю железной рукой. Он оставался главным творцом французской внешней политики до 1914 года. И еще неизвестно, в какой степени эта политика была ответственна за Первую мировую войну» [5, р. 43, 54].

Кейгер пишет: «В начале 1912 года новое французское руководство было особенно чувствительным [к британским шагам в сторону Германии], поскольку отношения с Лондоном уже нуждались в восстановлении после неосторожных заявлений Кайо и его ссор с сэром Фрэнсисом Берти» [5, р.106]. Язык аналитика как бы рассчитан на то, чтобы затуманить реальный политический процесс. Вставляя безобидное прилагательное «неосторожный», историк превращает политическую борьбу противоречивых тенденций в пустячную ссору, вызванную неким Кайо, который так расстроил ничего не подозревавших британцев своим

70

безответственным - или еще хуже слабоумным - поведением, что они могут, не дай бог, решить больше не быть друзьями; что теперь ответственный взрослый - Пуанкаре должен успокоить обиженных Грея и К° и попытаться вернуть их обратно. «Дикий разговор» Кайо состоял в том, чтобы усилить противников воинственной антигерманской группировки в правительстве Асквита [5, р. 104-110]. Короткая жизнь французских правительств позволила им прервать премьерство Кайо, но теперь лагеря Грея и Пуанкаре столкнулись с той же проблемой. «Положение Грея было значительно ослаблено ... [давлением] сторонников сближения с Германией» [5, р.108]. Именно эта опасность грозила материализоваться в запланированной миссии Холдейна в Берлин (визит военного министра Великобритании 8-11.02.1912 г. - ред.). Когда Пол Камбон прислал формулировку предполагаемого британо-германского соглашения о ненападении, которое Р. Холдейн должен был предложить в Берлине, британский посол в Париже Берти настолько встревожился, что предпринял необычный шаг, заставив французского премьера Пуанкаре выразить протест Лондону против намеченной миссии.

Опасность, грозящая курсу подготовки к войне, была действительно острой. После вступления в должность премьер-министра, Пуанкаре организовал в феврале 1912 г. дискуссию по вопросам обороны. Ж. Жоффр (начальник штаба) представил план наступления через Бельгию, который был отклонен Пуанкаре, так как это наверняка означало в случае войны утрату Францией поддержки со стороны Британии. Ведь теперь выяснилось, что, если предложенное соглашение с Германией будет достигнуто, оно разрушит цель Антанты, задуманную фракцией Пуанкаре, ибо Британия не будет обязана сражаться, если Франция, которой угрожает Германия, нападет первой.

Именно британский посол убедил Р. Пуанкаре оказать максимальное давление на Лондон. Он ясно дал понять Пуанкаре, что без французского протеста Грей «не будет адекватно вооружен для борьбы с радикалами» в британском правительстве! [5, р.108] Берти был более воинственным, чем его лондонский коллега Кэмбон, потому что он знал ситуацию в кабинете Асквита, а потому убедил Пуанкаре, что единственный способ заставить Британию «отказаться от своего опасного проекта» - это оказать сильное давление со стороны Франции, чтобы Грэй не поддался радикалам [5, р.109].

Главные сторонники про-антантовской политики в Форин-офисе потребовали «приостановить переговоры и обеспечить, чтобы Британия не приняла даже самую банальную формулу». Этой непримиримой позиции противостоял Асквит, но миссия Холдейна была ослаблена [5, р.109]. По словам А.П. Извольского, Р. Пуанкаре утверждал, что предотвратил успех миссии Холдейна [6, II, р.367].

Непосредственная задача Пуанкаре состояла в том, чтобы очистить французскую внешнеполитическую систему от чиновников, представлявших линию Кайо. В министерстве иностранных дел он быстро назначил на ключевые должности своих людей [6, II, р.49-54]. Из -за особенностей французской системы послы часто оказывали решающее влияние на политику. Те, кто выполняли свои миссии с целью ослабить противостояние блоков, должны были уйти. Особое значение для Пуанкаре имело удаление Крозье из Вены и Жоржа Луи из Санкт-Петербурга. Посол в Берлине Жюль Камбон вел постоянные споры с Пуанкаре, но был оставлен на своем посту, будучи братом посла в Лондоне Пола Камбона - самого преданного приверженца политики Пуанкаре, на которого можно было положиться в том, что он будет держать своего брата под контролем [7, рр. 641-659].

Через месяц после Агадирского кризиса Жюль Камбон проинформировал Париж о немецких инициативах по разрядке, сообщал об обвинениях канцлера Бетмана в адрес министра иностранных дел Кидерлена по поводу осложнений во взаимоотношениях [7, р. 68]. Кайзер попросил его передать это послание новому правительству: «Я только хочу ... разрядки с Францией, но ... каждый раз, когда я делаю шаг ... Франция отвергает меня». В марте 1912 года, во время обсуждения нового военного закона в рейхстаге, Пуанкаре прекратил контакты, через которые неофициально передавались осязаемые германские предложения, объясняя: «мы бы поссорились с Англией и с Россией . мы оказались бы . изолированными, если бы эти предложения даже просто обсуждались». Если Германия недовольна своими альянсами,

71

(слова Пуанкаре) Франция не должна приходить ей на помощь - тем лучше если она ослабеет [7, р.70].

В апреле Пуанкаре не ответил на сообщение Жюля Кэмбона о том, что был предпринят авторитетный германский подход в сторону соглашения «на основе нейтралитета и полной автономии для Эльзас-Лотарингии». «Кайзер хочет мира даже больше чем разрядки [детант]», - писал он, но его усилиям часто мешают Вильгельмштрассе (немецкий МИД) и такие люди, как Кидерлен-Вехтер [министр иностранных дел Германии до 1912 г.] [7, р.71]. Жюль Камбон даже пошел столь далеко, что заявил в газете Le Temps о подрыве всех его усилий французским правительством, после чего он был осужден Палеологом (в то время политическим директором МИД Франции), который объяснил: «Мы не можем ... [ввести] Германию в нашу систему, которая с того дня будет сломана» [7, р.73]. Пол Камбон отчитал Жюля в 31 -страничном письме из Лондона, напомнив брату, «что ему платят за то, чтобы он с подозрением относился к предложениям Кидерлена». Агадирский кризис все еще присутствует в сознании всех французов, и Жюль не должен настаивать на том, чтобы заставить их понять что-то еще - писал он. «Принимай вещи такими, какие они есть, и не проявляй усердия в попытках реализовать невозможное» [7, р.74].

Пуанкаре расценил преодоление «обветшалости», в которое попал Двойственный союз с Россией, как насущную задачу, для выполнения которой было важно сместить посла Луи [7, p.89 ff.].

С точки зрения толкования интересным является способ объяснения Кейгера. После войны разгорелись ожесточенные дебаты по «делу Луи». «Ставки были высоки», - пишет он, поскольку ревизионистская критика пыталась показать, что увольнение Луи было доказательством «разжигания войны» Пуанкаре. Большевики, добавляет он, занятые «нагнетанием дискредитации» царского режима, «манипулировали фактами», чтобы показать, что Извольский и Пуанкаре работали на войну. Кейгер не приводит никаких доказательств, чтобы опровергнуть то, что «теперь кажется» поощрением Пуанкаре российской агрессии. Мы читаем, что Луи пришлось уйти, потому что ему не хватало «умственной ловкости, чтобы привязать коварного Сазонова к обязательствам Альянса». Но тот же самый Луи, похоже, не утратил эту способность, чтобы работать для межблочного понимания. (Или же проявлением потери умственной ловкости являлось его сопротивление просьбе Извольского в октябре 1911 года о помощи французов России в «открытии проливов», давая понять, что это означает их русскую оккупацию?) [8, рр. 243-244].

В нашем разговоре о Столыпине мы встретили Сазонова как не преданного сторонника Двойного альянса, что делает кампанию Извольского против Луи разумной. Увольнение Извольского Столыпином, визит царя в Берлин, Потсдамское соглашение 1910 года с Германией, отказ России поддержать Францию в Агадире делали «присутствие Жоржа Луи» [в Санкт-Петербурге] ... угрозой политике [Пуанкаре]», решающее требование которой заключалось в подчинении курса России на Востоке «солидарности» с Францией в противостоянии Германии [8, р. 102]. «Махинации Извольского в сочетании с неудовлетворенностью Пуанкаре сделали замену Луи неизбежной» [8, р.91]. В течение месяца после избрания президентом, Пуанкаре заменил посла Луи в Санкт-Петербурге Делькассе -главным сторонником антигерманской политики, который был вынужден уйти в отставку с поста министра иностранных дел в 1905 году за то, что привел Францию на грань войны с Германией во время первого марокканского кризиса. Вскоре его заменил Ж. Палеолог, придерживавшийся тех же убеждений.

Отмеченная «замена (Луи - ред.) Делькассе, а затем Палеологом, к сожалению, сместила баланс в пользу прочных связей с Россией в ущерб сдержанности [российской воинственности]» [8, р. 102].

Посольство в Вене в начале 1912 года «находилось в любопытном положении», придерживаясь двух противоречивых курсов: Пуанкаре действовал против действующего посла через высокопоставленного чиновника в посольстве. «Г-н Пуанкаре мешал усилиям г-на Крозье; затем отозвал последнего, заменив его г-ном Дюманом... инструментом более

72

послушным. и в своих мемуарах он пытается дискредитировать Крозье, насмехаясь над его «олимпийскими мыслями» [6, II, р.367]. Кейгер объясняет удаление Пуанкаре Крозье, который работал на сближение между Францией и Австрией, поскольку Россия «естественно. решительно выступает против любой политики дружбы по отношению к своему сопернику на Балканах», поскольку «она» жаловалась в 1909 году на «слишком австрофильную позицию. Крозье» [6, II, р.82]. Здесь Пуанкаре также, кажется, предал забвению тот факт, что в 1909 году «жалобщица» все еще имела министром иностранных дел Извольского, в то время как для Столыпина, Сазонова и Коковцова (как мы видели в нашем предыдущем изложении) не было ничего «естественного» во враждебности в отношении Австрии. Причина, которой Кейгер объясняет враждебность «про-балканского бюро» по отношению к послу Крозье, кажется несколько надуманной: они «не любили Вену за ее притеснение национальных меньшинств» [6, II, р.83].

Пуанкаре определенно выступал против улучшения отношений с Австрией, поскольку это «расстроило» бы русские замыслы на Балканах [6, II, р.84]. После войны Крозье писал: «Пуанкаре и Палеолог были «балканистами». Я был французом и европейцем. Я был уволен». Кейгер отвергает этот тезис, полагая, что Крозье подгоняет его под идею ответственности Пуанкаре за войну, возникшую в двадцатых годах. Тем не менее, Кейгер признает далее, что вовлечены были фундаментальные политические направления: «В явное отличие от многих его послов [Пуанкаре] рассматривал взаимопроникновение альянсов как акт провокации и рецепт катастрофы». В этой связи, он цитирует Пуанкаре: «нарушение равновесия и затуманивание ясности ситуации ... приводит к двусмысленности и нестабильности, ослабляя, в конечном итоге, гарантии мира при утверждении обратного под покровом химеры универсальной гармонии» [6, II, рр. 86, 85].

На деле же: «В течение более двух лет [Пуанкаре] стремился. предотвратить отдельные договоренности со стороны любого из членов [Тройственной Антанты] с Германией или Австрией. Он отверг усилия г-на Рене по примирению путем большей автономии для Эльзас-Лотарингии» [6, II, р.388]. Но все время Пуанкаре приходилось сталкиваться с тем фактом, что «флирты, договоры и соглашения между альянсами были обычным явлением». Во Франции «радикалы» и «тем более социалисты» были против русского союза. «Они были более счастливы начать политику сближения с Германией». «Жозеф Кайо даже скептически относился к поддержке российских финансов» [6, II, р.87].

Почему политика Кайо потерпела поражение? В постоянном конфликте между приверженцами Двойного Альянса и его противниками, последние, после нескольких лет преобладания, проиграли первым с началом президентства Пуанкаре. Кейгер вместо того, чтобы констатировать этот простой факт, раздает вовлеченным в это политикам оценки за компетентность или ее отсутствие: таким образом, не было лидера такого калибра, лишь «тщеславные послы» и, конечно же, Кайо, в котором Пуанкаре (по-видимому, верно) усмотрел «опасного игрока-дипломата, который был готов выбросить приобретенные французские активы, такие как союз с Россией и соглашение с Великобританией, ради проблемных сделок с Германией». Радикалы (не говоря уже об их главном игроке) «позволяли Тройственной Антанте» в 1906-1911 гг. «износиться» из-за чистой легкомысленности, когда появился, к счастью, сильный человек Пуанкаре и восстановил солидарность Тройственной Антанты [6, II, р.88]. Факты эти налицо до сих пор, хотя и украшены суждениями, которые не являются делом историка. Сторонниками обеих позиций были предложены два противоречивых обоснования: Конфронтационная система, предложенная Пуанкаре, как единственная гарантия поддержания мира, была отвергнута Кайо, как самая надежная гарантия войны.

