CC BY
55
Ряполов В.Н. ©
Заведующий сектором реставрации, Воронежский государственный университет
ПСИХОЛОГИЯ ВЫЖИВАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ВИКТОРА ФРАНКЛА И
А.И. СОЖЕНИЦЫНА
Аннотация
В статье рассматривается человек и его психология в условиях выживания в длительной экстремальной ситуации. В качестве исследования взяты работы Виктора Франкла и А.И. Солженицына.
Ключевые слова: психология, выживание, мотив, цель. Keywords: psychology, survival, motive, purpose.
Говорить о психологии выживания, как о каком-то едином поведенческом комплексе человека в экстремальных ситуациях, наверное, было бы не правильно. Да и сами экстремальные ситуации далеко не однородны по времени своего протекания от мгновенных до длительных, тянущихся иногда неделями, месяцами, а то и годами. Человек как субъект такой крайней ситуации, оказавшись в ней, невольно должен выработать психологические установки, способы действия, тактику, а иногда и длительную стратегию своего поведения, что бы выжить, победив окружающую его реальность. И здесь, прежде всего, необходимо отметить, что психология человека становится во много важнее его физического состояния, здоровья, хотя и последние нельзя сбрасывать со счетов в условиях скоротечных экстремальных ситуаций. Однако, оказавшись в длительных, человек сам вынужден формировать свое мировоззрение, задавать определенные ценностные установки, которые во многом могут определять мотивацию его поведения. Он должен сам для себя найти ответ на вопрос «Зачем я живу, зачем я спасаюсь?». Такая установка и, главное, ответ на нее не позволяют человеку унывать, падать духом. И вот здесь сила, физическая подготовка оказываются совершенно бесполезны, если человек сдается внутри себя и готов умереть, смирившись с обстоятельствами.
Наиболее ярко психология выживания в экстремальных ситуациях, длившихся в течение нескольких лет, была описана в работе Виктора Франкла «Сказать жизни «Да!»: Психолог в концлагере» и повести Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Виктор Франкл знаменитый австрийский психолог, психотерапевт и философ в течение нескольких лет, с 1942-го по 1945-й год, находился в фашистских концентрационных лагерях, где смог увидеть ситуацию изнутри, выжить и впоследствии проанализировав, профессионально описать ее в своей работе, выведя собственную формулу выживания под названием «Упрямство духа». Дух упрям, вопреки страданиям, которые может испытывать тело, вопреки разладу, которые может испытывать душа [2, 14]. И в то же время А.И. Солженицын, автор своей знаменитой повести сумел показать один обычный день из многолетнего срока осужденного, а по существу один день из своей биографии, будучи узником ГУЛАГа. Если Виктор Франк, как ученый от первого лица, описал свое собственное состояние, то Солженицын как художник, скорее всего даже бессознательно смог показать психологию простого человека, сохранившего свое человеческое достоинство. Этот человек, он же и главный герой повести Иван Денисович Шухов -крестьянин, оказавшийся в лагере «за измену родине». Что поражает в обоих произведениях, это то - насколько оба автора видели мир одинаково, даже не будучи знакомы друг с другом, насколько одинаково было их мировоззрение или, если хотите миропонимание сущего. В своей повести Александр Исаевич, показал Шухова, со всеми его мыслями,
© Ряполов В.Н., 2016 г.
словами и поступками. При этом в каждом поступке, в каждой мысли, в каждом слове чувствовалась глубина крестьянского видения мира и себя в нем. Размышления, как и поступки полны основательности, нет в них и намека на суету. Каждый шаг, каждое действие продуманы, и просчитаны заранее, что помогало герою выжить. «А голова, забегая вперед, располагала, что дальше» [1, 25]. Каждая мысль героя не болталась, рассчитывая на авось, а имела окончательное вымеренное утверждение, в чем и состояла суть психологии русского человека, в течение тысяч лет жившего в суровых условиях России.
