«Публичная рациональность» Ю. Хабермаса в контексте идеи ценностного плюрализма

Пружинин Борис Исаевич; Грановская Ольга Леонидовна

ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ОБЩЕСТВА

УДК 1(091)101.2

Б.И. Пружинин, О.Л. Грановская*

«публичная рациональность» ю. хабермаса в контексте идеи ценностного плюрализма**

В статье рассматривается попытка решения Ю. Хабермасом так называемой «дилеммы И. Берлина» (плюрализма и оправдания норм и принципов): как можно рационально обосновывать приверженность определенной позиции и одновременно иметь плюралистические убеждения? Авторы анализируют аргументацию Хабермаса в контексте современных проблем философии науки (в частности, методологии конвенционализма) и показывают ограниченность его концепции «публичной рациональности».

Ключевые слова: философия науки, история философии, ценностный плюрализм, публичная рациональность, конвенция, Ю. Хабермас, И. Берлин

«Public rationality» of J. Habermas in the context of the idea of value pluralism.

BORIS I. PRUZHININ (Academic journal «Voprosy filosofii»), OLGA L. GRANOVSKAYA (Far Eastern Federal University)

The article focuses on the attempt of Jurgen Habermas to solve the so-called «dilemma of I. Berlin» (of pluralism and justification of norms and principles): how can one rationally prove his devotion to certain position and at the same time has pluralistic beliefs? The authors analyze the argumentation of Habermas in the context of modern problems of philosophy of science (especially, methodology of conventionalism), trying to show the narrowness of his concept of public rationality.

Keywords: philosophy of science, history of philosophy, value pluralism, public rationality, convention, J. Habermas, I. Berlin.

Одной из наиболее актуальных проблем современной политической философии является так называемая «дилемма Берлина» - дилемма плюрализма и оправдания норм и принципов: как можно рационально обосновывать приверженность определенной позиции и, одновременно, иметь плюралистические убеждения? Ведь плюрализм ограни-

чивает нашу способность оправдания моральных и политических взглядов и, следовательно, ведет к релятивизму. Дилемма эта сегодня вышла далеко за рамки политической философии, что и констатировал в свое время Ю. Хабермас в известной работе о соотношении морального сознания и коммуникативного действия [См. об этом: 2;

* ПРУЖИНИН Борис Исаевич, доктор философских наук, главный редактор журнала «Вопросы философии», ведущий научный сотрудник Института философии РАН, профессор Школы философии факультета гуманитарных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». E-mail: prubor@mail.ru

ГРАНОВСКАЯ Ольга Леонидовна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии Школы гуманитарных наук Дальневосточного федерального университета. E-mail: granovskaya.ol@dvfu.ru © Пружинин Б.И., Грановская О.Л., 2015

** Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ. Проект № 14-03-00587.

4, с. xxxix; 8, с. 63; 10]. И ныне, надо признать, повсеместно распространенной становится точка зрения, согласно которой не существует бесспорных стандартов, посредством которых мы можем оценивать конкурирующие ценности и этические взгляды. Действительно, «...как мы можем выбирать между притязаниями конкурирующих и несовместимых представлений о справедливости, соревнующихся за нашу этическую, социальную и политическую предрасположенность?» [7, с. 2]. В такой ситуации выбор становится субъективным, поскольку оправдание отражает наши собственные предпочтения, взгляды и обстоятельства [См.: 9, с. 156]. Таким образом, достигаемое в обществе согласие по тем или иным спорным вопросам, всякий раз оказывается не рационально обоснованным решением, но лишь результатом договоренности, т.е. конвенцией.

Между тем проблема эта, в общей форме, отнюдь не является для философии новой, по крайней мере, со времен софистов. А последнее по времени, достаточно острое ее обсуждение разворачивалось в ХХ веке в рамках философии науки -в виде проблемы конвенциональных оснований рационального научного знания. В классической эпистемологии утверждалось, что в науке, в научном познании, конвенция устанавливается благодаря согласию сторон, вырабатываемому в ходе свободного, по возможности всестороннего обсуждения учеными ее содержания. При этом предполагалось, что для достижения согласия по поводу введения в систему знания положений, не имеющих эмпирических оснований и не выводимых из уже имеющейся обоснованной системы знаний, необходима демонстрация их познавательной эффективности и их концептуальной приемлемости. Иными словами, необходимо хотя бы частичное рациональное оправдание уместности и нужности данной конвенции в системе имеющегося научного знания. Причем в такой демонстрации основную роль должны играть именно рациональные аргументы. Необходима достаточно обоснованная уверенность в когнитивной эффективности принимаемых положений, а не просто предчувствие их плодотворности. И таким путем ученым удается достигать если не полного согласия, то хотя бы взаимопонимания.

