CC BY
36
УДК 316.61:130.2 ББК 63.5-75 Ш 47
Шенкао М.А.
Теория ментальности в трудах А.Я.Гуревича
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье анализируется концепция ментальности в теории А.Я.Гуревича ментальность характеризуется как мировидение, состоящее из представлений и установок, свойственных определенной картине мира. На основе теории А.Я.Гуревича рассматриваются возможности национальной ментальности.
Ключевые слова:
Ментальность, национальная ментальность, российский менталитет, сознание, культурная картина мира.
В разработке проблем теории ментальности в России наибольших успехов достигнуты А.Я. Гуревичем и сотрудниками руководимого им исследовательского центра "Человек в истории". Известно, что в годы тоталитаризма невозможно было употребление данного термина в научных публикациях. И тем не менее еще в 1969 году сквозь рогатки цензуры А.Я. Гуревич проводит мысль: в сфере социальной психологии "всегда налицо множество неосознанных, автоматически воспроизводимых действий, представлений и форм поведения. Неосознанность таких нормативных систем часто повышает их эффективность, поскольку они не осмысливаются, и люди руководствуются ими, не воспринимая их сознательно" [20, 386]. Автор, не называя слова "теПаШе", описывает это состояние. В 1981 году, описывая народное сознание, Гуревич вводит термин "теПаШе", называя его духовным инструментарием, умственным оснащением, складом ума. [16, 19]. От него, по Гуревичу, зависит видение мира, приемы освоения действительности, коллективные психологические установки, т.е. это имплицитные, неявные модели и навыки сознания и поведения. Это не элитарное сознание верхних слоев общества, а сознание нижних народных слоев. Уже в эпоху перестройки А.Я. Гуревич ясно и открыто пишет о ментальности. Так, согласно ему, Марк Блок и Люсьен Февр применили понятие "теПаШе" к умонастроениям, складу ума, коллективной психологии людей в "горячих обществах", находящихся на стадии цивилизации.
Говоря о ментальности больших групп людей, Гуревич замечает, что ментальность означает наличие у людей, принадлежащих к одной культуре, определенного общего "умственного инструментария", "психологической оснастки", которая дает им возможность по-своему воспринимать и осознавать свое природное и социальное окружение и самих себя". По Гуревичу, создается особое мировидение, которое налагает неизгладимый отпечаток на все поведение человека. И "субъективная сторона исторического процесса, способ мышления и чувствования, присущий людям данной социальной и культурной общности, включается в объективный процесс их истории". Для самого Гуревича благодатным полем исследования является "Средневековье - эпоха господства ритуала, условного демонстративного жеста, заклинающего или благословляющего слова, строгого этикета во всех социальных отправлениях человека" [10: 56-57, 65].
Развивая свои мысли, Гуревич А.Я. отмечает, что для изучения ментальности, надо изучать установки сознания, что ментальность не официальная идеология и не история общественной мысли. Вообще, духовная жизнь общества богаче и шире, чем сумма политических и философских доктрин, чем религия, ересь, эстетическая мысль и поэтика.
Как показывает Гуревич, в прокрустово ложе идеологии не укладывается "вся кипучая магма человеческих эмоций и повседневных жизненных установок, особенности мировиденья, способы осознания ими (людьми - М. Ш) самих себя, природного и
социального окружения, а также социальное поведение людей и вытекающие из всего этого социально-психологические установки, стереотипы настроения и иные формы психической жизни" [9, 16]. Таким образом, А.Я. Гуревич раскрывает корни ментальности и дает ее определение с точки зрения исторической психологии.
Развивая свои мысли, он говорит, что «обособленная история идей существует лишь в головах историков - в реальной жизни развивается социальная история идей», которые по-своему воспринимаются обществом и трансформируется им до неузнаваемости. Касаясь источников для изучения ментальностей, А.Я. Гуревич замечает, что «не существует какой-либо специфической категории источников для изучения ментальностей: любой текст или предмет, возникший в другую эпоху» есть свидетельство, и оно может пролить свет на его сознание. И, естественно, «ментальность делается не на уровне официальном, теоретическом, а на уровне обыденного сознания» [9, 17]. Отсюда, Гуревич ставит задачу и предостерегает историка: "Ни одной эпохе нельзя верить на слово, нужно вскрыть те представления ее людей о мире и о самих себе, которые, возможно, не были выражены прямо и всеми словами. Этими представлениями, при всей их смутности и непрорефлексированности, прежде всего руководствуется человек в своей повседневной жизни". Ментальность человека создает особое мировидение. А мировидение обратно влияет на творчество человека. И потому, естественно, что "человек как разумное и эмоциональное существо, не ведет себя автоматически, и все его поступки, от элементарнобытовых до тончайших выражений в сфере творчества, от участия в социальных движениях до размышления наедине с собой, в огромной степени обуславливаются той системой мировидения, которая присуща данной культуре и стадии общественного развития" [9, 18]. Индивидуальное самосознание, если смотреть на него со стороны, может быть квалифицировано как "ложное сознание", но оно может обладать истинностью для его носителей. И, по А.Я.Гуревичу, чтобы проникнуть в потаенные зоны сознания, в ментальность прошлых эпох, историк-исследователь должен для себя составить вопросник. Но нет общего трафарета для его составления. И прав А.Я. Гуревич, замечая, что при составлении вопросника, все зависит от исследовательской культуры историка ментальности, от глубины его методологических установок.
