CC BY
37
3. Великорусские сказки Вятской губернии. С приложением шести вотяцких сказок. Сборник Д. К. Зеленина. Пг., 1915. С. XV. Далее ссылки на это издание приводятся с указанием страниц в круглых скобках.
4. Цеихгауз, или армерия (нем. Zeughaus - дом для оборудования) - военная кладовая для оружия или амуниции.
5. Праведников С. П. Указ. соч. С. 179.
6. Никифоров А. И. Сказка и сказочник. М.: ОГИ, 2008. С. 245.
Notes
1. Pravednikov S. P. Osnovy fol'klornoj dialektiki [Fundamentals of folk dialectics]. Kursk. Kursk State University. 2010. P. 44.
2. Dobrovolskaya E. V. Predmetnye realii russkoj volshebnoj skazki [Substantive realities of Russian fairy tales]. M. State republ. center of Russian folklore. 2009. P.21.
3. Velikorusskie skazki Vyatskoj gubernii. S prilozheniem shesti votyackih skazok. Sbornik File K. Zelenina -Great tales of Vyatka province. With the application of six votyak tales. Collection of D. K. Zelenin. PG., 1915. P. XV. Further references to this edition are given on the pages indicated in parentheses.
4. The Zeughaus, or thrift (it. Zeughaus - home for equipment) - military storage of weapons or ammunition.
5. Pravednikov S.P. Op. cit. P. 179.
6. Nikiforov A. I. Skazka i skazochnik [Tale and the storyteller]. M. OGI. 2008. P. 245.
УДК 821.161.1
Т. А. Золотова
Пути сохранения названий и предметных символов в обрядовых практиках (на материале обрядовой поэзии Волго-Вятского региона)*
В настоящей статье предложены результаты исследования путей сохранения принципиально важных в период становления и развития обрядовых практик названий и предметных символов. Выводы сделаны на основе сопоставительного изучения русских и финно-угорских зимних календарно-обрядовых (песни-просьбы об угощении) текстов, хранящихся в архивах образовательных и научно-исследовательских учреждений Волго-Вятского региона.
The article displays some ways of maintaining important names and symbolic things in ritual practices in periods of their formation and development. The conclusions are made on the ground of comparative studies of Russian and Finno-Ugric winter calendar ritual texts (request-songs about food) that are kept in archives of educational and research institutions of the Volga-Vyatka Region.
Ключевые слова: Волго-Вятский регион, зимние календарные обряды, названия, предметные символы.
Keywords: the Volga-Vyatka Region, winter calendar rites tausen' songs, request songs, symbolic things.
В исследовательской литературе неоднократно отмечался тот факт, что «колядующие <...> оказывают предпочтение конкретной обрядовой пище» [1]. При этом на первое место в ряду предметов дарения обычно ставятся изделия из теста. Для среднерусской полосы в целом также характерно одаривание фигурным печеньем, изображавшим животных и птиц [2]. Аналогично и в Волго-Вятском регионе - за «овсеньканье» наделяли круглыми пресными лепешками и фигурками в виде птиц [3]. Такие лепешки назывались «калядашками» [4]; «кокурками», «клюжечка-ми-кочерюжечками» [5]. Без уточнения формы изделия известны в данном регионе и «козульки», «коньки», «каракульки», «свинки», «коровки», «усеньки», «таусеньки» (в виде кренделей, булочек-витушек) [6].
В то же время в качестве обрядового угощения в регионе обязательно называют и святочных поросят, кишки (домашняя колбаса из свинины), свиные ножки [7]. Именно данные ритуальные изделия являются главными в процессе таусеневого обхода русских и мордвы [8].
© Золотова Т. А., 2016
* Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 16-04-00137 «Инерция и новация в вятском этнофольклорном материале (проблема реалий и номинаций в народном сознании: семантический и поэтический уровни)».
В частности, они устойчиво фигурируют в песнях-просьбах об угощении, обычно представляющих собой соединение устойчивого зачина (двойной заклички праздника]: Таусень! Таусень! с так называемой «основной формулой». Последняя в свою очередь включала в себя перечисление главных ритуальных продуктов (свиные ножки, лепешки] и сжатое, как правило, метафорическое воспроизведение процесса их изготовления («В печи сидели//На нас глядели»]. Необходимо отметить, что в исследованиях второй половины ХХ в. факты перечисления важных для ведения хозяйства реалий, символическое воспроизведение их изготовления (типа «истории хлеба») рассматриваются как магические акты, цель которых «вызвать описанное (или воспроизведенное] благополучие в реальной действительности» [9].
