CC BY
102
References
1. tt«. ±»£2®ш±, 1991.
2. Veselovskij A.N. Istoricheskaya po'etika. Moskva: Vysshaya shkola, 1989.
3. ШШ. ШШШ.ЙЯ: ШШ*ЖЮ±, 1997.
4. Balandinsikj B.B. Yazycheskie shifry russkih mifov. Moskva: Amrita-Rus', 2008.
5. Ш ±»ЙЙЖ1Й, 1980.
6. Nacional'nyj korpus russkogo yazyka. Available at: http://processing.ruscorpora.ru/search.xml?env=alpha&mycorp=&mysent=&mysize=&mysentsize=&mydocsize=&dpp=&sp-p=Sspd=Stext=lexformSmode=mainSsort=i_grtaggingSlang=ruSnodia=1Sreq=%D1%80%D1%83%D1%81%D0%B0%D0%BB%D0%BA%D0%B0+
7. ШШйШ^ЬжЛ^ФШпвЗДЛФ'Ь. Available at: http://ccl.pku.edu.cn:8080/cci_corpus/index.jsp?dir=xiandai
8. Pushkin A.S. Biblioteka velikih pisatelej: Pushkin. Pod redakciej S.A. Vengerova. Sankt-Peterburg, 1907; T. 1: 539 - 541.
9. Lermontov M.Yu. Rusalka. Polnoe sobranie sochinenij M.Yu. Lermontova: v 4-h t. Pod redakciej A.I. Vvedenskogo. Sankt-Peterburg, 1891; T. 1: 5.
10. Pushkin A.S. Biblioteka velikih pisatelej: Pushkin. Pod redakciej S.A. Vengerova. Sankt-Peterburg, 1909; T. 3: 361 - 371.
11. тШ 2018 № 4: 149 - 165.
12. t-SÀ+Л. ±Ж: ±ЖЙЙЖЮ±, 1986.
13. $ш.штт». ше+ЛМЙЙ!. «i: «шл^жша, 1998.
14. tl. ^М^ШШВДЙ. . 2010; № 1 : 79 - 88.
15. Lermontov M.Yu. Geroj nashego vremeni. Moskva, 1915.
16. . Mf. «I: «1+ЯХ2Ш±, 2004.
17. Ш . fê/Ш: 2014.
18. #SW. Available at: https://www.juyit.com/xiaoshuo/93/93910/
Статья поступила в редакцию 20.01.20
УДК 882
Shabarova G.K., postgraduate, Bashkir State Pedagogical University n.a. Akmulla (Ufa, Russia), E-mai: [email protected]
PUSHKIN REMINISCENCES IN THE ORIENTAL LYRICS B. KANAPYANOV. The main content of the study is the problem of contact-typological relations of Kazakh and Russian literature. At the beginning of the work, information is given about Kazakh writers who continued the traditions of Russian literature. Among them there are the names of Abay, Saken Seyfullin, Magzhan Zhumabaev, Sabit Mukanov, Mukhtar Auezov. The main object of research is the poetry of Bakytzhan Kanapyanov, the identification of Pushkin's reminiscences in his lyrics. The article analyzes the poems "The Eastern Spirit of Bakchisarai" and "The Mute reproached with destruction", in which there are many reminiscences from the poem by A. Pushkin "The Bakchisarai Fountain". The article gives a comparison of works united by the theme of history and modernity, historical images. In the finale of the Pushkin poem, the image of a traveler arises. He is also in the poem of Kanapyanov. This image is a reassurance of the Kazakh poet not only in preserving historical memory, but also in preserving and continuing Pushkin's poetic traditions. The main ones in the study are comparative and hermeneutic methods.
Key words: reminiscence, syngarmonism, graduation, alliteration, antithesis, chronotope, keynote.
Г.К. Шабарова, аспирант, Башкирский государственный педагогический университет имени Акмуллы, г. Уфа, E-mai: [email protected]
ПУШКИНСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ В ОРИЕНТАЛЬНОЙ ЛИРИКЕ Б. КАНАПЬЯНОВА
Основное содержание исследования составляет проблема контактно-типологических связей казахской и русской литератур. В начале работы даются сведения о казахских писателях, продолживших традиции русской литературы. Среди них имена Абая, С. Сейфуллина, М. Жумабаева, С. Муканова, М. Ауэзова. Основным объектом исследования является поэзия Б. Канапьянова, выявление пушкинских реминисценций в его лирике. В статье анализируются стихотворения «Восточный дух Бахчисарая» и «Немой упрёк уничтоженью», в которых есть множество реминисценций из поэмы А.С. Пушкина «Бахчисарайский фонтан». В статье даётся сравнение произведений, объединённых темой Крыма, истории и современности, историческими образами. Возникающий в финале пушкинской поэмы образ путника узнаваем и в стихотворении Канапьянова, что является заверением казахского поэта не только в сохранении исторической памяти, но и в сохранении и продолжении пушкинских поэтических традиций. Основными в исследовании являются сравнительный и герменевтический методы.
