CC BY
41
Политические институты и процессы
в современной России
Н. А. Филиппова
ПУБЛИЧНОЕ (НАРОДНОЕ) ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО: КОНСТИТУЦИОННАЯ ДОКТРИНА КАК ФАКТОР ВЫБОРА МЕЖДУ МОДЕРНИЗАЦИЕЙ И АРХАИЗАЦИЕЙ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА
В статье описаны основные конституционные доктрины публичного (народного) представительства, возникшие в Европе и России на рубеже Х1Х-ХХ вв.: политическая, социологическая и юридическая. Показана актуальность юридической теории публичного (народного) представительства для модернизации Российского государства.
Ключевые слова: публичное (народное) представительство, публичная воля, публичный интерес, законный интерес, представительный орган, субъект конституционного права, свободный мандат депутата.
Рубеж Х1Х-ХХ вв. стал для европейцев периодом пересмотра традиционных представлений о государстве. Предпосылкой к тому были глубокие изменения в системе его устройства, начавшиеся с конца XVIII в. в Великобритании и Франции, а в XIX в. охватившие практически все государства Европы. Реформирование национальных парламентов, избирательного права, формирование современных партийных систем рассматривались как условия решения более масштабной задачи — учреждения правового государства, основанного на принципе народного суверенитета. Главным вопросом конституционного («политического») права в этой связи стало определение представительства: «Народное самодержавие осуществляется в новейшие времена в форме представительного образа правления» (см.: Эсмен, 1898, с. 223). Европейским обществозна-нием последовательно были сформулированы политическая, социологическая и юридическая теории публичного (народного) представительства, каждая из которых предложила собственное понимание этой проблемы.
Политическая теория (теория представительного мандата) была первой в ряду доктринальных объяснений народного представительства, в силу чего ее принято называть классической. Ее основоположник — Эммануил Йозеф Сийес, идеолог и активный участ-
© Н. А. Филиппова, 2012
ник Великой Французской революции, чьи предложения нашли непосредственное воплощение в трех конституционных актах Франции (1791, 1795 и 1799 гг.). Доктрина Сийеса была сугубо политической. Ее практический смысл удачно охарактеризовал В. М. Устинов: «Представительная демократия предпочтительна не потому, что прямая невозможна или непрактична, но потому, что она может дать лучше и больше, чем прямая» (Устинов, 1912, с. 396), а именно, свободу в частной жизни, с одной стороны, и профессиональное решение задач государственного управления, с другой.
Практическое значение этой теории заключалось в обосновании идеи свободного мандата депутатов, поскольку последние являются представителями нации, а не отдельных бальяжей (групп избирателей или избирательных округов); «так как французский народ должен всегда считать себя законно представленным большинством своих депутатов, то ни императивные мандаты, ни намеренное отсутствие нескольких членов, ни протесты меньшинства не могут никогда ни остановить его деятельность, ни стеснить его свободу, ни уменьшить силу его статутов, ни, наконец, ограничить пределы его законодательной власти, которая простирается на все части народа и владений Франции» (Там же, с. 400).
Сийес опроверг прежние, обусловленные практикой сословных представительных учреждений, толкования представительства как действия по уполномочию (мандату или поручению) представляемого, где сторонами правоотношения выступают конкретные избиратели и конкретные депутаты. Он доказывал, что: а) участниками этого правоотношения являются народ в целом и представительный орган власти целиком, а не разрозненные множества представляемых и представителей; б) представительный орган власти обладает (и должен обладать) значительно большим объемом полномочий, нежели совокупность представленных в нем граждан. А значит, юридическая связь между представителями и представляемыми не может быть квалифицирована как поручение осуществлять полномочия вместо представляемого лица. Преодолевая традиции средневекового права (синкретизм частного и публичного в праве), Сийес первым заявил о различном юридическом содержании представительства в зависимости от его отраслевой принадлежности, но раскрыть содержание публичного представительства ему не удалось. В более поздних работах Сийес высказывал предположение о связи феномена представительства в современном государстве с действиями государственных органов в пределах их законодательно установленной компетенции, что заставило его считать все государственные органы представительными.
