CC BY
16
РУССКАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Из материалов Всероссийской научной конференции «Пушкин и Толстой в современном мире»
УДК 82.091
Н. В. Цветкова
ПУШКИНСКАЯ ПРОЗА В СВЕТЕ ТЕОРИИ ХРИСТИАНСКОГО ИСКУССТВА С. П. ШЕВЫРЕВА: СТАТЬЯ «СОЧИНЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА», 1841
В статье впервые проанализирована интерпретация прозы Пушкина, сделанная Шевыревым сквозь призму христианской эстетики, в которой эстетическая категория прекрасного определяет этическое содержание пушкинских произведений, поступки его героев.
Ключевые слова: проза Пушкина, Шевырев, интерпретация, христианская эстетика, категория прекрасного, духовное содержание.
Впервые о Пушкине как религиозном художнике слова С. П. Шевырев скажет в статье 1837 года «Перечень Наблюдателя», опубликованной после смерти поэта на страницах журнала «Московский наблюдатель» (1835-1837). Обращаясь к его стихам «Была пора: наш праздник молодой...», «Отцы пустынники и жены непорочны...» и некоторым другим, он увидит личность Пушкина под особым углом зрения. Он заметит: «Дружба для него была чем-то святым, религиозным» [12, с. 132], в другом месте сделает вывод, что «глубокое религиозное чувство всегда таилось на светлом дне души его» [12, с. 132], что «истинный поэт и человек бывают нераздельно слиты, что истинная поэзия может понимать религию, как дочь, прекрасная душой и телом, всегда понимает мать, ее воспитавшую» [12, с. 133].
Такое восприятие личности и творчества Пушкина в 1837 году говорит о понимании Шевыревым, в каком направлении происходило творческое и духовное развитие поэта, что не могло не сближать их друг с другом. Тем более что и для Шевырева, и для многих бывших любомудров (И. Киреевского, Н. Рожалина, А. Кошелева и др.) хорошо известной была философская атмосфера Европы: «Религиозная проблема как бы поглотила все содержание философии. Примирить философию с религией — вот всеобщий клич, который раздался по Европе <...>» [7, с. 333].
К этому периоду в жизни Шевырева православная вера, выраставшая из его семейных традиций, провинциального детства, с которой он не прерывал связей и в итальянский период своего взросления (1829-1832),начинает влиять на его научные интересы, на формирование новых методологических основ русской критики и филологической науки. У Шевырева-критика, филолога, публициста и теоретика литературы происходит движение в том же направлении, что у Гоголя, И. Киреевского, А. Хомякова, которые в этот период развивают «идею православной культуры», в современности видят «путь к обретению утраченной цельности», к господству «вну-
треннего средоточия», к «собиранию» сил души [3, с. 15]. Шевырев в области истории литературы и критики утверждает православие как источник русского языка и словесности, их национального своеобразия и как основу миросозерцания русского писателя. Вот почему в статье «Перечень Наблюдателя» (1837) он так восхищается личностью Пушкина и его последними стихами.
Можно сказать, что в 1837-1838 гг. в мировоззрении и методологии Шевырева, критика и филолога, происходит поворот к архетипу «русскости». Верность нового направления в таком векторе движения подтвердит учебная и одновременно научная командировка в Европу в 1838-1840 гг. Здесь проверяются и укрепляются его мысли о судьбе русской словесности и шире — о России. Живя в странах Европы (Англии, Франции, Германии), он осмысливает состояние ее культуры, науки, просвещения и образования, политической и общественной жизни, излагая впечатления самым подробным образом в своем дневнике, который хранится в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки г. Санкт-Петербурга и до настоящего времени не опубликован.
Дневник для него — это не только ежедневные подробные записи, но настоящая лаборатория, в которой рождаются будущие публикации в «Москвитянине», новые научные идеи, будущие проекты, касающиеся России: ее исторической судьбы, науки и просвещения, словесности и культуры. Здесь укрепляется его русская идея — мысль о национальном вкладе России в европейскую культуру.
