CC BY
73
Политика и правовое государство
Р. М. ВУЛЬФОВИЧ, Я. Г. ГИМЕЛЬШТЕЙН
ПУБЛИЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ: МЕХАНИЗМЫ И ЗАКОНОМЕРНОСТИ
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА:
политическая элита, административная элита, город, модель формирования, социальное пространство
KEY WORDS:
political elite, administrative elite, city, model of formation, social space
В статье рассматривается процесс рекрутирования в политический и административный сегменты элиты и функционирования элиты с позиций социального пространства. Анализируются две модели формирования такой элиты. Первая модель предполагает жесткие предварительные требования к кандидатам и последующий конкурсный отбор компетентной комиссией, вторая — согласование кандидатуры со всеми заинтересованными лицами с предварительным сбором информации из формальных и неформальных источников.
The processes of recruitment into political and administrative elites, as well as their functioning, are considered in the article from the point of view of social space. Two models of formation of such elites are analyzed. The first one presupposes very strict preliminary personal requirements, and subsequent competitive selection by a competent commission. The second implies preliminary information accumulation from formal and informal sources and formation of further consensus between all the interested parties with the candidates.
Процессы рекрутирования в политический и административный сегменты элиты, а также их функционирования необходимо рассматривать с позиций социального пространства. Вначале сформулируем основной тезис, позволяющий далее рассматривать влияние габитуса элиты на процесс принятия решений. Нормативная ин-ституциональность предполагает жесткие предварительные требования к кандидатам и последующее проведение конкурсного отбора компетентной комиссией. Ненормативная институцио-нальность, опирающаяся на постоянно возобновляемые и уточняемые договоренности, предполагает согласование кандидатуры со всеми заинтересованными лицами с предварительным сбо-
ром информации из формальных и неформальных источников.
Предваряя анализ обеих моделей, следует отметить некоторые важные для их характеристики аспекты: во-первых, в чистом виде ни та, ни другая модель нигде не представлены; во-вторых, в целом обозначенный принцип действителен как для чиновников, назначаемых (условно, т. к. процесс назначения в любом случае связан с вышеуказанными процедурами) вышестоящей инстанцией, так и для политиков, избираемых тем или иным способом, с той лишь разницей, что в последнем случае в качестве компетентных лиц выступают избиратели или их доверенные лица.
Анализ сегментов городской элиты показывает, что существует еще одна
категория высших должностных лиц, к которым могут быть отнесены наиболее влиятельные менеджеры, играющие немаловажную роль в жизни города. Достаточно часто встречается также ситуация, когда один человек объединяет в себе качества политика и администратора или даже политика, администратора и менеджера.
Первая модель — нормативной ин-ституциональности — типична для развитых государств, обладающих сформированной и разветвленной законодательной базой и готовых пойти на значительные транзакционные издержки для функционирования механизма принятия решений на базе законодательных и подзаконных актов. Дополнительным условием, обеспечивающим эффективность описанной модели, является развитое гражданское общество, информированные, грамотные с правовой точки зрения и политически активные граждане.
Вторая — неинституционализован-ная модель — применяется в развивающихся странах, не способных выстроить и последовательно провести в жизнь нормативную регуляцию процесса принятия политико-административных решений на всех уровнях.
В первом случае влияние габитуса на процесс принятия решений минимально: чиновник ограничен четкими инструкциями и системой прецедентов, а также находится под систематическим контролем со стороны специальных органов, определяющих правомерность принятия политических решений: в Германии, например, такую роль играют административные суды разного уровня. Ответственность за эффективность политических решений в такой
ситуации полностью ложится на политиков. Чиновник не имеет права использовать свой социальный опыт, свои связи, его деятельность фактически огра ничивается правоприменением.
Вторая модель предполагает большую свободу чиновника в принятии политических решений. В условиях непрерывной модернизации и наращивания инфраструктуры, значительных государственных инвестиций в экономику и социальную сферу параллельное выстраивание всеобъемлющей нормативной схемы практически невозможно. В связи с этим чиновник, используя пробелы в законодательстве, лоббирует интересы бизнес-структур или присваивает бюджетные средства и использует принадлежащее обществу имущество в своих интересах. Негативный аспект такого положения достаточно очевиден, однако необходимо ответить на вопрос: не является ли собственно ненормативная институци-ональность, подразумевающая обширное и глубокое влияние габитуса элиты на модели принятия политических решений, более эффективной и предпочтительной моделью, способной при определенной модификации сократить транзакционные издержки и создать тот уникальный прецедент внутрисистемной автономии, известной степени саморегуляции, к которому так стремится современное плюралистическое общество и демократическое государство?