На рубеже Х1Х-ХХ вв. идеи Сийеса разделяли А. Эсмен, Л. Дюги,
Р. фон Моль, М. И. Свешников, Б. Н. Чичерин и другие. Л. Дюги предложил новую интерпретацию классической теории: с переходом к современным системам представительства, подчеркивал он, «уничтожены были лишь частные мандаты, даваемые каждым избирательным округом своим депутатам. Понятие же политического мандата не было уничтожено; только отныне единою и неделимою нацией давался мандат единому и неделимому собранию... парламент есть представительный мандатарий нации» (Дюги, 1908, с. 416). Поэтому представительные учреждения всегда выборные, формируемые всем избирательным корпусом (хотя и не всегда коллегиальные).
Эта практически реализованная доктрина, однако, не выдерживала критики со стороны юристов. В самом деле, допустимо ли говорить о мандате, если он de jure ничего не предписывает и не поручает? В. М. Гессен писал: «Неопределенная и безусловная делегация должна быть рассматриваема как отчуждение права» (Гессен, 1918, с. 132-133). С юридической точки зрения народное представительство не является таковым по уполномочию даже в том случае, если сторонами этого отношения выступают субъекты публичного права: народ и парламент.
Основоположниками социологической теории народного представительства стали немецкие юристы Лоренц фон Штейн и Отто Майер (см.: Еллинек, 1908, с. 426). Оба автора также известны как классики немецкого административного права (см.: Старилов, 2002, с. 23-24). Они считали, что парламент является органом представительства различных социальных интересов. Следовательно, это не государственное, а социальное учреждение; оно не может характеризоваться единством воли, которое необходимо для государства. Такое единство обеспечивает исключительно монарх.
Далее теория интересов была конкретизирована учеными-цивилистами, которые поставили под сомнение классическое деление права на публичное и частное. Сторонники так называемой «Тюбингенской школы» юриспруденции, или «юриспруденции интересов» (Ф. Хек, М. Рюмеллин, Р. Мюллер-Эрцбах), доказывали, что нормы частного и публичного права одновременно обеспечивают интересы как государства, так и частного лица (см.: Тарановский,
1917, с. 225). Под влиянием социологии права1 они утверждали, что
1 К представителям этого течения относят Э. Эрлиха, опубликовавшего в 1913 г. «Основания социологии права», Т. Гейгера, Г. Д. Гурвича, Л. Дюги, Г. Харта и многих других авторов.
________________________________________________________________ г
«исследование интересов есть основная задача юридической науки» (см.: Heck, 1974, S. 45).
Существует множество интересов, полагали они, носителями которых выступают различные человеческие сообщества. Нет единого (неизменного) общенационального или общегосударственного интереса. Сообщества, а значит, и преследуемые ими интересы с правовой точки зрения равноценны. Интересы нередко противоречат друг другу; некоторые конфликты интересов имеют устойчивый (типичный) характер. Опыт их разрешения — главная предпосылка формирования нормы права (в этом смысле судебное, административное, т. е. прецедентное правотворчество даже достовернее правотворчества в форме нормативных правовых актов). Само право — это формализованный алгоритм разрешения типичных конфликтов интересов (см.: Muller-Erzbach, 1974, S. 66). Оно должно учитывать, что возможно доминирование одних интересов над другими, но не возможно абсолютное и вечное доминирование одних и тех же интересов. Как справедливо отмечает в этой связи Г. В. Мальцев, «юридическая норма... должна учитывать силу преодоленных и преодолеваемых интересов» (Мальцев, 2007, с. 319). Таким образом, целью права является согласование и интеграция интересов.
В Новом Свете развитие социологии права стало делом самих практикующих юристов: О. Холмса, Р. Паунда, Б. Кордозо. Граница между социологией и юриспруденцией исчезла вовсе: новое направление в науке было названо социологической юриспруденцией (Pound, 1912). Центральной категорией здесь также стала категория интереса (Pound, 1942, p. 65). При этом, по мнению Р. Паунда, юридической формой интереса может быть как субъективное право, обеспеченное обязанностью другого лица, так и охраняемый правом интерес (Ibid., p. 91). Таким образом, правовая теория была обогащена понятием законного интереса, освоенного, прежде всего, гражданским правом.