Очевидно, что убеждающая мощь рациональных аргументов по поводу когнитивной эффективности той или иной конвенции не может быть исчерпывающей - иначе речь не шла бы о конвенции. Но классическая эпистемология отводила поле именно рациональной аргументации для дискуссий и формулирования оценок, т.е. именно

здесь, на этом поле (а не благодаря апелляциям к внерациональным и внешним для собственно когнитивных целей обстоятельствам) должно достигаться научным сообществом согласие по поводу отчасти внерациональных, интуитивно выдвигаемых конструкций. Таким образом, с точки зрения классической эпистемологии, интуитивно-произвольный элемент конвенции внутри системы научного знания должен выбираться в контексте рациональной аргументации и прежде всего в ней. Такова была в общем позиция конвенционалистов XIX- середины XX вв. - от А. Пуанкаре и К. Ай-дукевича до П. Фейерабенда и И. Лакатоса.

Однако все эти, казалось бы, очевидные требования классической эпистемологии подвергаются сегодня пересмотру в философии науки. Причем дело не сводится к признанию того, что реальность научной деятельности может лишь в идеале приближаться к строгим методологическим стандартам рациональной аргументации. В науке всегда присутствовали и факторы слепого доверия авторитету, и влияние властных структур, и, случалось даже, сила прямого принуждения. Но все эти обстоятельства в классической эпистемологии оценивались как внешние для науки, к сути научного познания отношения не имеющие. Сегодня в господствующих философско-методологических направлениях все эти факторы (пожалуй, только, за исключением прямого физического принуждения) рассматриваются как вполне законные инструменты достижения единства мнений (согласия) в научном сообществе. Причем по любому поводу. Так что все научное знание предстает с этой точки зрения как конвенция и, более того, конвенция, устанавливающаяся, прежде всего, с помощью социальных, по своей сути, механизмов. А рациональная аргументация просто включается в функционирование этих механизмов наряду с другими средствами выработки конвенции, причем включается отнюдь не как нечто определяющее.

Но самое главное, что мы считаем необходимым заметить по поводу произошедших в фило-софско-методологическом сознании науки идейных «сдвигов» и, в частности, «сдвигов» в оценке оснований конвенции, состоит в том, что они отнюдь не являются результатом лишь «прозрения» методологов по поводу «подлинной» природы научного познания. Современные изменения в эпистемологии - результат реальных перемен, произошедших во второй половине ХХ века в самой науке. Этот методологический сдвиг - результат превращения науки в гигантский социально-экономический институт с властными структурами,

карательными органами, финансовыми потоками, разделением труда, работой на заказ, правом собственности на знание, рыночными отношениями в научных коммуникациях, конкуренцией и пр. Практически все институции современной науки во все большей мере ориентируются на прагматику конкретных, частных результатов, а не на разработку целостной рациональной системы знания, внутри которой конвенция собственно и выполняет более или менее успешно свою эпистемологическую функцию и может быть оценена как когнитивный инструмент, обеспечивающий рост знания. И понятно, что в контексте происходящих в науке трансформаций, процедура согласования мнений ученых по поводу тех или иных конвенциональных допущений теряет четкие рациональные очертания и приобретает характер скорее интуитивного выбора под влиянием самых разнообразных факторов. Прагматически ориентированное исследование все целиком может быть представлено как конвенция, обеспечивающая решение частной технологической задачи. Так что «дилемма Берлина» имеет теперь самое прямое отношение и к философии науки, и к самой научной практике. Апелляция к современной науке для обоснования идеи рационального достижения конвенции в сфере политики оказывается сегодня весьма проблематичной.

Более того, как раз апелляция к политике и политической философии может, на наш взгляд, пролить дополнительный свет на эту более чем актуальную для современной науки проблему. По крайней мере, эта апелляция позволяет уточнить идейные возможности ее приемлемого решения. И в этом плане особый интерес представляет теория коммуникативной рациональности и делибе-ративной демократии Юргена Хабермаса. Эта теория принимает во внимание, как и многие другие современные ей морально-политические теории, парадоксальные идеи Берлина о плюрализме ценностей, и представляет собой «смесь» идей Гоббса (подчеркивающего индивидуальность рациональности) и Витгенштейна (делающего акцент на социальности). Эта теория ограничивает область интерсубъективного, она представляет собой, пожалуй, наиболее убедительную современную модель социальной конвенции в плюралистическом мире.