В неинституционализованной модели, будучи рекрутированным в политико-административную систему, высокопоставленный чиновник приводит за собой команду — сплоченную группу людей, связанных с ним на уровне меж-
Р. М. Вульфович, Я. Г. Гимельштейн. Публичное управление: механизмы и закономерности
Политика и правовое государство
личностных и деловых контактов, преданных, обладающих схожими убеждениями и взглядами. Можно сказать, что каждый член команды относится к лицу, принимающему решение, (ЛПР) так, как в средние века вассал относился к сюзерену: их связывал жесткий неформальный договор, в рамках которого вассал брал на себя обязательство поддержать любое решение сюзерена, а в противном случае - расторгнуть договор.
ЛПР собирает вокруг себя людей — прежде всего, это его бывшие друзья, коллеги, партнеры, однокурсники, которые могут оказать ему помощь в борьбе против различных «групп интересов». В период подготовки к политико-административной деятельности от ЛПР требуется активное и сознательное выстраивание социальных связей, использование всех составляющих социального капитала, взаимодействие с «другими», разделяющими индивидуальные принципы потребления в эффективных с политико-административной точки зрения измерениях. ЛПР должно обладать уникальной способностью разделять самые различные потребительские ориентации, находить единомышленников, постепенно присваивать их пространство и контролировать данное пространство вне зависимости от актуальности для него того или иного поля потребления в конкретный момент.
Однако очевидно, что для профессиональной сферы принятия политических решений характерно синтетическое потребление продуктов различных сфер человеческой деятельности. ЛПР учитывает такой фактор как социальная связанность с целью обеспечить
эффективное партнерство с внешними по отношению к политико-административной системе ресурсами.
Стремление ЛПР обеспечить социальную и экономическую стабильность и эффективность в сфере своей компетенции неизбежно сталкивается с проблемой социальной связанности, выраженной в данном случае как ментально, так и инструментально: некоторые действия, необходимые с точки зрения социальной эффективности, подрывают устойчивость социального статуса ЛПР или создают впечатление сомнительности и шаткости его позиции, деструктивно влияющее на команду. В то же время такие решения могут быть потенциально опасны для норм прибыли, что также останавливает ЛПР. С другой стороны, социальная связанность, проявляющаяся как в команде, так и во внешних по отношению к системе партнерах, не позволяет ЛПР снизить социальную эффективность решений по отношению к некоторому минимальному уровню, в свою очередь гарантирующему стабильность его социального статуса.
Следует отметить, что значительная составляющая социальной связанности, ее ментальная часть, формируется мифами, некоторыми представлениями, которые индивид так или иначе приобрел в виде собственного опыта или в результате особого авторитетного (ответственного) акта коммуникации, в процессе которого представления транслируются как бы напрямую из блока памяти социальной системы. Мифы, актуализированные в моменты кризиса, перемещают индивида в несколько иное социальное пространство по сравнению с нормой, расширяют его
социальные представления, включая дополнительные стереотипы, в сферу значимых факторов для принятия решений.
Индивид, будучи ЛПР, очевидно не способен осуществлять свою деятельность в условиях кризиса, исходя исключительно из сопоставления рисков социальных волнений, значительно возрастающих в этот момент, и стремления к повышению норм прибыли. Соответственно, ему необходимы дополнительные стимульные и информативные компоненты абстрактного, даже трансцендентного характера, с помощью которых можно обобщить изменения в социальном пространстве и принять решение, выходящее за рамки стандартного политико-административного опыта.