В России на рубеже XIX-XX вв. похожих взглядов придерживались С. А. Муромцев, Н. М. Коркунов, М. В. Грибовский и другие юристы (см.: Медушевский, 2009, с. 175); влияние социологических течений в праве на развитие цивилистики было также значительно. Содержание публичного интереса определялось так, как это свойственно социологии, а не юриспруденции. Под публичным интересом стали понимать типичный, распространенный интерес, или интерес, возникающий из частного интереса (см.: Гамбаров, 1911, с. 45). В современном отечественном праве эту позицию последовательно излагает Ю. А. Тихомиров: публичные интересы — «это общие интересы, своего рода усреднение личных, групповых интересов» (Тихомиров, 1995, с. 55).
Однако массовость частного интереса не делает его публичным. Уже Ж. Ж. Руссо разделял волю всех и общую волю как несовпадающие по существу. Публичный (общий) интерес — это интерес целого, а не множество совпадающих отдельных интересов. Он не следствие, а причина их совпадения. Не публичный интерес возникает из частного, наоборот, «все частные права связаны с публично-правовым притязанием на признание и защиту. Все частное право опирается поэтому на публичное право» (см.: Еллинек, 1908, с. 279). В силу этого принципиального расхождения во взглядах современники-конституционалисты не разделяли социологического подхода к представительству.
Но на практике системы, регулирующие народное представительство именно как представительство совокупности различных социальных интересов, существовали в Австрии, России, иных государствах. Представительство каждой социальной группы осуществлялось в пределах законодательно установленной квоты в парламенте, для чего избирателей делили на курии. Такие системы были квалифицированы В. М. Гессеном как системы реального представительства (Гессен, 1918, с. 187-196). Свое дальнейшее развитие социологический подход к представительству получил в теориях лоббизма и, шире, теорий функционального представительства. Между тем лоббизм — это «выявление частных интересов и продвижение их в публично-властное решение» (см.: Васильева, 2008, с. 141). Важно отметить, что уже в начале ХХ в. последствия подмены публичного представительства лоббизмом предсказывал М. А. Рейснер: «При таком положении дел партии были бы излишни, и без их посредства создавалась бы "воля нации”. Она была бы результатом временных соглашений отдельных депутатов, как приказчиков пославших их хозяев, определялась бы случайной коалицией тех или других экономических интересов. Государство превратилось бы в торговый базар, а парламент — в биржу. Единственным рычагом парламентских операций стали бы выгода и расчет. Путем гражданских сделок являлись бы соглашения о “народном благе” со стороны “хозяев” государства, и в общем разграблении народного достояния получили бы львиную долю и депутаты в качестве “представителей”» (Рейснер, 1905, с. 153).
Юридическая теория публичного (народного) представительства была заявлена немецкими юристами (К. фон Гербером, П. Ла-бандом, Г. Еллинеком и др.). Гербер и Лабанд обосновали юридическую конструкцию государства как лица, связав правосубъектность этого лица с его волей, реализуемой посредством решений и действий органов государства. Г. Еллинек применил эту конструк-
цию для характеристики публичного представительства. Популярность теории Еллинека объяснялась целым рядом причин. Во-первых, этот автор предложил решение проблемы юридического содержания публичного представительства. Им было установлено различие между представительством субъектов публичного права, которое не всегда является публичным с точки зрения юридического содержания, и собственно публичным представительством. Во-вторых, он доказал принадлежность публичного представительства (и его системы) к предметной сфере государственного (конституционного) права. В-третьих, он рассматривал народное представительство лишь как один из видов публичного представительства.
Как и его предшественники, Еллинек утверждал, что средневековые представительные учреждения конструировались по образцам представительства как частноправового отношения. Например, в сословных монархиях представительство «только по своей цели, но не по внутренней своей природе выходит из сферы гражданского права. Поэтому представитель несет имущественную ответственность за ущерб, причиняемый... превышением своих полномочий, и может быть отозван обратно или лишен функций представительства» (Еллинек, 1908, с. 421). Но он впервые связал новую юридическую конструкцию представительства с понятием государственного органа. Пока «не было создано юридическое понятие органа, старались уяснить себе соответственные отношения при помощи частноправовых аналогий, при помощи понятий представительства и поручения. Правильное понимание никогда не отсутствовало совершенно, но с полной ясностью оно было достигнуто лишь в Новейшее время» (Там же, с. 418).