Закономерно, что именно Пушкин, его творчество, и, в частности, проза станут предметом его рефлексии после возвращения из-за границы. В 1841 г. в статье «Сочинения Александра Пушкина» в журнале «Москвитянин» он обратится к последним 3 томам впервые издаваемого Полного собрания сочинений Пушкина, вышедшим к этому времени. К этому же времени в сознании Шевырева складывается цельная эстетическая теория, основанная на христианской философии, связанная с идеями немецкого теософа Фр. Баадера. С ним Шевырев познакомился в Мюнхене. Близость их взглядов на теорию искусства отразил Дневник Шевырева, где подробно были записаны и осмыслены обсуждаемые в творческом общении теоретические проблемы искусства. Подробно эти материалы были изложены Шевыревым в статье журнала «Москвитянин» 1841 г. под названием «Христианская философия. Беседы Баадера».
По признанию критика, статья была написана на материале «бесед, продолжавшихся почти три месяца» [10, с. 381] и записанных на страницах его Дневника [14, Л. 86 об. — Л. 113]. Слово «беседа», означающее «взаимный разговор», предполагающее «размен чувств и мыслей на словах» [2, Т. 1, с. 85], достаточно точно соответствует жанру статьи Шевырева. Он либо цитирует немецкого философа, либо пересказывает Баадера, откровенно говорит, что не воспроизводит слова философа буквально, но «позволяет себе выводить иногда и последствия, истекающие из Баа-дерова учения и применять их к разным явлениям» (курсив мой — Н. Ц.) [10, с. 382].
Одно из первых применений относится к области эстетики и такой ее категории, как прекрасное. Категорию прекрасного Шевырев связывает с любовью: она «участвует в восприятии ощущений изящных. Прекрасное мы прежде всего любим, и без любви к нему нет полного им наслаждения. <.. .> В любви к красоте должно отличить начало духовное от эгоистического, ведущего к кумирослужению перед красотою, которое проповедуется новыми Эстетиками. В этом различии должен быть зародыш Эстетики Христианской. В прекрасном есть божественное, говорит Платон. Сие-то божественное мы должны любить в прекрасном» [10, с. 389].
Шевырев обосновывает «эстетику христианскую», в которой, как и в его философском учении, главная фигура — человек, «любимое творение своего создателя», поставленное «от Бога в центр природы» [10, с. 414]. По мысли ученого, «нет человека без религии», и «наклонность в человеке к удивлению есть уже начало религиозного чувства», равно как и начало «в наслаждениях наших произведениями искусства» [10, с. 418]. «В этом чувстве сходятся Религия и искусство, имеющие постоянное духовное родство» (курсив мой. — Н. Ц.) [10, с. 418-419].
Само слово писателя и поэта осмысляется Шевыревым в начале 1840-х гг. как имеющее божественное начало. В понимании слова-логоса он идет вслед за любимым апостолом Христа — Иоанном, называя его «даром людям от Бога» и «внешним выражением самопознающей души человеческой» [11, с. VII]. А в «произведении слова» он видит проявление двух начал «божественной и человеческой деятельности» [11, с. VIII]: «первая обнаруживается в нем верою; вторая стремлениями к истинному, доброму и прекрасному в жизни» [11, с. IX]. Шевырев представляет художника слова человеком верующим, носителем идеала, гармонии и совершенства, отражающегося в его произведениях, каким он увидел Пушкина в поздних стихах и о чем писал в «Московском наблюдателе» в 1837 году.
Правомерно и объективно говорить о том, что теория христианского искусства складывается в сознании Шевырева во многом под влиянием творчества Пушкина, которое позволяет более глубоко понять основы теории Баадера, принять их и через них понять и оценить современное как европейское, так и русское словесное искусство.
Обращаясь к Пушкину, Шевырев высоко оценивает его лирику, драму, прозу как абсолютное эстетическое совершенство, заключающее абсолютный и вечный этический смысл. В таком понимании и восприятии личности и творчества поэта критик оказывается непосредственным предшественником как А. В. Дружинина, написавшего в1855 году статью о сочинениях Пушкина, изданных П. Анненковым, так и своего ученика А. Григорьева, написавшего статью «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» в 1859 г.
В статье «Сочинения Александра Пушкина», обратившись к маленьким трагедиям, к незавершенной «Русалке», Шевырев напишет о «всемирном» значении Пушкина, проявившемся в его поэтическом универсализме как субстанциональной черте нации, почти дословно предвосхитив концептуальную основу речи Достоевского 1880 г.: «Чудное сочувствие Пушкин имел со всеми гениями Поэзии всемирной — и так легко было ему усваивать себе и претворять в чистое бытие русское их изящные свойства! Это в Пушкине черта национальная: как же было ему не отражать в себе характера своего народа?» [13, с. 164]. Так критик осмыслял примеры творчества конкретной личности, олицетворяющей духовные и творческие основы русской нации, которые осуществились в стихе, драме и прозе, не понятой и не принятой большинством современников.