Но наша настоящая задача не заключается в выяснении исторической осуществимости предлагаемых обоснований, и также не в исследовании социальных и политических обстоятельств, которые влияли на относительную силу враждующих лагерей.

1.2. Президент Пуанкаре. Тотальная война против Кайо.

Историки обеих убеждений в отношении Раймона Пуанкаре, а именно, что он был либо уместно наделен, либо оскорбительно поносился прозвищем «поджигателя войны», более или

73

менее единодушны в том, что считают его избрание Президентом в феврале 1913 г. критическим для дальнейшего развития вплоть до июльского кризиса включительно. С учетом решающей роли, которую он сыграл как президент в определении внешней политики, это именно так.

Эта роль была обусловлена необычной, почти невероятной степенью единоличного контроля Пуанкаре над внешней политикой Франции в течение последних двух довоенных лет. В демократической и республиканской Франции - единственной среди держав -существовала внешняя политика, основанная на господстве одного человека. Такого положения вещей не было ни в одной другой стране. Ни в Британии, где Грей должен был бороться с сильным противодействием его политике оппозиционного Кабинета; ни в Германии, где на своих местах действовали кайзер, канцлер, государственный секретарь, военные и множество групп давления; ни даже в России, где премьер-министр, министр иностранных дел, военные, бюрократическая клика ограничивали силу решений самодержца.

В качестве президента, хотя и лишенного по конституции исполнительной власти, Пуанкаре сумел доминировать над разработкой внешнеполитического курса, придерживаясь политики, которую он наметил с Извольским во время своего премьерства в предыдущем году. Должности премьера и министра иностранных, однако, были слишком кратковременными, чтобы вселить в Пуанкаре надежду на ее воплощение, поскольку средняя продолжительность жизни французского кабинета во время Третьей республики была меньше года. Эндемическая нестабильность французских правительств позволила Пуанкаре «отсеять противников и заменить их союзниками или же «подпевалами» ... в семи различных правительствах с шестью премьер-министрами в период с января 1912 года по июнь 1914 года» [5, p. 165]. Это обстоятельство сделало политическую ликвидацию Кайо столь существенной. Кайо был единственным политиком с равной общественной поддержкой и внешнеполитическими связями.

Существует аспект взаимоотношений Извольского и Пуанкаре, редко упоминаемый в литературе. Мы обсуждали Извольского в связи со Столыпином, и стоит напомнить, что, несмотря на то, что его замена на посту министра иностранных дел России произошла из-за несовместимости его политики с политикой российского премьера, он считал свое пребывание в должности посла во Франции более влияющим на формирование французско-российской политики, чем это было возможно в его позиции в качестве члена российского правительства.

Извольский считал своей главной задачей помочь группе ведущих политиков, таких как Пуанкаре, Делькассе, Тардье, Камбон, которые были полны решимости следовать за Россией в любую войну с Германией, которая может возникнуть на Балканах, убедить французскую общественность в (мнимой) опасности для Франции, созданной австрийской и германской политикой в этом регионе. Президентские выборы 1913 года имели решающее значение для этого проекта, между тем избрание Пуанкаре было далеко не бесспорным. (Президенты Франции в Третьей республике избирались на семь лет Ассамблеей и Сенатом на совместной сессии.) Помогла общеизвестная (или «отвратительная» [5, p. 193] продажность французской прессы. Эта операция сыграла решающую роль в избрании Пуанкаре, который выиграл президентство в 1913 году, подкупая сенаторов и депутатов за счет российского «смазочного фонда». Французская пресса была куплена на сумму 300 000 франков в месяц (около 75 000 долларов США). Об этом мы узнаем из неполного списка газет и привлеченных сумм, озвученного представителем российского министерства финансов в Париже в ноябре 1913 года [9, pp. 122-123]. Сам Пуанкаре руководил распределением этих средств [10, pp. 117, 132]. Например, энергичный критик российской политики Пуанкаре сенатор Першо был превращен в сторонника выборов Пуанкаре щедрой суммой в 120 000 франков для его журнала Le Radical.

Сразу после своего избрания Пуанкаре способствовал размещению российских займов на Парижской бирже в размере от 400 до 500 миллионов франков в год, предназначенных для индустрии вооружений и стратегических железных дорог. Российский посол в Лондоне Бенкендорф, которого в литературе обычно считают более надежным и менее склонным к преувеличению, чем его коллега в Париже, написал Сазонову 25 февраля 1913 года - на

74

следующий день после выборов Пуанкаре: «Вспоминая беседу [г-на Камбона, французского посла в Лондоне] со мной и обмен мнениями, и добавляя к этому отношение г-на Пуанкаре, размышления приводят меня к убеждению, что из всех держав только Франция является единственной, которая, не говоря, что она желает войны, все же смотрела бы на нее без особого сожаления. » [9, р.392] («все державы», похоже, включают Россию!). В роли «Франции» здесь, конечно, выступают Пуанкаре и его фракция. После избрания Пуанкаре антивоенные силы, возглавляемые Жозефом Кайо и Жаном Жоресом, лидерами радикалов и социалистов соответственно, осознавая замыслы этой группы, удвоили свою кампанию по мобилизации другой Франции против политики Пуанкаре. (Одним из критических факторов на выборах Пуанкаре оказался тот факт, что социалисты воздержались от отдачи своих голосов в пользу радикального кандидата, не осознавая в то время позицию Пуанкаре по внешней политике).

Во время его пребывания на посту премьер-министра и министра иностранных дел в 1912 году приоритетом внешней политики Пуанкаре было укрепление военной эффективности Двойного альянса и его координации, насколько это возможно, с военной тройкой Антанты. Антистолыпинские силы в российском руководстве, усиленные устранением последнего и менее надежным удерживанием власти в руках его преемника, обсуждали возможность франко-британо-российского союза с перспективой военного соглашения. В этом контексте Пуанкаре приказал Полу Камбону поощрять британо-российские военно-морские переговоры, аналогичные тем, которые велись с Францией в 1912 году и предусматривали разделение французского и британского флотов между Северным и Средиземным морями (формируя таким образом далеко идущие де-факто обязательства со стороны Великобритании). Чтобы окончательно закрепить взаимные обязательства, заложенные в Двойном альянсе, Пуанкаре предпринял свой визит в Россию, как только он стал премьер-министром в начале 1912 года. Мы упоминали о его смене послов, как только он стал президентом. Будучи президентом, Пуанкаре считал своей наиболее насущной задачей установить военное доверие к системе альянса. Осознавая трудности, вызванные антивоенными силами в правительстве Асквита, в виде обязательств Великобритании встать на сторону Франции в случае войны, в позициях Грея и его союзников никакой неопределенности не было. Однако на высшем уровне в России ситуация однозначной не была: Коковцев и Сазонов все еще занимали свои посты.

В августе 1911 года французские военные приняли новую концепцию стратегического планирования, основанную на доктрине Жоффра о всеобъемлющей приоритетности наступления. В июле 1912 года последовали планы французского и русского Генеральных штабов и военно-морских флотов о совместных действиях на случай войны. Согласованы были также массированные французские и русские наступления против Германии в начале войны, Россия обещала начать их не позднее, чем на 12-й день после мобилизации.

Вскоре после избрания Пуанкаре на пост президента имело место новое событие, которое поставило под угрозу политику франко-русского альянса Пуанкаре, потребовав продления военной службы во Франции с двух до трех лет. От него теперь и зависело сохранение грандиозного европейского проекта Пуанкаре в сфере межблочных отношений.

В своем исследовании французского перевооружения накануне войны Крумейх показал, что «трехлетний закон не был вызван опасностью того, что недавно усиленная немецкая армия будет способна захватить Францию за очень короткое время, как полагали многие главные герои того времени и затем многие историки. Решающим фактором было то, что германское перевооружение сделало французский операционный план недействительным» [11, р. 44].

Случилось так, что «немецкие планы перевооружения представляли большую угрозу для безусловной наступательной стратегии, которая. была основой планов французского генерального штаба с 1911 года» (План XVII) [11, р. 45].

Но этот план наступательной стратегии был непременным условием силовой политики альянса с Россией. Все обоснование военного альянса основывалось на предпосылке

75

согласованного удара России и Франции по Германию, который требовал совершенно иной стратегии, нежели развязывание оборонительной войны против нападения Германии. Но перед Пуанкаре стояла задача реабилитации необоронительной логики Альянса, которая была разбавлена при Столыпине и Сазонове, с одной стороны, и Кайо во Франции - с другой.

Это была «гигантская задача примирить императивы наступательной стратегии... с республиканской теорией национальной обороны». Но такая доктрина оборонительной войны противоречила наступательной стратегии, требуемой внешней политикой поддержки российского альянса и диктовавшей приверженность к общему наступлению в войне с Германией. С другой стороны, «вновь и вновь подтверждалось, что и парламент, и общественность были готовы санкционировать французское перевооружение только в качестве единственного средства для обеспечения безопасности национальной территории от апокалиптического немецкого «нашествия» [11, р. 46]. В феврале правительство Бриана вместе с новоизбранным президентом Пуанкаре и начальником Генштаба Жоффром выбрали этот курс как единственный путь к спасению Альянса [11, р. 48]. Сравнительный анализ обсуждения в Высшем военном совете - органе стратегического планирования и того, что было официально заявлено общественности, «показывает, что правительство использовало демагогические аргументы, чтобы «продать» законопроект о перевооружении парламенту и общественности, который явно коренился в силовой политики и наступательной стратегии». Кампания социалистов против «уголовного» закона была «в то время такой же сильной, как агитация за национальную оборону». «Расхождение между реальностью и идеологическим оправданием» [идеология никогда не может ничего «обосновать», она может лишь оправдать - М.Б.] законопроекта о перевооружении привело к повороту от «национального возрождения» в 1911-1912 годах к стремительной победе левых на выборах 1914 года [11, р.51-52].

Кайо и Жорес теперь сосредоточили свою кампанию против лагеря Пуанкаре вокруг трехлетнего закона. Хотя оправданием в глазах общественности служил новый законопроект рейхстага о расширении немецкой армии, решение о введении нового закона о призыве было принято до того, как появилась информация о немецких мерах. Когда среди общественности в течение последующих восемнадцати месяцев разгорелся спор, надвигающаяся опасность внезапного нападения Германии была преподнесена как единственный и реальный мотив трехлетнего закона; это, однако, была простая пропаганда, необходимая для сокрытия реальной причины, которая ни при каких обстоятельствах не могла получить широкого общественного одобрения. Эта проблема останется центральной («незаживающей раной») в довоенной французской политике.

В октябре Кайо, возглавлявший кампанию против трехлетнего закона, принятого в августе 1913 года, был выбран радикалами в качестве лидера партии.

Битва за трехлетний закон тесно переплеталась с битвой за реформу налогообложения и финансирование военной реформы. В то время как Кайо искал способы мобилизовать гораздо более широкий левый консенсус по финансовым законопроектам, как основу для нападения на трехлетный закон, Пуанкаре маневрировал, чтобы сорвать его планы [11, р. 141180]. В последние месяцы 1913 года Барту вместе с Брианом возглавили новый блок анти-Кайо в составе умеренных и консерваторов под знаменем трехлетнего закона. Бриан основал Федерацию де Гош (FDG) [Федерацию левых] для борьбы с Кайо [11, р. 148 £1].

С падением правительства Ж.-Л. Барту в декабре 1913 года, Кайо стал бесспорным лидером левых, вступив в неформальный союз с социалистами при существенной поддержке центра, что усилило его позиции настолько, что Пуанкаре, который, как президент, нес исключительную ответственность за выбор премьера, оказался в затруднительном положении, как избежать назначения Кайо. Последний, выдвинувшись в качестве спикера оппозиции трехлетнему закону, представлял угрозу для продолжения внешней политики Пуанкаре [11, р. 144]. «Все достижения последних лет, моральное и национальное возрождение Франции после периода радикального господства были поставлены под сомнение недавними событиями», -сетовала пресса Пуанкаре [11, р.144, п. 79].

Пуанкаре отказался выдвигать Кайо на пост премьер-министра, поскольку это представляло опасность для отношений с дружественными державами. После нескольких назначений, которые провалились, он выдвинул кандидатуру Гастона Думерга при условии сохранения трехлетнего закона, но не смог помешать Кайо стать министром финансов. Было очевидно, что он являлся в кабинете «серым кардиналом». Это было сокрушительное поражение для Пуанкаре. Радикалы характеризовали это как «политическое возрождение», и Жорес приветствовал это как новый отправной пункт [11, р. 145]. Пуанкаре писал в своем дневнике, что «национальное движение разрушено». Жорес заставил социалистов поддержать правительство с четким условием скорейшего возвращения к двухлетнему закону [11, р. 146].