Суть подхода, предложенного Еллинеком, такова.
1. С точки зрения государственного (конституционного) права следует различать государство и его органы. Первое наделено свободой воли, это лицо, вторые — лишь «части» государства, наделенные компетенцией и действующие в ее пределах. Даже споры о компетенции не превращают органы в лица: лицом является лишь государство в целом.
2. Современное (конституционное) государство признает за гражданами не только негативные и позитивные права («свободы и права»), но и права участия в осуществлении государственной власти. Участвуя в ее осуществлении, гражданин действует как орган государства.
3. Следует «строго отличать. индивидуальное притязание и деятельность в качестве органа. Последняя принадлежит исключительно государству, так что притязание индивида может быть направлено только на допущение его к функционированию в качестве
органа»; гражданин допускается к осуществлению функций государственного органа постоянно (может «функционировать в качестве постоянного органа») либо периодически (может «участвовать путем выборов в создании органов государства»). «На этой основе возникает состояние активного гражданина, по античному воззрению совпадавшее с состоянием гражданина вообще» (Там же, с. 305). Иными словами, только те граждане, которые фактически своими действиями участвуют в формировании органов государственной власти или осуществлении иных функций государства, образуют народ как орган современного государства.
4. По отношению к гражданам избранный ими парламент является вторичным органом: это орган органа. «В пределах компетенции этого вторичного органа его воля — и никакая другая — является волей первичного органа. Последний может непосредственно проявлять свою волю лишь постольку, поскольку это особо оговорено» (Там же, с. 417). Таким образом, представительство народа сочетает признаки законного представительства и представительства по уполномочию, но в полной мере не является ни тем, ни другим. С одной стороны, совокупность активных граждан (народ) своей волей создает парламент и сохраняет всю полноту правосубъектности, непосредственно участвуя в осуществлении государственной власти за пределами компетенции парламента (и даже конкурируя с ним, например, в случае «народного вето»). Но, с другой стороны, и представители, и представляемые (как органы государства) действуют в пределах компетенции, установленной законом. Их фактические действия являются одновременно и юридическими только при выполнении этого условия. Например, акты парламента, принятые с превышением полномочий, уже не могут быть квалифицированы как выражающие волю народа. По этой же причине всякий императивный мандат не действителен: компетенция народа ограничена формированием парламента, но не охватывает содержание правовых актов, принимаемых парламентом.
5. Представительство народа, следовательно, — это признание общей воли установленного числа граждан (представителей), образующих один орган государства, волей неопределенного круга граждан (представляемых) на основании решения (выбора) самих граждан и в пределах законодательно установленной компетенции этого органа. Представительство — это «отношение органа к членам корпорации, согласно которому орган представляет волю этих членов в пределах корпорации» (Там же).
Обратим внимание на то, что народ и парламент, будучи государственными органами, одновременно наделены свойствами лиц
(волей). В этом, на наш взгляд, обнаруживается главная идея юридической теории публичного представительства. Представительство, связывающее народ и парламент, — не просто условие их правосубъектности, это такое условие, которое обеспечивает их правосубъектность одновременно, относительно друг друга.
Народ обретает свойства лица, подчеркивал Еллинек, только если он представлен в парламенте, потому что только в процессе выборов воля народа едина, подчинена общей для всех граждан цели: сформировать парламент. Граждане голосуют за разных кандидатов, но народ действует как единое целое, осуществляя функцию формирования государственного органа. В современной политической науке эта же мысль выражена так: «Политическая репрезентация существует не просто для компенсации того обстоятельства, что практически невозможно собрать весь народ на огромной площади-агоре для участия в принятии политического решения. Суть дела в том, что без репрезентации нет репрезентируемого; соответственно, без политической репрезентации нет и народа как реального политического единства» (см.: Анкерсмит, 2004, с. 28). Авторство этой идеи применительно к праву принадлежит Еллине-ку. Если в гражданском праве представленный и представитель «суть и всегда остаются двумя лицами», то народ и парламент (в пределах компетенции последнего) — одно лицо. «Парламент является в юридическом смысле организованным народом» (Еллинек, 1908, с. 430). Эту формулу, на наш взгляд, следует понимать так: представительство народа — это юридическое средство его самоопределения в качестве субъекта государственного (конституционного) права.
