CC BY
108
УДК 159.9.072.592.
А. В. Полетаева, А. В. Серый
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ ПЕРЕЖИВАНИЯ НЕСЧАСТНЫХ СЛУЧАЕВ НА ПРОИЗВОДСТВЕ РАБОТНИКАМИ УГЛЕДОБЫВАЮЩИХ ПРЕДПРИЯТИЙ
Статья носит теоретический характер и посвящена выделению наиболее значимых психологических факторов переживания несчастных случаев работниками угледобывающих производств. Выдвигается ряд предположений относительно решения проблемы субъективного восприятия работниками угольных производств несчастных случаев в трудовой деятельности. Рассматривается роль ценностно-смысловых образований личности в механизмах переживания аварии. Дается краткий обзор основных подходов к определению факторов переживания травматического опыта.
Ключевые слова: психологические факторы переживания, травматический опыт, личностные смыслы, посттравматическое стрессовое расстройство
A. V. Poletayeva, A. V. Seriy
PSYCHOLOGICAL FACTORS OF EMPLOYMENT INJURES SURVIVAL AMONG EMPLOYEES OF COAL-MINING ENTERPRISES
The article bears theoretical character. It is devoted to the differentiation of the most significant psychological factors of accident survival by the employees of coal-mining industries. It also offers a number of assumptions related to the solution of the problem of subjective perception of work accidents by the workers of coal-mining industries. The article examines the role of value-semantic entities of personality in the mechanisms of emergency survival and gives the brief review of the main approaches to the specification of traumatic experience survival factors.
Key words: survival psychological factors, traumatic experience, personal contents, post-traumatic stress disorder
Необходимость изучения переживания работниками последствий психической травмы, вызванной производственными авариями, обусловлена в первую очередь требованиями практики психологической помощи человеку, который оказался подвержен воздействию факторов психотравмирующей ситуации. На сегодняшний день уровень производственного травматизма на предприятиях угольной отрасли промышленности остается одним из самых высоких не только по показателям смертельного производственного травматизма, но и по показателям тяжелого травматизма. Кроме материального, социального и экономического ущерба, утраты здоровья и трудоспособности работники угледобывающих предприятий, пострадавшие во время выполнения горных работ, сталкиваются с разнообразными и подчас довольно тяжелыми психологическими последствиями, которые, по своей значимости, более опасны для общества, чем материальные потери и разрушения, вызванные чрезвычайными ситуациями. Среди возможных последствий несчастного случая од-
ними из самых тяжелых и угрожающих для личности и общества являются посттравма-тическое стрессовое расстройство (далее — ПТСР), хроническое изменение личности вследствие стресса, социально-стрессовое расстройство (далее — ССР), расстройства адаптации, аутистическая трансформация личности, суицидальное поведение, алкоголизм и наркомания, а также различные психосоматические нарушения. Данные исследований говорят о том, что ПТСР возникает приблизительно /5 части лиц, переживших ситуации травматического стресса при отсутствии физической травмы, ранения. Соответственно, для травмированных работников эта цифра значительно больше.
В связи с этим в последнее время возрастает внимание ученых различных специальностей к вопросам изучения причин несчастных случаев и роли ошибочных действий человека в возникновении аварий и катастроф на производстве. В то же время, несмотря на огромную социальную значимость и высокую актуальность темы, проблема реабилитации и последующего сопровождения пострадав-
ших на производстве шахтеров и членов их семей, овладения ими специальными знаниями и навыками работы в очаге чрезвычайной ситуации, а также с отдаленными психологическими последствиями несчастных случаев находится на начальной стадии. Это, в свою очередь, актуализирует необходимость разработки концепции переживания работниками угольных предприятий несчастных случаев на производстве и программы их реабилитации, направленной на предотвращение и минимизацию развития негативных психологических последствий несчастного случая.
Переживание работником предприятия угольной промышленности травматического события определяется соотношением ряда факторов, характер которого зависит от требований целостного контекста конкретной ситуации. В процесс формирования феноменологической картины переживания травматического опыта вовлекаются практически все звенья адаптационной системы организма, функциональная активность которых зависит от специфики внешних (ситуационных) и внутренних (психофизиологических, характерологических, мотивационных особенностей).
Вопрос о характере детерминации поведения человека внешними факторами имеет глубокие исторические корни и в научной психологии восходит к работам бихевиористски ориентированных исследователей (Дж. Б. Уотсон, Э. Ч. Толмэн, К. Л. Халл, Ф. Б. Скиннер).