Ключевые слова: реминисценция, сингармонизм, градация, аллитерация, антитеза, хронотоп, лейтмотив.
Ю.М. Лотману принадлежит утверждение, что «взаимодействие культур, информационный диалог между ними - закон мирового культурного развития» [1, с. 6]. Импульсом для культурного взаимодействия русской и казахской литератур стало творчество А.С. Пушкина.
Н.О. Джуанышбеков в своей работе «Свет Пушкина в Казахстане», отмечая контактно-типологические связи казахской литературы с творчеством А.С. Пушкина, подчёркивает, что «речь не идёт об интегральных формах рецепции, заимствовании, подражании, стилизации, а о творческой трансформации пушкинских мотивов, идей, тем, образов» [2, с. 103].
Так, исследователь видит типологическое сходство художественных систем Пушкина и Абая. Из писателей ХХ века он выделяет имена С. Сейфуллина и М. Жумабаева, продолживших в казахской литературе развитие темы узника в русской поэзии, «начатой Пушкиным, продолженной Лермонтовым, Полежаевым, Майковым, Полонским, Некрасовым, Тютчевым, Фетом, Блоком, Есениным, Бальмонтом» [2, с. 103].
Н.О. Джуанышбеков прослеживает преломление романтизма Пушкина в творчестве С. Сейфуллина, в частности отражение пушкинских свободолюбивых мотивов в творчестве последнего. Схожесть романтических образов природы в стихотворениях Пушкина «Узник» и Сейфуллина «Мой крылатый скакун» исследователь относит к контактно-генетическим связям. Стихотворения Пушкина «Узник» и Сейфуллина «В заточении», «Мольба узника», «Соскучился я», «Побег из тюрьмы» имеют определённую биографическую основу. Н.О. Джуанышбеков пишет: «Узник за решёткой, то ли человек, то ли орёл, «вольный беркут», «сокол», «крылатый конь-тулпар», «орёл молодой» - вот образы, в которые заключённый в тюрьму С. Сейфуллин и томящийся в южной ссылке Пушкин воплощали свои мечты о просторе, о воле, о свободе» [2, с. 103].
Н.О. Джуанышбеков пишет, что некогда В. Брюсов назвал Магжана Жумабаева казахским Пушкиным, и констатирует, что «ренессансный гуманизм Пушкина и Жумабаева делает их фигуры равнозначными в национальных литературах». На примере сравнительно-типологического анализа стихотворений «Зимний вечер» и «Зимняя дорога» Пушкина и «Зимняя дорога» Жумабаева исследователь показывает, что «в лирике Жумабаева тема природы освещается с такой же поэтической силой, как и в поэзии Пушкина» [2, с. 107]. Отмечая тяготение романтической эстетики Жумабаева к русской поэзии, Н.О. Джуанышбеков подчёркивает национальное своеобразие его лирики.
Типологические связи с творчеством Пушкина ученый обнаруживает и у С. Муканова. В его стихотворении «Русский язык» описан «волшебный сад, в котором прекрасные плоды несут живительные соки произведений классиков мировой литературы», среди которых упоминается имя Пушкина. В поэме «Ажар» С. Муканов «проводит параллель между своей и пушкинской героиней» - Татьяной Лариной [2, с. 112].
В творческом наследии писателя М. Ауэзова Н.О. Джуанышбеков также видит отражение пушкинской поэтики, усматривая в романе-эпопее «Путь Абая» множество пушкинских мотивов.
Поэтическому творчеству Б. Канапьянова Н.О. Джуанышбеков посвятил работу «Бахытжан Канапьянов. Очерк о жизни и творчестве». В ней он определяет поэзию Бахытжана Канапьянова как «новаторскую по форме и глубоко философскую по содержанию» [3, с. 4], называет поэтом-философом, произведения которого «об одном, о главном, о вечном - о поиске смысла жизни, об обретении душевной гармонии, о совершенстве мироздания и дисгармонии, которую в него вносит человек» [3, с. 12].