Юридические свойства народа как субъекта конституционного права обусловлены особой правовой миссией: конституционные акты признают его учредителем государства и, соответственно, национальной системы права. Кто бы ни осуществлял учредительную власть, отмечает Ханс Линдал, «он должен утверждать, что действовал от имени коллективного» (Lindahl, 2007, p. 18), народа. Но действующее таким образом сообщество можно назвать лишь «предшественником народа», так как юридическое понятие народа устанавливается той самой конституцией, которую еще предстоит принять. И в этом заключается главный парадокс конституционноправовой доктрины. Народ (как суверен и источник легитимной государственной власти) и сам является учреждаемой правовой конструкцией. Публичное представительство — средство самоучреж-дения сообщества в качестве народа.
Полагаем, что в своей теории публичного представительства Еллинек опирался на общие для неокантианцев представления о
воле. Так, В. Виндельбад выделял три фазы «жизни воли»: возникновение отдельного стремления; взаимное сдерживание и уравнивание стремлений; превращение стремления в телесное движение. Публичному представительству соответствует вторая фаза «жизни воли». Если задачей частного права является удостоверение правосубъектности лица в процессе реализации воли (т. е. юридическая оценка действий представителя с точки зрения представляемого и третьих лиц), то задача публичного права — удостоверение правосубъектности лица в процессе формирования его воли. И это не случайно. Только публичное право решает специфическую задачу соотнесения публичной воли (народа, государства, т. е. целого) и воли лиц, составляющих это целое.
В ряду российских ученых рубежа XIX - начала XX в. позиции Еллинека в полной мере разделяли немногие конституционалисты (В. М. Устинов, К. Н. Соколов, М. А. Рейснер и некоторые другие). Но даже самая обстоятельная критика юридической теории публичного представительства, предпринятая В. М. Гессеном, не затрагивала ее ключевой идеи, идеи представительства как волеобразова-ния. «Народное представительство, — признавал В. М. Гессен, — является организацией. властвующей в государстве воли» (Гессен, 1918, с. 128).
Итак, конституционная доктрина в конце XIX - начале XX в. нашла собственное решение задачи разграничения политического, социологического и юридического содержания в публичном представительстве. Современные представления о публичном представительстве в российской науке, наоборот, эклектичны, что и обусловливает дефекты его законодательного регулирования.
Даже среди юристов довольно распространенным остается взгляд на народное представительство как на политический, а не правовой феномен. Например, предлагая заменить «политическое» народное представительство «правовым», С. И. Архипов утверждает: «Само представительство должно, на наш взгляд, иметь личный (персональный) характер; при этом представитель обязан действовать исключительно в интересах представляемого лица, по его поручению. Эта связь, как это обычно происходит при гражданско-правовом представительстве, не может прерываться до момента полного исполнения поручения либо до отмены поручения. За свои действия. представитель (законодательный адвокат) должен нести не иллюзорную политическую ответственность перед народом или моральную перед “своей совестью”, а вполне реальную юридическую ответственность» (Архипов, 2004, с. 422). Представительный орган в этом случае также должен быть трансформирован;
он должен стать законодательным судом, каким было, по мнению С. И. Архипова, народное собрание в древних Афинах. Нужно ли говорить, что такое отрицание институтов публичного представительства выступает идеологическим оправданием архаизации государства? Практически оно находит отражение в обременении депутата Государственной Думы Федерального Собрания, а теперь уже и депутата регионального законодательного собрания публичной обязанностью вхождения в «свою» фракцию и партию, так что он все в большей степени утрачивает признаки представителя народа, но приобретает свойства делегата (уполномоченного и поверенного) политической партии. Сами партии в этой связи становятся новыми «политическими сословиями», а федеральный и региональные парламенты — «корпорациями корпораций» (этот термин был применен В. М. Гессеном для характеристики средневековой Палаты общин в Великобритании).