В системе ненормативной институ-циональности индивид в подобной ситуации обращается к нормам, стремясь, таким образом, ввести кризисную систему в институциональные рамки. Однако ЛПР обнаруживает, что нормы более или менее нелегитимны и систематически не функционируют, что предполагает исключительно путь ненормативной институциональности, согласительную модель принятия решений. Некоторые режимы, в том числе режимы развитых стран, используют энергию гражданской активности для поддержания в системе некоторого допустимого уровня кризисности, интенсифицирующего ее работу. Однако принимая решения в рамках действующей сегодня нормативно-институциональной системы, ЛПР сталкиваются с невозможностью использования согласительной модели и необходимостью модификации норм, что создает,
в свою очередь, проблему дополнительных транзакционных издержек и делает такой способ стимуляции политикоадминистративной системы неэффективным.
Актуальная российская элита, как и раньше, абсолютно персонифицирована. Авторитет властного института и транснациональной корпорации базируется исключительно на ряде имен, принимающих на себя не только функции собственников и управленцев, но и миссию господства в полном, традиционном значении — абсолютную ответственность за подотчетную организацию, работающих в ней людей, их деятельность в организации и даже вне ее. Истинный руководитель некой структуры в полном смысле является ее отцом, патернализм не есть абстрактный символ, теоретическая конструкция — это политическая реальность России. Но исследователи элитизма преимущественно уходят от рассмотрения данной предпосылки, обозначая ее как общефилософский контекст, не влияющий непосредственно на процессы распределения ресурсов. Следует отметить, что персонификация носит именно патерналистский характер, имидж лидера и его самоидентификация неизменно коррелируют с данным параметром.
Лидер как политический актор и институт предопределяет существование некоторой группы вокруг себя в связи с тем, что распределяет и перераспределяет ресурсы. Эта группа является, собственно, элитарной группой, ядром вокруг лидера, она — часть его габитуса, социального силового поля. Социальная дистанция до лидера равна нулю. Таким образом, группу можно
Политика и правовое государство
отождествить с лидером, сформировать единый образ. В социальном пространстве современного города действует множество элитарных групп, обладающих взаимопроникающими интересами. Однако в большинстве сфер одна социальная группа с лидером во главе является определяющей, стержнем, концептуально охватывающим всю конструкцию. Множество элитарных групп может не вполне подчиняться специфическому интенсивному ядру. Более того, демократический дискурс в своем базовом состоянии характеризуется, на наш взгляд, оторванностью от смыслового ядра (в данном случае в политической сфере). В процессе выстраивания незаконченных, гибких иерархий, пересекающихся пирамид неоднозначного подчинения одной группы другой, невзаимоисключающих, накладывающихся связей формируется тонкая сбалансированная система, в которой ядро способно выполнять свою смысловую функцию.
Ядро жестко персонифицировано. Члены группы являются исключительно сгустком воли и сознания лидера. Ядро выполняет свои функции, пока лидер способен сохранять обретенный в процессе конкурентной борьбы контроль над специфической областью социального пространства (в нашем случае — политической). Затем система переходит в кризисное состояние, период распада ядра, которое вызывает соответствующий хаос в иных группах и подсистемах.
Следует отметить также, что в редких случаях ядро способно длительно имитировать деятельность лидера после утраты им реального контроля над ситуацией. Важным дополнением
к данной гипотезе является предположение о том, что кроме основного, несущего конструкцию системы стержня, существуют также малые стержни, несущие подсистемы.
В процессе институционализации, координации, консолидации процессов выделяется базисный механизм, являющийся «первым среди равных» и определяемый личностью лидера, вне зависимости от того, как воспринимается данный лидер обществом — как традиционный, харизматический, рациональный или иной. Реальный лидер может быть вовсе не известен обществу; может затеряться среди лидеров малых ядер своей области социального поля. Однако определяющим в оценке его роли следует считать следующий критерий: ни одна элитарная группа не может не учитывать его мнения. Каждая способна игнорировать некоторые из других, но ядро, основу области социального пространства не может игнорировать ни одна социальная группа в принципе. В пространственном измерении стержневые группы распределяются неравномерно: некоторые контролируют
небольшие районы и в рамках района являются основными смысловыми единицами системы управления, другие контролируют каждый шаг по пути развития человечества в той или иной области. Их господство не связано с абсолютной властью, правом вето, но ни одна группа в контролируемом пространстве не способна не учитывать их мнение и их реакцию на свои действия.
В связи с этим позиция элитарной социальной группы как единства, формирующего концептуальный и актуальный вектор лидера, определяется единой социальной связанностью всех чле-
нов группы, неким единым социальным портретом, в котором каждая черта каждого члена группы, даже имеющая наименьший возможный вес, учтена и соотнесена с прочими.