Творчество казахского поэта Бахытжана Канапьянова, пишущего на русском языке, являет собой пример продолжения пушкинской поэтической традиции. Поэт в представлении Канапьянова - «вечный странник, кочевник» [3, с. 19]. После странствий по античным и средневековым мирам философские медитации приводят поэта к странствию по Востоку. Стихотворения Б. Канапьянова «Восточный дух Бахчисарая» и «Немой упрёк уничтоженью...» - это поэтические посвящения Крыму в пушкинских традициях, ведь в них присутствует множество пушкинских реминисценций из поэмы «Бахчисарайский фонтан».
Бахытжан Канапьянов обладает незаурядной эрудицией. И свои стихи он адресует интеллектуальному читателю, который прекрасно знаком с русской литературой. Канапьянов намеренно «вписывает» свое стихотворение в широкий культурный контекст Поэтому правильнее говорить не о реминисценциях в его стихотворениях в привычном понимании слова, а о «вкраплении» им своих поэтических сюжетов в историческое полотно.
Сквозь канапьяновские строки словно просвечивает классический хрестоматийный текст, без знания которого понять и воспринять его стихотворения невозможно. Стихи Канапьянова - это некая мимолетная зарисовка, полотно, написанное выразительными, но скупыми мазками. Главное для автора - настроение, мимолетное впечатление.
Значимость темы Крыма для Пушкина Б.В. Томашевский связывал с его поэтическим поиском «идеала гармонии, перерождающей и очищающей страсти» [4, с. 104], с «неизменной верой» поэта в то, что «борьба между тёмным и светлым» завершится «победой светлого». В этом исследователь видит лирический путь поэта, который был «в значительной степени связан с темой Крыма» [4, с. 105].
В основе сюжета поэмы «Бахчисарайский фонтан» - крымская легенда о польской княжне Марии, пленнице хана Гирея. Поэма отражает впечатления Пушкина от посещения Бахчисарая.
Сюжет поэмы искусно «декорирован» Пушкиным множеством этнографических реалий. В экспозиции поэмы находится её главный герой - хан Гирей с «янтарём», дымящимся «в устах». Дым от кальяна, медленно расплывающийся и исчезающий в воздухе, словно олицетворяет неторопливость и степенность ханских размышлений. Шёлковые ковры, с сидящими на них ханскими наложницами, перебирающими янтарные чётки, создают образ «роскошного Востока». Особое звучание поэме придаёт татарская песня с упоминанием в ней и факира, и священной Мекки. Восточный колорит поэмы насыщен введением тюркизмов чалма, гяур, гарем, евнух.
Я видел ханское кладбище, Владык последнее жилище. Сии надгробные столбы, Венчанны мраморной чалмою.
В контексте заключительных строк поэмы выражение мраморная чалма звучит как свидетельство бренности мира, недолговечности человеческого бытия, призрачности власти.
Лирический герой стихотворения Б. Канапьянова «Восточный дух Бахчисарая.» «видит» природный и исторический памятники глазами Пушкина, ведь он вслед за великим поэтом «посетил Бахчисарая в забвенье дремлющий дворец». Подобно Пушкину, «воспоминаний тайных полный», посещает он город Бахчисарай - некогда столицу Крымского ханства, локус исторических событий пушкинского поэтического повествования.
Подтекст исследуемого стихотворения наполнен пушкинскими образами, которые сквозь «пыль веков» лицезреет наш современник. Это и Гирей, «повелитель горделивый», которого вслед за Пушкиным жаждет видеть и лирический герой Канапьянова:
Где скрылись ханы? Где гарем?.. [5, с. 57].
Какими предстают перед лирическим героем Канапьянова канувшие в Лету события? Бахчисарайский дворец у Пушкина - это место, сокрывшее множество трагедий человеческих судеб и человеческих страстей. Это место и любви, и ненависти, и жестокости, и дворцовых интриг, и насильственных смертей. Глазами Пушкина лирический герой Канапьянова «видит» образы жестоких ханов-правителей, их не менее жестоких врагов, и наложниц, обречённых безнадежно стариться в ханском гареме.
Это и фонтан, который «всё плачет». Образу фонтана у Канапьянова, который век плачущего, находим объяснение в пушкинском первоисточнике: ... Журчит во мраморе вода И каплет хладными слезами, Не умолкая никогда. И:
Младые девы в той стране Преданье старины узнали, И мрачный памятник оне Фонтаном слёз именовали [5, с. 57].