Наличие такого рода формул в текстах (а в рамках обряда произнесение их колядовщика-ми] сделало возможным и появление собственно просьб о вознаграждении. В них на первом месте изделия из муки и свиные ножки («Блины да лепешки, / Поросячьи ножки»). Имели место и тексты с обобщенным набором предметов одаривания (полотно, скляница вина, пирог и т. п.].
Как таковых благопожеланий в текстах региона сохранено немного. Однако среди них встречаются весьма архаические. К ним, например, можно отнести известную формулу «приплода скота». В приведенном ниже варианте ожидание события представлено как совершившийся факт: «Есть ли у вас скотинушка: / Лошадка косматенька, / Коровка рогатенька, /Овечка лохма-тенька, / Свинка - золота щетинка» [10].
В песнях-просьбах прослеживаются и идеи зависимости одаривания и «богатого урожая» («У доброго мужика / Родись рожь хороша: / Колосом густа, / Соломкой пуста» [11]; одаривания и возможности иметь здоровое потомство («Кто подаст печенку - / Родит девчонку. / Кто подаст ватрушку -/Родит Андрюшку») [10: 1986, 7, 149]; одаривания и поддержки представителей «иного» мира (умерших предков?] («Пирог посдобнее - / мы вам породнее»] [12]; одаривания и уважения окружающих («Ты будешь дарить - / Мы везде будем хвалить») [13]; одаривания и материального благополучия в целом («Кто подаст лепешки -/Золоты окошки. /Кто подаст каши -/Золоты чаши. / Кто даст свежины - /Золотые чугуны») [14]. Встречаются и разнообразные угрозы, например: «У скупого мужика/Родись рожь хороша: /Колоском пуста, / Соломкой густа» [15].
К таусеневым песням-просьбам можно отнести и группу вариантов с входящими в их состав мотивами «сокола» («петушка»], обращением «птицы» к «бабушке», занятой изготовлением ритуальной пищи для «гостей»:
Таусень! Уж летел-то соколик, Таусень! Через бабушкин дворок, Таусень! Уронил-то сапожок. Таусень! Подай, бабушка, сапожок.
[16: 4, 4, 449; 12: 41, 64, 4]
И ее ответа:
Таусень! Мне некогда, соколок, Таусень! Я кокурочки мешу, Таусень! Я к обедне спешу.
[16: 4, 4, 449; 12: 21, 58, 42]
В небольшой группе текстов появляется некая девица. К ней обращается «соколок»:
- Ты мне, девушка, подай!
[12: 41, 65, 30; 43, 7, 90]
Девице также некогда, но причины ее занятости иного порядка:
Мне нельзя тебе подать: Я на печке сижу, Женишка себе гляжу.
[12: 41, 65, 30]
Встречается и осмысление подобных видов действий в категориях «перевернутого», «нелепого» мира:
Недосуг подавать: Я к обедне спешу, Над чалом поньку сушу, Косырем лапшу крошу, В решете воду ношу [17]
Можно предположить, что объединение в одном тексте мотивов «решета» (семантика данного предмета связывается А. Л. Топорковым с идеей богатства, плодородия, шире - космоса: дождя, неба, солнца [18]] и косыря (косого ножа / серпа / месяца] свидетельствуют об архаической космогонической природе данных заставок в текстах.
Интересна и группа песен, в которых приготовленное для колядников угощение «утаскивает кошка»: «Таузи, баузи! /Блины да лепешки/Поросячьи ножки. / Лежали на окошке, / Утащили кошки» [16: 2, 643].
К группе таусеневых песен-просьб условно можно отнести и тексты с содержанием, заимствованным из репертуара подблюдных гаданий. При этом включение текстов подблюдных гаданий в круг таусеневых объяснимо: они пользовались огромной популярностью в регионе (особенно в Кировской и пограничных с нею районах Нижегородской области и Республики Марий Эл] и отличались относительно хорошей сохранностью на протяжении ХХ в. (вплоть до настоящего времени]. Так, например, в издании А. А. Ивановой [19] опубликовано около 900 сюжетов с вариантами. Бытование подблюдных гаданий отмечено К. Е. Кореповой [20]. Особенно популярны два сюжета: «За рекой мужики живут богатые...» и «На дубу свинья / Гнездо свила...». Обе разновидности гаданий представлены в классических изданиях И. И. Земцовского и К. В. Чистова. При этом текст подблюдного гадания, исполняемый как типичная «таусенька», представлен И. И. Земцовским и в разделе календарных песен [21].