И все же в таком манифесте возврата к политической архаике важен не столько вывод, сколько аргумент: «Не гражданско-правовой, значит — не правовой вообще». Он указывает на такой стереотип правосознания, который составляет архетипическую основу российской государственности. Если в Европе, благодаря рецепции римского права, договорные отношения (феодализм), как подчеркивает В. В. Скоробогацкий, формировали гражданина, то в России этой рецепции не было, а возникшая система крепостного права была особенна тем, что «публично-правовые отношения регулируются с помощью норм частного права, т. е. государь — это господарь, хозяин, собственник. Иначе говоря, в отношениях публично-правовых, в отношениях между гражданином и государством. отношения такие же, как у хозяина к своему имуществу» (Скоробогацкий, 2002, с. 283-284).
Действующее российское законодательство также регулирует отношения публичного представительства так, как будто они аналогичны частноправовому представительству или не регулирует вообще. Примечательно отсутствие в структуре Конституции Российской Федерации главы о выборах, которые составляют основу публичного представительства в отличие от представительства как частноправового отношения, в то время как у наших ближайших (не только географически) соседей в конституциях имеется либо специальная глава (Беларусь, Украина), либо ссылка на органический (аналог — конституционный) закон о выборах (Молдова). В отличие от большинства конституций государств-республик бывшего СССР, наша конституция не решает вопроса о свободном мандате депутата, т. е. не делает того самого первого шага, с которого начинался путь к правовому государству в Европе и который впервые фикси-
рует различие юридического содержания публичного представительства и представительства в частном праве. Но, пожалуй, самая оригинальная конституционная дефиниция — это определение Федерального Собрания как представительного и законодательного органа Российской Федерации (ст. 94 Конституции), хотя оно имеет двухпалатную структуру и, следовательно, обеспечивает представительство разных субъектов конституционного права.
Логично предположить, что Государственная Дума является органом народного представительства, а Совет Федерации — органом представительства субъектов Федерации. Но юридически это не так! Нижняя палата парламента не определена как орган народного представительства. Учитывая правовые позиции Конституционного Суда РФ, федеральный законодатель называет депутата Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации (но не Думу как государственный орган) «представителем народа» (ч. 2 ст. 1 Федерального закона от 8 мая 1994 г. № 3-ФЗ «О статусе члена Совета Федерации и статусе депутата Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации») (СЗ РФ. 1994. № 2. Ст. 74; 1999. № 28. Ст. 3466). Точно так же и Совет Федерации не определен как государственный орган, представляющий субъекты Федерации. Это отличает отечественную Конституцию от конституций большинства федеративных государств: в конституционных актах Австрии, Бразилии, Канады говорится о представительстве земель, штатов, провинций в соответствующих палатах. Согласно ст. 50 Основного закона ФРГ, Бундесрат — орган, посредством которого земли участвуют в законодательстве и управлении Федерацией и т. д. Российская же Конституция (ч. 2 ст. 95) учреждает Совет Федерации не как представительный орган, а как коллегию представителей от субъектов Федерации, т. е. возвращается к конструкции таких представительных учреждений, которые предшествовали современным парламентам.
Подмена правовой конструкции представительного органа конструкцией коллегии представителей не позволяет рассматривать представляемого как единый субъект права; представляемым остается сообщество, которое так и не обретает признаки правосубъектности в полной мере. Такой субъект права не дееспособен. Надо сказать, что идея недееспособности народа была широко распространена в российской конституционной доктрине начала прошлого века. Одним из ее апологетов бы В. М. Гессен, который, в частности, утверждал, что и в представительной республике, и в конституционной монархии народ не способен действовать сам, так как у него нет «осознанного единства хотений». Коль скоро в обществе
«нет этой воли, она должна быть создана государством. Народное представительство и является организацией, — одной из возможных, и в настоящих условиях, наилучшей организацией, — властвующей в государстве воли» (Гессен, 1918, с. 126-129). Народное представительство — «представительство правоспособного, но не дееспособного народа» (Там же, с. 138).
Правовую сущность народного представительства Гессен видел в выборности представителей именно потому, что выборы — некое подобие особых связей между законным представителем и представляемым. «Подобно тому как законным представителем ребенка является лицо, связанное с ним узами кровного родства, так точно законным представителем народа является лицо, связанное с народом узами избрания» (Там же, с. 139). Природа притязаний народа также квалифицировалась частноправовым образом, как «законный интерес», правомочие, которое выражается в просьбе, но не в требовании обязательного поведения других лиц (см.: Малько, 1999, с. 66-68). Поэтому представительный строй — это совокупность правовых институтов, обеспечивающих соответствие волеизъявлений парламента интересам и нуждам народа (см.: Гессен,
1918, с. 138).