Это и розы, «дыханье роз» у Пушкина, и «две розы» у Канапьянова, лежащие «там и ныне. в её честь», в честь польской пленницы - княжны Марии.
Сближают два текста и схожие этнографические приметы, подчёркивающие восточную экзотику. У Пушкина «невольницы ... шербет носили ароматный». Для лирического героя Канапьянова «восточный дух Бахчисарая» так же «сладок, как на вкус халва».
Известно, что Екатерина II посещала Бахчисарай. В связи с этим Б.В. Томашевский писал: «Пушкин в «Отрывке из письма Д.» вспоминает комнаты, подвергшиеся переделкам в связи с приездом Екатерины II в 1787 г. ...» [4, с. 119]. Таким образом, ханские дворцовые покои были свидетелями пребывания в этих стенах и русской императрицы:
Вот комната Екатерины.
В сознании лирического героя Канапьянова, как в калейдоскопе времён, переплетаются история и современность. Современность у Канапьянова олицетворяет образ вахтёрши:
Мне дверь откроет, понимая, Вахтёрша, мелочь принимая, По-своему, она права [6, с. 78].
Неподдельный интерес к истории в современном человеке преобладает над интересом меркантильным. Иронической, живой интонацией разбавлены мысли о кажущейся неравноценности платы мелочью за тайны, покрытые пылью веков, за возможность лицезреть музейные экспонаты, вряд ли способные приблизить исторические события, канувшие в бездну веков.
Дуализм для Канапьянова - это способ восприятия мира. Дух и материя - два независимых и равноправных начала событийного мира поэта. Материальный мир для канапьяновского героя - это музей, хранящий реальные следы жизни людей, так волнующих воображение современного поэта. Но для него обветшавшие музейные декорации, олицетворяющие материальный мир, становятся хранителями и вместилищем духовных сокровищ. Безгласные экспонаты, даже камни, представляют для поэта живой интерес: ему представляется, что эти камни стали отпечатком мира чувств и страстей давно ушедших в небытие людей.
В стихотворении Канапьянова сталкиваются пространство и время, подтверждением чему - выстроенный им образный ряд. Образ вахтёрши, мелочь как плата за вход в музей олицетворяют наше время. Вместе с тем это атрибуты переходного состояния: из состояния посетителя музея в состояние творческой личности. Поэт творит в своем воображении, оттолкнувшись от немых артефактов, он воссоздает и воскрешает другую, давно исчезнувшую реальность. И сразу в читательском воображении предстают не просто хауз, мечеть, Екатерина, Гирей, а совершаются действия, словно слышатся слова, и вновь переживаются чувства. Какова комната Екатерины? О чём говорит хауз? О приверженности к национальному или о прогрессивном мышлении царствующей особы? Канапья-нов сливает воедино запад и восток, роскошь и аскетизм, материальное и духовное, вещественное и возвышенное.
Как умелый живописец набрасывает мазки на холст, так и Канапьянов дополняет отдельными штрихами портрет заповедного края (Вот дворик - хауз, вот мечеть), подчёркивая тем самым возможности сингармонизма - столкновение и связи во времени и пространстве всего, что действовало когда-то параллельно.
Двери этого мирного храма открываются посетителю за символическую плату. Вступивший в его пределы человек уже заведомо готов к принятию идеи согласия, терпимости, взаимодействия. Фонтан, олицетворяющий движение времени, выполняет в тексте Канапьянова ответственную миссию - хранить информацию о прошлом и служить призывом к беспристрастному суждению созерцающего.
«Две розы в её честь» у фонтана - не только в честь польской пленницы. Возможна и другая интерпретация этого сакрального числа. Две исторические личности в истории своих государств, две эпохи - Крымского ханства времён Ги-рей-хана и России времён императрицы Екатерины, две розы звучат как призыв к мирному диалогу, к необходимости примирения. Приёмом градации Канапьянов демонстрирует создание монументальности образа упоминаемой им Екатерины: от обыденности (комната) через избранность (хауз) - к величию (честь). Роза -дань памяти и величию героини и напоминание о жестокости её нрава.
Тему соприкосновения истории и современности Канапьянов подчёркивает приёмом аллитерации. Звуковой ряд, к которому обращается поэт, усиливает образ жестокого времени. Звук «ч», словно хлыст, стегающий провинившегося. Эта аллитерация «чн», «хч», «ч» позволяет ощутить на себе дух времени, в котором жили герои произведения. Во всём звуковом ряде стихотворения словно бы слышатся и видятся размах и грозность ушедшей эпохи.