В целом в группе русских таусеневых песен-просьб можно выделить ряд достаточно устойчивых образований: 1] инициальные формулы (как правило, представляют собой двойную за-кличку «таусеня» или производных от него «таузи», «тауси», «усень» и некоторые другие]; 2] медиальные (просительные] формулы в песнях-просьбах региона приобрели специфическую форму и состоят из перечисления ритуальных продуктов и метафорического описания процесса их изготовления («Кишки, лепешки, / Свиные ножки / В печи сидели, / На нас глядели»]; 3] заключительные формулы встречаются в двух разновидностях - с элементами благопожеланий (урожая хлеба, приплода скота, чадородия, в целом материального достатка] и угрозами (увести скот, разорить жилище, лишить возможности иметь детей и даже самой жизни].
Обращают на себя внимание персонажи, занимающиеся изготовлением ритуальной пищи (некая «бабушка»], и особые варианты угроз («родишь холобурдищу»].
Любопытные параллели выявленным элементам структуры русских песен-просьб обнаруживаются в обрядовых действиях и песнях новогоднего праздника мордвы «тавунсямо».
Причем, если в русских таусенях архаические детали, сопряженные с глубинной семантикой обряда (характер обрядовой еды, ритуальные персонажи, идея зависимости угощения и «богатого урожая» и др.], как бы рассеяны по разным сюжетам, в ряде случаев являются «строительным материалом» для новых произведений, открыты для различного рода «наращений», «обогащений» и т. п., то мордовские тавунсяи представляют собой закрытые структуры и в совокупности могут рассматриваться как единый обрядовый текст, организованный в соответствии со строго определенными мифологическими представлениями.
В этом плане, во-первых, обращает на себя внимание наличие специально разработанных сюжетов, напоминающих хозяевам о необходимости изготовления ритуальной еды, особенно часто фигурируют в них свиная голова и свиные ноги. К данному напоминанию и сводится, по существу, все содержание песни: «Свиную голову сварите, /За ворота выходите» [22: VII, 3, 20]. В качестве обрядового угощения выступали и сакрально отмеченные части тела животного, в частности связанные с представлениями о суво (особой жизненной силе]: «жареноеушко», «тонкий хвостик» и др.
По нашему мнению, данные тексты могут рассматриваться в качестве форм, «контролирующих исполнение обряда». Такие образования исследователи связывают обычно с исходной структурой и основным смыслом обходных ритуалов или, по крайней мере, «со сравнительно ранними формами колядования»,«ставят в один ряд с такими формулами, как «приход издалека», «мощениемостов», «поиски двора», «богатыйурожай», «приплод скота» [23].
На положении ритуального персонажа находится в мордовских песнях и старшая в доме женщина - бабушка (тетка, мать] (в аналогичном положении находилась женщина и в русских таусеневых песнях типа «Летел соколок...»]. Именно она занимается изготовлением обрядовой пищи: «коляды», орешков, пирожков («Бабушка испекла пирожки, / На лавке разложила их») [22: VII, 40]. Плодотворны в данной связи и параллели с широко распространенным у мордвы днем повивальных бабок, он следовал за кёлядным циклом и отмечался 26 декабря [24]. Именно к «бабушке» через некоторое время придет «внучек» и предскажет «богатый урожай» в обмен на обрядовое угощение.
В отдельных вариантах мордовских обходных песен изготовлением праздничной еды занимается птичка (обычно голубка]:
Зерно схватила, Смолола-перемолола, Пирожок испекла, В печку посадила, Из печки вынула, Маслом намазала, Мне дала. Тауся! Тауся!
[22: VIII, 244, 246]
Возможно, в результате «наложения» двух персонажей («голубка», «бабушка»], занимающихся изготовлением ритуальных блюд, и сложился впоследствии сюжет русской таусеневой песни-просьбы типа «Летел соколок // Через бабушкин дворок...».
