CC BY
34
Сер. 6. 2009. Вып. 2
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
С. А. Воробьева
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ИСТОРИИ В РУССКОЙ ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ХЕХ В.
Формирование философии истории в качестве специальной научной дисциплины в России в 40-60-е гг. XIX в. было связано, в том числе, с обозначением основных методов исторической реконструкции, к которым относился психологический метод.
Отечественные мыслители ориентировались на философские идеи немецкого романтизма в историческом объяснении. Изучение внутреннего мира человека, души как его основы такие немецкие романтики, как Шлегель, Новалис, Шлейермахер, Гельдерлин, противопоставляли рационалистической методологии. Духовная цельность жизни, постигаемая на иррациональном уровне восприятия, интуитивно, рассматривалась как более высокий тип знания по сравнению с рационально-логическим, изучающим формальную сторону действительности. Романтическая направленность на непосредственное восприятие исторической реальности была связана с выделением особого статуса человеческой психики как существенного элемента постижения реальности.
В романтизме особое внимание обращалось на элементы национального развития; история народа определялась как закономерное развитие в определенном направлении отдельных стран и народов, объединенных на основе некоторой культурной общности. Включение сущностных особенностей народного самосознания в качестве определяющих ценностных компонентов в область исторической реконструкции требовало принципиально иного подхода к соотношению иррациональных и рациональных сторон в социальной схематике. Индивидуализирующий подход к исследованию этого понятия не противоречил стремлению романтиков связать законы развития отдельных культур в некоторое единство и представить общество в культурно-историческом контексте проникновения в те начала, которые лежат в основе «народного духа» и определяют типологию различных культур.
В отечественной философии XIX в. постепенно происходил переход к изучению индивидуальных исторических явлений, в частности, обращалось внимание на уникальные особенности национальной истории. Как отмечал А. И. Герцен, история — всегда «импровизация»: «Ни природа, ни история никуда не идут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно... Они слагаются... бездной друг на друга действующих, друг с другом встречающихся, друг друга останавливающих и увлекающих частностей»1.
В ходе предшествующего этапа развития философско-исторической мысли в России уже была установлена очевидность того, что исторические факты нельзя наблюдать, воспроизводить; события должны исследоваться через реконструкцию прошлого в мышлении историка. Возникала проблема понимания причин исторического события в контексте аксиологического подхода. В связи с этим вводилась категория психической причинности, которая была направлена на поиск ценностей духовного творчества человека как доминант понимания исторического события. Познание ведущих ценностей, интегрирующих этнос, народ в некоторое единство, невозможно в рамках классической рациональности. Намечалась тенденция к отказу от рассудочного, дискурсивного познания и переходу
© С. А. Воробьева, 2009
к непосредственному усмотрению сущности жизни путем сопереживания. Делались попытки выяснить смысловые моменты человеческого деяния, найти в действиях людей объяснения социальных феноменов; создавались механизмы объяснения поведения личности, нации, этноса, социальной группы, государства.
Принцип историзма ориентировал русских философов на связь мышления человека, его психики с конкретными условиями социального организма: изменения, которые происходят в социальном сознании на каком-либо этапе исторического развития, позволяют выявить особенности психологического склада, мышления людей и оказывают влияние на исторические процессы. В этой связи изучались психологические законы и на их основе определялись мотивы, побуждающие людей к конкретным действиям.
Психологизм исторического познания в русской философии истории, бесспорно, был связан с поиском русской национальной идеи—явлением, во многом обусловленным западным романтизмом. Основная проблема исследования — национальная самоидентификация России в цивилизационном пространстве. В русской философии истории психологический подход выражался в стремлении выявить этнопсихологическую специфику народа с целью национальной интеграции, что определялось имперскими интересами русской власти, созданием четкой государственной идеологии. Уже в XVIII в. отечественные философы рассматривали историческую причинность в психологическом плане. Так, М. М. Щербатов призывал к изучению психики человека в основном с целью изучения народных бунтов, которые он связывал с несовершенством человеческой природы. Психология, по его мнению, объясняет и поведение исторических деятелей. Н. М. Карамзин полагал, что характер, психология народа влияет на исторические деяния. Как отмечает А. В. Малинов, в XVIII в. именно в «природе человека» история «обретает свою собственную природу»: «Начала истории и права, которые ищут в природе человека, усматривают либо в конфликте, силе, власти, либо в добрых и альтруистических чувствах, в стремлении к общежитию... спокойному и разумному»2.