Л. Ф. Бурлачук, Н. Б. Михайлова подчеркивают, что в настоящее время имеется большое число теорий личности, описывающих и изучающих личностные черты. Для второй же составляющей поведения — ситуации — как справедливо замечают авторы, систематических исследований проводилось мало. Р. Прайс, не отрицая значимой роли психологических характеристик личности в формировании разного рода психических отклонений, подчеркивает особую важность фокусирования внимания на особенностях ситуации. Такое перенесение акцентов, по его мнению, обеспечивает исследователя информацией о стрессорах ситуации, способствующих возникновению психологических проблем. Это повышает возможность диагностирования событий повышенного риска и изменения условий, стимулирующих возникновение долговременных психологических проблем [43].
Разными авторами предпринимаются попытки выделения ряда ситуационных параметров, обусловливающих действие психологических механизмов переживания травматического опыта. По утверждению О. А. Кравцовой, главным фактором, оказывающим влияние на переживание травматического события, является интенсивность стрессора. Убеждениями специалистов в области психического здоровья долгое время руководила установка, что если время не лечит рану, значит, это не рана, а дефект [14]. Современное понимание пост-травматического состояния как нормальной реакции индивида на крайне интенсивное воздействие отразилось в одном из главных диагностических критериев ПТСР по МКБ-10 [20]. Согласно этому критерию, ПТСР развивается у человека, который оказался «подвержен воздействию стрессорного события или ситуации... исключительно угрожающего или катастрофического характера, что способно вызвать общий дистресс почти у любого индивидуума» [32, с. 49]. Авария на шахте по своим характеристикам также может быть отнесена к числу таких экстремальных травматических событий в жизни индивида, поскольку представляет реальную непосредственную угрозу здоровью и жизни работника.
В дополнение к степени интенсивности психотравмирующего воздействия А. Мэркер выделяет также факторы, связанные с травматическим событием, такие как степень контролируемости травматического события и его неожиданность [9]. В работах М. Се-лигмана рассматриваются отрицательные последствия восприятия отсутствия контроля. Невозможность предсказания или влияния на негативное событие ведет к прекращению индивидом попыток его избегания, и человек не возобновляет их, даже когда причинноследственная связь восстанавливается. На субъективном уровне это переживается как потеря мотивации, приводящая к депрессии. Данные, полученные М. Селигманом и К. Питерсоном, свидетельствуют о наличии связи между состоянием депрессии, чувством беспомощности и безнадежности и определенным стилем атрибуции, относящим негативные переживания, результаты и жизненные обстоятельства на счет неконтролируемых или ситуативных факторов [28]. В связи с нарушением техники безопасности во время ведения горных работ, устареванием оборудования, пре-
вышающими пределы возможной эксплуатации шахты работами, несчастные случаи на таких производствах являются не единичными. С точки зрения возможности контроля за ситуацией — слабо контролируемыми со стороны работников смены.
Многие исследователи подчеркивают необходимость различения травматических событий «стихийного» и «человеческого» происхождения. Так, Р. Янов-Бульман отмечает, что реакция пострадавшего от человеческого стрессора, социального происхождения, является более тяжелой и продолжительной по времени [14]. По имеющимся данным, наиболее травматичным для психики потенциалом обладают события антропогенного характера [9]. Аварии на шахтах являются событиями на первый взгляд техногенного характера, так как в них отсутствует прямой злой умысел и намерение причинить ущерб работникам со стороны третьих лиц. Тем не менее, непринятие администрацией таких предприятий и государством адекватных действий по предотвращению последующих аварий, по оказанию помощи пострадавшим и членам их семей является фактором повторной травмати-зации, и фактором уже антропогенным.
На способность человека справляться с травматическим событием влияет предшествующая травматизация [14, 24, 32]. В психоаналитической концепции возникновение психологических проблем в связи с переживанием травматического события указывает на предшествующий ей бессознательный конфликт, который активируется данным событием [11, 36, 37]. В контексте обсуждения роли предыдущего травматического опыта в формировании стратегии преодолении нельзя не упомянуть работу Е. Т. Соколовой и С. В. Ильиной. В своем исследовании авторами было обнаружено, что эмоциональный опыт женщин, занимающихся проституцией, содержит факты физического и сексуального насилия в прошлом [31]. Следовательно, повторное попадание в сходную ситуацию можно трактовать как репереживание травмы, попытку индивида переработать, завершить полученный опыт, не интегрированный в структуру личности и Я-концепцию. Однако, как отмечает Р. К. Питман, эта гипотеза не являлась предметом серьезных научных изысканий и является слишком «пластичной», что позволяет применять ее к большинству случаев пере-
живания травматического события [14]. Шахтеры же, живущие с осознанием своей слабой защищенности от вероятных несчастных случаев, помня уже имевшие место в их трудовой деятельности аварии, а также несчастные случаи, происходившие с другими работниками, подвергаются постоянной ретравма-тизации.