Если выявлены ментальности, то они непременно дают социокультурную картину мира, своего рода мировидение, т.е. органическое слагаемое социальной жизни. И, по Гуревичу, в годы тоталитаризма общественные науки страдали от неучтенности менталитета живых, действующих людей, субъектов истории. Так, он пишет: "Игнорирование
мировосприятия людей прошлого изуродовало всю картину истории и превратило ее в поле игры социологических абстракций" [9: 18, 20, 22].
Развивая свои мысли о ментальности, Гуревич А.Я. в другой публикации называет их автоматизмами и привычками сознания. И что "ментальности диффузны, разлиты в культуре и обыденном сознании. По большей части они не осознаются самими людьми, обладающими этим видением мира, проявляясь в их поведении и высказываниях, как бы помимо их намерений и воли. Ментальности выражают не столько индивидуальные установки личности, сколько внеличную сторону общественного сознания, будучи имплицированы в языке и других знаковых системах, в обычаях, традициях и верованиях" [18, 75].
Ментальность как важнейшие направление в науке выросла из этнологии, культурной антропологии и социальной психологии. Долгое время исследование ментальности оставалось белым пятном для советской исторической науки, в то время как отмечает А.Я.Гуревич, "проблема ментальностей на Западе выросла в первостепенную, центральную задачу исторического знания" [18, 76]. Благодаря работам Марка Блока, Люсьена Февра и их последователей, исследователи вместо истории героев, правителей, государственных деятелей и мыслителей перешли к изучению истории повседневной жизни разных социальных слоев и групп, рядовых людей, общества в целом.
Говоря о ментальности как о мировидении, составленном из представлений и установок, А.Я.Гуревич выделяет как важные, первостепенные такие ее представления:
— Восприятие пространства и времени.
— Отношения мира земного с миром потусторонним.
— Восприятие и переживание смерти.
— Сверхъестественный и естественный миры.
Кроме этого он указывает на различные виды установок, в частности на:
а) на старость;
б) на детство;
в) на болезни;
г) на семью;
д) на секс;
е) на женщину.
Также через ментальность проясняется:
1) отношение к природе;
2) оценка общества и его компонентов;
3)понимание соотношения части и целого, индивида и коллектива, степени выделенности личности в социуме (или его поглощенности).
Выявляются также: отношение к труду, собственности и богатству, бедности; отношение к различным видам богатства и к разным сферам деятельности; выделяются установки на новое, на традицию; дается оценка правилам и обычаям, их роли в жизни общества; выделяется особое понимание власти, государства и подчинения; интерпретируются различные виды свободы; описывается степень доступности к различным видам источников и средств хранения и распространения информации, выделяются и описываются культуры письменной и устной речи. И это все, вместе взятое, и многое другое, что будет затронуто исследователями в будущем, создает систему, т.е. картину Мира, своего рода широкую панораму культуры. А последняя, по Гуревичу А.Я., тождественна социальной сущности человека, взятой вместе со способом освоения этого мира [18, 85]. Таковы темы исследовательских интересов, сферы приложения метода ментального рассмотрения мира, компоненты самой картины мира.
Ментальности изменяются чрезвычайно медленно, замечает А.Я. Гуревич. Далее говоря о значении ментальности в истории, он подчеркивает, что "любые факторы исторического движения становятся его действительными пружинами, реальными причинами, когда они пропущены через ментальность людей и трансформированы ею" [13, 8].