Хабермас, вслед за Кантом, различает типы практической рациональности и долженствования, относящиеся к вопросам: что целесообразно с прагматической точки зрения; что благоразумно с точки зрения этики; что морально верно. Рациональный выбор предоставляет рекомендации по

поводу того, как достичь цели в свете определенных преференций. Когда же в обществе возникают серьезные ценностные проблемы, к пониманию «общего блага» можно прийти при помощи «делиберации» (обсуждения). Если при этом возникают вопросы справедливости, необходима независимая оценка конфликтующих интересов, которая будет устанавливать справедливое и верное.

Хабермас (как и последователь Канта Дж. Ролз) считал именно эти вопросы (а не специфические проблемы этики) областью теоретического исследования. Признание плюрализма ценностей не означает отрицания рациональности дискурса. Просто современный человек погружается в плюралистическую реальность жизни и задает вопрос: «Как я или мы должны жить?» Теперь нелепо предполагать, что на вопросы о благе, рассматриваемые в рамках классической этики (счастье и добродетель, характер и этос, общность и традиция), философы могут дать общие и окончательные ответы. Вопросы самопонимания и самореализации, укорененные в частных историях жизни и культурах, не предполагают общих ответов; обсуждение представлений об «общем благе» в рамках определенного жизненного мира и традиций не дает универсальных предписаний.

Соответственно, цель дискурсивной этики Хабермаса - реконструировать моральную точку зрения, на основании которой могут справедливо и честно разрешаться проблемы права. Этика Ха-бермаса, как и этика Канта, связана с идеей, что каждый рационально может желать лишь того, что можно вменить Другому. Однако Хабермас переносит внимание с одинокого рефлексирующего морального сознания на диалог субъектов морали, а категорический императив заменяет процедурой практической аргументации, нацеленной на достижение разумного соглашения между субъектами морали.

В связи с таким переносом вполне традиционной правовой и этической проблематики в сферу коммуникации, причем коммуникации практической, отметим, что важнейшей целью Хаберма-са, по его собственному признанию, была разработка теории познания как теории общества. Он попытался соотнести познание и интерес, что собственно и легло в основу его концепции коммуникативной рациональности и, шире, концепции коммуникативного поведения. Однако в ходе реализации этой цели Хабермас был вынужден предложить специфическую «несциентистскую интерпретацию науки», в рамках которой он фактически противопоставил эмпирико-аналитиче-ские и историко-герменевтические науки. По-

следние, собственно, и открывали перспективу разумного соглашения между субъектами морали. Хотя в его рассуждениях статус разумности этому соглашению придает рационалистический имидж прежде всего эмпирико-аналитических наук. Но, в свете сказанного выше о тенденциях в современной науке, мы полагаем, что разумно-рационалистический статус согласию моральных субъектов в концепции Хабермаса придает, пожалуй, лишь прагматически ориентированная рациональность. И это обстоятельство, в общем, проявляется достаточно ясно в его концептуальных построениях. Дискурсивная этика у Хабермаса встраивает концепцию эмпатии или «идеальной ролевой игры» в представление об идеальной процедуре достижения разумного согласия.

Учитывая факты социального, идеологического и культурного плюрализма, философ утверждает, что разумное соглашение в сфере политики будет включать ранее упомянутые три типа практической рациональности - прагматический дискурс по поводу достижения целей, этический дискурс, связанный с благом, целями, идентичностями, и дискурс нравственности, связанный с вопросами справедливости и четности для всех. Соответственно, Хабермас проводит фундаментальное различение высказываний: 1) дескриптивных, которые могут быть истинными или ложными; 2) нормативных, в особенности высказываний о справедливости, которые могут быть обоснованными или необоснованными; и 3) ценностных (о благе). При этом Ха-бермас считает, что высказывания второго типа (высказывания о справедливости и этике) могут быть объектом рационального консенсуса и могут продуцироваться рациональным способом. В отличие от них вопросы третьего типа (высказывания о благе) непреодолимо плюралистичны и могут разрешаться в рациональной дискуссии только «в рамках непротиворечивого горизонта конкретной исторической формы жизни или жизни одного индивидуума» [2, с. 108]. Это различение между вопросами о справедливости и вопросами о ценностях позволяет, как полагает Хабермас, преодолеть негативные последствия берлиновского плюрализма ценностей.