Самое страшное испытание для человека в лагере, не изнуряющий труд, а постоянное, непроходящее чувство голода. Если с тяжелым трудом при хорошей кормежке еще можно было как-то смириться, то голод мог уничтожить человеческое достоинство и превратить человека в существо. Получающий посылки из дома и имеющий лишний кусок сала мог купить себе в лагере все, а главное жизнь. Поэтому отношение Шухова к еде, да и не только его, как бы красной нитью пронзает всю повесть. Александр Исаевич размышлениями героя создает целую философию отношения зэка к еде или, если можно сказать, психологию правильного лагерного питания. При этом в мыслях Шухова ощущается вся крестьянская цельность и практичность. Отказавшись от посылок из дома, что бы «не отрывать от ребятишек», у Шухова формируется своя философия как не умереть от голода, которая прослеживается в продолжении всей повести: «А не надо было так (т.е. есть на воле), понял Шухов в лагерях. Есть надо - чтоб думка была на одной еде, вот как сейчас эти кусочки малые откусываешь, и языком их мнешь, и щеками подсасываешь - и такой тебе духовитый этот хлеб черный сырой» [1, 40]. «Одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Однако он стал есть ее так же медленно и внимчиво. Уж тут хоть крыша гори - спешить не надо» [1, 19]. Удивительное слово «внимчиво» т.е. внимательно, сосредоточенно, не отвлекаясь ни на что постороннее, и сам автор поясняет «...наспех еда не еда, пройдет даром, без сытости» [1, 25]. «Хлеб - его потом отдельно нажать можно, еще сытей» [1, 20] или «тем временем сахар во рту дотаял» [1, 25], т.е. не проглочен, а именно дотаен, по каждой отдельной крупинке, как падающие снежинки на высунутый язык ребенка, дав Ивану Денисовичу наслаждение. «Зэк за весь день более всего обветрен, вымерз, выголодал - и черпак обжигающих вечерних пустых щей для него сейчас что дождь в сухомень, - разом втянет их начисто. Этот черпак для него сейчас дороже воли, дороже жизни всей прежней и всей будущей жизни» [1, 94]. Об этом же говорит и В. Франкл, однажды перед Рождеством 1944 года, заработав от одной строительной фирмы, на которую он работал в качестве узника лагеря, два поощрительных талона на 12 сигарет, невольно стал богачом. «Ведь 12 сигарет - это 12 порций супа, это уже почти спасение от голодной смерти, отсрочка ее по крайней мере на две недели! Позволить себе роскошь курить сигареты мог только капо.» [2, 24]. Да и такая же философия правильного употребления хлеба существовала в немецких концлагерях. «Мы были способны бесконечно дебатировать о том, как разумнее использовать свой мизерный хлебный рацион. Одни считали, что полученную дневную порцию надо съесть сразу же, целиком. <.> Вторые считали, что съедать весь хлеб сразу не надо, и у них были доводы в пользу такого мнения» [2, 69]. При этом Франкл относил себя ко второй группе, но имея собственные мотивы.
Показывая суть главного героя, Александр Исаевич создает еще и фон из людских образов и судеб, окружавших Шухова, на сравнении с которыми можно определить свое отношение к герою, а это, прежде всего бригада строителей из двадцати двух человек, которая как семья, где невозможно скрыться, притаиться, спрятаться. Каждый на виду, и каждого оценивает общество по его поступкам и по отношению к труду. «Снаружи бригада вся в одних черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неровно -ступеньками идет» [1, 19]. Иерархия в бригаде, складывалась не сама по себе, а по образу жизни, поведению каждого осужденного, основанного на старой лагерной философии, когда-то давно сказанной Шухову бригадиром Кузёминым «- Здесь ребята, закон - тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» [1, 11]. Шухов избежал всех этих трех соблазнов и миски не лизал, и к
куму не ходил, и завсегдатаем санчасти не был, хотя в душе мечтал: «В коечку больничную лечь бы сейчас - и спать. И ничего больше не хочется. Одеяло бы потяжельше» [1, 31]. Конечно все это от непроходящей усталости, а не от желания схитрить, спрятаться за спины таких же, как и сам Иван Денисович горемык. Многовековой уклад крестьянской жизни, позволявший смотреть человеку на труд не как на безысходное принуждение, а необходимое условие человеческого существования позволил Шухову занять в этой бригадной иерархии далеко не последнее место. Да и отношение к работе у Шухова это не вынужденное приспособленчество, а мировоззрение вообще. Так, размышляя над полученным из деревни от жены письмом, где она писала, что колхоз «тянут те бабы, каких еще с тридцатого года загнали», а в основном люди занимаются отхожим промыслом, в том числе красят и продают ковры, которые дают немалый в семейный бюджет доход, Иван Денисович делает вывод: « Заработок, видать, легкий, огневой. Но по душе, не хотел бы Иван Денисович за те ковры браться. Для них развязанность нужна, нахальство, милиции на лапу совать. Легкие деньги -они и не весят ничего, и чутья такого нет, что вот, мол, ты заработал. Правильно старики говорили: за что не доплатишь, того не доносишь. Руки у Шухова еще добрые, смогают, неуж он себе на воле верной работы не найдет?» [1, 36]. Но это на воле, а в лагере, зачем казалось бы так работать? Однако здесь все оправдано. Система сама создала такие условия, которые как бы круговая порука - от труда каждого, зависит жизнь всей бригады, т.е. дополнительные граммы хлеба. Отсюда и ненависть к тем, кто пытается обмануть, схитрить, выжить за счет соседа, например, зэк Фетюков. «У, гадская кровь! А директором был -небось с рабочих требовал?» - выругал его Шухов, за то, что тот, вроде незаметно, отплескивал часть раствора из носилок, когда носил их в паре с Кавторангом. Да и вообще бригада во главе с бригадиром Тюриным работает на совесть, а тот "кто работу крепко тянет, тот над соседями вроде бригадира становится"[1, 72].