«Новое правительство отказалось от пуанкаристского подхода использования каждой внешнеполитической проблемы для демонстрации силам Тройственного союза стабильности французской системы союза». Камбон писал из Лондона, что новое французское правительство «устраивает Германию, так как оно антимилитаристское и бессильное за границей». Извольский пожаловался, что правительство неспособно и не желает проводить «эффективную внешнюю политику». Пуанкаре боялся, что вся его внешняя политика может рухнуть [11, р. 169]. В своих мемуарах он называет это «министерством Кайо», политикой которого является «мания величия», под которой он подразумевает политику правительства не пытаться помешать англо-германским переговорам, и жалуется, что оно приближает его к «Трапейской скале» [11, р. 164; п. 38 р 280]. Острота опасности, с которой теперь сталкивался лагерь Пуанкаре, проявляется в степени их готовности пойти на решительные шаги.

Пол Камбон в Лондоне усердно пытался разрушить англо-германские соглашения (о португальских колониях и турецком кредите), отказываясь выполнять срочное поручение французского премьера. Пуанкаре зашел так далеко, что поддержал посла Камбона в этом нарушении и даже нарушил конституцию, прямо сообщив британскому послу, что Франция не признает англо-германскую договоренность. В своих воспоминаниях он лгал о том, что сделал это с согласия всего кабинета [11, р. 166].

Правительство Думерга-Кайо отвергло «политику постоянного противостояния между двумя дипломатическими блоками в Европе» [11, р. 166]. Они работали, чтобы предотвратить столкновение блоков из-за кризиса в связи с миссией Лимана фон Сандерса. Вместо этого они выбрали «новую линию»: «политику, основанную на «концерте Европы»», вместо противоборства блоков [11, р. 169]. Пуанкаре приводит в своих воспоминаниях именно эту политику, против которой он решительно выступал, как доказательство того, что французская политика была направлена на сохранение мира. Крумейх комментирует, что это упражнение по запутыванию являлось как раз лучшим доказательством того, что политика правительства «была на самом деле новаторской и руководствовалась убежденностью в том, что сохранение мира в Европе должно рассматриваться как высшее благо» [11, р. 170].

Учитывая ситуацию в стране и расстановку сил в парламенте, Кайо должен был избежать преждевременной вспышки спора о трехлетнем законодательстве, чтобы не свергнуть правительство из-за закона. Многие социалисты дали волю своей неудовлетворенности «неожиданным милитаризмом» правительства Думерга-Кайо, но верный союзник Кайо Жорес поддержал эту линию. Политика Кайо не имела исключительного преобладания в правительстве Думерга. В то же время стратегический железнодорожный кредит для России был утвержден, и правительство заверило россиян, что трехлетний закон будет сохранен. 12 марта 1914 года парламент принял новый кадровый закон, который был связан - без ведома парламента и общественности - со стратегическим планом XVII, который, как мы видели, являлся неотъемлемым компонентом согласованного французско-российского плана наступления, предусматривающим антигерманское политическое обоснование альянса. Первым определенным признаком того, что русские серьезно относятся к стратегическим соглашениям с Францией, было их определенное принятие французского стратегического железнодорожного займа, подписанного с Т. Делькассе 30 декабря 1913 года [11, р. 171]. Затем состоялись две российские «специальные

конференции» 13 января и 21 февраля 1914 года где обсуждалась грядущая война [11, p. n 87, p.283].

Для полной смены политики Кайо нужны были результаты предстоящих выборов, назначенных на апрель. Все ожидали, что они принесут явный успех сложившейся вокруг него коалиции [11, р.163].

1.3. Уничтожение Кайо.

Клеветническая кампания беспрецедентных масштабов «почти всей умеренной и консервативной прессой была начата в начале января 1914 года против «демагога» Кайо». Кампания была направлена против предполагаемого введения подоходного налога, но они не смогли привлечь против Кайо «торговцев и бакалейщиков», как было обещано [11, n 115, p. 284]. «Атака Бриана... клеймение Кайо как «демагогического плутократа» ознаменовали [начало] клеветнической кампании против Кайо, которая должна была стать главной в прессе в ближайшие месяцы». В ней приняла участие основная часть умеренных и консервативных изданий, в том числе крупные парижские газеты. Даже вторая по величине ежедневная газета Le Matin с тиражом более миллиона, изначально сочувствовавшая Кайо, сменила сторону. Сорок деловых организаций было привлечено с помощью финансового давления для «объявления открытой войны» против Кайо (из-за его финансового предложения обременять капитал некоторыми расходами на перевооружение) [11, p.153-155]. Именно налоговая реформа Кайо дала ему сильную парламентскую позицию в центре. Буржуазные группы, которые надеялись опрокинуть его в налоговом вопросе, были готовы пойти на уступки, чтобы обеспечить трехлетний закон, более не оправданный необходимостью защиты Отечества от ложного внезапного нападения Германии, кроме как для колониальных владений [11, р.189]. Чтобы напасть на всю политику Кайо со времен Агадира и императивов колониального завоевания Марокко, Бриану впервые пришлось обратить внимание общественности на международный аспект гонки вооружений. Но его кампании мешал тот факт, что он должен был соблюдать строгое табу по поводу реальной причины закона - его критической важности для спасения русско-французского альянса [11, р.151]. К началу марта 1914 года стало ясно, что движение против Кайо не удалось [11, р.189].

В этот момент в борьбу вступил редактор Figaro Гастон Кальметт, журнал которого открыл «огневой вал» поношений против этого «истинного врага нации», «общественного преступника, с которым нужно бороться не только на политическом уровне, но и в суде». Очевидная слабость оппонентов Кайо перед лицом его политического успеха заставила лидеров кампании Бриана и Барту прибегнуть к отчаянным средствам [11, р.176-177]. Было доказано, что они предоставили Кальметту документ (известный как «документ Фабра»), касающийся пребывания Кайо на посту министра несколько лет назад, который мог представлять серьезную угрозу для его общественной и парламентской позиции. Это было посягательство не просто на его личную неприкосновенность, но на его позицию лидера демократического и социально прогрессивного движения. Срочность уничтожения Кайо была настолько велика, чтобы Барту и Бриан рискнули, хотя сами были обвинены в том же деле (Бриан был министром юстиции в 1911 году), и для них было опасно, если бы публика узнала, что они умышленно обманули парламент, скрывая информацию. Редактор Matin, узнав о плане, сказал Пуанкаре: «Мы наконец-то поймали его ... мы должны избавиться от этого безумца любой ценой»: и это должно быть сделано до апрельских выборов. Теперь они пытались заставить председателя парламентского комитета по расследованию Жореса выдвинуть обвинения против его друга Кайо. 10 марта Кальметт объявил: «Спасение отечества - дело столь решающее, что он не будет пренебрегать любыми средствами какими бы болезненными они бы ни были для наших обычаев и непривлекательными для наших манер и вкусов» [11, р.177].

Эта угроза была связана с втаптыванием в грязь личной жизни Кайо через публикацию писем его жене в то время, когда она еще была его любовницей. 16 марта она ворвалась в кабинет Le Figaro и застрелила Кальметта. (Она была оправдана 31 июля 1914 года, убедив присяжных, что это был вопрос чести, который привел ее к этому акту отчаяния). 17 марта

78

Кайо подал в отставку. Произошло роковое политическое изменение: опасность прихода к власти правительства Кайо на выборах 14 апреля теперь была предотвращена. И он уже не будет принимать участия в критических решениях, которые будут приняты во время событий, разворачивавшихся после совершенного 28 июня убийства австрийского наследника, и вплоть до 31 июля. Опасность, которую этот государственный деятель представлял политической линии Пуанкаре-Клемансо даже после своего падения, была доказана тем, на что пошли его враги, чтобы сломать его несгибаемую решимость к скорейшему прекращению войны на основе переговоров; правительство Ж. Клемансо заключило его в тюрьму в 1917 году за измену, без доказательств и без надлежащей правовой процедуры, чтобы заставить его замолчать в самый критический период войны и версальского урегулирования. Упомянутый выше американский оппонент признает опасность, которую Кайо представлял лагерю бескомпромиссной войны уничтожения: «Пока победа не была обеспечена, все его политические противники и буржуазия в целом боялись возвращения Кайо к власти. Они могут отрицать это сейчас. Но это правда. К счастью, Кайо не вызвали из своей камеры» [1, р. 239].

Однако к началу 1914 года борьба против трехлетнего закона не была окончена. Перспектива (или опасность) его отмены была острой в результате большого успеха на выборах 14 апреля левых и, в частности, социалистов, чей лидер и союзник Кайо Жорес объявил об отмене закона приоритетной задачей нового парламента [1, рр. 193-8, 201-15].

В нашем последнем повествовании мы кратко коснемся того, как эта перспектива (или опасность) была прервана. Суть нашей аргументации состояла в том, чтобы через яростную борьбу с Кайо прояснить значение его удаления со сцены принятия решений накануне войны.

2. Убийство Франца Фердинанда.

Контекст нашего расследования - это роль, которую сыграли определенные убийства, происшедшие в непосредственном преддверии войны, в ее развязывании. Это «развязывание» понимается здесь не в общем смысле, как «причина», а в особом и конкретном смысле: как отсутствие определенных убитых лиц, принимающих решения, что склонило вектор решения в сторону войны. Далее утверждается, что убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, хотя оно и не было мотивом австрийского объявления войны Сербии, а предлогом для него, все же должно рассматриваться как причина войны - в параметрах нашего нынешнего дискурса, то есть отрицательно, - как удаление жизненно важного антивоенного лица, принимающего решения, из форума принятия решений.

Вменять лицам, принявшим 23 июля решение об отправке ультиматума в Сербию, и 28-го числа - объявить ей войну, используя убийство эрцгерцога в качестве предлога, значит подразумевать, что были иные - реальные - мотивы их действий. Как известно, это именно то, что происходило в течение нескольких лет: предложение атаковать Сербию неоднократно выдвигалось и неоднократно отклонялось, главным образом в силу вето эрцгерцога. Его убийство создало прекрасный повод для войны, главным образом предоставляя не предлог, а устраняя препятствие для войны. Я утверждаю, что смерть Франца Фердинанда устранила одно определенное и решающее постоянное вето на сербскую войну в кругу принятия решений в Вене. Таким образом, его устранение открыло дверь в войну в июле 1914 года. Существует высокая вероятность того, что, если бы эрцгерцог был жив в течение какого-то времени, несомненно, если бы он был жив в 1916 году для восшествия на престол после смерти Франца-Иосифа, баланс между силами войны и мира в европейском масштабе значительно изменились бы в пользу последних.

Поскольку наше предыдущее обсуждение показало, что, помимо Австрии, были силы, не желавшие развязать общеевропейскую войну, можно спросить, если бы Франц Фердинанд не был убит, как это могло повлиять на провоцирование войны Россией (или Францией, или Германией, или Великобританией). Это выходит за рамки темы данной статьи, которая предлагает не более чем основания для предположения, что эмпирический кризис июля 1914 года не привел бы к войне, если бы эти конкретные убийства не имели место.