В последнее время даже аналитически ориентированные исследователи склонны рассматривать травматическое событие как само по себе, вне связи с прошлым опытом, вызывающее негативные психологические последствия для личности [26]. Отчасти этому способствовало выделение такого основного диагностического критерия ПТСР, как «необычное, экстремальное событие, способное вызвать психологические нарушения почти у любого человека» [32, с. 49].
К внешним формам воздействия относятся также социальные факторы, в числе которых важное место занимают социальные связи индивида. Социальная поддержка, играющая весьма важную роль в жизни людей, оказывает значительное влияние на психологическое благополучие человека, являясь модератором стресса.
В широком смысле слова социальная поддержка характеризуется как удовлетворение специфических социальных потребностей (в близости, защите, информации, практической помощи, разрядке, успокоении и т. д.) [12]. По словам Ц. П. Короленко, Н. В. Дмитриева, одной из ее составляющих является доверие и эмоциональная привязанность к значимому человеку [13]. Дж. Боулби также особо подчеркивается центральная роль межличностных отношений в функционировании личности на любом возрастном этапе: «Теперь уже ясно, что не только маленькие дети, но и люди всех возрастов бывают наиболее счастливы и в состоянии максимально развернуть свои таланты, когда они уверены, что позади них стоит кто-то, кому они доверяют и кто непременно придет на помощь, если возникнут какие-то трудности. Тот, кому доверяют, обеспечивает безопасный тыл, на основе которого человек может действовать» [10, с. 91].
Понятие социальной поддержки можно дифференцировать с акцентом на разных перспективах рассмотрения и регистрации: качества отношений, воспринимаемой и пре-
доставляемой поддержки, а также включенности. Однако зачастую понимание данного термина сводится к количественному аспекту оценки, при котором игнорируется даже сама возможность деструктивного влияния определенных социальных связей на человека.
В некоторых исследованиях прослеживается связь между способностью человека противостоять экстраординарным стрессовым воздействиям и уровнем образования [6]. Существуют данные о том, что фактором риска неудачного преодоления выступает низкий уровень образования. Однако изучение факторов развития посттравматического стресса у вынужденных мигрантов в России обнаруживает как раз обратную взаимосвязь. Возможно, это объясняется тем, что в нашей ситуации мигранты с более высоким уровнем образования сталкиваются с отсутствием в новой среде условий для удовлетворения потребности в самореализации, в частности, самореализации в профессиональной сфере, что еще более усугубляет тяжесть их психологического состояния [26].
Необходимо подчеркнуть, что, руководствуясь при определении степени травматично-сти события только внешними критериями, мы сталкиваемся с рядом трудностей. Справедливо критикуя подход, связанный с отождествлением патогенного события с понятием только внешних условий, В. Н. Мясищев отмечает, что любые потенциально травматические события «являются источником болезненного переживания лишь в том случае, если они занимают центральное или, по крайней мере, значимое место в системе отношений личности к действительности» [22, с. 237]. Восприятие одного и того же события каждым конкретным человеком индивидуально, в связи с чем выведение среднестатистических показателей может дать в отношении большой группы определенную прогностическую ценность, но при работе с конкретным человеком имеет мало смысла. Тогда критерий травматичности события теряется, что и вынудило ученых искать его во внутреннем мире личности.
Другие исследователи подчеркивают необходимость систематического изучения взаимосвязи механизмов переживания и внутренних, индивидуально-психологических характеристик личности. По их мнению, без учета преломления ситуации в жизненном мире лич-
ности невозможно объяснить вариабельность реакций на одно и то же событие у разных людей. М. Ш. Магомед-Эминов справедливо замечает, что объяснение посттравматических состояний без учета личности является не то чтобы затруднительным, но и попросту невозможным. Одно и то же событие, будучи травматичным для одного индивида, практически не задевает другого, что говорит в пользу существования индивидуальных различий в восприимчивости к воздействию конкретного стрессора. По этой причине без изучения процессов личности мы не можем адекватно определить не только интенсивность стрессора, но и даже сам факт травматического воздействия [17].