Далее следует группа текстов, которая буквально погружает нас в архаичнейший пласт мифологических представлений мордвы о «том» свете, обитателях «того» и гостях «этого» мира. Так, уникальными представляются тексты, начинающиеся с передачи поклонов «Поклоны вам от ваших» [22: VIII, 25] и приглашения навестить когда-либо сегодняшних «гостей»: «Вы приходите к нам» [22: VII, 3, 24]. Данные «поклоны» и «приглашения» знаменательны и сами по себе. Семантика их довольно прозрачна: речь идет о поклонах и приглашениях со стороны умерших родственников данного дома (семьи].
С ними непосредственно связаны устойчивые формулы, сообщающие о месте нахождения жилища умерших: «Умоста наш дом» [22: VII, 3, 25]. Действительно, древние захоронения фин-но-угров располагались вблизи воды. Важно и упоминание «моста» как посредника между миром живых и мертвых.
Нам уже приходилось писать о том, что и марийцы, и мордва с правой стороны гроба прорубали (либо позднее рисовали] оконце для сообщения с внешним миром. Данная деталь также отражена в обходных текстах мордвы: «На воду смотрят наши окна» [22: 7, 3, 24].
Известно, что на протяжении всего XVIII и до середины XIX в. марийцыне делали гробов. Умершего обкладывали в могиле досками, а доставляли его на кладбище, уложив на лубок [25]. Мордва хоронила покойников, также завертывая их в луб [26]. В ногах делали подобие двери, чтобы покойники могли свободно входить и выходить из своего «дома» [27]. Формулы:
Стядо керень кенкшенек, Из лубка наша дверь,
Стядо лазонь ортанок. Из (стоящих] досок наши ворота,
[22: VII, 3, 24]
в другом переводе: Наша дверь - приставленный лубок, Ворота - приставленная доска, -[22: VIII, 235]
абсолютно точно воспроизводят таким образом приведенные выше реалии финно-угорских захоронений.
Наряду с действительными этнографическими фактами, в песнях появляются и совершенно фантастические. Обстановка «иного мира» воссоздается в них, во-первых, следуя принципам «кромешного» (перевернутого] мира:
Чеень кудо конянок, Из осоки наш конек,
Ланьге лутконь ортанок. Из лыка наши ворота.
[22: VII, 3, 39]
Олго потс пиванок, Сюва потс браганок.
В соломе наше пиво, В мякине наша брага.
[22: VII, 3, 39]
Сувтемесэ пиванок, Перчаткасо винанок
В решете наше пиво, В перчатке наше вино.
[22: VII, 3, 24]
Подобные детали (например, решето] имели место и в русских песнях-просьбах [см.: сюжет «Летел соколок...»]. Отмечалось и упоминание в них косыря (косого ножа]: «косырем лапшу крошу...» [28]. Известно, что у мордвы, по возвращении с кладбища, именно «старшая в доме женщина в семье кидала <...> навстречу полено и косарь, через который они должны были переступить при входе в избу; нож или косарь бросались для того, чтобы отогнать смерть» [29]; «старшая в доме женщина бросала в сени косарь, чтобы умерший не приходил и не пугал домашних» [30]; готовясь к поминкам, на оставленном для покойника участке земли снова женщина «вставляла в хлебные охвостья серп, прикосновение к которому грозило смертью» [31]; в севернорусских причетах при описании гроба в свою очередь использовалась формула: «Решетом свету наношено» [32].
Во-вторых, обстановка захоронений воспроизводилась и по принципу ее идеализации, с использованием эпитетов золотой, серебряный, указывающих в то же время и на принадлежность чужому (потустороннему]: «У бабушки есть дом, /На восток смотрят окна, /На юг - дверь. /Полон он скотины: / Серебряная грива - лошадь, /Ведерница - корова, / Словно пули глаза - овца» [22:VII, 3, 30].
Если колядовщиком «должен» был стать обычный человек, он проходил серию специальных «испытаний». В этом плане обращает на себя внимание еще одна группа мордовских обходных песен с обязательным присутствием в них мотива «наказания» персонажа, который впоследствии становится «гостем»:
Од авинем чавимим, Молодая матушка меня сгубила,
Каськас калмимим! В подполье завалила!
Калядамо кучимим! Колядовать послала!
[33: 11]
«Спасителем» будущего колядовщика оказывается Каська атя (домовой]. Именно он способствует обретению обычным человеком нового облика (статуса сакрального персонажа]: «Обул меня (в новые лапоточки), собрал! Колядовать послал!» [33: 20]. Важно и указание на место повышения персонажа в статусе - подполье. В нем обычно производился семейный молян мордвы юртава-озкс (божеству дома] [34]. Необходимо отметить и следующее: в поведении подобных персонажей мордвы можно усмотреть одну из уникальных традиций ряженья, главная особенность которой состоит в «соединении игровой формы <...> с набором магических функций» [35]. Именно с данной традицией «связана возможность создавать в рамках обряда ощущение «живой» мифологии, имитировать непосредственное присутствие ее <героев>» [36].