Идея истории Тейлора о Габсбургской монархии заключается в том, что Австрия начала мировую войну, потому что она обречена на провал, а ее лидеры не могли выполнить этот указ истории, кроме как в результате «бессмысленной» войны. Его формулировка, конечно, менее богословская, но с тем же эффектом: «Чернин, - писал Тейлор, - один из последних министров иностранных дел Австро-Венгрии, верно судил: «Мы должны были умереть. Мы были свободны выбирать способ нашей смерти, и мы выбрали самый ужасный»» [12, р. 232]. Как историк объясняет этот «выбор», поскольку, по общему признанию, был выбор - решение, принятое человеческими агентами?" В 1914 году Австро-Венгрия была единственной великой державой, которая не могла ничего выйграть от войны; и все же из всех великих держав она одна была сознательно настроена на войну [12, р. 231]. «Кто эта [12, р. 232] «она», которая приняла решение? Опять он упоминает «людей, которые спровоцировали войну, Брехтольда, Конрада и остальных» - каков был их мотив? Ответ Тейлора: «они понятия не имели, чего они хотели достичь». Но затем, признавая, что целенаправленное действие (решение) должно иметь цель, мы читаем его вывод: «Фактически, война была целью. Это было самоцелью». Тем не менее, поскольку историк считает необходимым объяснить тот факт, что эти люди выбрали войну, то есть, в конце концов, это был вариант, он предлагает несколько небрежно следующее: «бесчисленные проблемы, которые тянулись так долго, можно было вычеркнуть из повестки дня». Значит, в конце концов, война все-таки имела цель вне себя, она оказалась средством для некоторой цели: «вычеркнуть повестку дня» из «проблем», начав войну. Но что подразумевается под «проблемами»? В разношерстном потоке текущих лозунгов и политических фактов мы читаем: «нет больше законопроектов избирательного права для Венгрии», больше нет торгов между чехами и немцами», «мадьяры [кто? - авт.], после ликвидации Франца Фердинанда, с облегчением приветствовали включение германской державы в антиславянский крестовый поход» [12, р. 231-232]. Это способ Тейлора констатировать тот факт, что война была выбрана в качестве средства предотвращения альтернативной политики, направленной на конструктивное, мирное решение конфликта с Сербией, политики, которая действительно была «проблемой» для трех мужчин - министра иностранных дел Австрии Леопольда фон Брехтольда Австрийского, начальника Генштаба Франца Конрада фон Хётцендорфа и венгерского премьера И. Тиша, которые избрали войну. Упоминание Тейлором о «мадьярском» чувстве облегчения при избавлении от Франца Фердинанда намекает на существование альтернативной программы, неким образом связанной с убитым эрцгерцогом, которая угрожала мадьяру Тише или представленным им интересам до такой степени, что он согласился поддержать войну как меньшее зло, воспринятую как опасность для самого существования Двойственной монархии. (С точки зрения этих интересов это был действительно правильный выбор, поскольку он сохранил привилегии и власть полуфеодальной мадьярской аристократии для другого поколения ценой Габсбургской монархии). Тейлор участвует в этих запутанных упражнениях по интерпретации из-за своего детерминистского предубеждения в отношении того, что Австрийская империя обречена на что-то, называемое принципом национальности, что лишало австрийским и венгерским лиц, принимающих решения, всякой реальной альтернативы для сохранения своего государства. Все его изложение до 1918 года предлагается как доказательство бесполезности всех попыток реализации альтернативных политик и читается как повторное осуждение их сторонников. Война, заключает Тейлор, могла только ускорить то, что было предопределено, делая «гнилое государство - как ... Австро-Венгрия - более гнилым» [12, р. 232].

Устранение Франца Фердинанда в июне 1914 года оказалось решающим толчком для начала войны из-за его роли, как самого весомого противника войны с Сербией, а также из-за вероятности перехода в не очень отдаленном будущем к обновлению Двойной монархии, явно задуманного для урегулирования гнойника австро-сербской розни. Практически определенным результатом этого, как недвусмысленно предполагалось, стала бы фундаментальная трансформация восточноевропейских блоков и, следовательно, конфронтационного состояния европейской политики.

80

Для исторической реконструкции фактического конфликта между рулевыми по принятию направлений политического курса необходимо учесть, что: «В течение последних двух десятилетий, предшествовавших Первой мировой войне, восстановление энергии и морального состояния было достигнуто силами сплочения, которые стремились модернизировать политическую структуру Австрии и тем самым обеспечить дальнейшее мирное развитие Европы» [13, р.70]. В противоположность детерминистской предвзятости, ищущей исключительно националистические эксцессы, «следует помнить, что бунты и шовинистические речи всегда производят заголовки, в то время как конструктивные действия, именно из-за их мирного характера, редко дают захватывающие новости. Поэтому требуется значительное исследование, чтобы прийти к этому недооцененному факту[ам]» [13, р.73].

В современном австрийском обществе имела место широко распространена тенденция к федерализации. Очевидный наследник, эрцгерцог Франц Фердинанд был ее лучшим, стратегически обоснованным защитником. Уже в девятнадцатом веке, во время компромисса дуализма 1867 года, который оказался источником национальных проблем в Империи, особенно с южными славянами, именно венгерские государственные деятели осознавали, что прогресс народов Империи может быть обеспечен только путем федерализма. Йожеф Этвёш, умерший в 1871 году, считал, что «династия Габсбургов имела великую миссию ... Если бы Империя могла быть организована на основе свободы ... в Центральной Европе был бы создан великий альянс ... который отличался бы от Америки только тем, что не президент, а император являлся бы главой государства». Иштван Сечени - реформатор и вдохновитель многих проектов развития, также выступал за американскую концепцию федеративной системы, которую он считал связанной с личными свободами. Чарльз Диккенс в ознаменование десятой годовщины смерти Сечени писал: «Взгляды Сечени по сей день намного опережают мнения его соотечественников, и те, которые все еще преобладают в Англии в отношении обращения к иноземным рассам». И были другие, такие как чешский демократ Карел Сабина, который в 1870 году потребовал реорганизовать Двойную монархию по американскому федеративному образцу [14].

На рубеже веков произошло возрождение федералистского фронта. Известная книга трансильванского румына Аурела Поповича «Соединенные Штаты Великой Австрии» была опубликована в 1906 году [13, р.74]. В 1905 году Христианская социальная партия -крупнейшая немецко-австрийская партия, приняла свой план реформ Великой Австрии, протестуя против «отказа в правах немадьярским народностям в Венгрии». Растущее значение имела деятельность общеавстрийского рабочего движения. Программа Брно, принятая на конгрессе Объединенной социал-демократической партии Австро-Венгрии в 1899 году, была «одним из основных документов европейского федерализма». В его первой статье говорилось: «Австрия должна быть преобразована в демократическую федерацию национальностей» [13, р.72]. Особое значение имела работа, проделанная по проблемам федерализации лидером социал-демократии Карлом Реннером, который в 1919 году стал первым президентом Австрийской республики. Он приветствовал предложение Поповича о ликвидации государственной границы между восточной (венгерской) и западной половинами империи, требуя положить конец недопустимым практикам угнетения мадьяр. В Моравии начало было положено в 1905 году с успешного применения принципа личной автономии, который установил широкую культурную автономию, не ставя под угрозу целое, что также было опробовано в Трансильвании [13, р.74]. Знаменательно, что и Массарик, и Бенеш, которые после 1914 года возглавляли движение за расчленение Австрии, были в то время ярыми защитниками сохранения объединенной и федерализованной Дунайской империи [13, р.77-80]. «Люди часто говорили о расчленении Австрии, - сказал Бенеш в 1908 году, « -исторические и экономические связи между австрийскими странами ... слишком сильны ... введение всеобщего избирательного права и демократизация Австрии ... готовят почву для национального примирения» [13, р.80].

Действительно, экономический подъем двух довоенных десятилетий является доказательством огромного потенциала развития дунайского государства, которое было

81

разрушено в результате расчленения 1919 года. В 1898-1913 годах национальный доход удвоился в австрийской и вырос на 75% в венгерской половине. Не только Масарик и Бенеш, но и большинство признанных лидеров национальностей были против расчленения [13, р.80].

Было много точек соприкосновения между движениями за федеральную реформу и демократизацию неравных классовых избирательных систем. Под впечатлением революции 1905 года в России ряд прогрессивных правительств (наиболее важно, фон Бека) боролись за реформы через Палату представителей и Палату пэров (в австрийской половине Империи).

Результаты первых выборов при всеобщем и тайном избирательном праве в 1907 году обернулись полным поражением для немецких шовинистов и чешских националистов (представительство пангерманской партии Шенерера сократилось с 17 до 4 депутатов), а немецкие и чешские социалисты заметно усилились. Эти результаты обеспечили поддержку правительству Бека, которое поставило на повестку дня реформу федерального устройства [13, р.78]. Падение правительства Бека в 1908 году стало серьезным ударом по силам демократии и федеральной реформы, но окончательный исход борьбы между ними отнюдь не был решен до 1914 года.

Именно в этом контексте должна быть мысленно представлена деятельность Франца Фердинанда. Относительная скудность серьезных исторических исследований на английском языке, посвященных этому государственному деятелю, может быть связана с тем фактом, что исторические работы были настолько полно слиты с преобладающими нормами отношений между государствами и народами, введенными Бисмарком в Германии и Европе в период с 1866 по 1871 годы, что концепции Франца Фердинанда больше не встречали понимания.

Больше не признается, что дорога, открытая перед Центральной Европой (и, следовательно, - перед континентом в целом) в середине XIX века, была раздвоена: с одной стороны, федеративные отношения, которые объединяют автономное развитие национальных образований с императивами современного государства и всесторонних экономических связей; с другой - система взаимно противостоящих национальных государств. Это была Пруссия Бисмарка, которая нанесла смертельный удар прежней системе, навязав ложное по своей сути понятие равновесия сил, как идеологическую опору системы, понятие, принятое в свою очередь ученым миром, как закон природы. Даже наблюдатели, жившие в эпоху Европейского Союза, по-прежнему настолько очарованы легендой о Бисмарке, что федеративные идеи, подобные тем, которые были приняты государственными деятелями прежних времен, отбрасываются как сны наяву, или, по крайней мере, как «преждевременные» из-за «неизбежности» того, что европейцам пришлось выпить чашу мировых войн, чтобы вылечить себя от комплекса баланса сил. Таким образом, можно прочитать здесь и там [у Фея - М.Б.], что Франц Фердинанд «был не особенно культурным человеком, порой спесивым и недоверчивым, вспыльчивым и подозрительным, лишенным харизмы, чтобы сделать его социально и политически популярным». Действительно забавным является добавленное замечание того же самого автора, что «другим источником отсутствия популярности Франца Фердинанда были реформы, которые он намеревался провести».

Взгляды наследника императорского престола - известного архиконсерватора с его собственной программой федеральных и демократических реформ - соответствовали взглядам прогрессивных сил, о которых мы упоминали. Биограф императора Франца Иосифа цитирует Франца Фердинанда, который в августе 1913 года говорил о том, что пошло не так в Германии XIX века. По его словам, Бисмарк своей победой над Францией вызвал враждебность этой страны, которой он позволил «превратиться в опасность для всего мира», в то время как его победа над Австрией вызывала сожаление еще и потому, что естественный ход федеративного развития был прерван. Под верховенством Дома Габсбургов федеральный принцип стал бы сущностью немецкой системы и нашел бы дальнейшее приложение в самой Австрии» [15, р. 378].

В июле 1905 года венгерское дворянство с помощью реакционных австрийцев в Совете короны провалило решение ввести всеобщее избирательное право (которое было успешно введено в австрийской части) в венгерском парламенте. В венгерском парламенте было 413

82

депутатов. Шесть миллионов крестьян имели по 2 депутата, сербы, словаки и румыны вместе 10. У промышленных рабочих не было ни одного. Венгерский парламент был далеко позади российской Думы, в которой, несмотря на неравноправное голосование, были депутаты социал-демократы и эсеры. «Железное правление примерно 3500 магнатов было серьезно оспорено лишь полумиллионом мелкой знати и дворянства во главе с непримиримым националистом Фрэнсисом Кошутом» [13, р.79]. Представитель этой правящей группы Иштван Тиша, к которому среди мадьярских лидеров Франц Фердинанд относился наиболее неприязненно, ответил на требование о равенстве, выдвинутое демократом графом Каролием в 1910 году: «сначала немадьярская половина из 20 миллионов граждан Венгрии должна быть мадьяризована, только тогда можно и допустимо говорить о демократии в Венгрии» [13, р.90]. Например, румынам Трансильвании было отказано в праве преподавания румынского языка в их школах. Было признано, что главным препятствием теперь был Мадьяр. Серьезная возможность союза между короной и демократическими силами обеих половин Империи отмечена в первой книге социал-демократа Отто Бауэра. Бауэр предвидел отделение восточной части империи, если только Вена не сможет предотвратить это путем насильственной демократизации Венгрии. Он верил, что династия возглавит освобождение народов, находящихся в плену у мадьяр [13, р.76-77].

Это убеждение стало центральным во взглядах Франца Фердинанда и работавших с ним людей. Венгерское требование разделить имперскую армию между Австрией и Венгрией довело конфликт с Францем Фердинандом, на которого была возложена особая ответственность за армию, до критической точки. Ему удалось помешать этой мадьярской попытке. Лидер демократической Словакии Милан Ходза был выдающимся сторонником фронта федерализации. (Будучи чехословацким премьер-министром, Ходза в 1936-1937 годах пытался создать общий рынок, включающий Чехословакию, Австрию, Румынию, Венгрию и Югославию. Изгнанный с времен Мюнхена, он разработал в США проект для Центрально-Европейской федерации (изданный в виде книги Федерация в Центральной Европе, в 1942 г.), на которую обратил внимание Государственный департамент. Ходза был близким помощником Франца Фердинанда после выборов 1910 г. Он предложил принцу очень точный план превращения Королевства Венгрия в федеративную монархию (включая отдельное словацкое государство). Позднее он писал, что «Франц Фердинанд был полон решимости форсировать демократизацию Венгрии всей властью короны, как только он станет императором» [13, р.305].