Герой-рассказчик, словно гид в мире собственных переживаний, он желает приобщить к ним и потенциального читателя. Указательным местоимением «вот» поэт очерчивает культовость имён и предметов. Торжественность приобщения к чему-то сакральному передаётся звуком «п» - понимая, принимая, по-своему, права. Закономерность поведения человека, находящегося на страже музейных ценностей, поэт не оспаривает. Таков выбор личности, решившей вкусить восточный дух Бахчисарая. Глагольные формы несовершенного вида употребляются в настоящем времени, хотя передают длительность и многократность происходящего. Холодом должно бы веять от увиденного. Но поэт словно заранее предупреждает, что романтически настроенной личности важны не столько факты истории, сколько отношение к памятному. Образность языку произведения придают сравнение «он сладок, как на вкус халва» и метафора «фонтан всё плачет». Метафора многозначна. Она содержит в себе мысль о неиссякаемости мира чувств, о том, что страдания давно ушедших людей понятны и потомкам, прикоснувшимся к этим сакральным святыням.
Композиция стихотворения двухчастная: первая часть состоит из пяти строк, вторая часть - из семи. Две строки во второй строфе нарочито разорваны.
Антитеза, используемая автором для изображения противоположностей (хауз -мечеть, Екатерина - Гирей), предполагает наличие двух сюжетов - внешнего (вещественного, материального) и внутреннего (событийного, духовного). Фигурой умолчания (многоточием или паузацией) поэт даёт толчок фантазии читателя. Замысел автора - лишь коснуться музейных ценностей и приоткрыть завесу истории - передаёт динамичный четырёхстопный ямб. Каков жанр стихотворения? Неточные рифмы смешивают элементы ритмизованной прозы и лирического произведения. И композицию, и ритмический строй произведения пронизывает желание автора: соединить эпическое и лирическое и приблизить произведение к поэме о героическом духе заповедных мест.
Стихотворение «Немой упрёк уничтоженью» - ещё одно посвящение Крыму, ещё одно стихотворение, которое просвечивает пушкинскую поэму. Немой упрёк уничтоженью Пещерный град Чуфут-кале Здесь камень не подвластен тленью, Кенассы ждут благослуженья, Ютятся гнёздами в скале. Боярышником, дерезою,
Шиповником в цветах оброс Путь,
Что тянулся вверх Грядою,
Века сминая под собою, И - подаривший нам вопрос [6, с. 79].
Созерцание руин древнего городища приводит лирического героя стихотворения к мысли о его бессмертии, о неподвластности над ним времени. Развалины древнего города, доставшиеся нынешнему веку, словно каменная книга, по которой современники могут читать историю.
Вечное единство и борьба противоположностей: созидание - разрушение, жизнь - смерть, старое - новое, отрицание - утверждение, внутреннее - внешнее. Эти и другие философские категории стали объектом наблюдений Бахыт-жана Канапьянова.
Экскурсия по Крымским тропам становится для поэта обязательным экскурсом в историю. Непременными и незримыми спутниками такого путешествия являются мысли поэта, его живой ум, ищущая душа.
Знания о человеческом стремлении к власти, жажде превосходства, корысти, об алчности, о нетерпимости к чужой культуре хранят в себе камни Чуфут-ка-ле - древнего крымского городища. Обитатели города и караимского храма признают служение благу, а не человеческим слабостям. А благо есть высшая форма союза разных культур, разных поколений. Окказионализм «благослужение» Канапьянов использует в качестве лейтмотива всего своего творчества. Мысль о служении благу повторяется во всех его летописных произведениях. Кенассы - образец общежития. Метафорой «ютятся гнёздами в скале» Канапьянов озвучивает мысль о единстве, неразделимости, скученности человеческого существования. Возвращение к истокам жизни, к «гнезду» - вопрос сегодняшнего дня.