В данной группе текстов имеется и ряд формул, описывающих трудности пути колядовщи-ков (душ умерших] и обычных людей, обретших новый статус, преодоление ими различного рода препятствий по мере движения в мир «живых». При этом обычно называются реально существующие предметы и явления:
Пошел я через задние (нижние) ворота!
Ворота закрыты!
Пошел я через передние (верхние) ворота!
Верхние ворота закрыты!
[33: 11]
В заключение исполнялись песни, содержание которых сводилось к диалогам ритуальных персонажей «этого» («бабушка», «голубка»] и «того» («внучек»] миров. Сущность диалогов в реализации «идеи обмена»: «внучек» требует обрядовой еды и сообщает о будущем (поражающем воображение] урожае и приплоде скота:
Тавуся! Бабушка, отвори, ноги замерзли!
Тавуся! Куда ты, милый, ходил?
Тавуся! Ходил просо смотреть.
Тавуся! Какое, милый, просо?
Тавуся! С яичный желток зерна,
Тавуся! С большой пирог колосья,
Тавуся! С оглоблю стебли,
Тавуся! Лутушки, латушки,
Тавуся!Давай, бабушка, пироги
[22: VII, 3, 41]
Обширная группа мордовских песен ориентирована и на развитие сюжетной ситуации, «предрекающей» (в случае обильного угощения «гостей»] рождение красивого, работящего и почтительного сына: «Сноха принеси-ка пироги. / Коли дашь пирожок, / Родишь сыночка. / Пусть кудрявым будет, / Пусть хлеб сеять будет, / Пусть соль покупать будет, / Пусть послушным он будет, / Пусть почтительным будет» [22: VII, 3, 25]. Как мы помним, данный мотив в русских песнях-просьбах обычно выражается лаконичной конструкцией: «Подашь конька, / Родишь сынка». Популярность такого рода текстов мордвы, очевидно, и привела к тому, что в русских таусе-нях появились неожиданные образы «холобурдищи», которая «не прясть, не ткать, помелом играть».
Таким образом, тексты мордовских тавунсяев дают довольно полное представление о последовательности действий «хозяев» и «гостей» в обрядах зимних обходов домов и проясняют их природу в целом. В свою очередь сходные элементы русских и мордовских песен-просьб (вступительные формулы в виде закличек праздника, основных формул, сходных ритуальных персонажей, бла-гопожеланий и угроз] позволяют считать их вербальным синонимом обряда колядования, своего рода подтверждением тезиса Н. И. Толстого о «максимальной синонимичности» различных уровней обряда, «повторении <в нем> одного и того же содержания разными возможными способами», особой значимости вербального компонента в процессе деформации обряда [37]. Данные тексты свидетельствуют о ритуальности реального / предметного (свиные ножки - собственно «таусеньки», «таусники», «усеньки», а также символический набор изделий из теста - «коньки», «коровки», «кара-кульки», «свинки»]; акционального (факт передачи обрядовой пищи], персонального (не мы просим, не мы акторы, термин Н. И. Толстого, а те, кто стоит за нами - некая третья сила] уровней обряда. Элементы архаики заключают в себе и локативы (печь, окно, мост и др.]. Обрядовая терминология фигурирует в закличках праздника и названиях ритуальных персонажей (таусень, таусенька и др.]. С названием песен-просьб русских и мордвы связан и темпоральный аспект обряда (таусень, та-вунсяй - не только заклички, апеллятивы, но и хрононимы].
В то же время аналогичные русским мордовские варианты, лучше сохранившие мифологический контекст, позволяют восстановить ряд утраченных компонентов в структуре песен-просьб, разъяснить наличие уже непонятных деталей, в целом наметить процесс их формирования и имеющие место контаминации.
Примечания
1. Caraman P. Obrzed коИоуаша и Б1оу1ап 1 гишипоу. Кгакоу, 1933, б. 477-484, 538-545.
2. Чичеров В.И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI-XIX вв. Очерки народных верований. М.: АН СССР, 1957. С. 72.