В отличие от Булгарина, от демократической критики Белинского, Шевырев прошел школу изучения древней русской словесности с ее нравственным императивом, глубочайшей связью с духовными основами и смыслами русской жизни. Не случайно в самом «светском» персонаже пушкинской прозы Чарском критик почувствовал глубокую авторскую субъективность и заметил, что этот персонаж «имеет призвание к священному искусству» [13, с. 175], которое отражает сущность отношения к творчеству самого Автора, требует не только внутренней сосредоточенно-
сти и уединения, но и нравственной высоты служения, родственного по значению религиозному. «Священный» в словаре Даля то, что «святой» — «духовно и нравственно непорочный, чистый, совершенный <...> все, что относится к Божеству» [2, Т. 4, с. 161]. Критик считает, что в основе «священного искусства» Пушкина «было смотреть на жизнь с думою важною и строгою, потому что истина этой жизни, особливо в его отечестве, была для него значительна»[13, с.174]. Шевырев высоко оценивает призвание поэта быть провозвестником истины в своем отечестве, говорит о его нравственном служении в искусстве слова.
В статье «Сочинения Александра Пушкина» Шевырев называет ряд прозаических произведений: «Арапа Петра Великого» (начало исторического романа), «Летопись села Горюхина», «Дубровского» и «Египетские ночи», хотя не о каждом критик говорит. Первая и главная его задача — дать общую эстетическую оценку прозы в контексте всего пушкинского творчества. Если поэзия, по Шевыреву, это мир «возвышенный, идеальный», выраженный «приличной ему формой — стихом», то мир прозы — это «мир действительной жизни» [13, с. 172]. К прозе Пушкин пришел под влиянием «собственных опытов жизни» [13, с. 173]. В прозе Пушкина, по словам критика, воплотилась «существенная нагая истина» [13, с. 173].
Шевырева поражает разница между эстетическими особенностями пушкинской поэзии и прозы: «Сколько стих его всегда возвышен над обыкновенной речью, всегда изящен звуком, образом, выражением и т. д., столько же проза его проста, сильна, истинна и чужда, как жизнь, ею изображаемая, всякого ненужного ей украшения» [13, с. 173].
Критика восхищают простота и краткость пушкинской прозы, отличной от прозы Марлинского. Простота и краткость, по Шевыреву, — это свойства эпического рода, создать который может «истинный художник», который «одарен был тем метким чутьем вкуса, которое знает меру и вес каждого в языке выражения» [13, с. 173]. В оценке эстетического совершенства пушкинской прозы для Шевырева важна категория прекрасного, которое, по словам критика, «мы прежде всего любим, и без любви к нему нет полного им наслаждения. <...> В любви к красоте должно отличить начало духовное» [10, с. 418-419]. Шевырев в начале 1840-х гг. дает совершенно особую интерпретацию прекрасного, которое включает возвышенную одухотворенность и идеал гармонии, духовность иэтическое величие человека. Стремления человека к таким нравственным вершинам, приближающим к Богу, по мнению критика, явились предметом изображения пушкинской прозы (и не только прозы!)
Шевырев пишет: «Всегда, на первом плане, выступает перед вами простое событие, взятое из жизни, истина верная, действительная, нагая и случайная <...> но из-за нее, безмолвно, невысказанно и как будто неумышленно, выходит истина всеобщая, неизменная, всегда пребывающая в основе жизни человеческой и общественной, истина, которая снимает с действительного события всю пустую ничтожность его случайности и, придавая ему значение постоянное и высокое, тем возводит его в мир искусства и спасает призвание художника» [13, с. 174]. (курсив мой — Н. Ц.). В таком выводе Шевырева пушкинский человек изображен как «любимое творение своего создателя», поставленное «от Бога в центр природы» [10, с. 414]. Истина нравственная, пребывающая в жизни человека, изображенного Пушкиным, становится центром его прозы и его художественного мира вообще.