В научной психологической литературе обсуждается ряд черт личности, имеющих связи со способностью человека противостоять негативным последствиям травматических событий. К числу таковых относится понятие поведения по типу А, основанное на серии работ, известных как Western Collaborative Groupe Studies и посвященных изучению факторов риска сердечно-сосудистых заболеваний. В основе поведенческого паттерна типа А лежат такие личностные характеристики, как враждебность и негативная аффективность. Тип Б характеризуется относительно невысокими значениями по этим показателям.
Исследователи, изучающие влияние индивидуальных различий на взаимосвязь между стрессором и напряжением, чаще акцентируют внимание на роли негативного аффекта. Данное понятие отражает устойчивые индивидуальные отличия в негативной эмоциональности и Я-концепции. Люди с высокими показателями этой характеристики:
а) чаще испытывают дистресс, дискомфорт и неудовлетворенность;
б) имеют больше склонности к самоанализу и чаще фиксируются на своих неудачах и недостатках;
в) чаще обращают внимание на негативные стороны мира;
г) хуже относятся к себе и меньше удовлетворены собой и жизнью в целом [4].
Д. Брайт, Ф. Джонс полагают, что понятие негативной аффективности близко понятию нейротизма Г. Айзенка, что привело к частому отождествлению этих личностных измерений в исследованиях [4, с. 164]. Следует заметить, что в работах по совладанию с трудной си-
туацией нейротизм также привлекал большое внимание исследователей. Например, П. Коста с соавторами обнаружил, что лица с высокими показателями нейротизма отличаются неадаптивными способами реагирования на стрессоры, включающими самообвинения, принятие желаемого за действительное и пребывание в пассивном состоянии [4, с. 190]. Дж. Ормел, Р. Сандерман и Р. Стюарт, изучая личностные переменные, определяющие отношение к происходящим жизненным ситуациям, также пришли к выводу, что нейротизм выступает в качестве одной из дефиниций личностной ранимости [28].
Немаловажную роль в переживания событий, имеющих травматический характер, играет степень информированности о предстоящих последствиях угрожающего события. И. Джейнис обнаружил, что хорошо информированные о послеоперационных ощущениях и реакциях пациенты отличаются более быстрой послеоперационной реабилитацией, чем сравнительно плохо информированные [28, с. 378]. Однако результаты других исследований свидетельствуют о том, что связь степени информированности с эффективностью психологического преодоления не является столь однозначной, поскольку зависит также от индивидуальных особенностей обработки человеком информации в условиях тех или иных угрожающих ситуаций [40].
В обзоре результатов нескольких эмпирических исследований, проводимых среди пострадавших от экстремальных ситуаций (так называемые «первичные» жертвы) и профессиональных помощников (жертвы 4-го уровня), М. Линдеман с соавторами описывает следующие факторы риска развития травматического стресса [41]:
1. Нейротизм и интроверсия.
2. Мировоззренческие установки, связанные с представлением о благосклонности окружающего мира, торжестве правосудия, управляемости, шансе и удаче. Столкновение с травматической ситуацией делает эти представления очень уязвимыми, заставляя человека усомниться в их истинности. По этой причине люди, чья вера в управляемость и доброжелательность мира слишком сильна, могут быть в большей степени подвержены негативному воздействию экстремальной ситуации.
3. Пол. Несмотря на то что изучению связи между полом и реакцией на тяжелое собы-
тие уделялось мало внимания, имеются данные, позволяющие полагать, что, как правило, больше страдают от проявлений травматического стресса лица женского пола, чем мужского.
4. Субъективная оценка собственной возможности преодоления возникшей трудности. По словам А. В. Либина, степень адекватности оценки происходящего играет решающую роль в механизме переживания его последствий. Часто тяжелые последствия негативного события не соответствуют его реальной сложности, что можно объяснить неадекватной субъективной оценкой его значимости [15].
5. Способность к переработке травматического опыта [41].
В. Н. Мясищев подвергает резкому ограничению господствующую в характерологии склонность к формальному, абстрактно обобщенному определению свойств личности, выступающих предикторами неблагоприятной динамики психического состояния индивида после травматического события: «Говоря о твердости или, наоборот, слабости, решительности — нерешительности, самоуверенности — неуверенности в себе, смелости и робости, самообладании и его отсутствии, нужно всегда помнить, что в разных направлениях и в разных отношениях человек может обнаружить разную степень этих качеств или даже противоположные черты» [22, с. 248].