3. Розов А. Н. Песни русских зимних календарных праздников: Проблемы классификации колядок: дис. ... канд. филол. наук. Л., 1978. С. 33.
4. Пропп В. Я. Русские аграрные праздники (опыт историко-этнографического исследования]. Л.: Ле-нингр. ун-т, 1963. С. 36.
5. Корепова К.Е. Библиографический указатель материалов фольклорного архива. Вып. II, ч. I. Горький: Горьк. ун-т, 1982. С. 66.
6. Там же С. 66; Корепова К. Е. Календарные обряды. 1983-1996 / сост. К. Е. Корепова, Ю. М. Шеварен-кова. Н. Новгород: Нижегород. ун-т, 1997. С. 16.
7. Там же; Ананичева Т. Русско-мордовские взаимосвязи в обрядовом фольклоре // Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР: Поэтика и стилистика, М.: Наука, 1991. С. 27.
8. Болотова Т. А. Таусеневые песни русских Поволжья: региональное своеобразие и межэтнические связи: дис. ... д-ра филол. наук. Йошкар-Ола, 1997.
9. Толстой Н. И., Толстая С. М. Жизни магический круг // Сборник статей к 70-летию Ю. М. Лотмана. Тарту: Тарт. ун-т, 1992. С. 130-141.
10. Здесь и далее: фольклорный архив Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова (МГУ] - на первом месте год записи, далее № тетради и № текста; МГУ: 1986, 4, 113.
11. Поэзия крестьянских праздников / вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. И. И. Земцовского. Л.: Сов. писатель, 1970. С. 12. (Б-ка поэта].
12. Здесь и далее: фольклорный архив Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского (НГУ] -на первом месте № коллекции; далее № единицы хранения и № текста; НГУ: 43.
13. Поэзия крестьянских праздников. С. 47.
14. Там же. С. 81.
15. Там же. С. 12.
16. Здесь и далее: Фольклорный архив Ульяновского государственного педагогического университета им. И. Н. Ульянова (УГПИ] - № фонда, № описи и № текста; 4, 4, 449; НГУ: 41, 64, 4.
17. Гилярова Н. Новогодние поздравительные песни Рязанской области. М.: Сов. композитор, 1985.
С. 34.
18. Топорков А. Л. Решето // Славянская мифология: энцикл. словарь. М.: Эллис Лак, 1995. С. 334-335.
19. Вятский фольклор. Народный календарь / сост. Т. Г. Гуджий, А. А. Иванова, Н. Д. Крылова, А. С. Са-тыренко; под ред. А. А. Ивановой. Котельнич: Вятский региональный центр русской культуры, 1995.
20. Корепова К. Е. Календарные обряды. 1997.
21. Поэзия крестьянских праздников. С. 90.
22. Здесь и далее: Устно-поэтическое творчество мордовского народа. Саранск: Морд. НИИ яз., лит., ист. и экон., 1966 (УПТМН: VII, 3, 20).
23. Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М.: Наука, 1982. С. 187-188.
24. Мельников С. П. Очерки мордвы. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1981. С. 99-101.
25. Попов Н. С. Погребальный обряд марийцев в XIX - начале XX в. // Археология и этнография марийского края. Вып. V. Материальная и духовная культура марийцев. Йошкар-Ола: МарНИИ при Совете Министров МАССР, 1981. С. 161.
26. Мокшин Н. Ф. История формирования мордовского этноса. Языческие верования мордвы и ее христианизация // Мордва: Историко-культурные очерки. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1995. С. 311.
27. Там же.
28. Гилярова Н. Указ. соч. С. 24.
29. Смирнов И. Н. Мордва. Историко-этнографический очерк. Казань, 1895. С. 175.
30. Мокшин Н. Ф. Религиозные верования мордвы. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1968. С. 47; История формирования мордовского этноса. С. 308.
31. Смирнов И. Н. Указ. соч. С. 182.
32. Топорков А. Л. Указ. соч. С. 335.
33. Здесь и далее: Памятники мордовского народного музыкального искусства / сост. Н. И. Бояркин; под ред. Е. В. Гиппиуса. Т. 3. Саранск: Морд. кн. изд-во. 1988 (ПТНМИ: 11).
34. Мокшин Н. Ф. Религиозные верования мордвы. С. 31.
35. Ивлева Л. М. Ряженье в русской традиционной культуре. СПб.: Российский институт истории искусств, 1994. С 35.
36. Там же.
37. Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: Индрик, 1995. С. 64.
Notes
1. Caraman P. Obrzed koldovania u slovian i rumunov. Krakov, 1933, s. 477-484, 538-545.
2. Chicherov V. I. Zimnij period russkogo narodnogo zemledel'cheskogo kalendarya XVI-XIX vv. Ocherki na-rodnyh verovanij [Winter in Russian folk agricultural calendar of the XVI-XIX centuries. Essays on folk beliefs]. M. AS USSR. 1957. P. 72.
3. Rozov A. N. Pesni russkih zimnih kalendarnyh prazdnikov: Problemy klassifikacii kolyadok: dis. ... kand. fi-lol. nauk [Songs of Russian winter calendar holidays: Problems of classification of carols: dis. Cand. Philol. Sciences]. L. 1978. P. 33.
4. Propp V. J. Russkie agrarnye prazdniki (opyt istoriko-ehtnograficheskogo issledovaniya) [Russian agrarian holidays (historical and ethnographic research)]. Leningrad. Leningr. University. 1963. P. 36.
5. Korepova K. E. Bibliograficheskij ukazatel' materialov fol'klornogo arhiva [Bibliography of materials in the folklore archive]. Is. II, part I. Gorkiy. Gork. University. 1982. P. 66.
6. Ibid. P. 66; Korepova K. E. Kalendarnye obryady. 1983-1996 [Calendrical rituals. 1983-1996] / comp. Korepova K. E., Yu. M. Samarenkova. N. Novgorod. Nizhniy Novgorod Univ. 1997. P. 16.
7. Ibid; T. Ananieva Russko-mordovskie vzaimosvyazi v obryadovom fol'klore [Russian-Mordovian relationship in ritual folklore] // Tipologiya i vzaimosvyazi fol'klora narodov SSSR: Poehtika i stilistika - Typology and the relationship of folklore of the peoples of the USSR: Poetics and stylistics. M. Nauka. 1991. P.27.
8. Zolotova T. A. Tausenevye pesni russkih Povolzh'ya: regional'noe svoeobrazie i mezhehtnicheskie svyazi: dis. ... d-ra filol. nauk [Calendar-ritual Russian songs of the Volga region: regional identity and interethnic relations: dis. ... Dr. Philol. Sciences]. Yoshkar-Ola. 1997.
9. Tolstoy N. I., Tolstaya S. M. ZHizni magicheskij krug [Magic circle of life] / / Sbornik statej k 70-letiyu YU. M. Lotmana - Collection of articles dedicated to the 70th anniversary of Yu. M. Lotman. Tartu. Tartu. Univ. 1992. Pp. 130-141.
10. Here and further: the folklore archive of the Moscow State University n.a. M. V. Lomonosov (MSU) in the first place there is year of record, then No. of notebooks and No. of text; Moscow State University: 1986, 4, 113.
11. Poehziya krest'yanskih prazdnikov - Poetry of peasant festivals / introd. art., comp., prep. text and notes. I.I. Zemtsovskiy. L. Sov. Writer. 1970. P. 12. (Poet's library).
12. Here and further: the folklore archive of the Nizhny Novgorod University n.a. N. I. Lobachevsky (NSU) - in the first place there is No. of collection; next № of items and № of the text; NSU: 43.
13. Poehziya krest'yanskih prazdnikov - Poetry of peasant holidays. P. 47.
14. Ibid. P. 81.
15. Ibid. P.12.
16. Here and further: Folklore archive of the Ulyanovsk State Pedagogical University n.a. I. N. Ulyanov (USPU) - № of fund, № inventory and № text; 4, 4, 449; NSU: 41, 64, 4.
17. Gilyarova N. Novogodnie pozdravitel'nye pesni Ryazanskoj oblasti [New year greeting song of the Ryazan region]. M. Sov. Composer. 1985. P. 34.
18. Toporkov A. L. Resheto [Sieve] // lavyanskaya mifologiya: ehncikl. slovar' - Slavic mythology: Encyclopaedic dictionary. M. Ellis Lak. 1995. Pp. 334-335.
19. Vyatskij fol'klor. Narodnyj kalendar'[Vyatka folklore. Folk calendar] / comp. T. G. Gudgiy, A. A. Ivanova, N. D. Krylova, A. S. Satyrenko; under the editorship of A. A. Ivanova. Kotelnich. Vyatka regional center of Russian culture. 1995.