Однако в указанный период был сформулирован и противоположный, «европейский» взгляд на публичное (народное) представительство. Он возник в среде так называемой «критической юриспруденции» (российских неокантианцев и последователей Г. Елли-нека) и был наиболее последовательно изложен В. М. Устиновым в его фундаментальной работе «Учение о народном представительстве». Для современного государства характерно активное, самодеятельное участие граждан в осуществлении государственной власти, полагал В. М. Устинов. «До тех пор господствовавшая конструкция народного представительства, была проникнута идеологией, близкой к идеологии просвещенного абсолютизма. Целый класс или отдельная политическая группа действуют за весь народ, считая, что они разумнее или правильнее, чем сам народ, понимают общие интересы, — доказывал необходимость нового взгляда на народное представительство В. М. Устинов. — Но с помощью reductions ad absurdum Наполеон III выяснил, как нельзя лучше, всю ошибочность основной мысли господствовавшей теории народного представительства. И, благодаря ему, постепенно крепнет убеждение, что народное представительство должно строиться не на идее опеки, а на идее самодеятельности населения» (Устинов, 1915, с. 369-471). Народным представительство является не потому, что отражает интересы народа, а потому, что оно — результат его собственных действий. Считаем, что история вновь возвращает совре-
менную Россию к одному из неправильно выученных ею уроков. Доктрина может стать фактором модернизации Российского государства только в том случае, если она, наконец, увидит и отразит в системе норм (институтов) конституционного права собственное юридическое содержание публичного представительства, отличное от содержания представительства в частном праве.
Литература
Анкерсмит Ф. Р. Репрезентативная демократия. Эстетический подход к конфликту и компромиссу // Логос. 2004. № 2. С. 192-223. (Ankersmit F. R. Representational Democracy: An Aesthetic Approach to the Conflict and a Compromise // Lоgos. 2004. N 2. P. 192-223.)
Архипов С. И. Субъект права: теоретическое исследование. СПб.: Юридический Центр Пресс, 2004. 469 с. (Arhipov S. I. Legal Entity: Theoretical Research. SPb.: Legal Press center, 2004. 469 p.)
Васильева С. В. Не стоит искать лоббизм там, где его нет: к вопросу о правовом понимании этого института в России // Сравнительное конституционное обозрение. 2008. № 1. С. 138-144. (Vasilyeva S. V. It is not necessary to look for Lobbyism where it isn't present: to a Question of Legal Understanding of this Institute in Russia//the Comparative Constitutional Review. 2008. N 1. P. 138-144.)
Гамбаров Ю. С. Курс гражданского права. Часть общая. Т. 1. СПб.: Тип. М. М. Ста-сюлевича, 1911. 780 с. (Gambarov Yu. S. Course of Civil Law. The general part. T. 1. SPb.: Print. M. M. Stasyulevich, 1911. 780 p.)
Гессен В. М. Основы конституционного права. 2-е изд. Петроград: Юрид. кн. скл. «Право», 1918. 437 с. (Gessen V. M. Foundation of a Constitutional Law. 2nd prod. Petrograd: Yurid. book wareh. «Law», 1918. 437 с.)
ДюгиЛ. Конституционное право. Общая теория государства. М.: Тип. т-ва И. Д. Сытина, 1908. 957с. (Duguit L. Constitutional Law. General Theory of the State. M: Type. I. D. Sytin's partn., 1908. 957p.)
Еллинек Г. Общее учение о государстве. Изд. второе, испр. и доп. С. И. Гессеном. СПб.: Издание Юридического книжного магазина, 1908. 599 с. (Ellinek G. The General Doctrine about the State. Prod. the second, correct and additional by S. I. Gessen. SPb.: Edition of the Legal bookshop, 1908. 599 p.)
Малько А. В. Основы теории законных интересов // Журнал российского права. 1999. № 5/6. С. 65-75. (Malko A. V. Foundations of the Theory of Legitimate Interests//Magazine of the Russian Law. 1999. N 5/6. P. 65-75.)