Франц Фердинанд на самом деле планировал отложить свою возможную коронацию в качестве Апостольского короля Венгрии до тех пор, пока венгерский Сейм не проведет реформы. Если Королевство откажется, тогда Франц Фердинанд мог - на законных основаниях

- применить силу против Венгрии, не нарушая конституцию Апостольского Королевства, поскольку он еще не был бы Королем. С начальником штаба Конрадом был составлен «План и», согласно которому императорская армия пойдет на Будапешт и поделит Венгрию на пять регионов - если дело бы пошло к тому. Поскольку это не расположило его к олигархам, Франц Фердинанд, как полагал Михай Карольи, наладил каналы связи с венгерской оппозицией [13, р.76]. «Чтобы сломить власть феодалов, - писал Карольи, - которые вступили в союз с еврейскими финансистами, духовный и консервативный эрцгерцог стал сторонником всеобщего избирательного права и даже нанял социал-демократов в кампании против венгерских магнатов» [16, р.52; 13, р.76].

Инструментом реформы должна была стать его «Военная канцелярия», так называемая Мастерская, учрежденная 12 апреля 1898 года, укомплектованная тщательно подобранными офицерами - самыми яркими и лучшими, находящимися за пределами непосредственной орбиты Генерального штаба с его устаревшими взглядами. Со временем Канцелярия была превращена в центр обмена политическими идеями и дискуссионный форум - мозговой центр

- для изменений, которые были запланированы на будущее. Каждый сотрудник Канцелярии специализировался на отдельных, а во многих случаях и не непосредственно воинских предметах: материально-техническом обеспечении, боеприпасах, иностранных делах,

83

местной политике, законодательстве, благосостоянии, здравоохранении, образовании и т.д. Эта канцелярия стала широко известной на популярном языке как «Подпольный Кабинет» или «Кабинет оппозиции». В этот штат сотрудников вошли румынские и другие национальные лидеры. Они взяли идеи Поповича за основу своего планирования.

Ходза, который представлял в венгерском парламенте избирательный округ с сербским меньшинством и сотрудничал с немецкими, хорватскими и румынскими политиками в Венгрии, писал в 1913 году: «Давайте предположим, что монарх приходит с намерением заверить, что здесь правят не только мадьяры ... мы знаем, что будущий король против мадьярского шовинизма. Это факт, который вселяет в нас надежду. Поэтому мы должны работать с Веной и Австрией, пока они помогают нам» [13, рр. 86-87].

Франц Фердинанд довольно открыто выражал значительные симпатии к славянскому и румынскому народам Империи. Он часто проводил конференции с лидерами национальных меньшинств в парламенте Будапешта, рассматривая различные альтернативы существующему австро-венгерскому дуализму, такие как «триализм», включая включение славянского парламентского компонента в конституцию империи, или предложение Поповича выделить Трансильванию и Хорватию из венгерских королевских земель. Или же разделить всю расовую мозаику Австро-Венгрии и собрать ее заново в шестнадцати новых единицах, в основном по этническому признаку, с равным представительством. Эти федеральные планы вызвали к нему ненависть многих в высших эшелонах империи Габсбургов, а также сербских шовинистов, для которых очевидный наследник Габсбургов представлял худшего национального врага. Помимо мадьярских магнатов на высших постах Империи, конечно же, было немало австрийских реакционеров. К примеру, Беньямин фон Каллаи - губернатор оккупированных провинций Боснии и Герцеговины, который вызвал сильную оппозицию среди боснийских сербов. Каллаи провозгласил существование единой боснийской нации и принял хорватский диалект в качестве «государственного языка». Эта политика была, в конечном итоге, отменена после смерти Каллаи в 1903 году [17, р. 323].

Франц Фердинанд намеревался превратить в партнеров не только сербов в монархии, но и Сербию. За ночь до убийства сербским «патриотом» 12-13 июня 1914 года он обсуждал с кайзером Вильгельмом, который находился с государственным визитом в Конопиште (имение эрцгерцога), необходимость примирения между Австрией и Сербия, которая постоянно саботировалась Будапештом. Именно аннексия Боснии и Герцоговины Австрией в 1908 году оживила панславянскую агитацию и ухудшила отношения с Сербией. Также с 1908 года усилилась мадьяризация [13, рр. 80, 85].

Летом 1908 года был составлен военный план, противостоящий политике эрцгерцога и предусматривающий полное расчленение Сербии с разделом ее территории между Двойной монархией и Болгарией. Более поздние планы Австро-Венгрии по разделению Сербии предусматривали раздел ее территории между Болгарией и Румынией. Конрад фон Хётцендорф, начальник Генерального штаба Австро-Венгерской армии, «сперва выступил за превентивную войну против Сербии в 1906 году и сделал это снова в 1908-1909 годах, в 191213, в октябре 1913 года и в мае 1914 года: с января 1913 года и 1 января 1914 года он предлагал войну с Сербией двадцать пять раз» [18, рр. 86-87].

Срок пребывания А. фон Эренталя на посту министра иностранных дел Австрии фактически стал поворотом к жесткой позиции в отношении к Сербии, питавшей агрессивную клику Черной руки и их военных и гражданских союзников (как мы видели в нашем предыдущем повествовании), которые были заперты в продолжающемся противостоянии со Старыми Радикалами во главе с Пашичем, искавшим ослабления напряженности с Австрией, как мы видели в нашем первом повествовании [17, р. 349]. В своем показном презрении к Сербии и славянам Эренталь дошел до того, что отказался встретиться с сербским премьер-министром, который прибыл специально для этой цели. Он позаимствовал позицию у своего наставника графа Густава Кальноки - министра иностранных дел в 1881-1895 годах - ведущая идея которого заключалась в том, что единственный способ сохранить единство Империи при отсутствии внутренней цели, - это проведение великодержавной внешней политики, которая

84

требует и обеспечивает сохранение власти в руках двух правящих олигархий [19, р. 90-93]. Эта позиция, направленная на сохранение социально-политического статус-кво, создала фундаментальный антагонизм между ним и эрцгерцогом, который едко критиковал заговор Эренталя по аннексии Боснии и Герцеговины на том основании, что он намеренно сделал Сербию защитником южнославянского дела.

«Антиавстрийская историография сделала наследника врагом всех славянских народов». Сербские шовинисты «считали эрцгерцога своим смертельным врагом, потому что его планы относительно хорватских, словенских и австро-сербских государств в Империи противоречили их проекту по созданию Великой Сербии. Позднее Пашич признался графу Сфорца, что «он только один раз трепетал за будущее его страны, и именно тогда, когда он постиг тайную мысль Франца Фердинанда» [13, р.107].

Не удивительно, что Гитлер ненавидел Франца Фердинанда, как человека, который хотел превратить Австро-Венгрию в славянскую империю [20, р.101].

По мере того, как тень войны растягивалась над Европой от кризиса к кризису, Франц Фердинанд выделялся среди ведущих политиков любой державы как решительный противник любого внешнеполитического шага, который мог поставить под угрозу мир. Он поддерживал сильную позицию по отношению к Сербии - но только в политическом смысле. Он по обыкновению повторял и Конраду, и Императору, что поглощение Сербии не принесло бы Империи ничего, кроме еще одной проблемы, без которой она вполне могла бы обойтись: «Было бы нашим несчастьем, если бы мы впутались в великую войну с Россией. Если мы ввязались бы в превентивной войне против Сербии мы за короткое время смяли бы чернь, но что тогда? Вся Европа рассматривала бы нас как разрушителей мира. И Бог пусть убережет нас, если мы аннексировали бы Сербию, полностью преступную страну убийц королей и жулья» [21, р.146].

Конрад фон Хётцендорф был назначен начальником штаба по рекомендации очевидного наследника и продолжал пользоваться его доверием, как самый талантливый солдат Империи и, следовательно, лучший человек для работы. Но, когда генерал стал одним из самых откровенных ястребов в Вене - упорно настаивая на добивании Сербии до завершения военной программы России к 1917 году - их отношения в конце концов, охладели. Конрад использовал любую возможность для организации региональных мобилизаций вдоль сербской, итальянской и российской границ в качестве предупреждений для тех, кто находился по другую сторону от них. Они были неизменно встречены подобными же мерами до тех пор, пока страстные советы Франца Фердинанда против поспешных действий, которые, несомненно, перерастут в нечто большее, чем просто пограничная перестрелка, переубедили Императора и мобилизации были отменены. Снова и снова разочарованный Конрад подавал заявление об отставке, которое не будет принято Императором, или же, при случае, восстановлен в должности. В 1912 году, когда сербы показали хорошие результаты в Первой Балканской войне, Конрад снова подал в отставку в знак протеста против очередного отказа от его предложения по «окончательному урегулированию» в отношении этой «опасной маленькой гадюки». В сентябре того же года, после практически публичного выговора от Франца Фердинанда на масштабных военных играх в Богемии, униженный Конрад подал еще одну просьбу об отставке. Франц Фердинанд уже выбрал нового начальника штаба генерала Карла фон Терштянского, главу Будапештского армейского корпуса, но в этом случае именно личное вмешательство императора Франца Иосифа удержало Конрада на его посту. В мае 1913 года, когда министр иностранных дел Леопольд фон Берхтольд поддержал курс Конрада на тотальную войну против Сербии, Франц Фердинанд, по иронии судьбы, нашел союзника для дипломатического урегулирования кризиса в лице премьер-министра Венгрии Тиши, который боялся присоединения еще большего числа сербов в результате войны. (После убийства Тиша согласился с ультиматумом, вызвавшим войну, но при условии, что сербская территория не будет аннексирована). К разочарованию Конрада, Сербия в 1913 году отступила. В июле следующего года убийство, «убравшее главного противника войны со сцены», сделало, конечно же, голос Конрада в пользу войны решающим [21, р.155 п.2].

85

Заявление Якша (он имеет в виду ситуацию после Балканских войн) о том, что «как только Санкт-Петербург превратил сербские претензии на руководство южными славянами Двойной монархии в опору своей европейской политики, сила достижения мирного урегулирования больше не находилась в австрийских руках», или же его утверждение, что для Австрии «защищать [Европу] от колосса на Востоке и в то же время решать свои проблемы национальностей ... была попыткой невозможного» [13, р.106], опровергается его собственным изложением, показывающим Франца Фердинанда не праздным мечтателем, а государственным деятелем, который преследовал свои цели, собиравшего союзников с помощью инструментов политики и готовности к тому, что при вступлении на престол он вышибет своей конституционной реформой оружие агрессивного национализма из рук сербских смутьянов, лишив, таким образом, российскую военную партию важной основы. Тот факт, что враги Франца Фердинанда в высших эшелонах Империи удвоили свои усилия по противодействию преобразованиям, является доказательством того, что они были обеспокоены его планами. Так, военный губернатор Боснии и Герцеговины, генерал Оскар Потиорек - противник планов наследника (он нес ответственность за беспечность пои обеспечении безопасности во время поездки эрцгерцога через Сараево 28 июня 1914 года), ввел там ряд «чрезвычайных мер», провоцировавших местное население, в том числе организованные показательные судебные процессы над боснийскими сербами за государственную измену.

Одно дело отметить, что после 1908 года и вновь после 1912 года работа сил примирения стала более сложной; другое - отсутствие альтернативы фактическому ходу событий. Пока есть реальные лица, принимающие решения, работающие в альтернативных направлениях, конечный результат не предопределен. Для историка оспаривание этого равносильно клеймению реформистски настроенных лиц, принимающих решения, Дон Кихотами. Делом историка, однако, должно быть понимание, а не выставление оценок. Пока упомянутые лица, принимавшие решения, находились рядом - лица, действующие в реальном времени знали об этом и заботились о том, чтобы их рядом не стало. Убийство опровергает детерминистическую ретроспективу. Это эмпирическое доказательство, убедительнее которого не существует, - свидетельство тому, что активные операторы полагали, что альтернатива их цели была реальной. Ибо что еще может побудить их прилагать усилия, чтобы уничтожить оппонента? Силы, которые сделали убийство возможным, отдавали себе отчет, что программа Франца Фердинанда не была невозможной. Появление таких сентенций в стиле Тейлора показывает в повествовании Якша силу неуместного детерминизма, свирепствующего в историческом дискурсе, даже у него, неоднократно утверждающего как раз обратное.

Для всех, как внутри, так и вне Габсбургской империи, было совершенно очевидно, что Франц Фердинанд очень терпеливо выжидает своего времени до кончины Императора. Почти все министры императора в Вене и Будапеште, а также высшие сановники при Императорско-королевском дворе, в частности принц Монтенуово (особый враг эрцгерцога), имели свои письма об отставке наготове, чтобы представить их через несколько часов после официального объявления о смерти Императора или даже раньше. Было известно и то, что Военная канцелярия Франца Фердинанда уже определила его предпочтения политиков для назначения на руководящие посты в правительстве. Было также известно, что на следующий день после погребения покойного Императора Франц Фердинанд приступит к осуществлению далеко идущих реформ и реорганизаций, которые его «Мастерская» считает необходимыми для дальнейшего продвижения Империи в XX век. Особенно нервничали венгры, но это было также присуще и некоторым сербам в Белграде и Сараево.