Стремление выйти за границы рационального, отвлеченность от реального эмпирического мира были весьма характерны для русской философии истории 40-60-х гг. XIX в. Целостность восприятия истории, провозглашенная как цель, дополнялась в исторической науке разработкой соответствующих методов. Внутренний мир человека, его душа становились центром исторического познания для русских философов, а основным методом признавался сенсуалистический. В середине XIX в. вводится термин «народная душа», отражающий специфику национального самосознания.
Психологизм исторического познания в русской науке имел несколько основных направлений поиска. Прежде всего, это попытка понять целостный образ народа с привлечением внешнего фактографического материала, но более на чувственном, эмоциональном уровне. Сравнительно-исторический метод, формировавшийся в отечественной методологии истории, диктовал моделирование исторических ситуаций по аналогиям. Прошлое рассматривалось через настоящее; историческая жизнь становилась реальностью внутреннего опыта. Историк «переносился в чужую жизнь», воспринимал ее как свою собственную, а затем делал обобщения.
Вопросы психологического характера включались в проблему народности, которая в XIX в. являлась одной из важнейших в России. Для ее изучения привлекались материалы различных областей знания. Акцент делался на народную психологию. Н. А. Полевой в «Истории Русского народа» в качестве основной ставил задачу изобразить жизнь русских, «политическое и гражданское состояние», то, что в совокупности он называет «физио-гномией» народа.
М. П. Погодин пытался понять «сущность народной жизни», или «дух народа», который объявлялся им исторической «неопределенностью», решаемой с позиции «помышления, чувствования»3. Следствием такого воззрения у Погодина было и определение самого предмета истории. Если традиционно в качестве такового определяли события, действия человеческого рода, то, по его мнению, необходимо было включить в него и чувства человека, которые являлись началом человеческих действий и необходимой их предпосылкой, «семенами и плодами действий». История подразделялась на «внешнюю», изучающую историческую реальность, факты, и «внутреннюю», направленную на освещение духовного пласта человеческого существования, познаваемого на чувственном уровне. Именно на «внутреннюю» историю должна обратить внимание современная философия. Каждое происшествие, утверждал он, имеет «два смысла», «душу и тело», «божественную идею и скудельную форму»; первое относится к идее необходимости, второе — к идее свободы. «Таинство истории», по мнению Погодина, и состоит в связи и непрерывном взаимодействии законов необходимости и свободы. «Чувство истории», «неопределенное», но «синтетическое», позволяет «угадывать» это взаимодействие и из разных действий, исторических событий, слагать некий «театр действий», «невидимое здание» истории4.
Бесспорно, вопросы единства национальной психологии в 40-50-е гг. XIX в. рассматривали в основном философы славянофильского направления. По утверждению И. В. Киреевского, «живое, цельное» понимание исторической действительности возможно только на основе «непосредственного», интуитивного знания, ведь интуиция, согласно романтической точке зрения, способна объединить мысль, волю и чувство человека и, следовательно, играет существенную роль в выработке целостных мировоззренческих установок.
А. С. Xомяков бессознательное рассматривал как высший уровень сознания, наделял его нравственными установками, ведь его проявление суть выражение высших начал. Поэтому отмечалась необходимость «уважения к бессознательным выражениям волящего разума или разумеющей воли; ибо отдельная самостоятельность сознания, законная после дела, не может ему предшествовать: иначе она обессилит и убьет самое дело своею ограниченностью и склонностью к рассудочной односторонности»5. Поскольку истинный предмет истории составляет жизнь всего человечества, достичь исторической истины можно только на основании изучения души человека. Именно в этом и состоит, по его мнению, «высшая точка зрения» на предмет исторического исследования. Аналогично изучению психологического элемента человеческой души, философско-историческое познание у Xомякова и других славянофилов строилось на основе общественной психологии народов, которой придается большое значение. «Страсти и инстинкты», свойственные тому или иному народу, сохраняются и проявляются в последующем его развитии.