«Былью» прорастают легенды. А путь, «что тянулся вверх грядою», оброс боярышником, дерезою, шиповником. Эти растения становятся живой изгородью тому, что уходит в далёкую историю. И - образ розы. Колючей, с шипами, но прекрасной и жизнеутверждающей: и боярышник, и шиповник - растения семейства розоцветных. Что касается дерезы - это производное от «дерзкий», «дерзость». Путь, прокладываемый сюжетом и структурой стихотворения, - исполненный дерзаний, смелый, благородный. Путь этот оправдан - он ведёт к новому, высокому, что позволяет оценивать историю в аспекте современного мышления. Слово «гряда» имеет два значения: 1) полоса вскопанной земли; 2) ряд небольших гор, цепь холмов, облаков, волн. Для осмысления стихотворения Канапьянова важны оба значения. Полоса вскопанной земли необходима для будущих всходов. Цепь холмов или гор - ступень к высшему, истинному, идеальному К тому, что требует самоопределения от лирического героя, от тех, кто пропитан единой с автором мыслью о служении благу. Следуя принципу поэта «видеть всё, что временем сокрыто», читатель может предположить, что путь, исследуемый поэтом, вскрывает тайны не менее десяти веков. Путь у поэта в постоянном движении - обрастает, тянется, сминает века и дарит человечеству вопрос, требующий ответа, решения, выбора. И сразу возникают представления об идеалах всех эпох, привлекательных внешне, античеловеческих по сути. Поэт предлагает один выход, примиряющий века и судьбы, - терпимость, открытость. Воплощением этой идеи является древний камень с впечатанной раскрытой ладонью - символом дружелюбия, гостеприимства.
Впечатана здесь в древний камень Векам раскрытая ладонь.
И сразу возникает желание провести аналогию со скрижалью, на которой запечатлены десять божественных заповедей. Древний камень, ставший прово-
Библиографический список
дником гуманистических идей, сразу превращается в некий исторический памятник.
Поэму «Бахчисарайский фонтан» Пушкин заканчивает строками: Все чувство путника манит, Когда, в час утра безмятежный, В горах, дорогою прибрежной, Привычный конь его бежит.
Прямой реминисценцией пушкинского образа путника на коне звучит строка Канапьянова:
Но не свернёт с дороги конь..
Эти слова звучат заверением поэта как в сохранении исторической памяти, так и в приверженности к пушкинским поэтическим традициям. Последним стану караимом, Мне с дервишами по пути.
Перевоплощение экскурсанта в караима не удивительно. Быть караимом -значит быть распространителем идеи благослужения среди инаковерующих. Откровения лирического героя выдают в нём человека, готового к аскетизму, но вдохновлённого верой в свою правоту.
Отыскивая художественные достоинства произведения, читатель, ведомый автором, находит следы древних культур, требующих глубокого изучения и справедливой оценки. Если учесть, что география художественного текста широка (от Крыма до Третьего Рима), то и сотворчеству поэта и читателя нет предела.
Интересен хронотоп стихотворения. Хронологическое пространство раздвинуто, не имеет обозримых рамок, есть единственная точка отсчета, соотнесенная с конкретикой времени, - примерная датировка основания города Чу-фут-кале. Исторические сведения противоречивы, некоторые ученые считают, что возведение византийской постройки относится к VI веку, другие считают, что к X - XI векам. Временной вектор берет начало в древности, но он ничем не ограничен в необозримом будущем.
Концепт «время» - ведущий лейтмотив стихотворения, в лирическом повествовании время предстает поистине необозримым и бесконечным.
Исключительно значим в контексте повествования образ камня. Он возникает в стихотворении множество раз, меняя свои обличья: «пещерный град», «камень, неподвластный тленью», «скала», в которой ютятся кенассы, в камень же впечатана «векам раскрытая ладонь». Камень соотнесен с бессмертием, символизирует незыблемость творений человеческих рук, бросивших вызов самой вечности.
С нетленным камнем соседствуют овеянные поэзией природные образы живых и живучих растений, упорно пробивающихся к солнцу: шиповника, боярышника, дерезы. В живописную картину каменных громад и гнезд внесены яркие, живые вкрапления зеленого, цветущего вопреки всему покрова. Это единство и борьба противоположностей символизируют союз нетленного, вечного и постоянно обновляющегося в круговороте лет.
Сюжетообразующим лейтмотивом становится пространственная категория пути, традиционная метафора символизирует непрекращающееся движение вверх, обозначая дорогу познания истины, обращения к Богу. Возникает своеобразная пространственная вертикаль. Современный дервиш присоединяется к этому вечному движению к познанию на короткий временной отрезок, отпущенный ему в рамках земного бытия, так нерасторжимо сопрягаются категории пространства и времени.
Сознание лирического героя - вместилище множества культурных и духовных знаний. Загадочная, на первый взгляд, строка «Гирей меня заточит в яме» восходит к истории древнего поселения, ведь город Чуфут-кале много веков служил местом заточения знатных пленников.