Очевидно, что зацикливаться на фигуре лидера не следует, вместе с тем необходимо обязательно учитывать, что реакции лидера — на любые возможные вводные — являются определяющими, конституирующими факторами для группы. Фигура лидера обречена на философскую нагруженность в социальном контексте. Лидерами могут быть представители разных сегментов элиты, они могут осуществлять свое лидерство в различных экономических, политических и социальных условиях.
Исследование современной элиты опирается на теоретические разработки классиков управленческой мысли. Так, широко известные формальные принципы веберовской бюрократии [14, б. 650] не могут восприниматься в отрыве от его общей социологической теории. Позиция М. Вебера как социолога задает определенные рамки его интерпретации этого явления: исследователь, разрабатывая основные принципы новой бюрократии, исходил из знаний о недостатках, заметных обществу, и с позиций общественного мнения. Политический смысл старой бюрократии не рассматривался и не учитывался, в то время как описываемые им отдельные бюрократические структуры, имеющие значительную смысловую нагрузку, требовали содержательного анализа, а также выработки альтернатив, подготовки вариантов решения для тех, кого можно условно было назвать в ХУШ-Х1Х вв. «политическими руководителями».
Г. Спенсер в одной из своих работ неоднократно упоминает о том, как сталкивались инициатива зарождающегося в Великобритании гражданского общества, частная предприимчивость и политико-управленческая воля членов парламента в очень узких вопросах, к примеру, при решении проблем о благоустройстве портов, дорог, реформировании системы социального обеспечения и т. д. [9].
Но М. Вебер, не учитывая до известной степени политическую составляющую деятельности чиновников и чиновничью составляющую деятельности депутатов представительной ветви власти, рассматривает проблему политического основания общественной жизнедеятельности по-другому. В этой связи следует упомянуть две крупных работы М. Вебера: «О некоторых категориях понимающей социологии» [3] и «Протестантская этика и дух капитализма» [4]. В первой из упомянутых работ М. Вебер разрабатывает знаменитую модель трех типов действия индивида, дополняя ее затем двумя видами действий, ориентированными социально. Такая постановка вопроса изначально исключает абсолютность и универсальность разделения политического и управленческого процессов: в том случае, если действия индивида могут и должны быть ценностнорациональными, целерациональными, обобществленными или общественными, индивид, даже будучи чиновником, не способен забыть о целях, ценностях, ориентированных на других людей. Ни один из принципов субъективного действия, логики субъективности не может реализовать должностной регламент или инструкцию —
Политика и правовое государство
узкоспециальное указание вышестоящего начальника или канцелярский рескрипт в административном документообороте. Таким образом, принципы профессиональной бюрократии, являясь, прежде всего, формальными, ориентированными на создание практической оболочки политического выбора, предполагают, что каждый чиновник является полноценным членом общества и способен ко всем типам действия по М. Веберу, включая способность к высшему проявлению — общественному действию.
Однако история показала, что чиновник не является полноценным членом общества: он не способен к действию, ориентированному одновременно на цель, на других членов общества и норму. В 1929 г. вышла работа Р. Ми-хельса, в которой был выведен «железный закон олигархизации» [13], согласно которому всякая организация, сообщество (в том числе и городское) делится на управляющих, замыкающихся в себе, ориентированных на эгоистические интересы своего класса, и управляемых. «Железный закон оли-гархизации», по Р. Михельсу, работает, зачастую, в условиях дефицита политического: публичное, открытое политическое пространство или закрытое, этико-авторитарное не оставляют управленческому полю права на автономию, возможности установления режима внутренней самодостаточности, не позволяют рассматривать инструкцию как центр и правило бюрократической деятельности, за кропотливым исполнением которого скрывается эгоистический интерес.
Современные концепции публичного управления и в некоторой степени
менеджериальные модели, отказываются от механической политико-административной дихотомии, однако для нашего исследования необходимо знать: как можно ввести политическое измерение в пространство управления? Возможно ли это в современных условиях? Или аппарат управления в силу своей сложности и гигантских размеров неизменно будет повторять круги «кафки-анского ада» — имперской канцелярии первой четверти ХХ в.?