Интересен образ самого главного - бригадира Тюрина. «Бригадир в плечах здоров, да и образ у него широкий. Хмур стоит. Смехуечками он бригаду свою не жалует, а кормит -ничего, о большой пайке заботлив. Сидит он второй срок, сын Гулага, лагерный обычай знает напрожог. .везде его (Шухова) бригадир застоит, грудь стальная у бригадира. Зато шевельнет бровью или пальцем покажет - беги, делай. Кого хошь в лагере обманывай, только Андрей Прокофьича не обманывай. И будешь жив» [1, 37]. Даже «думы» у бригадира не как у простого человека, а «высокие», что и не удивительно, человек взвалил на себя ответственность за жизнь, в полном смысле этого слова, двух десятков работяг. Об этом же вторил и Виктор Франкл «Пусть редко, но бывали и бригадиры, которые проявляли хоть какое-то сострадание и делали что могли, чтобы облегчить нашу участь хотя бы на стройплощадке» [2, 62].
Осужденные в лагере остаются людьми, помогают друг другу, поддерживают, как могут. Шухов, "закосивший" две лишние миски каши, с удовлетворением отмечает, что одна из них пошла кавторангу Буйновскому. "А по Шухову правильно, что капитану отдали. Придёт пора, и капитан жить научится, а пока не умеет" [1, 61]. О духе товарищества упоминает в своей работе и В. Франкл, когда человек готов пострадать, но при этом помочь инвалиду, немощному. [2, 57]. Но это только в отношении тех, кто остается человеком, при этом призрение к падшим, например, Фетюкову: «Фетюков, кесь, в какой-то конторе большим начальником был. На машине ездил» [1, 47]. «Тут же и Фитюков, шакал, подсосался стал прямо против Цезаря и в рот ему засматривается, и глаза горят» [1, 28]. «Фетюков-шакал насобирал где-тось окурков (он их и из плевательницы вывернет, не погребует)» [1, 41]. Казалось бы у Фетюкова своя психология выживания - выжить любой ценой, не смотря ни на что. Однако такая психология ведет к падению, отрицания всяких моральных и нравственных принципов. Смысл ее заключается в том, что бы выжить здесь и сейчас, без цели и стремления. О таких В. Франкл говорил: «Тот, кто не верит в будущее, в свое будущее, тот в лагере погиб. Он лишается духовной опоры, он позволяет себе опуститься внутренне, а этому душевному упадку сопутствует телесный [2, 144]. При этом, человек потерявший себя, смысл своего существования, быстро уходил из жизни, его ни что
не задерживало. С другой стороны человеку целеустремленному и сам организм помогал выжить. В. Франкл об этом записал так: «Из других подобных неожиданностей можно упомянуть следующее: разумеется, пришлось забыть о зубных щетках, разумеется, мы испытывали жесточайший авитаминоз, но состояние десен было лучше, чем когда-либо раньше, в периоды самого здорового питания. <...> Полгода носить одну рубашку, пока она буквально не истлеет на теле, много дней подряд не умываться, потому что замерз водопровод, не мыть руки, вечно грязные от земляных работ, и обойтись без ран и воспалений - правда, до тех лишь пор, пока не начались отморожения» [2, 44-45]. И здесь же Франкл приводит замечательное наблюдение, что чувственные люди, с юности, привыкшие к преобладанию духовных интересов, переносили лагерную ситуацию крайне болезненно, но в духовном смысле она действовала на них менее деструктивно. Им легче было из реального ужаса возвращаться в мир духовной свободы, что объясняло причину того, что люди, казалось бы, хрупкого телосложения переносили лагерную действительность легче, чем внешне крепкие и сильные [2, 76-77]. А основой духовной свободы чаще всего выступала любовь. «Я теперь знаю, что человек, у которого нет уже ничего на этом свете, может духовно - пусть на мгновенье - обладать самым дорогим для себя - образом того, кого любит [2, 79]. И уже позже после освобождения из лагеря, Франкл вспоминал, что надежда увидеть свою жену, которой было чуть больше 20-и лет, когда его арестовали, была главным духовным смыслом, помогавшим ему выжить. И даже, если бы он узнал, что она погибла, не дожив до освобождения, то все равно не переставал бы вести с ней свой внутренний диалог.