Лирический герой воображает себя караимом, спутником дервишей. Обе лексемы несут ярко выраженный историко-религиозный смысл. Герой одновременно и последователь караимизма, вероучения, основанного на Талахе, и дервиш, приверженец суфизма, монах и аскет. Все сплетено в единый и нерасторжимый культурный поток, образы символизируют нескончаемый поиск истины, вечного познания, которое свойственно людям всех конфессий и всех национальностей.
Кенассы - караимские храмы - ждут благослужения, духовные пути всех народов направлены к поиску гармонии, блага и справедливости. Духовные поиски заставляют поэта примерять на себя разные культурно-исторические и национальные обличья. Для него символическое движение познания не прекращается никогда, познав одну культуру, герой стремится дальше. Его бесконечный путь ведет в Третий Рим - в Москву, в Россию, с которой он связывает свою судьбу.
По определению Ю.М. Лотмана, «мировое значение Пушкина связано с осознанием мирового значения созданной им литературной традиции» [1, с. 6]. Обращение к теме Крыма - это одна из пушкинских традиций, подхваченная и Бахытжаном Канапьяновым, потому что мышление поэта вбирает в себя культурные коды разных народов, верований, оно поистине универсально и всеобъемлюще.
1. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: книга для учителя. Москва: Просвещение, 1988.
2. Джуанышбеков Н.О. Свет Пушкина в Казахстане: учебное пособие. Алматы: Искандер, 2006.
3. Джуанышбеков Н. Бахытжан Канапьянов. Очерк о жизни и творчестве. Алматы, 2006.
4. Томашевский Б.В. Пушкин: в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1990; Т. 2.
5. Пушкин А.С. Поэмы. Москва: Детская литература, 1989.
6. Канапьянов Б. Смуглая луна. Лирика. Алматы: Атамура, 2005.
References
1. Lotman Yu.M. V shkole po'eticheskogo slova: Pushkin. Lermontov. Gogol': kniga dlya uchitelya. Moskva: Prosveschenie, 1988.
2. Dzhuanyshbekov N.O. Svet Pushkina v Kazahstane: uchebnoe posobie. Almaty: Iskander, 2006.
3. Dzhuanyshbekov N. Bahytzhan Kanap'yanov. Ocherk o zhizni i tvorchestve. Almaty, 2006.
4. Tomashevskij B.V. Pushkin: v 2-h t. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1990; T. 2.
5. Pushkin A.S. Po'emy. Moskva: Detskaya literatura, 1989.
6. Kanap'yanov B. Smuglaya luna. Lirika. Almaty: Atamyra, 2005.
Статья поступила в редакцию 19.01.20
УДК 801. 52; 81'271: 82.085
Alieva P.G., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: [email protected]
SOME FEATURES OF THE STRUCTURAL ORGANIZATION OF COMPARATIVE PHRASEOLOGICAL UNITS OF LM AND ENGLISH LANGUAGES. The
article presents an analysis of adjective comparative phraseological units of genetically and typologically different English and Lak languages, from the point of view of reflecting in them the features of the grammatical structure of the studied languages. The necessity of taking into account primary systems - lexical and grammatical, as well as the specifics of their manifestation in the organization of comparative phraseological units is emphasized. The specificity of the grammatical structure of the Lak language (the presence of the grammatical category of the class, the ergative-genitive case, the system of postpositions) is directly reflected in the grammatical organization of the comparative phraseological units of the Lak language and distinguishes them from the corresponding units of the English language. Although the component composition of phraseological units in the studied languages is the same, they differ in the order of components: in the Lak language, in the structure of the adjective phraseological unit, the noun is in the first place, and the adjective in the last; in English, on the contrary, in the first place is the adjective, in the last one is the noun. In Lak only one comparative union is represented, and in English, two language units perform a comparative function: a comparative union and a component with a similar meaning. The account of features in the structural and semantic organization of phraseological units is of particular relevance in the process of teaching English in a Dagestan-speaking audience.
Key words: English, Lak language, phraseological units, structural features.