Понятие политического определено в современной политической философии на основе сложного комплекса подходов, среди которых, упрощая концепцию В. А. Гуторова [5, с. 48], можно выделить несколько основных направлений: либеральная политическая
философия, дискурс триады (свобода, право, справедливость) в редакции О. Хеффе и Дж. Ролза; коммунитаризм, представленный Ю. Хабермасом; аналитическое направление А. Бадью, Ч. Тэйлора. Очевидно, что выделение указанных философских школ в высшей степени условно. Либеральные интенции преобладают как в либеральной политической философии (закономерно), так и в коммунитаризме, в то время как аналитическая школа тяготеет к отрицанию универсальности либеральной триады и ставит вопрос нейтрально: возможно ли в принципе политику мыслить самостоятельно?
Обратимся к ответу на этот вопрос, который дает А. Бадью [2, с. 218], он называет политическое истинностной процедурой, т. е. процедурой установления истины, и оперирует следующими условиями ее осуществления:
1) коллективность: «Мы называем событие онтологически коллектив-
ным в том случае, если это событие является носителем некоторого универсального требования ко всем»; «центральной разновидностью политической деятельности является собрание» (здесь — философский концепт, а не реалия);
2) бесконечность: «Бесконечное вмешивается во все истинностные процедуры, но в первой позиции оно находится только в политике. Ведь только в политике размышление о возможном (а значит — о бесконечности ситуации) и будет самим ее процессом»;
3) политическое предписание (соот-
несенность с состоянием ситуации): «установление фиксированной меры мощи государства и есть признак политического: блуж-
дающий избыток мощи фиксируется политическим предъявлением мощи».
Мы ограничимся тремя названными требованиями, предъявляемыми к процедуре события с тем, чтобы оно могло быть признано политическим, хотя А. Бадью развивает далее сложное математическое доказательство с использованием теории множеств, показывающее различные измерения ситуации политического, взаимную соотнесенность политического и публичного и их соотнесенность с другими измерениями.
Теоретически можно определить, что требования А. Бадью вне контекста его общей философии соответствуют основным моделям идеального государства, разрабатывавшимся Платоном и Аристотелем на основе реалий древнегреческого полиса. Коллективность была представлена Акрополем, беско-
нечность — сутью механизмов представительства и характером процедур законодательства, политическое предписание — культурно-исторической традицией Афинского государства (законы Драконта, Солона, военная культура - пентакосиомедимны). Таким образом, политику правильно было бы выстраивать свою позицию с учетом античных представлений о политической философии, более чем двухтысячелетней истории политической мысли и человечества.
Три вышеприведенных требования Бадью учитывались уже Аристотелем [1], хотя и не были разработаны на основе специфических примечаний и корреляций, которые характерны для его последователей 2300 лет спустя. Остается дополнить их определением А. Бадью, завершающимся содержательным, а не формальным критерием: «Приведем собственное определение демократии, из которого будет явствовать ее тождественность политике. <...> Демократия есть всегда сингулярное взаимное выправление свободы и равенства». Такая трактовка восходит к значимому для нас соотношению свободы и равенства, определенному А. де Токвилем в работе «Демократия в Америке»: граждане, обеспеченные равенством, готовы передать значительную область своей свободы (т. е., по А. Бадью, сократить дистанцию между индивидом и органами публичного управления) в обмен на безопасность [10, с. 27-91].
С учетом данного выше обширного определения понятия политического следует отметить, что:
■ формальные требования, предъявляемые к политическому полю, не
Политика и правовое государство
препятствуют, а способствуют выраженному, широкому и глубокому вмешательству политического в область публичного управления;
— конфигурация публичного управления, т. е. структуры бюрократии, должна беспрерывно меняться
в связи с тем, что сама система управления и класс бюрократии — предмет политического выбора, который, в соответствии с приведенными критериями, бесконечен в своей многовариантности и не допускает таких инвариантов, которые предусматривает «железный закон олигархизации»; политический уровень можно разделить на 2 уровня: а) установление истины в пределах философской или этической истинностной процедуры («политическое предписание», «состояние ситуации», «несоразмерная мощь государства или иного властного института»); б) выбор конкретного направления развития, т. е. формирование системы представления об обществе в пределах установленной политической истины (должно стать профессиональной обязанностью чиновников и других «лидеров»), что предусматривает критерий коллективности: требование ко всем (в том числе требование к политику мыслить на уровне обеспечения равенства и свободы).