В современной отечественной и зарубежной психологии предпринимаются попытки целостного осмысления личностных характеристик, ответственных за переживание травматических событий. Феноменологию, отражающую различные аспекты совокупности личностных характеристик, в отечественной и зарубежной психологии обозначали такими понятиями, как личностный потенциал, личностный адаптационный потенциал, локус контроля, самоэффективность, жизнестойкость и др. Так, понятие «личностный потенциал» отражает меру совладания личности с заданными обстоятельствами, преодоления личностью самой себя, а также меру прилагаемых ей усилий по работе над собой и условиями своей жизни [1].
Понятие личностного адаптационного потенциала (далее — ЛАП) было предложено А. Г. Маклаковым, рассматривающим воздействие экстремальных факторов среды на че-
ловека в контексте особенностей осуществления адаптационных процессов. Адаптационные возможности личности оцениваются им через уровень развития психологических характеристик, наиболее значимых для регуляции деятельности в процессе адаптации: нервно-психическая устойчивость, самооценка личности, ощущение социальной поддержки, особенности построения контакта с окружающими, опыт социального общения, моральная нормативность личности, ориентация на соблюдение требований коллектива [19].
Согласно Л. И. Анцыферовой, центральным личностным образованием, определяющим специфику поведения в трудных ситуациях, отношение к миру, убеждения и самооценку, выступает локус контроля. По мнению автора, в основе выбора конструктивно преобразующих стратегий совладания лежит интер-нальный локус контроля [2]. Исследование, проведенное Е. Г. Ксенофонтовой, показывает, что интерналам свойствен высокий уровень саморегуляции, позволяющий им контролировать негативные эмоции, импульсивные действия и блокировать дезинтегрирующее влияние на сознание психотравмирующих факторов. Ответственность за свои поступки и действия, являющаяся кардинальной, имеющей большое социальное значение личностной чертой интерналов, определяет уверенность в своих возможностях контролировать травматические события, воспринимать мир как источник несущих скрытые возможности «вызовов» [2, с. 10-11].
Исследования А. Бандуры показали, что одним из факторов поведенческой компетентности в переживании различных жизненных событий может быть вера человека в эффективность собственных действий. А. Бандура выдвинул предположение, что когнитивная по природе самоэффективность (т. е. ожидания в отношении собственной эффективности) влияет на моторное поведение, на то, например, будет ли стрессовая ситуация стимулировать попытки овладения ею, насколько это будут интенсивные попытки и как долго они будут продолжаться. Эта же самоэффективность может влиять и на характеристики среды, т. е. на последствия поведения. Самоэффективность понимается А. Бандурой не как стабильная и статичная личностная характеристика, а как переменная, которая по своей силе, обобщен-
ности и степени находится в реципрокной зависимости от актуальной ситуации и прежней истории развития индивида [38].
В зарубежной психологии наиболее полно понятию центральной характеристики, определяющей способность человека противостоять травматическим обстоятельствам, соответствует понятие «Hardiness» («жизнестойкость»), введенное С. Мадди [42]. Было экспериментально выявлено, что данная личностная диспозиция способна влиять на процессы переживания и выступать фактором, с помощью которого личность оказывает буферное влияние на травматическое воздействие.
Таким образом, в указанных работах изучается преимущественно влияние на человека какого-то одного конкретного фактора или группы сходных факторов (внешних или внутренних). Однако воздействие на процесс переживания травматического события оказывают и другие факторы, которые трудно однозначно отнести к внутренним или внешним.
Для обозначения психологических образований, появляющихся на стыке внешней (объективной) и внутренней (субъективной) реальности, М. Ш. Магомед-Эминов вводит понятие «переменные взаимодействия». По М. Ш. Магомед-Эминову, характер переживания травматического события определяется порождением новообразований, не сводимых однозначно ни к внешним, ни к внутренним факторам [16]. Схожей позиции придерживается Ф. Е. Василюк. По его мнению, в психологическом мире время от времени обнаруживаются особые феномены, трансцендентные ему, например, трудность и боль. Являясь полностью психологическими, они в то же время указывают на существование самостоятельного бытия, живущего по законам, отличным от жизненного мира данной личности, «другими словами, феномены трудности и боли вносят в изначально гомогенный психологический мир дифференциацию внутреннего и внешнего, точнее, внутри психологического мира в феноменах трудности и боли проступает внешнее» [5, с. 92].