20. Korepova K. E. Kalendarnye obryady [Calendrical rituals]. 1997.
21. Poehziya krest'yanskih prazdnikov - Poetry of peasant holidays. P. 90.
22. Here and below: Oral-poetic creativity of the Mordovian people. Saransk. Mord. Institute of lang., lit., hist. and ekon. 1966 (PTMN: VII, 3, 20).
23. Vinogradova L. N. Zimnyaya kalendarnaya poehziya zapadnyh i vostochnyh slavyan. Genezis i tipologiya kolyadovaniya [Winter calendar poetry of Western and Eastern Slavs. Genesis and typology of caroling]. M. Nauka. 1982. Pp. 187-188.
24. Melnikov S. P. Ocherki mordvy [Essays of the Mordva]. Saransk. Mord. publishing house. 1981. Pp. 99-101.
25. Popov N. C. Pogrebal'nyj obryad marijcev v XIX - nachale XX v. [Burial rites of the Mari in the XIX - early XX century] // Arheologiya i Pogrebal'nyj obryad marijcev v XIX - nachale XX v.ehtnografiya marijskogo kraya. Vyp. V. Material'naya i duhovnaya kul'tura marijcev.- Archaeology and Ethnography of the Mari region. Is. V. Material and spiritual culture of the Mari. Yoshkar-Ola. Mari Scient-research institute at the Council of Ministers of MASSR. 1981. P. 161.
26. Mokshin N. F. Istoriya formirovaniya mordovskogo ehtnosa. YAzycheskie verovaniya mordvy i ee hristia-nizaciya [History of the formation of the Mordovian ethnos. Pagan beliefs of Mordovians and its Christianization] / / Mordva: Istoriko-kul'turnye ocherki - Mordva: Istoriko-cultural essays. Saransk. Mord. Book pibl. 1995. P.311.
27. Ibid.
28. Gilyarova N. Op. cit. P. 24.
29. Smirnov I. N. Mordva. Istoriko-ehtnograficheskij ocherk [Mordvinians. Historical-ethnographic essay]. Kazan. 1895. P. 175.
30. Mokshin N. F. Religioznye verovaniya mordvy [Religious beliefs of Mordovians]. Saransk. Istoriya formirovaniya mordovskogo ehtnosa - Mord. book publishing house. 1968. P. 47; History of the formation of the Mordovian ethnos. P. 308.
31. Smirnov I. N. Op. cit. P. 182.
32. Toporkov A. L. Op. cit. P. 335.
33. Hereinafter: Pamyatniki mordovskogo narodnogo muzykal'nogo iskusstva - Monuments of Mordovian folk music / comp. N. I. Boyarkin; edited by E. V. Gippius. Vol. 3. Saransk. Mord. book publishing house. 1988 (PTMI: 11).
34. Mokshin N. F. Religioznye verovaniya mordvy [Religious beliefs of Mordovians]. P. 31.
35. Ivleva L. M. Ryazhen'e v russkoj tradicionnoj kul'ture [Mummers' play in Russian traditional culture]. SPb. Russian Institute of history of art. 1994. P. 35.
36. Ibid.
37. N. I. Tolstoy. YAzyk i narodnaya kul'tura. Ocherki po slavyanskoj mifologii i ehtnolingvistike [Language and folk culture. Essays on Slavic mythology and ethnolinguistics]. M. Indrik. 1995. P. 64.
УДК 395.2
Ю. А. Крашенинникова
Реалии свадебного обряда и их номинации в жанре свадебных приговоров (материалы к Словарю «Духовная культура русских Вятки». Свадебный обряд)*
Статья посвящена проблеме реалий свадебного обряда и их номинаций в жанре приговоров свадебных дружек. Автор, используя опубликованные и архивные материалы ХК-ХХ вв., рассматривает лексику двух групп (Одежда и детали одежды; Свадебные чины]. Избирательность в выборе фольклорного материала, записанного в Вятском регионе в разные годы, позволяет увидеть частную систему реалий и их номинаций со своими доминантами и периферийными явлениями, свойственную одному фольклорному жанру, проследить диахронические изменения в мотивациях, увидеть предпочтения исполнителей свадебных приговоров в необходимости поэтической трактовки той или иной номинации.
© Крашенинникова Ю. А., 2016
* Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 16-04-00137 «Инерция и новация в вятском этнофольклорном материале (проблема реалий и номинаций в народном сознании: семантический и поэтический уровни)». 94