Нужно все же отметить, что позиция славянофилов по вопросам этнической психологии была неоднозначной. Самарин не принимал упрек со стороны многих авторов в том, что славянофилы преувеличивали патриархальность сознания русских, выдавая это за неизменное психическое свойство, определяющее русскую историю. Во-первых, многие свойства, отмеченные славянофилами, такие особенности национального менталитета, как, например, любовь, полагал Самарин, имеют общечеловеческое содержание. Белинский приводил именно этот довод, говоря о переносе славянофилами свойств общечеловеческих на сугубо национальные. В полемике с Белинским Самарин утверждал, что любой народ может иметь или не иметь «любое народное свойство», и свойство общечеловеческое вполне может составить то, что «называется народностью».
Хотя он говорил, что совершенно другим вопросом является то, насколько это чувство является прерогативой русских. То, что это не так, Белинский, по его мнению, совершенно не доказал в тех «десяти строках», которые посвящены изложению этого вопроса6. Во-вторых, Самарин не считал, что народные психологические образы стойки и неизменны; он полагал, что русская патриархальность далеко не является абсолютной ценностной доминантой для славян. Исторический подход к проблеме народности был весьма характерен для Самарина. В этой связи он совершенно не был согласен с мнением западников в их оценке славянофильского подхода к реформе Петра I, которая якобы «убила в России народность». Самарин отмечал, что нужно исходить из исторических условий и не делать акцент на тех формах жизни и соответствующих ценностях народа, которые не соответствуют реальности. Тем не менее, он рассматривал развитие в основном в смысле богословских традиций.
Западники подчеркивали личностное начало в определении психологического облика народа, полагая, что «результатом воспитания чувств, душевных стремлений и настроений» является народная нравственность. К. Д. Кавелин отмечал, что «народная физиономия» не означает внешние формы существования народа — это «нечто неуловимое, непередаваемое, на что нельзя указать пальцем, чего нельзя ощупать руками, чисто духовное, чем один народ отличается от другого, несмотря на видимое сходство и безразличие»7. В этом его позиция совпадает со славянофильской. Расхождения возникают в вопросе о понимании сущности самой народности. Кавелин был убежден, что истинно духовная ориентация народа задается господством личностного начала в его нравственности. Родственный быт славян, который подчиняет личность «безусловно целому», является «нравственной дремотой»: человек «расплывается», «убаюкивается» и перестает стремиться к развитию, он «доверчив, слаб и беспечен как дитя». Личность, сознающая себя как «бесконечное и безусловное достоинство», — необходимое условие духовного развития народа.
Революционными демократами А. И. Герценом и В. Г. Белинским вопросы национальной психологии решались в достаточно определенном контексте: этническая психология полностью определялась историческими условиями и не считалась изначально заданной для народа. Герцен рассматривал личность в социальном контексте: человек призван в мир социально-исторический, он не может отказаться от участия в человеческом деянии, он должен действовать в своем месте, в своем времени — в этом его всемирное призвание: «.Каждая личность одействоряет по-своему свое призвание, оставляя печать своей индивидуальности на событиях. Народы — эти колоссальные действующие лица всемирной драмы — исполняют дело всего человечества, как свое дело, придавая тем художественную оконченность формы и жизненную полноту деяниям»8. Герцен противопоставлял свою позицию славянофильской, возражая против абсолютизации каких бы то ни было свойств личности и нации.
Белинский полагал, что «история нравов, изменяющихся с каждым новым поколением, есть еще более интересная история, чем история войн и договоров»; «историческая и частная жизнь людей так перемешаны и слиты между собою, как праздники с буднями». В этой связи он обращался к художественно-образной форме исторического сочинения, которая становилась достаточно популярной в России. Белинский высоко оценивал произведения В. Скотта, «инстинктом» угадавшего то, что написано «между строками» истории: «Прочитать его роман, значит прожить описанную эпоху, сделаться на время современником изображенных им лиц, мыслить на время их мыслию, чувствовать их чувством»9. Таким образом, попытка вникнуть в психологический образ народа — важнейшая составляющая
исторического исследования, по мнению Белинского. Но человек живет в обществе, существующем в определенном историческом контексте. Поэтому действия, мысли и психические особенности человека продиктованы конкретно-историческими условиями.