Предложенное Хабермасом различение нормативных и ценностных высказываний действительно позволяет преодолеть дилемму Берлина. Но, заметим, это различение оказывается эффективным лишь в сфере чистого дискурса. Теорию Хабермаса можно определить, как «интегратив-ную», поскольку она выстроена вокруг идеи де-либерации, направленной на достижение общего

блага. С точки зрения данной теории, посредством делиберации и участия в гражданском обществе и политических институтах, индивиды становятся образованными и «трансформируются в граждан». Кроме того, демократия, в данной теории, не рассматривается как борьба за власть между эгоистичными индивидуумами и фракциями, но представляется как форум для проведения процедуры делиберации по вопросам общего блага. Свобода в этой теории, таким образом, определяется в берлиновском смысле строго позитивно [3, с. 241-242] - как свобода принимать законы, определяющие жизнь индивидов, но отнюдь не как реальная возможность действовать, в том числе и в ущерб другим индивидам. И в этом пункте Хабер-мас вынужден апеллировать к этике.

Основной идеей этики и политической философии Хабермаса является идея, согласно которой моральные нормы не могут обосновываться одним человеком, «монологически». Хабермас утверждает, что моральное обоснование нуждается в «настоящем совместном усилии» [2, с. 106]. И в этом утверждении, собственно, и заключается оригинальность концепции Хабермаса. Для того чтобы доказать истинность нормы, необходимо оправдать ее через особого рода публичный дискурс, ибо любое простое соглашение не будет достаточным основанием для оправдания нормы. Это может сделать только интерсубъективное соглашение, возникшее из правильного дискурса. Основной закон этики такого дискурса гласит: «каждая действенная норма нашла бы одобрение со стороны всех затрагиваемых ею лиц, если бы только они могли принять участие в каком-либо практическом дискурсе». И соблюдение этого закона способно обеспечить беспристрастность моральных суждений. «При этом закон не навязывается сверху, а наоборот, проверяется в практическом дискурсе, в ходе которого участники убеждаются в его преимуществе по сравнению с другими гипотетическими позициями. В этом состоит отличие теории делиберативной демократии Хабермаса от теории справедливости Ролза, в которой нормативная теория справедливости, хотя и обосновывается с точки зрения равновесия, однако принимается как универсальная независимо от практических проверок» [1, с. 357].

Хабермас считает, что дискурс должен поддерживаться всеми участниками. Только инклюзивная делиберация лучше всего соответствует современным условиям плюрализма ценностей. По поводу масштабов политической дискуссии немецкий философ спорил с Дж. Ролзом. Этот спор можно считать прекрасным примером размыва-

ния границ между современной аналитической и континентальной философией. Но вместе с тем, и прекрасной демонстрацией кризиса современной либеральной мысли в целом. Что отнюдь не свидетельствует о торжестве в философии политики мысли консервативной, но скорее, с учетом тенденций в современной философии науки, о достаточно глубоком кризисе современной европейской философии. Очевидно, выход из этого кризиса связан с обращением к каким-то более глубоким, не только теоретическим, но экзистенциальным основаниям европейской культуры.

В отличие от всех других либеральных политических философов - от Джона Локка до Джона Ролза - Хабермас не пытается сконструировать теорию политической справедливости, которая будет ограничивать демократическую дискуссию. Он критикует либералов. «С их точки зрения, права человека имеют нормативный приоритет над демократией и конституционное разделение властей приоритетно по отношению к законодательной воле» [6, с. 44]. Однако в теории самого Хабермаса соотношение закона и нормативной оправданности чрезвычайно усложнено. С одной стороны, существование принудительных законов в конституционном режиме является необходимым контекстом для проведения процедуры, в результате которой возникает нормативная, рациональная воля, которая в итоге оправдывает законы. С другой стороны, очевидно, что не каждый конституционный режим будет придерживаться этой процедуры, а только тот, который нормативно оправдан, то есть только определенный вид конституционного порядка предоставляет условия для рациональной демократической процедуры. В конечном счете, становится понятным, что нормативность закона является для Хабермаса его фундаментальной чертой, поскольку только определенный тип закона обеспечивает условия для осуществления нормативного дискурса.