П.Г. Алиева, канд. филол. наук, доц., Дагестанский государственный университет, г. Махачкала, E-mail: [email protected]
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ СТРУКТУРНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ КОМПАРАТИВНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ ЛАКСКОГО И АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКОВ
В статье представлен анализ адъективных компаративных фразеологических единиц английского и лакского языков, генетически и типологически различных, с точки зрения отражения в них особенностей грамматического строя. Подчёркивается необходимость учета первичных систем - лексической и грамматической, а также специфики их проявления в организации компаративных фразеологических единиц. Специфика грамматического строя лакского языка - наличие грамматической категории класса, эргативного-родительного падежа, системы послелогов - находит непосредственное отражение в грамматической организации компаративных фразеологических единиц лакского языка и отличает их от соответствующих единиц английского языка. Хотя компонентный состав фразеологических единиц в исследуемых языках совпадает, различаются они порядком расположения компонентов: в лакском языке в структуре адъективной фразеологической единицы на первом месте стоит существительное, а на последнем - прилагательное; в английском - наоборот: на первом месте располагается прилагательное, на последнем - существительное. В лакском языке представлен только один сравнительный союз куна (варианты: кунна, кунма), которому в английском соответствуют два сравнительных союза: as (вариант as... as) и like. Учёт особенностей структурной и семантической организации фразеологических единиц приобретает особую актуальность в процессе преподавания английского языка в дагестаноязычной аудитории.
Ключевые слова: английский язык, лакский язык, фразеологические единицы, особенности структуры.
Фразеологическая система любого языка носит структурно вторичный характер, поскольку базируется на средствах других уровней языка и строится из них. Специфика фразеологической системы каждого языка в том, что в ней в той или иной степени отражаются все основные особенности других уровней языка: лексического, морфологического и синтаксического. Этим обусловлено своеобразие сопоставительного фразеологического анализа - необходимость учета первичных систем - лексической и грамматической, а также специфики их проявления во фразеологии [1, с. 14].
Особенности организации грамматического строя находят в той или иной мере отражение и в структурной организации компаративных фразеологических единиц. Говоря о структурной вторичности фразеологической системы, А.Д. Райхштейн подчеркивает, что «во фразеологии каждого языка отражаются в большей или меньшей степени все основные особенности его прочих уровней» [2, с. 14].
Все компаративные фразеологические единицы основаны на одном и том же принципе: установления сходства или различия предметов и явлений действительности посредством их сравнения. Такое сравнение с точки зрения содержания представляет собой сопоставление двух предметов (или явлений) на основе общего для них признака. С точки зрения выражения - это определенная синтаксическая конструкция, состоящая из трех элементов: субъекта и объекта сравнения и общего для них качества (признака). Но фразеологизм содержит в своём составе только два компонента: объект сравнения и общий признак. Субъект сравнения в таких конструкциях, как правило, подразумевается, например: къаккунтул кунма ххуйсса (бущи) - «красивая, как у куропатки (походка)»; къир-гъулул кунма ххуйсса (яру) - «красивые, как у сокола (глаза)» и т.д.
Компаративные фразеологические единицы в лакском и английском языках обнаруживают в структурной организации как сходства, так и различия. Общим для сопоставляемых языков является то, что адъективные компаративные ФЕ представлены только подчинительными структурами. Общим является также компонентный состав адъективных компаративных фразеологических единиц, как правило, двухкомпонентный.
В лакском языке в структуре адъективной ФЕ на первом месте стоит существительное, а на последнем - прилагательное, например: аслан куна узданс-са - «благородный, как лев» (букв.: «как лев благородный»); дунгъуз куна чапалсса - «грязный, как свинья» (букв.: «как свинья грязный»); ттукку куна авлиясса - «глупый, как осёл» (букв.: «как осёл глупый») и т.д.
В английском языке представлен обратный порядок: на первом месте располагается прилагательное, на последнем - существительное, например: blind as a beetle - «слепой, как жук; busy as a bee - «трудолюбивый, как пчела»; bold as a lion - «храбрый, как лев» и т.д. В английском языке первый компонент адъективных ФЕ (blind, busy, bold) употребляется в основном значении, а второй (a beetle, a bee, a lion) - выполняет функцию усиления признака, выраженного первым компонентом. В лакском языке в прямом значении употребляется второй компонент (уздансса, чапалсса, авлиясса), а первый (аслан, дунгъуз, ттукку) обозначает степень признака, выраженного вторым компонентом.
Одну из лексико-семантических особенностей адъективных компаративных фразеологических единиц лакского языка (АКФЕ) С.П Гаджиева характеризует следующим образом: «Созданные на различных этапах развития языка АКФЕ в силу своей образности и выразительности живут в нем многие столетия, сохраняя почти без изменений первоначальную форму своих компонентов» [3, с. 120].