Важным признаком ментальности является ее неосознанность или неполная осознанность. Потому, естественно, что "в ментальности раскрывается то, о чем изучаемая историческая эпоха вовсе и не собиралась, да и не была в состоянии сообщить, и эти ее невольные послания, не отфильтрованные и не процензуированные в умах тех, кто их отправил, тем самым люди лишены намеренной тенденциозности - в них эпоха как бы помимо собственной воли "проговаривается" о самой себе, о своих "секретах", пишет А.Я. Гуревич. Знания об истории человека, верованиях и страхах, представлениях и чувствах, поведении и жизненных ценностях - все это дано в ментальности. Гуревич не отказывает человеку в его личной ментальности: "Если идеи вырабатывают и высказывают немногие, то ментальность - неотъемлемое качество любого человека, ее нужно лишь уметь уловить", т.е. и слой идеологов имеет свою ментальность.
Таким образом, ментальность - пласт сознания, явно не выговоренный, текучий и потаенный. Ментальность неавтономна, но нет у нее и механической зависимости от материальной жизни. И потому, по Гуревичу, "история ментальностей не терпит посредственности и механического редукционизма" [19: 115, 124, 125]. На ментальности сверху надстраиваются все рациональные, осмысленные идеологические системы. И потому без учета этого слоя сознания невозможно понять эпоху и ее людей, ее культуру и ее
идеологию. Продолжая свои размышления над природой и сущностью ментальности, Гуревич дает следующее ее определение: "Ментальность - социально-психологические установки, способы восприятия, манера чувствовать и думать. Ментальность выражает повседневный облик коллективного сознания не отрефлексированного и не систематизированного посредством целенаправленных умственных усилий мыслителей и теоретиков. Идеи на уровне ментальности - это не порожденные индивидуальным сознанием завершенные в себе духовные конструкции, а восприятие такого рода идей определяется социальной средой; восприятие, которое их бессознательно и бесконтрольно видоизменяет, искажает и упрощает", т.е. ментальные идеи - плод такого социального образования, которое не осознает, что творит такие идеи. И в основе любых идеологических конструкций идей лежит ментальность людей, их создавших.
Ментальности лишь опосредовано связаны с миром идей, с идеологией, господствующей в обществе. Но они ни в коем случае не сводимы к идеологии, к идеям, витающим в обществе. Их сфера сложна, непредвидима, связана (не прямо) с материальной жизнью, с демографией, с бытом. Есть своя ментальность и у простого народа - "у безмолвствовавшего большинства", практически исключаемого из истории. Они оказываются "способны заговорить на языке символов, ритуалов, жестов, обычаев и суеверий и донести до сведения историков хотя бы частицу своего универсума" [19, 115].
Продолжая тему ментальности, А.Я. Гуревич замечает, что она есть уровень индивидуального и общественного сознания и всегда проявляет себя как "магму жизненных установок и моделей поведения, эмоций и настроений". Далее он манифестирует, что "ныне мы вынуждены признать существование религиозной, национальной, номенклатурнобюрократической, тоталитарной, сервилистской (рабской, угоднической - М.Ш.),
сциентистской и всякого рода иных ментальностей, отнюдь не детерминируемых - или, во всяком случае, далеко не всецело - социальным строем и производственными отношениями" [14, 454].
Составляющие картину мира (мировидения) отношения, установки и стереотипы суть основы и феномены ментальности народа. К таким феноменам Гуревич относит и отношение общества к смерти. На наш взгляд, и имя (и отношение к нему общества) тоже является одним из феноменов ментальности народа, ибо составляющие компоненты мировидения неисчерпаемы, неограниченны ("картина мира в принципе неисчерпаема").
Касаясь соотношения идеологии и ментальности, А.Я. Гуревич считает, что "идеологические средства способны активизировать определенные аспекты ментальностей, но они, по-видимому, в большей мере их высвечивают и выявляют, нежели создают, ибо пускают корни в обществе преимущественно лишь те стороны идеологии, которые находят себе почву в ментальностях, перерабатываясь в соответствии с ними" [14: 454, 455]. Умонастроения или духовная оснастка людей (т.е. ментальность) постсоветского периода еще плохо изучена, сетует он. От себя добавим, что это приводит к ошибкам в политике и промахам в дипломатии.
По Гуревичу А.Я., ментальность - неотъемлемое качество любого человека, и ее нужно лишь уметь уловить. А вообще, "ментальности образуют свою особенную сферу, со специфическими закономерностями и ритмами, противоречиво и опосредованно связанную с миром идей в собственном смысле слова, но ни в коей мере не сводимую к нему" [17, 7].