Отличительной чертой теорий делиберативной демократии является идея о том, что общественное оправдание неразрывно связано с актуальным дискурсом; только выводы актуальных дискуссий служат оправданием принудительных законов. При этом «вывод» понимается как «актуальное соглашение», или точнее устремленность дискурса к сближению. Иными словами, мы здесь сталкиваемся с той же ситуацией, что и выработка единства мнений в научном сообществе - конвенция предполагает рациональное обсуждение, результатов которого становится принудительно-добровольное следование принятой парадигме (по Т. Куну). У Хабермаса это выглядит следующим

образом: если идеи рациональности и публичной оправданности поддерживают идею рационально мотивированного консенсуса, то логично, что они будут поддерживать и аппроксимацию этой идеи - идею реального политического консенсуса. Однако, заметим, реальный политический консенсус, как и реальная научная конвенция, отводят в своих основаниях не слишком много места рациональному стремлению к общему благу (к истине). Рациональность здесь скорее прагматическая, ориентированная на достижение конкретного результата, а не на консенсус как таковой. Так что фактически происходит минимизация рациональности с целью максимизации согласия.

Теория Юргена Хабермаса вызвала множество споров по проблеме публичности оправдания. Суть проблемы в том, что делиберация должна основываться на истинных доводах, но при этом доводы должны быть публичными, т.е. каждый член общества может с ними согласиться, а политика должна стремиться к реальному политическому согласию (хотя бы приближаться к нему). Основной мишенью комплексной критики концепции делиберативной демократии является допущение, что реальные сторонники делиберативной демократии искренне преданы одновременно и делибе-рации (включающей в себя концепцию хорошего довода), и публичной оправданности, и некоторым формам актуального согласия.

Все эти идеи действительно вступают в противоречие между собой, особенно концепции рациональности и актуального согласия. Чем больше мы стремимся к достижению актуального согласия, тем больше мы отдаляемся от хорошего довода. Чем больше мы фокусируемся на лучших доводах, тем более наши аргументы становятся неубедительными для большинства людей. Существует множество доказательств того, что реальные люди не опираются в своих умозаключениях на правильные доводы, напротив, они часто основываются на нерациональных убеждениях. Критики делиберативной теории утверждают, что идея публичного оправдания внутренне противоречива. Оправдание должно соответствовать основным требованиям, выполнить которые одновременно не представляется возможным.

Таков реальный итог попытки Хабермаса построить теорию, способную дать удовлетворительный ответ на вопрос, как можно рационально обосновывать приверженность определенной позиции и одновременно иметь плюралистические убеждения. Выход из этой проблемы он связывает с расширением сферы публичного политического дискурса (социально значимых коммуникаций).

На наш взгляд, этот мыслительный ход открывает определенные перспективы, ибо расширяет сферу проблематизации сложившихся форм социально-политической жизни современного общества. В поле проблематизации, а стало быть - критического осмысления попадает сам политический дискурс. Хабермас констатирует: политический дискурс устремлен скорее к обоснованности, нежели к истине. И это притом, что «нормативные критерии обоснованности аналогичны критериям истинности» [5, 56]. Они аналогичны в том смысле, что в дискурсе и обоснованность и истинность достигаются с помощью «хороших» доводов. Но это лишь при том условии, что и дискурс истинности, и дискурс обоснованности преследуют «хорошие» цели и лишь в этом контексте стремятся к конвенции. Аналогичную ситуацию мы обнаруживаем сегодня и в науке, в ее философско-мето-дологическом сознании. Так что «дилемма Берлина» приобретает сегодня универсальный характер.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Марков Б.В. Мораль и разум // Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. Санкт-Петербург: Наука, 2001. C. 340-357.

2. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001.

3. Berlin, I., 2000. Two concepts of liberty. In: Berlin, I., 2000. The proper study of mankind. New York: Farrar, Straus and Giroux, pp. 234-250.

4. Habermas, J., 2001. Between facts and norms: contributions to a discourse theory of law and democracy. Cambridge: MIT Press.

5. Habermas, J., 1991. Moral consciousness and communicative action. Cambridge: MIT Press.

6. Habermas, J., 1997. Popular sovereignty as procedure. In: Bohman, J. and Rehg, W., 1997. Deliberative democracy: essays on reason and politics. Cambridge: MIT Press, pp. 44-60.

7. MacIntyre, A., 1988. Whose justice? Which rationality? Notre Dame: University of Notre Dame Press.

8. Rawls, J., 2005. Political liberalism. New York: Columbia University Press, 2005.

9. Williams, B., 1985. Ethics and the limits of philosophy. Cambridge: Harvard University Press.

10. Williams, B., 2002. Truth and truthfulness: an essay in genealogy. Princeton: Princeton University Press.

RFERENCES

1. Markov, B.V., 2001. Morality and reason. In: Habermas, J., 2001. Moral consciousness and communicative action. Sankt-Peterburg: Nauka. (in Russ.)

2. Habermas, J., 2001. Moral consciousness and communicative action. Sankt-Peterburg: Nauka. (in Russ.)