Даже после Балканских войн требования [славянских народов] к политическому равенству могли быть удовлетворены посредством имперской реформы, создающей Тройную монархию.

«Пожилой Франц Иосиф жил дольше своего времени», - пишет Якш, - силы примирения находились на волосок от успеха». Ходза описал это так: «Император сильно заболел весной

86

1914 года. У него был сильный приступ бронхита и пневмонии. Мастерская ... была быстро созвана, чтобы подготовить все для вступления на престол Франца Фердинанда и для проведения с ним имперской реформы тотчас же. Федеральный кабинет министров Венгрии был подготовлен в составе четырех министров из мадьяр, двух румын, одного словака и одного немца во главе с венгерским генералом - когда пришло известие, что температура Императора нормализовалась. Несколько недель спустя Франц Фердинанд был убит в Сараево [13, р.92].

У Потиорека, военного губернатора Боснии, было много войск, но он не оцепил улицы, как он сделал во время визита императора в 1910 году. Халатность в области безопасности была невероятной. После того, как бомба была брошена в машину эрцгерцога, но не попала и повредила следующую, губернатор провинции продолжил этот конвой по своему маршруту, пока его не пресек Принцип - убийца, выпустивший две пули, убившие пару мгновенно. Никаких признаков нечестной игры со стороны властей никогда обнаружено не было. Придворные круги едва ли могли скрыть свое облегчение. Франц Фердинанд продолжал подвергаться непримиримой враждебности дворцовых заговорщиков и после смерти. Поезд с гробами Франца Фердинанда и Софи был намеренно задержан, поэтому он прибыл поздно ночью. На станции не было ни одного члена династии Габсбургов, чтобы встретить похоронный поезд, за исключением эрцгерцога Карла - ныне невольного наследника, который сопровождал своего предшественника и его супругу по темным и пустым улицам. На следующее утро с 8 утра до полудня покойный лежал в государственной часовне в Королевской часовне Хофбурга - и ни секунды дольше. Жесткий протокол не позволил бы гробу Софи лежать в одном месте с Габсбургом в часовне королевского дворца. Только личное вмешательство императора Франца Иосифа позволило ее гробу лежать рядом с гробом ее мужа. Протоколу, однако, не было отказано полностью. Около 50 000 человек собрались из каждого района в Инненштадт. Большинство были не допущены на церемонию из-за абсурдной краткости периода прощания [22].

3. Убийство Жана Жореса.

Как известно, Жан Жорес был убит 31 июля 1914 года. Лидеры немецкой и французской социалистических партий встретились на экстренной конференции, чтобы обсудить, какие меры предпринимать для предотвращения катастрофы, до наступления которой теперь оставалось всего несколько часов. Во время перерыва в кофейне Жорес и был застрелен «патриотом». Накануне - 30 июля - Жорес совещался с лидерами Всеобщей конфедерации труда (CGT), чтобы наметить общую социалистически-синдикалистскую стратегию против войны [4, р. 565 п. 19]. Чтобы понять влияние этого резонансного преступления на последующие события, мы должны взглянуть на положение Ж. Жореса во французской политической среде тех лет и представить, насколько неустойчивой была позиция политики Пуанкаре в июне и июле 1914 года.

3.1. Политик и государственный деятель.

Ж. Жорес выделялся среди ведущих социалистов Второго Интернационала в трех аспектах: широтой его взгляда на задачи социализма, способностью воплощать основные идеи в политически эффективную практику и влиянием, которое он оказывал за пределами партии на общественное мнение его страны.

Первый Марокканский кризис убедил его в реальной опасности, присущей политике конфронтационных блоков, которые стали управлять европейскими отношениями. За пять лет, разделявших министерства Клемансо и Кайо, опасность войны постоянно возрастала, и этот вопрос занял центральное место в деятельности Ж. Жореса [4, р.377]. Во время кризиса в Марокко 9 июля 1905 года Жорес принимал участие в большом мероприятии французских и немецких социалистических партий в Берлине. Его борьба против попыток Делькассе превратить англо-французское соглашение в антигерманский союз, даже провоцируя войну с Германией, помогла отправить последнего в отставку (1905). Он неустанно боролся с пропагандой реванша, которая стала модной после кризиса 1905 года [23, рр. 149-150].

С тех пор Ж. Жорес считал первостепенной задачей французского и также международного социалистического движения участие в усиливавшейся борьбе между политическими силами по вопросам внешней и оборонной политики. Признавая важность концепций военной организации и планирования, он изучал эти сферы, которые обычно находились вне основных интересов социалистических (преимущественно марксистских) партий, несмотря на важный вклад в эти проблемы, который Энгельс сделал в 1880-1890-х годах. Предложения Жореса по вопросам военной организации и оборонного планирования, отличающие неагрессивную внешнюю политику, были представлены общественности в различных публикациях и в полной форме в его «Le Armee Nouvelle», написанном в 1907 году, но опубликованном в 1910 году.

Предложенный Жоресом военный проект предназначался для применения в современной организации общества и для немедленной реформы, а не только для будущего социалистического содружества [24]. Универсальная резервная армия, набираемая и обучаемая на местах; офицеры из числа рядовых гражданских лиц; отсутствие особой военной касты. «Никакая духовная стена не отделяла бы повседневную жизнь от защиты страны; никакая интеллектуальная преграда не отделяла бы изучение войны от более широкого круга обучения» [4, p. 384ff]. В ноябре 1910 года он сдал в палату подробный законопроект. Но борьба с трехлетним законопроектом началась сразу после этого [4, p. 388]. Данные идеи были немедленно оклеветаны правыми и их союзниками как измена. Тем не менее, в 1919 году генерал Мессими объявил, что правота идей Жореса была подтверждена войной [4, p.389. see р. 77].

Его военный проект был основан на реформаторском мышлении, в связи с чем у него были постоянные расхождения во взглядах с революционно-ориентированной концепцией ортодоксального марксистского течения во главе с Жюлем Гедом. Жорес признал, что всеобщая война, как все более вероятное проявление настоящей конфронтации и наращивания военной мощи, станет абсолютной катастрофой для перспектив социалистического будущего, [именно] потому что она будет таковой для всей европейской цивилизации. Это контрастировало с тем типом мышления, которое было представлено в движении революционного синдикализма, с одной стороны, и детерминистским самозваным марксистским мышлением Ж. Геда, который сторонился идеи социалистических альянсов с несоциалистическими силами на основании предположения, что буржуазное общество является монолитом, «внутренние» конфликты которого не имеют отношения к социалистической борьбе - с другой. Данные взгляды были классически представлены в полемике Ж. Геда с Ж. Жоресом в знаменитой Лилльской дискуссии 1900 года [25; 26, p. 281; 4, p. 240]. Ж. Гед, соблазненный бесполезностью антивоенной политики, продвигал соответствующие резолюции на различных партийных конференциях. Такое отношение разделяли многие «ортодоксальные» марксисты, такие как Роза Люксембург в ее обзоре «L'Armee nouvelle» [27]. Кроме того, вокруг Ф. Эрве оформилась группа интеллектуалов, призывавшая к восстанию даже в случае войны, представлявшейся как оборонительная. Этих «крайних антимилитаристов, прославлявших чистоту насилия» и пытавшихся навязать Сореля СФИО (Социалистической партии), Ж.Жорес считал еще более вредными - из-за их подстрекательных лозунгов, дававших в руки националистов оружие, с которым они могли уничтожить почву общего согласия, которого Жорес добивался в областях внешней и оборонной политики с политическими группами из несоциалистических левых.

Жорес искал способы борьбы с войной эффективными политическими действиями, а не лозунгами, которые не имели никакого резонанса, особенно во время военных кризисов, и, конечно, не имели политических союзников [27, p. 352]. Суть политики Жореса заключалась в том, чтобы создать именно такие союзы с несоциалистическими группировками, как единственный практический способ повлиять на ход дел в существующем буржуазном обществе. Он находил таких союзников даже в военном истеблишменте и преимущественно в политическом радикальном движении, особенно в крыле Кайо. Жорес «остро чувствовал

ответственность за руководство партией за пределами ультрадетерминизма Геда и ультаромантизма Эрве, одновременно вовлекая их... в... кампанию против войны» [27, p. 379].

Связям между социалистическими и буржуазными партиями не помогла (Голдберг утверждал: они были смертельно ослаблены) резолюция, принятая на Амстердамском конгрессе Социалистического интернационала в 1904 году и отвергавшая союзы, особенно коалиции, между партиями Интернационала и буржуазными партиями [27, p. 379]. «Поскольку реакция сформировала блок, революция должна сформировать блок», - сказал Жорес в Лилле [26, p. 281]. - «Если мы будем проповедовать реформы, но избегать помощи других, мы будем играть на руку реакционерам» [4, p. 397].

В отличие от восприятия Эрве и Геда всех радикалов как реакционеров, он признал, что «радикализм в эпоху Клемансо был критически и существенно расколот»; было крыло, которое хотело «ограничить власть финансовых олигархий и уменьшить нагрузку на пролетариат путем системного социального законодательства» [4, p. 397]. В Humanité (который стал ежедневным изданием на шесть страниц) ему приходилось вести постоянные политические дебаты с марксистами, которые требовали противодействия каждому буржуазному правительству, а также пытаться привлечь сторонников к идее, что подлинно революционная партия является реформистской [4, Ch 12 n 106; see also p. 552, nn 121, 127].

На седьмом съезде Интернационала в Штутгарте в 1907 году социалисты не имели единого мнения, как предотвратить войну [4, n 56]. Были представлены три резолюции: 1) Эрве и К°: осуждение патриотизма; 2) Геда: война присуща капитализму; 3) Жорес и Вайан, отстояв резолюцию СФИО большинством, не допустили такого бессилия против войны, как подразумевалось в резолюции Геда; вместо этого они призвали организации рабочего класса всех стран оказывать непрекращающееся давление в парламенте и на улице [4, p. 382, 383; see nn 57, 58, 59]. Жорес настаивал на том, что «Неизбежности нет .... при этой нерешительности человеческая деятельность не может свершить многого» [4, p. 349, see n 160].

В течение многих лет он совершал поездки по большим и малым городам и бесчисленному количеству деревень, выступая против опасности войны. «В самых маленьких деревнях Франции, в крупнейших столицах Европы он стал символом борьбы социализма [...]против войны» [4, p. 381; see nn 53, 54]. Кампания стала особенно актуальной со времени премьерства Пуанкаре, поскольку французская политика сближалась с воинственной линией в российском руководстве, представленной в Париже Извольским. К 1912 году консервативный корреспондент указал, что экспансионисты в России снова контролируют российскую политику [4, p. 439 see n 32 to ch.12].

Извольский считал Кайо и Жореса своими заклятыми врагами. «Я тщетно пытался предостеречь Пуанкаре «от Извольского», - рассказывал позже Кайо. - Жорес объявил: «Рабочие и крестьяне Франции никогда не должны удобрять поля сражений, просто чтобы служить амбициям царя и тщеславию Извольского» [26, p. 439; see nn 34, 35]. 25 мая 1913 г. Жорес выступил перед 150000 человек против трехлетнего закона, 700000 подписали петицию, предложенную СФИО [26, p. X].

Убийца Ж. Жореса Рауль Виллен сказал, что он совершил преступление «потому что Жорес предал свою страну, проводя кампанию против трехлетнего Закона». Он действовал один, никаких доказательств того, что он был связан с экстремистскими националистическими группами, не было [11, p. 14-15].

Критики, вооруженные фактами более поздней истории, жестоко характеризуют довоенных социалистов, обвиняя их в путанице мыслей и провале, пишет Голдберг. «Тем не менее, в то время их решимость была достаточно сильной, чтобы побудить пацифистов потревожить их противников . некоторым он казался опасным, даже предательским. За эту репутацию, вырезанную из тысяч горьких статей, однажды он дорого заплатил. Вот почему Жорес, а не Эрве или Гед, считался опасным врагом таких государственных деятелей, как Клемансо и Пуанкаре. Его тяжелая неустанная работа в парламентском комитете по армии во время трехлетних дебатов очень беспокоила эту группу. Их настроение было, возможно, выражено цитатой романиста Виктора Маргерита в 1936 году в его «Аристиде мадам

89

Пуанкаре» незадолго до войны: «то, что мы должны иметь, это хорошая война и подавление Жореса» [11, р. 560 п. 69]. «Эрве не был проблемой для ультранационалистов, - писал Голдберг, - но Жорес - здесь представлял опасность» [11, р. 389].

3.2. Затруднительное положение Пуанкаре в июльском кризисе.