Ученый, конкретизируя понятие "ментальность", считает, что она "вездесуща и пронизывает всю человеческую жизнь, присутствуя на всех уровнях сознания и поведения людей, а потому так трудно ее определить, ввести в какие-то рамки" [11, 195]. Споря с историками, которые заявляют о неопределенности и двусмысленности понятия "ментальность", он заявляет: "Некоторые считают эту нечеткость понятия слабостью, но я не могу с этим согласиться. Мы привыкли к дефинициям, но есть вещи, которые объективно существуют, хотя их очень трудно четко определить. Меня, признаться, мало волнует, что mentalite трудно определить. Дело в том, что не только человек обладает mentalite, не отдавая себе в этом отчета, но и она им "обладает". Я думаю, что
неочерченность поля значений, охватываемых понятием mentalite, свидетельствует о том, что это явление не осознавалось полностью самими людьми. Но именно поэтому mentalite оказывается неодолимой силой, неподвластной контролю нашего сознания. Это своего рода эфир, глобальная среда, в которую погружено наше сознание. Для того, чтобы историк мог с ней совладать, ее необходимо структурировать, и это поможет более глубокому пониманию исторической целостности". Человеческое сознание многослойно, поэтому у каждого человека мы можем обнаружить разные слои сознания. Поэтому снимается, по Гуревичу А.Я., проблема грубого взаимодействия и противостояния официальной и народной (неофициальной) культуры, т.е. носителями и той, и этой культур выступают одни и те же люди.
Гуревич А.Я., определяя ментальность как субстрат сознания, считает, что для поисков ментальностей надо изучать не только тексты по-латыни, но и живые средневековые языки. "Англосаксонские, кельтские и, особенно, скандинавские источники содержат неисчерпаемый материал по истории ментальностей".
Гуревич А.Я. не является сторонником Л. Февра, который заявлял, что можно историю ментальностей представить как историю эмоций. Для него нет никакой обособленной истории ментальностей, и поэтому надо ментальные элементы жизни рассматривать в более широком, глобальном контексте социальной истории. Наконец, по его признанию, он благодарен тем, кто побудил его обратиться к истории ментальности -персонажам скандинавских источников XIII века. По его словам, он, сначала пройдя школу социально-экономической теории, подошел с марксистско-социологическими категориями к текстам, но "фигурирующие в них люди запротестовали". И источники интуитивно озарили его: "Они заставили меня взглянуть в лицо крестьянам и крестьянкам, познакомиться с их системой ценностей, с их верованиями, убеждениями, нравственными нормами, которые были приняты в их среде, короче, со всем комплексом их социального поведения. Люди перестали быть объектами и заявили о себе в качестве субъектов. Возникло неожиданное для меня взаимодействие между исследователем и предметом исследования. Пришлось иметь дело с социально-психологическими реальностями" [15: 49, 50]. Таким образом, проанализировав работы А.Я. Гуревича, мы можем сказать, что у него есть своя система взглядов на ментальность. Он описывает корни, компоненты, структуру и функции ментальности, показывает гибкость данного понятия. В своих конкретных исследованиях А.Я.Гуревич показывает различные виды ментальностей у людей Средневековья [12]. При этом он отнюдь не претендует на роль первооткрывателя термина и метода mentalite. Февр и Блок "ввели слово «mentalite». Его «трудно перевести однозначно: это и
«умонастроение», и «мыслительные установки», и «духовное оснащение», и «коллективные представления», и «склад ума». Но для А.Я. Гуревича предпочтительнее всего ее перевод как «видение мира» [21: 510, 518].
Таким образом, А.Я. Гуревич солидарен с медиевистом Франции Мандрю, для которого "ментальность - история видения мира" (Vision du monde).
Ментальность формируется (как матрица) внутри культуры, традиций, языка, образа жизни и религиозности, говорит А.Я. Гуревич. Тем самым он более близок к социогенной теории происхождения сознания и ментальности.
Осмысление концепции А.Я.Гуревича привело нас к размышлениям и рефлексии по поводу национальной ментальности. На наш взгляд, национальная ментальность есть сложная система взглядов на мир, на чужие традиции и обычаи. Национальная ментальность
- сложный клубок духовного образования, где имеется и важна нормативно-оценочная сторона сознания, и, как следствие этого, имеются своеобразные национально-этнические, духовно-ценностные ориентиры, которые способствуют выживанию этносов (особенно малочисленных народов) при всех исторических коллизиях. Можно сказать, что национальная ментальность есть затаенная мудрость (а то и философия, в широком смысле слова) народа. Эта мудрость, т.е. жизненная философия, не афишируется, не выставляется наружу в обычное время. Их манифестируют лишь в часы пик, в моменты истин.