Такое восприятие творчества Пушкина, в интерпретации Шевырева, адекватно для него пониманию русского искусства слова вообще. Творчество Пушкина вос-
станавливает, таким образом, по Шевыреву, цепь времен: от древней русской литературы к современной. Д. С. Лихачев считал, что древнюю словесность «можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни» [5, с. 9]. Ведь литература «при всех слабостях и падениях человека видела в нем искру Замысла, черты образа Бо-жия» [6, с. 451].
В статье Шевырева о Пушкине 1841 г. ключевым словосочетанием, определяющим суть критической оценки его произведений, станет «истина нравственная». Это выражение, используемое Шевыревым как синоним «духовного, душевного», в противоположность «телесному, плотскому» [2, Т. 2, с. 558].
В произведениях Пушкина критику открываются христианское мирочувствова-ние героев, их нравственные падения и стремление к духовной высоте, сообщающие текстам вечный смысл и универсальность. Он подчеркивает нераздельность этих свойств с совершенством художественной формы, за что высоко оценивает «Дубровского», называя «самым лучшим повествованием Пушкина» [13, с. 174] из опубликованного в рецензируемых томах.
Критик говорит, что только «одна любовь Дубровского», человека «честного и благородного» «охранила от его ужасной мести» [13, с. 175], что «глубокая нравственная идея» выступает тогда, когда Дубровский сталкивается с «разбойничеством общественным, прикрытым законом» [13, с. 175]. Таким образом, в повести «Дубровский», по Шевыреву, сталкиваются закон и Благодать Божественного замысла о человеке.
Настойчиво в основе анализа пушкинских произведений критиком прослеживаются их «нравственные идеи», проявляется его особая заинтересованность в поступках героев, в их поведении и судьбах. Он разбирает Дубровского и Онегина, Чарского и Импровизатора, Дон Жуана и Лауру. Шевырев видит в пушкинских произведениях то, о чем в 20 веке напишет философ С. Л. Франк: в «составе нравственной жизни человека — в пределах его бытия в этом мире — эту двойственность, это сочетание святости, обязательности нравственных начал реальной человеческой жизни с их несовершенством» [8, с. 198].
Франк назовет такое изображение мира и человека в нем «христианским реализмом», в котором «признание неизбежности зла в мире сочетается в христианском сознании с действенным стремлением — в ином плане бытия — к абсолютному совершенству, с исканием Царства Божия и правды его», а в практике жизни есть «стремление к свободному совершенствованию жизни и отношений между людьми, к свободному действию сил любви» [8, с. 199].
Говоря в статье о духовной несостоятельности Онегина, об отсутствии в нем «внутреннего человека», Шевырев явно возвышает Владимира Дубровского. В самом герое и во всей повести критик выделяет «глубокую нравственную идею» [13, с. 175]. Он анализирует сюжет как цепь событий, искушающих и проверяющих человеческую природу Владимира Дубровского, который «был свидетелем сумасшествия отца и его ужасной смерти; суд беззаконнно ограбил его, и он должен был выйти нищим из наследия отцов своих. В порыве отчаяния он зажег тот дом, где жили его предки и откуда выгнало его насилие, и человек благородный, с чувством чести и правды, сделался атаманом разбойников: все село пристало к своему барину. Одна любовь Дубровского к дочери Троекурова охранила сего последнего от ужасной мести» [13, с. 175].
Шевырева восхищает «истина нравственная, придающая глубокое значение всей картине» [13, с. 175]. Нравственная истина относится как к изображению человека, так и общественного устройства, в котором он живет. По Шевыреву, Дубровского к отчаянию в поступках и в итоге к разбойничеству толкает несовершенство общественное: критик считает, что «всякое нарушение правды под видом суда, всякое насилие власти, призванной к устроению порядка, всякое грабительство общественное, посмеивающееся истине, — порождает разбой личный, которым гражданин обиженный мстит за неправды всего тела общественного» [13, с. 175]. Именно в этом искажении общественных этических норм русской жизни, изображенных Пушкиным, видит Шевырев «глубокую нравственную идею», которая и придает всей повести «великую значительность» [13, с. 175].
Таким образом, в творчестве Пушкина и, в частности, его прозе Шевырев оценил не только и не столько изображение верности действительности, о чем говорил Белинский, сколько вечное в жизни человека, проявляющееся в его падениях и нравственной высоте, в его поступке. В прозе Пушкина Шевырев угадал связь с великой традицией древнерусской литературы и ее теургическими потенциями, а в самом художнике почувствовал то, что он творит «перед лицом Бога, во имя Его и с любовью к Нему» [1, с. 8].