Исключение Кайо из правительства не сняло опасности для политики Пуанкаре, потому что Кайо договорился с Жоресом о совместном министерстве Радикальной партии и СФИО, если они победят на предстоящих выборах. Фактически, по результатам выборов, которые принесли наибольшее представительство радикалам и большой успех для СФИО, число их депутатов возросло до 100, в связи с чем «внесение поправок в закон о призыве стало реально возможным» [11, р.205]. Сам Пуанкаре не мог быть более ясным, записывая в своем «Дневнике», что министерство Радикалов и СФИО, которое теперь казалось неизбежным, открывает «путь для противников Русского Альянса и вероломных ремесленников франко-германского сближения». С большим трудом ему удалось сделать Вивиани главой правительства 16 июня, выдавив из него обязательство на время оставить трехлетний закон без изменений.

Первым комментарием Ж. Жореса о результатах выборов был: теперь у социалистов есть возможность выполнить «точную и великую задачу» - обеспечить, что первой задачей нового парламента должна стать отмена трехлетнего закона. Жоресу удалось заручиться поддержкой гедистов, которые по-своему сектантски заявили, что теперь социалисты должны действовать независимо от всех буржуазных партий, чтобы согласиться с объявленной СФИО поддержкой радикальному кабинету, если он примет эту политику [11, р.204]. Пуанкаре оказался в тупике, так как сохранение российского альянса и французского стратегического планирования, на котором оно основывалось, в критической мере зависело от сохранения трехлетнего закона [11, р.205]. Правое крыло заставило его выступить против парламента и спасти Францию [11, р.207]. Воинственная речь Пуанкаре о соблюдении 3-летнего закона была немедленно оспорена Жоресом как неконституционная и расценена как результат «склонности Пуанкаре к диктатуре». Пуанкаре знал, что ограничен в возможности полностью обеспечить приверженность соблюдению трехлетнего закона, но надеялся, создав левое правительство без СФИО, временно сохранить закон и выиграть время.

Сразу после создания правительства исполнительный комитет Радикальной партии заявил, что продолжит бороться с законом [11, р.212]. Вивиани и военный министр начали готовить поправку к закону. «Российское правительство напомнило французскому правительству по неофициальным каналам в разгар июньского кризиса, что отмена 3-летнего закона поставит под угрозу франко-российскую военную координацию». Жоффр пригрозил уйти в отставку, если в закон будут внесены поправки, а Палеолог поспешил из Санкт-Петербурга, чтобы заявить, что он уйдет в отставку, если закон будет изменен. Радикальный сенатор, который 13 июля обвинил армию и политических лидеров в пренебрежении военной техникой из-за трехлетнего закона, вызвал волнения, которые заставили сторонников закона отступить (дебаты продолжались до 31 июля). Жорес прогнозировал, что закон будет изменен осенью. Пуанкаре оказал давление на министра, не раскрывая ему характера военного планирования и абсолютной зависимости альянса с Россией от данного закона, лишь намекая министру, что война «может быть ближе, чем предполагает общественность»», - об этом говорили за несколько недель до австрийского ультиматума Сербии [11, р.214]. В своем дневнике Пуанкаре признает, что, если бы он вмешался снова, это могло привести к его падению. По совету полицейского инспектора (главы полиции) ему пришлось отменить речь из-за демонстраций, которые, вероятно, поддержала бы общественность, выступавшая против 3 -летнего закона.

3.3. Жорес и баланс сил в канун войны.

В те июльские недели, когда разворачивались параллельные кризисы, связанные с 3-летним законом и Сербией, Пуанкаре прекрасно понимал те трудности, с которыми он столкнулся перед лицом союза Жореса со все еще могущественным Кайо.

Крумейх объясняет, что его собственный вклад в исторические июльские кризисные дебаты «был вдохновлен тем фактом, что до настоящего времени исследования имели тенденцию пренебрегать внутренними событиями во Франции накануне европейского кризиса, хотя эти события оказали значительное влияние на принятие решений во внешней политике» [11, р.217]: «Этот элемент внутренней политики оставил свой след на процессе принятия решений французским правительством в ходе июльского кризиса» [11, р.215]. Простое значение этой крайне осторожной формулировки заключается в том, что отношение Пуанкаре к русским и заверения в поддержке россиян по мере эскалации июльского кризиса мотивировались расчетом на то, как решения России могут помочь спасти трехлетний закон от нападок на него, набиравших обороты в стране. Это был не расчет, работающий в направлении сдержанности. Война была опасностью, но отмена закона представлялась угрозой №№1. Тот же автор соглашается с Жюлем Айзексом, чья работа (1933 г.), по его мнению, «по-прежнему [1984 г.] превосходит все другие работы, посвященные июльскому кризису», -что решающим фактором, в конечном итоге, было то, что Париж не пытался сдерживать своего союзника [11, р.216]. Похоже, он согласен с объяснением этого поведения Исааком «страхом немецкой агрессии, коренящимся во всех французских сердцах, следствием которого стало «тайное самодовольство» в отношении военной подготовки их русского союзника».

Эта интерпретации, на мой взгляд, в корне ошибочна. Смысл ее в том, что Пуанкаре действовал как француз, по зову «его сердца», что лишает Кайо, Жореса и их бесчисленных сторонников либо сердца, либо возможности быть французами, что равносильно вынесению этим лицам приговора, вместо анализа их действий.

После 200 страниц детального изучения расчетов политика и его манипулирования общественным мнением, странность вывода заключается в том, чтобы представить общественности трехлетний закон на мошеннических основаниях. Допуская на мгновение, что это утверждение относительно сердец французов может быть правдой (что это не так), это явный случай смешения политики с идеологией, мотивации лиц, принимающих решения, которая является результатом расчета, с общественным мнением или, вернее, с преобладающими настроениями (поскольку общественное мнение - это продукт, средств массовой информации, которые являются не общественностью, а силами, которые работают на публику - даже без учета продажности парижской прессы). То или иное делали не «Париж» или «Франция», а Пуанкаре или Кайо. И во имя Франции они делали противоречивые вещи, противоречиво мотивированные. Даже если бы Кайо и Жорес имели за собой только меньшинство нации, это все же представляло, в силу собственной презентации автора, конфликт внутри элиты и ее персонала, принимающего решения, который должен быть объяснен не наличием или отсутствием сердечных эмоций, но политическим расчетом средств, соответствующих их противоречивым целям.

Вдобавок к этому, согласно собственному анализу Крумейха, проект Пуанкаре оказался настолько шатким именно потому, что французы вовсе не были настолько поглощены страхом перед немецкой «агрессией», чтобы с готовностью принять его безоговорочное обязательство перед русским альянсом в антигерманских целях. Даже на той грани, когда широкая публика знала о надвигающейся войне, линия Пуанкаре была небезопасной. И именно поэтому Жорес и Кайо представляли для этой линии такую угрозу. Многие наблюдатели и историки говорили об огромном общественном подъеме, который вызвал призыв Пуанкаре 4 августа о священном единении против врага. Но это было явным преувеличением. «Исследование Беккера показывает, что движение протеста против войны было сильнее, чем принято считать. Но протестующие, профсоюзы и социалистическая партия были разделены в отношении возможных действий и застигнуты событиями врасплох» [5, р.162-163].

В преддверии войны визит Пуанкаре и Вивиани в Петербург, завершившийся в день предъявления австрийского ультиматума Сербии, вероятно, является важной вехой. Но это все еще предмет обсуждения, по той причине, что никаких документальных доказательств тому не сохранились. Противники Пуанкаре откровенно не доверяли цели этого визита.

91

Примечательно, что и Жорес, и Кайо пытались помешать визиту Пуанкаре в Россию. Жорес осудил Пуанкаре за вовлечение Франции в договоры, о которых публика «не знала ни текста, ни последствий» [6, II, p. 224-241]. Он потребовал, чтобы палата депутатов отказала в визе Пуанкаре [28, p. 123]. Жорж Луи - бывший посол в Санкт-Петербурге, уволенный Пуанкаре из-за его несогласия с российской политикой последнего, предложил Кайо, что Пуанкаре должно быть отказано в разрешении совершить поездку [28, p. 123]. Пуанкаре и Вивиани были осведомлены о критической ситуации, поскольку Сазонов сказал Бьюкенену перед поездкой о возможности того, что России придется предпринять военные меры до мобилизации [28, p. 122]. Как позже объяснил М. Морхардт из Paris Le Temps: «Раймон Пуанкаре не поехал в Санкт-Петербург, чтобы успокоить своего союзника или ослабить конфликт; он направился туда, чтобы усилить силу панславизма, превознести шовинистские и империалистские страсти русских, и подтолкнуть царя, это нерешительное и робкое существо, к крайним решениям» [9, р.325].

Вот что сэр Эйр Кроу, которого мы знаем как врага Кайо, думал о сдерживании России (французами, или англичанами). Уже 25 июля, выражая точку зрения Форин офиса, он отметил в заметке, что слишком поздно заручиться поддержкой Франции в попытке сдержать Россию, поскольку «определенно задействовано более серьезное дело Тройственного альянса против Тройственной Антанты. ... Наши интересы связаны с интересами Франции и России в этой борьбе, суть которой не овладение Сербией, а противоборство между Германией, нацеленной на политическую диктатуру в Европе и державами, которые желают сохранить индивидуальную свободу» [6, II, p. 380].

В своих воспоминаниях Жорж Луи сообщает, что видный французский депутат Поль Деканель сказал ему в 1915 году, что «большинство мужчин, которые были министрами в июле [1914], открыто заявляют, что Пуанкаре является причиной войны». Гудспид, упоминая в связи с этим, что социалисты именовали президента Пуанкаре «ла Гер» (франц. «война» -ред.), добавил свой комментарий: «Это слишком упрощенная точка зрения, но она содержит много правды». Я бы сказал, что упрощение заключается в представлении Пуанкаре единственным ответственным лицом, ответственным за принятие решений. «Партия войны» была хорошо представлена на уровне принятия решений всеми участвующими государствами и повсюду была вовлечена в борьбу с антивоенными силами. Дефицит сил, которые последние смогли собрать в критический момент, обусловил для них неблагоприятный исход борьбы -что и доказывается в этой статье.

Чтобы понять, почему смерть Жореса была настолько значительным событием, мы должны учитывать тот факт, что, когда 16 июля Пуанкаре отправился в Санкт-Петербург, будущее альянса было еще под вопросом, поскольку не было никакой долгосрочной гарантии сохранения трехлетнего закона. Наоборот, казалось весьма вероятным, что закон будет изменен в августе. Это имело решающее значение, потому что «трехлетний закон был самой [т. е. агрессивной - М.Б.] сутью франко-российских военных соглашений и, следовательно, ключевым аспектом политического альянса». Разговаривая с Вивиани об их путешествии, Пуанкаре даже не упомянул о сербском кризисе, он лишь посвятил французского премьера в критическую важность трехлетнего закона для российского альянса, при этом не освещая его наступательного аспекта [11, p. 217]. Царь сказал Пуанкаре, что трехлетний закон нельзя трогать. Он заверил царя, что Вивиани, который отклонил закон в 1913 году, теперь изменил свое мнение, но определенно ручаться за это он не мог. Крумейх на основе имеющихся свидетельств полагает, что царь не был уверен в будущем франко-русского союза [11, p. 218]. Пуанкаре вовсе не был уверен, что Сазонов собирается оказать Сербии дипломатическую поддержку [11, p. 219]. Он выступил против совместной инициативы Вивиани-Сазонова по урегулированию кризиса и был очень встревожен предложением Грея о том, чтобы Россия и Австрия договорились, потому что, ввиду состояния франко-российского альянса, такие переговоры, по его мнению, «действительно ставили бы под удар его прочность».

Россия и Австрия, разрядившие возникший между ними кризис, стали для Пуанкаре недопустимой опасностью! Вот как Фэй комментирует сказанное Пуанкаре Бьюкенену

92

(британскому послу в Петербурге) о том, что австро-российские переговоры по урегулированию будут «весьма опасными»: «Весьма опасны» переговоры Австрии и России в целях дружественного и мирного разрешения австро-сербского конфликта? Поневоле протираешь глаза и спрашиваешь себя, действительно ли так написано. В каком смысле «весьма опасны»? Во всяком случае не для мира в Европе. Но может быть для политики Пуанкаре, которому нужно было, чтобы Тройственное согласие стояло единым фронтом против Германии и Австрии, не шло ни на какие мирные соглашения ни с одной из них и готовилось к тому, чтобы нанести им дипломатическое поражение или навязать войну с превосходными силами союзников?» [6, II, р. 233].