Ментальности, как мироориентационные чувства, ощущения и представления, проявляют себя в особом мировидении и поведении людей. К примеру, в конце концов, русского делает русским его ментальность, т.е. русскость русского проявляется через его ментальные установки и стереотипы, которые, как и у любого народа России, медленно меняются в сторону европеизации. Можно заставить народ принять чужую идеологию, но ментальность
- нет. Она как особый стиль мышления, как особая правда народа по природе прогрессивноконсервативна, т.е. она медленно отбирает из опыта этноса жизнеспособное, апробированное (опыт, доставшийся ей кровью и потом) и аккумулирует их у себя в виде народной мудрости. Скрытая структура ментальности этноса проявляется в пороговых экзистенциальных ситуациях в жизни народа. К примеру, для народов Карачаево-Черкесии она проявлялась и проявляется в здравицах, в предисловиях и послесловиях к намазам (молитвам), в слове об умершем, в слове эфенди (уаз), в завещании умирающего (уасият), на суде, на родовом и семейном сборе, в молитвах-просьбах об уходе - снятии болезни с ребенка, с раненого, в молитвах об уходе засухи, в инвективах, в угрозах врагу, в инициационных суггестиях, в плач-песнях, в особого рода языках (охотничьих, языках с подтекстами, жаргонах), в письмах к родным из армии и в армию к новобранцам, в словах влюбленных, в прямых просьбах верующих к богу, в обращениях к начальству и чиновникам, в дебатах, докладах, решениях и требованиях национальных общественных организаций, игнорирование требований которых опасно для социального мира и согласия.
Человек, живя по меркам национальной ментальности, ощущает себя комфортно, психологически неуязвимо. Параметры поведения и мышления, заданные ему национальной ментальностью, конечно, не освобождают его от прав и обязанностей гражданина России. Человек лишь самокоррелирует свое поведение и мышление с всеобщим, с законом для всех, но внутренне, ментально, понимает и делает его своим по-своему. Каждый этнос имеет право на свою ментальность, на свою истину, на свое национальное лицо и психологию: лишь тогда он существует как субъект истории и культуры.
Итак, ментальность - не предрассудки народа, а его сокровенное слово, его истина жизни, и с ней надо считаться как с частью культуры любого народа. Национальная психология, менталитет и поведение нации еще как-то воспринимаются политиками, но с ментальностью малочисленных этносов, их образом мыслей неособенно считаются, и это часто приводит к политическому тупику или к падению престижа, имиджа или даже к отставке политика. Знание, внешнее изучение чужого национального менталитета народа еще не дает знания ментальности этого народа. Чтобы понять чужую ментальность (сибиряка, африканца, мусульманина, японца; профессиональную: летчика, моряка, геолога и т.п.), в неё надо "войти". И отбросив все предрассудки, сделать своим внутренний мир тех, к кому пришел не изучать, а жить. Это больше, чем переменить веру; это - стать признанной частью этноса. Беда маргиналов в том, что они не всегда доходят до глубин, до понимания ментальностей двух представляемых им народов, они как бы зависают между народами, понимая их умственно, но не ведая их чувств, эмоций, настроений, традиций, т.е. их менталитета. Национальная ментальность внутренне структурирует и обосновывает национальный этноменталитет, поведение по клише традиций.
Логика национальной ментальности обычно не объяснима с точки зрения здравого смысла. Она узуальна, т.е. рассыпается, если отделена, изъята из контекста традиционного сознания и культуры. Национальное поведение под влиянием внешних предписаний и институтов может проявлять себя часто совершенно иначе, чем предписания феномена -национальной ментальности [35, 32-33].
Примечание:
1. Гуревич А.Я. Изучение ментальностей // Сов. этнография. 1988. № 6.
2. Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология //
Вопросы философии. 1988. № 1.
3. Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа "Анналов". М., 1993.
4. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.
5. Гуревич А.Я. К читателю // Одиссей. М., 1989.
6. Гуревич А.Я. Ментальность // 50/50. Опыт словаря нового мышления. М.,
1989.
7. Гуревич А.Я. Ментальность как пласт социальной целостности (ответ оппонентам) // Споры о главном. М., 1993.
8. Гуревич А.Я. О новых проблемах изучения средневековой культуры // Культура и искусство западно-европейского Средневековья. М., 1981.
9. Гуревич А.Я. Предисловие // Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.,
1992.
10. Гуревич А.Я. Проблема ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. М., 1989. Вып. 1.
11. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии // Одиссей. М., 1989.
12. Гуревич А.Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект // Источниковедение. М., 1969.
13. Гуревич А.Я. Уроки Люсьена Февра // Февр Люсьен. Бои за историю. М.,
1993.
14. Шенкао М.А. К вопросу о национальной ментальности: сущность, структура, функции // Материалы I научно-практической конференции КЧГТИ. Ч. 2. Черкесск, 1996.