В статье 1841 г. проявилось уникальное эстетическое чутье Шевырева, увидевшего в Пушкине «поэта чисто объективного, предметного», «поэта для эпоса и драмы» [13, с. 171]. И в эпосе, и в драме критик выявляет оригинальность поэтики и соответствие ее содержанию. Так, «миру действительной жизни»[13, с. 172] соответствует проза, которой не свойственны «поэтические украшения» [13, с. 173]. Однако из эстетической оценки теперь вырастает этическая и, точнее, возвышается над ней. Шевырев высоко ценит прозу Пушкина за «высокое нравственное призвание» [13, с. 175], то есть духовное содержание и значение: «Здесь-то особенно Пушкин доказал, как понимает он искусство и как глубоко разумеет он ту важную роль, какую нравственное играет в мире изящного» [13, с. 174]. «Нравственное» и «изящное» оказываются в критике Шевырева равновеликими и на каждом из них лежит печать духовного, потому что эстетическая категория прекрасного определяет содержание искусства слова, создатель которого исполнен любви к Богу и к человеку.
Итак, в прозе Пушкина, как и во всем его творчестве, Шевырев находит основу своего понимания категории прекрасного, в котором есть божественное и которое, по словам критика, мы «должны любить в прекрасном». Герои пушкинского творчества и, в частности, прозы всегда стоят перед нравственным выбором, задавая себе вечные вопросы.
Как известно, философ 20 века М. Хайдеггер [9] считал сущностью философии «вопрошание мира человеком и человека миром». Шевырев увидел в прозе Пушкина и вообще в его творчестве именно этот вопрос о человеке, о том вечном, что по сей день остается для нас таким загадочным и современным.
Литература
1. Бачинин В. А. Введение в христианскую эстетику. СПб.: Христианское общество «Библия для всех», 2005.
2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Рус. яз., 1989.
3. Зеньковский В. В. История русской философии: В 2 т. и 4 ч. Т. 1. Ч. 2. Л.: Эго, 1991.
4. Котельников В. А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. М.: Прогресс-Плеяда, 2002.
5. Лихачев Д. С. Первые семьсот лет русской литературы // Изборник. М.: Художественная литература, 1969. С. 5-26.
6. Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. М.: Наследие, 1999.
7. Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель-писатель. М.: Изд. Сабашниковых, 1913. Т. 1. Ч. 1, 2. М., 1913.
8. Франк С. Л. Свет во тьме. М.: Факториал, 1998.
9. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления / Сост., пер. с нем. и комм. В. В. Бибихина. М.: Республика, 1993.
10. Шевырев С. Христианская философия. Беседы Баадера // Москвитянин. 1841. Ч. 3. С. 378-437.
11. Шевырев С. П. История русской словесности: В 4 ч. Ч. 1-2. Изд. 2. М., 1859-1860.
12. Шевырев С. П. Перечень Наблюдателя // Шевырев С. П. Об отечественной словесности. М.: Высшая школа, 2004. С.131-140.
13. Шевырев С. П. Сочинения Александра Пушкина // С. П. Шевырев. Об отечественной словесности. М.: Высшая школа, 2004. С. 157-180.
14. Шевырев С. П. Дневник. 25 марта 1839-[1840] // РО РНБ (Рукописный отдел Российской национальной библиотеки). Ф. 850, № 19.
15. Ширинянц А. А. Степан Петрович Шевырев // Шевырев С. П. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010
Об авторе
Цветкова Нина Викторовна — кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы, Псковский государственный университет, Россия. E-mail: tsvetkova48@yandex.ru
N. V. Tsvetkova
PUSHKIN'S PROSE IN THE LIGHT OF THE THEORY
OF CHRISTIAN ART S. P. SHEVYREV: ARTICLE "WORKS OF ALEXANDER PUSHKIN", 1841
The article for the first time analyzes the interpretation of Pushkin's prose, made by Shevyrev through the lens of Christian aesthetics, in which the aesthetic category of Beauty determines the ethical content of Pushkin's works, the actions of their characters.
Key words: Pushkin's prose, Shevyrev's interpretation, Christian aesthetics, category of Beauty, spiritual content.
About the Author
Tsvetkova Nina — Candidate of Philological Sciences, Associate Professor at Literature Department, Pskov State University, Russia. E-mail: tsvetkova48@yandex.ru