В образах Александр Исаевич показывает характеры людей, от их падения, до их достоинства. В противовес мерзости Фетюкова, о котором автор искренне с сожалением говорит: «Разобраться, так жаль его», показано достоинство Алешки - баптиста, в которого невольно влюбляешься. Удивительную психологию выживания выработал для себя Алешка, даже, наверное, не выработал, а была она с ним всю его малую жизнь и, с которой он пришел в лагерь. Краеугольным камнем этой психологии была любовь к Богу, а от нее и к людям. «Баптист Алешка, сосед Шухова, чистенький, приумытый.» [1, 24], «Алешка смотрит на солнце и радуется, улыбка на губы сошла» [1, 37]. Христианская любовь Алешки, показана в переживании за ближнего, что бы ни совершил он греха смертного - «Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или как вор, или злодей, или как посягающий на чужое. А если как христианин, то не стыдись, а прославляй Бога за такую участь» [1, 26] и удивительное смирение, не то, не лагерное о котором говорит полуглухой Сенька Клевшин: "Будешь залупаться, пропадёшь", а настоящее христианское: «Алешка - тихий, над ним не командует только кто не хочет» [1, 72]. Алёшка находит утешение в Боге, отдаляясь этим от большинства неверующих зэков. Он прав в том, что "молиться надо не о том, чтобы посылку прислали или чтоб лишняя порция баланды. Что высоко у людей, то мерзость перед Богом! Молиться надо о духовном: чтоб Господь с нашего сердца накипь злую снимал..." [1, 119]. Для Алешки лагерь как чистилище, в котором душа отмывается в терпении во имя Божия от суетности и становится прозрачной и чистой как капля росы. Такая же ситуация складывалась и в концлагерях. «Религиозные устремления, пробивавшиеся через все здешние тяготы, были глубоко искренними. Вновь прибывших заключенных буквально потрясала живучесть и глубина религиозных чувств. И самыми впечатляющими в этом смысле были молитвы и богослужения, совершаемые нами в каком-нибудь уголке барака или в вагоне для скота, в котором голодные, измученные и замерзшие, в своем мокром тряпье, мы возвращались обратно в лагерь после работы [2, 73-74]. Вера в Бога становилась одним из источников пополнения духовных сил, мотивом борьбы самим с собой в целях выживания.
Конечно, находиться внутри лагеря и видеть все это, очень сложно, психика нормального человека, казалось бы, должна была надломиться, однако, пережив первоначальный шок, заключенный, как записал Виктор Франкл, понемногу переходит в состояние апатии, когда в его душе что-то отмирает, т.е. происходит угасание нормальных чувств [2, 51]. Так реакция заключенных в концлагере, взятая сама по себе, являет картину
ненормального, неестественного душевного состояния, но рассмотренная в связи с ситуацией, она предстает как нормальная, естественная и типичная [2, 49]. При этом лагерная жизнь, как мне думается, обезличивает человека, он перестает отзываться на свое имя, боясь забыть номер, наколотый на руке или пришитый биркой к бушлату. Да и сама психология выживания принуждает человека раствориться в общей массе, что было импульсом к самосохранению, законом лагеря: главное не выделиться [2, 101], какая-то животная мимикрия, вынуждающая человека слиться с окружающей средой, иначе тебя съедят, иначе погибнешь. При этом Франкл сформулировал для себя еще один принцип выживания, очень важный для лагеря, суть которого заключалась в следующем: если тебя спрашивают, то отвечать, по возможности правдиво, но о том, о чем не спрашивают, лучше молчать [2, 107]. Опять же не выделяться. И вдруг совершенно противоположное - автор говорит о чувстве юмора: «Пусть на какие-то минуты, пусть в каких-то особых ситуациях, но юмор - тоже оружие души в борьбе за самосохранение» [2, 89]. И все-таки при этом, кем будет человек, оказавшийся в такой экстремальной ситуации больше зависело от его самого, от его собственного внутреннего выбора, удастся ли ему сохранить человеческое достоинство или превратиться в «пыль лагерную». Франк, здесь уточняет, что «лишь немногие, лишь редкие люди способны достигать таких высот; лишь немногие сохраняли в лагере свою внутреннюю свободу, возвышаясь до осуществления тех ценностей, которые раскрывает страдание. Но если бы этому был даже один-единственный пример, он все равно служил бы доказательством того, что внутренне человек может быть сильнее своих внешних обстоятельств. И не только в лагере» [2, 132].
Литература
1. Солженицын А.И. Один день Ивана Денисовича. - М.: Эксмо, 2009. - 624 с.
2. Франкл В. Сказать жизни «Да!»: Психолог в концлагере. - М.: Альпина нонфикшн, 2015. - 239 с.