Еще одним направлением психологического метода в историческом познании являлось воссоздание историком психологического портрета исторических лиц, социальных групп, что давало, по мнению русских мыслителей, возможность более адекватно понять историю.
Т. Н. Грановский наиболее подробно занимался эти вопросом. Он писал: «История может быть равнодушна к орудиям, которыми она действует, но человек не имеет право на такое бесстрастие. С его стороны оно было бы грехом, признаком умственного или душевного бессилия. Мы не можем устранить случая из отдельной и общей жизни, но нельзя допустить его там, где дело идет об оценке людей, на которых лежит великая ответственность исторического рода»10. Грановский анализировал личности таких исторических деятелей, как Тамерлан, Александр Македонский, Людовик IX, канцлер Бэкон, Генрих VIII и др. Александра Македонского Грановский рассматривал как «посредника и примирителя между Западом и Востоком»; объем и влияние его деятельности оцениваются очень значительно: он открыл совершенно новую жизнь, поднял знамя религии и нравственности, направил развитие торговли и науки, образования. Грановский задумывался о том, какие качества личности Александра позволили ему осуществить эти исторические задачи. Он выделял западно-восточные черты психологии великого завоевателя: соединение «математической точности ума и пламенного воображения поэта, крепкой воли мужа с юношескою мягкостью и впечатлительностью», мистической восточной веры с приверженностью «строгой науке» Европы11. Исследуя многочисленные западные и восточные культурные источники, в которых содержались воспоминания об Александре, мыслитель заключал, что великого полководца ценили многие народы: персы внесли его в число героев своего народного эпоса; в Турции его считали «строителем великих городов и зданий»; англичане приписывали ему покорение Британии; воспевали его и в рыцарской лирике.
Грановским делался вывод о том, что исторические события иногда определяются принципиальными психологическими характеристиками великих личностей, которые принимают на себя ответственность за «целые ряды им вызванных или задержанных событий». Поэтому «характер, страсти, внутреннее развитие» для «мыслящего историка» он считал важным и «занимательным» предметом изучения.
В целом ориентация отечественной философии истории на психологизм предполагала уход от классических моделей рациональности, включение элементов творчества, что в результате не исключало возможности создания научного подхода в исторической реконструкции. Разумеется, психологический метод в русской мысли, появившийся как реакция на немецкую историческую науку, не может квалифицироваться как строго научный. Но, несмотря на очевидную его интуитивность, отсутствие однозначной связи между законами истории и психологией народа, поиск психологических оснований в отечественной методологии истории ориентировали на исследование структуры самой исторической действительности, массового сознания. Это давало возможность понять явление в контексте социальной системы исторической эпохи, найти архетипическое в национальной культуре, выявить разнокачественные уровни менталитета, определяющего историческое развитие культуры данного народа, соотнести ее с другими, понять перспективы дальнейшего развития.
1 Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собр. соч.: в 30 т. М., 1957. Т. 11. С. 246.
2 Малинов А. В. Философия истории в России XVIII века. СПб., 2003.
3 Погодин М. П. О всеобщей истории // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. № 1. С. 44.
4 Он же. Исторические афоризмы // Тайны истории. М. П. Погодин и другие о пользе истории. М., 1994. С. 56, 65, 68.
5Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: в 8 т. М., 1911. Т. 1. С. 248.
6 Самарин Ю. Ф. Соч.: в 12 т. М., 1900. Т. 1. С. 105.
7 Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт древней России // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М., 1989. С. 63.
8 Герцен А. И. Дилетантизм в науке // Герцен А. И. Соч.: в 2 т. М., 1985. Т. 1. С. 151.
9 Белинский В. Г. Избранные философские произведения: в 2 т. М., 1948. Т. 1. С. 143.
10 Грановский Т. Н. Собр. соч.: в 2 т. М., 1856. Т. 1. С. 210.
11 Там же. С. 368.