Мальцев Г. В. Социальные основания права. М.: НОРМА, 2007. 800 с. (Maltsev G. V. Social Bases of the Law. M: NORM, 2007. 800 p.)
Медушевский А. Н. М. Коркунов как теоретик права и политический мыслитель // Сравнительное конституционное обозрение. 2009. № 2. С. 173-189. (Medushevsky A. N. M. Korkunov as Theorist of the Law and Political Thinker // Comparative Constitutional Review. 2009. N 2. P. 173-189.)
Рейснер М. А. Основные черты представительства // Конституционное государство: сборник статей. СПб: Изд. И. В. Гессена и А. М. Каминка, 1905. С. 121-178. (Reysner M. A. Main Lines of Representation//Constitutional State. Collection of articles. SPb: Prod. AI. V. Gessen and A. M. Kaminka, 1905. P. 121-178.)
Скоробогацкий В. В. Социокультурный анализ власти. Екатеринбург: УрАГС, 2002. 288 с. (Skorobogatsky V. V. Sociocultural Analysis of the Power. Yekaterinburg: Ural Academy of Public Service, 2002. 288 p.)
Старилов Ю. Н. Курс общего административного права в 3 т. Т. 1: История.
Наука. Предмет. Нормы. Субъекты. М.: НОРМА - ИНФРА. М., 2002. 728 с. (Starilov Yu. N. Course of the Common Administrative Law. In 3 t. T. I: History. Science. Subject. Norms. Subjects. M: NORM-INFRA, 2002. 728 p.)
Тарановский Ф. В. Учебник энциклопедии права. Юрьевъ: Типография К. Мат-тисена, 1917. 537 с. (Taranovsky F. V. The Textbook of the Encyclopedia Law. Yuryev: K. Mattisen's printing house, 1917. 537 p.)
Тихомиров Ю. А. Публичное право. М.: Изд-во БЕК, 1995. 496 с. (Tikhomirov Yu. A. Public Law. Textbook. M: BEK publishing house, 1995. 496 p.)
Устинов В. М. Учение о народном представительстве: в 2 т. Т. 1: Идея народного представительства в Англии и Франции до XIX века. М.: Тип. «Печатное дело», 1912. 653 с. (Ustinov V. M. The Doctrine about National Representation: in the 2nd t. T. 1. Idea of National Representation in England and France till the XIX century. M: Type. «Printing», 1912. 653 p.)
Устинов М. В. Учение о народном представительстве: в 2 т. Т. 2: Идея народного представительства во Франции в течение XIX столетия. М.: Типография «Московское печатное пр-во», 1915. 397 с. (Ustinov M. V. The Doctrine about National Representation: in the 2nd t. T. 2. Idea of National Representation in France within the XIX century. M: Printing house «Moscow printing pr-in», 1915. 397 p.)
Эсмен А. Основные начала государственного права: Новейшая свобода, принципы и учреждения / пер. с фр. Т. 1. М.: К. Т. Солдатенков, 1898. 460 c. (Esmen A. The Main Beginnings of State Law: The latest Freedom, Principles and the Establishment. T. 1. M.: K. T. Soldatenkov, 1898. 460 p.)
Heck P. Was ist diejenige Begriffsjurisprudenz, die wir bekampfen? // Interessenjurisprudenz. Herausgegeben von G. Ellscheid, W. Hassemer. Darmstadt, 1974. S. 41-45.
Lindahl H. Constituent Power and Reflexive Identity: Towards an Ontology Collective Selfhood // The Paradox of Constitutionalism: Constituent Power and Constitutional Form / M. Loughlin, N. Walker (eds.). Oxford: Oxford Univ. Press, 2007. P. 9-24.
Muller-Erzbach R. GefQhl Oder Vernunft als Rectsquelle? // Interessenjurisprudenz. Herausgegeben von G. Ellscheid, W. Hassemer. Darmstadt, 1974. S. 45-67.
Pound R. The Scope and Purpose of Sociological Jurisprudence // Harvard Law Review. 1912. Vol. 25. P. 489-516.
Pound R. Social control through Law. New Haven: Yale University Press, 1942. 446 p.