В настоящее время необходимо полноценное философско-политическое и теоретико-политическое обоснование возвращения политического измерения во все формы и структуры управленческого, которое могло бы де-конструировать негативные эффекты
позитивистской и механической интерпретации концепции рациональной бюрократии М. Вебера. Необходимо вспомнить важный тезис, представленный в работе «О первоначальных принципах правления» Д. Юма: «Ничто не представляется более удивительным тем, кто рассматривает человеческие дела философски, чем та легкость, с которой меньшинство управляет большинством, и то безоговорочное смирение, с которым люди отказываются от собственных мнений и аффектов в пользу мнений и аффектов своих правителей. Если мы будем исследовать, при помощи каких средств достигается это чудо, то обнаружим, что как сила всегда на стороне управляемых, то правители в качестве своей опоры не имеют ничего, кроме мнения. Поэтому правление основывается только на мнении; и это правило распространяется как на самые деспотические и диктаторские правления, так и на самые свободные и демократические» [12, с. 503507].
Понятие «мнение» (Мети^), по мнению М. Вебера, основывается на слове, в конечном счете, безусловно, восходящем к книге: правитель структурирует ситуацию правления с помощью языка, и это касается как политического правления в высоком смысле, так и элементарных управленческих операций. Механизм публичного управления устроен таким образом, что слово любого из тех, кто наделен компетенцией и компетентностью, полномочиями и ответственностью, вне зависимости от того, является ли он министром, мэром или младшим специалистом канцелярии, обладает силой истинностной процедуры, устанавливает универсаль-
ную, собирательную, публичную истину. Избежать искажений в процедуре и слове возможно только в том случае, если каждое слово каждого чиновника будет наделено смыслом, т. е. он будет обладать способностью внутреннего различения соответствующего политическому правлению, определенному во «взаимном выправлении свободы и равенства», и несоответствующего, в том числе сможет различать цели и не-цели государства или города.
Политическое измерение необходимо постоянно, непрерывно транслировать в пространство социального, подчеркивать значимость политического
выбора и его реализации для каждого. Особенно существенно это для управляющих, осуществляющих операции, значимые политические и социальные последствия которых они не могут увидеть, воспроизводящих технологию механически, в соответствии с инструкцией, не несущей никакой информации об актуальных основаниях и результатах их выполнения. Поэтому слово, воплощенное во мнении, должно оставаться основным и преобладающим инструментом публичного управления, в котором сочетаются политическое и управленческое измерения и проявляется их социальная значимость.
1. Аристотель. Политика. Минск: Литература, 1998.
2. Бадью А. Можно ли мыслить политику? Краткий курс метаполитики. М.: Логос, 2005.
3. Вебер М. О некоторых категориях понимающей социологии // Вебер М. Избранное. М.: Прогресс, 1990.
4. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранное. М.: Прогресс, 1990.
5. Гуторов В. А. Гражданское общество: эволюция практической философии и современная реальность // Стратегии формирования гражданского общества в России. СПб.: Изд-во НИИХ СПбГУ, 2002.
6. Идзи К.,Ямасита К., Спатаро С. Антиступор. Инструмент лично для Вас, Вашей команды и Вашего мира. М.: Эксмо, 2006.
7. Кафка Ф. Замок // Процесс. Замок. Новеллы и притчи. Из дневников. М.: Радуга, 1989.
8. Минцберг Г. Структура в кулаке. Создание эффективной организации. СПб.: Питер, 2002.
9. Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. Минск: Современный литератор, 1998.
10. Токвиль А. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992.
11. Фуко М. Интеллектуалы и власть. М.: Праксис, 2004.
12. Юм Д. О первоначальных принципах правления // Юм Д. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1996. Т. 2.
13. Michels R. Zur SozioLogie des Parteiwesens in der modernen Demokratie: Untersuchungen uber die oligarchen Tendenzen des GruppenLebens. Leipzig: KLinkhard, 1997. K. XIX.
14. WeberM. Burokratie // WeberM. Wirtschaft und Gesellschaft. Thubingen: Verlag J.C.B. Mohr, 1922.