В какой степени Пуанкаре был встревожен внутриполитическим фронтом прояснилось, когда Вивиани отказался от требования Пуанкаре уведомить Грея о своем несогласии с австро-российскими переговорами. В своем дневнике он упоминает о невежестве Вивиани во внешней политике, заставившем его попытаться сохранить мир путем переговоров с немецким послом 27-го числа, о том, насколько он (Пуанкаре) был обеспокоен «слабостью» Вивиани, что является ничем иным, как эвфемизмом по поводу отступления Вивиани от политики Пуанкаре. Это дошло до критической точки, когда, к великому ужасу Пуанкаре, французский премьер 30-го послал Сазонову, прямо вопреки желанию Пуанкаре, телеграмму с просьбой не обострять кризис [11, рр. 219, 226]. Очень тревожной (для Пуанкаре) была информация от французского посла в Петербурге Палеолога о колебаниях царя, которые явно подпитывались неуверенностью во французских военных обязательствах. 1 августа между Вивиани и Пуанкаре возникли разногласия по поводу мобилизации [11, р. 227]. Если бы правительство Вивиани вовремя узнало о российской мобилизации (что Палеолог утаил), оно оказало бы значительное давление на Россию, чтобы предотвратить эскалацию» [11, р. 227]. Крумейх считает, что «разногласия между Вивиани и Пуанкаре, существовавшие в скрытой форме с самого начало кризиса, привели бы к открытому конфликту между двумя политиками. И ни в коем случае нельзя считать само собой разумеющимся, что линия Пуанкаре восторжествовала бы в этой ситуации» [11, р. 226], принимая во внимание сильную позицию Жореса-Кайо в парламенте. Скованный своими внутренними врагами, на вопрос Извольского «что Франция намеревается сделать после объявления Германией войны России», Пуанкаре был вынужден ответить (фактически в нарушение альянса), что Франции придется подождать и посмотреть, «поскольку объявление Францией войны Германии могло бы [привести] к публичному спору о франко-русском альянсе» [11, р. 229], и, кроме того, не позволило бы Грею преодолеть оппозицию в британском кабинете, чтобы поддержать Францию, если она выступит нападающей стороной. (Мы не будем здесь подробно останавливаться на этих разногласиях). В своем дневнике Пуанкаре выражал свое облегчение в связи объявлением войны Германии.

Слабость лагеря Пуанкаре заключалась в том, что французская общественность не знала об обязательствах русско-французского альянса, которые обусловливали проведение общей мобилизации, сосредоточение сил Франции и России на их границах и одновременное нападение на Германию, как только Германия или Австрия объявят мобилизацию. Уже в 1912 году обеспокоенный Извольский спросил Пуанкаре, что является гарантией того, что французская Ассамблея примет обязательство, о котором ничего не знает, Пуанкаре заверил Извольского, что в случае нападения Германии парламент, несомненно, последует за правительством.

Но это вращалось вокруг очень тонкого баланса сил во французском кругу принятия решений и, следовательно, зависело от критической роли отдельных влиятельных игроков с обеих сторон. Историк Джон Кейгер, много цитируемый в этой статье, писал: «Убийство Жореса, совершенное слабоумным фанатиком, побужденного к действию бранными нападками националистической прессы на «прогерманского социалистического предателя», символизировал провал противодействия войне» [5, р.163]. Я утверждаю, что его убийство было фактором, а не символом этой неудачи. Утверждение того, что силы, блокирующие решение в пользу войны, были решающим образом ослаблены в тонко сбалансированной

ситуации убийством Жореса, является эмпирически проверяемым тезисом, а не ретроспективным пророчеством, которое не является частью компетенции историка.

Тем не менее, можно с достаточной уверенностью добавить, что значение убийства не было исчерпано удалением Ж. Жореса из числа участников событий критических первых дней августа. В годы войны было несколько случаев, когда его «уникальная роль во французской политической жизни» [4, р. 565 п 26], «его огромное влияние на европейскую политику и его возвышенное моральное положение в самой Франции» [29] могли решить исход борьбы между силами, склонными к войне на уничтожение, и теми, кто искал компромиссного мира. По словам Хьюсманса, подтвержденным Каутским, многие чувствовали, что Ж. Жорес сумел бы сплотить социалистические меньшинства всех воюющих стран, чтобы найти способы закончить эту войну. Как сказал Р. Ролан Жану Лонге в августе 1916 года: «Если бы Жорес жил!» «Он один мог бы остановить это страдание» [4, р.558 п. 46]. Кайо имел бы поддержку своего могущественного союзника, которого Клемансо труднее было бы отправить в заключение без суда. Именно так, по сообщению своего биографа, мыслил и сам Клемансо: «... В конце своей жизни, в продолжительной беседе с Рене Бенжамэном, Клемансо признал, что смерть Жореса стала счастливым избавлением для Франции. «Я не могу думать без дрожи», - сказал он, - «о первой, самой первой причине победы. Убийство Жореса!». Он верил, и его вера была оправдана его знанием характера лидера социалистов, что, если бы Жорес был в палате в 1917-1918, он бы призывал к миру, а не к ведению войны, и рано или поздно сверг бы правительство Клемансо» [30].

Примечательно, что автор этого мнения о последствиях удаления Жореса из круга ведущих политиков является тем государственным деятелем, который более чем любой другой лидер Франции ответственен за то, что продолжал отправлять Европу на бойню на третьем и четвертом годах войны - и гордился этим.

Следует понимать, что то, что здесь именуется стороной войны, не указывает на то, что мировая война была целью их политики (вообще говоря, независимо от непредставительных лиц). Эпитет относится к лицам, принимавшим решения, которые вызвали войну и находились в конфликте с противниками, выступающими против их политики войны, как варианта по умолчанию. Я утверждаю, что решения, в том числе июльские, были результатом действия противоборствующих сил, чьи представители, принимавшие решения, различались по своим политическим предпочтениям, а не по своей компетенции. Проблема того, каковы были цели конфликтующих сторон, которые ставили перед войной политики, является вопросом, который требует отдельного исследования. Но это выходит за рамки данной статьи.

Литература и источники

1. Gibbons, Herbert Adams. The Case against Caillaux: France and Ourselves // Interpretative studies: 1917-1919, NY, 1920.

2. Hamilton, Keith A. The 'Wild Talk' of Joseph Caillaux: A Sequel to the Agadir Crisis // The International History Review Vol. 9, No. 2, May, 1987.

3. Williamson, S.R. The Politics of Grand Strategy: Britain and France Prepare for War 1904-1814. Cambridge Massachusetts, 1969.

4. Goldberg, Harvey. The Life of Jean Jaures. University of Wisconsin Press, 1962.

5. Keiger, John F.V. France and the Origins of the First World War. St. Martin's Press, NY, 1983.

6. Фей, Сидней. Происхождение Мировой войны. - Т.П. - М.-Л.: Огиз, 1934.

7. Keiger, John. Jules Cambon and the Franco-Ger Détente // The Historical Journal. 1983. XXVI.

8. Taube, Michael. Freiherr von, Der großen Katastrophe entgegen, Georg Neuner, Berlin u. Leipzig, 1929.

9. Barnes, H.E. The Genesis of the World War. N.Y., 1926.

10. Izvolski's telegrams in: Friedrich Stieve. Izvolski and the World War. London, 1926.

11. Krumeich, Gerd. Armaments and Politics in France on the Eve of the First Worl War: The Introduction of Three-Year Conscription 1913-14, tr S. Conn, Berg Publ., UK & US, 1984.

12. Taylor, A.J.P. The Habsburg Monarchy 1809-1918, Hamish Hamilton, London, new ed. 1960.

13. Jaksch, W. Europe's Road to Potsdam, tr. K Glaser, London, 1963.

14. Francis S. Wagner. Nationalism vs. Federalism in historical Perspective // Wagner, Francis S., ed., Toward a new Central Europe: A symposium on the Problems of the Danubian Nations.(HTML at hungarianhistory.com)

15. Tschuppik, Karl. Francis Joseph I: the Downfall of an Empire, tr. C.J.S. Sprigge, Harcourt, Brace & Co., NY, 1930.

16. Karolyi, Michael, Graf von. Gegen eine Ganze Welt - Mein Kampf um den Frieden, München, 1924.

17. Batakovic, Dusan T. Storm over Serbia. The Rivalry between Civilian and Military Authorities (1911-1914)/ Institute for Balkan Studies - Serbian Academy of Sciences and Art Belgrad.

18. Strachan, Hew. The Outbreak of the First World War, Oxford, 2004.

19. Wank, Solomon. In the Twilight of Empire. Count Alois Lexa von Aehrenthal (1854-1912) vol.1: The Making of an Imperial Habsburg Statesman, Bohlau, 2009.

20. Mein Kampf. 50th ed., 1933.

21. Strong, George V. Seedtime for Fascism: The Disintegration ofAustrian Political Culture, 1867-1918, Armonk, N.Y.: M.E. Sharpe, 1998.

22. www. answers .com/topic/archduke-ferdinand#ixzz2w2udMF 1k.

23. Raulff, Heiner. Zwischen Machtpolitik und Imperialismus: Die deutsche Frankreichpolitik, 1904/06. Düsseldorf: Droste Verlag. 1976.

24. Democracy & Military Service. An abbreviated Translation of the Armée Nouvelle of Jean Jaurès. Edited by C.G. Coulton, with a Preface by Pierre Renaudel, Editor of L'Humanité. London, Simpkin, Marshall, Hamilton, Kent & Co., Limited, 1916. With a new introd. for the Garland ed. by Dennis Sherman.

25. Mots - Année 1989 - Volume 19 - Numéro 1 - Pages 53-65. Jaures et guesde, deux interlocuteurs socialistes en 1900 Le débat contradictoire entre Jaurès et Guesde, qui eut lieu à Lille le 26 novembre 1900, est connu sous le nom de Les deux methods.

26. Gidea, Robert. Children of the Revolution: the French 1799-1914, Penguin Group, UK, 2008.

27. Luxemburg, Rosa. L'Armee nouvelle // Leipziger Volkszeitung. 9 Juni, 1911.

29. Goodspeed, D.J. The German Wars. Houghton Mifflin, Boston, 1977.

30. Williams, Andrew. Norman Angell and his French Contemporaries, 1905 - 1914, University of St. Andrews. In: Diplomacy and Statecraft 21(4), December 2010.

31. The Tiger. Edgar Holt's Biography of Georges Clemenceau. Hamish Hamilton, 1976.

ВАГНЕР ИГАЛ - кандидат исторических наук, независимый исследователь (кибуц Афэк, Израиль) WAGNER, YIGAL - Ph.D. in History, Independent Researcher (Israel, Carmiel) (info@mail.ru).

УДК 358.4+629.73(091)(57L61/.62)«1914-1915»:930.2

БУТОВ И.С.

ДЕЛО О НЕОПОЗНАННЫХ «АЭРОПЛАНАХ» В ПРИАМУРСКОМ ГЕНЕРАЛ-

ГУБЕРНАТОРСТВЕ В 1914-1915 ГОДАХ

Ключевые слова: Первая мировая война, авиация, аэропланы, дирижабли, психозы.

В статье рассмотрены архивные документы РГИА ДВ о появлении в Приамурском генерал-губернаторстве в 1914-1915 годах неопознанных «аэропланов». Показана реакция властей в Приморской, Забайкальской и Амурской областей на соответствующие донесения уездных исправников. Рассмотрены возможные причины подобных сообщений.

BUTOV, I.S.

THE CASE ON UNRECOGNIZED "AIRPLANES" IN THE AMOUR GENERAL-GOVERNMENT

IN 1914-1915

Keywords: World War I, aviation, airplanes, airships, psychoses.

In the article considers the archival documents of Russian State Historical Archive of the Far East about the appearance of unidentified "airplanes" in the Amur General-Government in 1914-1915. It shown the reaction of the authorities in the Primorsky, Transbaikal and Amur regions to the relevant reports of the district police officers. It considered the possible reasons of such messages.

Еще в первой половине 1980-х годов в российской периодической печати начали появляться публикации о массовом нашествии в самых разных губерниях и краях Российской империи неких неопознанных «аэропланов» и «дирижаблей» во время Первой мировой войны. Окончательно масштаб проблемы обозначили в 1996 г. Е.Т. Протасевич и В.Т. Скавинский, рассмотревшие десятки однотипных сообщений из Степного края - отдаленного региона, где в 1914-1916 годах не было собственной авиации (что подтверждалось приведенными документами). Авторы обозначили весь массив дел как архив Жандармского управления Российской империи или «Жандармский архив» [4]. Хотя это и не соответствует действительности (анализ дел из канцелярий Степного генерал-губернатора (г. Омск), Тургайского областного правления (г. Оренбург), Семиреченского областного правления (г. Верный) и др.), название «Жандармский архив» на некоторое время стало основным для такого типа сообщений, вне зависимости от региона или ведомства.

В настоящее время можно смело говорить не об отдельной узколокализованной на территории Степного края инициативе местных властей, а о масштабной и затронувшей практически все пространство Российской империи антиаэроплановой кампании,