Одними из интегративных переменных внешней и внутренней реальности являются личностные смыслы, которые не принадлежат действительности, так же как и не принадлежат самому объекту [29]. В концепции Ф. Е. Василюка смысл является пограничным образованием, пересечением сознания и бы-
тия, идеального и реального [5]. Личностные смыслы представляют собою связующее звено между внутренним миром личности и объективной действительностью и могут, на наш взгляд, играть существенную роль в механизмах переживания травматического события.
Между тем изучению роли смысловой сферы в переживании травматического события уделялось недостаточно внимания. По словам С. К. Нартовой-Бочавер, игнорирование смысловой составляющей механизмов преодоления уже превратилось в отчетливую тенденцию современных психологических исследований [23]. Б. В. Зейгарник и Б. С. Братусь отмечают, что, поскольку общие смысловые образования являются основными единицами личности, то говорить о нормальном или аномальном развитии личности, не рассматривая этих отношений, просто невозможно [8]. Т. Гри-нинг, анализируя посттравматический стресс с позиций экзистенциально-гуманистической психологии, отмечает, что подход к лечению посттравматического стресса должен принимать во внимание утрату и восстановление смысла и человеческих связей [7].
Тем не менее, имеется ряд исследований, в которых предпринимаются попытки установить роль смысловой сферы в функционировании психологических механизмов переживания травматического события [17; 18; 22; 25; 33]. Еще В. Н. Мясищев высказывал мысль о том, что в психогениях патогенную причинную роль имеют нарушения отношений, понимаемые им как целостная система индивидуальных, избирательных связей личности с различными сторонами объективной действительности [22]. Б. В. Зейгарник предполагала, что некоторые особенности личности, в том числе глубина и устойчивость ценностных установок, ориентация, способны воспрепятствовать разрушительному влиянию многих болезненных состояний (как, например, при психической травме) или, по крайней мере, «отодвинуть» их [8]. Авторами выделяются различные аспекты личностных смыслов и смысловых образований, обусловливающие переживание травматического события. Одним из них является ценностное отношение к прошлому травматическому опыту и тому, что с ним связано в настоящем.
Событие является источником болезненных переживаний для человека тогда, когда
оно заключает в себе для него субъективную значимость, восприятие которой со временем может меняться. Согласно И. Ялому, нынешние сомнения или принятие новой смысловой схемы не должны уничтожать реальность прошлых значимостей. Если это происходит, человек попадает в замкнутый круг: отрицание прошлой значимости приводит к обесцениванию происходящего в настоящем, а также будущего — ведь нынешний уклад жизни и вероятностное будущее есть частичное следствие происходящего в прошлом. Сохранение прошлых значимостей, естественно, не означает признание «нормальности» и естественности травматического события, а отражает признание права за собою сохранять приверженность находящимся под угрозой ценностям прошлого [39]. По мнению В. Франкла, сущностная природа человека состоит в поиске смысла, который может быть обнаружен в любой, даже самой трагичной, ситуации [34]. Согласно С. Криппнеру, воспоминания ветеранов войны во Вьетнаме «могут представлять собой неудачные попытки придать смысл тому опыту, который многие из их товарищей считают лишенным смысла или вредным» [7].
Однако признание за собою права сохранять прошлую значимость, так же как и обнаружение (или придание) смысла, не есть то же самое, что абсолютизация смысла. По справедливому замечанию В. Франкла, слепое поклонение единственной абсолютной ценности аналогично поклонению кумиру: оно тяжело сказывается на человеке, перестающем замечать другие возможности наполнить свою жизнь. При невозможности реализовать этот единственный смысл человек переживает разрушение всех оснований своего мироустройства [35].
Другим важным аспектом смысла, обусловливающим переживание травматического опыта, является ощущение временной отнесенности смысла события. Понять то, что называется смыслом, невозможно независимо от чувства переживаемого времени. Временные локализации смысла событий человеческой жизни опосредуют субъективную смысловую реальность человека, а следовательно и его поведение в конкретной ситуации. Проведенное нами исследование показало, что адекватное осмысление реальности и взаимо-
действие с ситуацией в настоящем возможно только при критическом осмыслении прошлого опыта при его соотнесении с представлениями о будущем [30].
Осмысленность события производно от способности индивида располагать события во временной перспективе, формировать смысловые связи между событиями разной временной отнесенности, интегрировать их в единый жизненный контекст. На роль способности устанавливать осмысленные временные связи между событиями в преодолении тревоги, депрессии и связанных с ними болезненных переживаниях указывал еще Ю. Мин-ковски [21]. О. А. Арестова пишет, что временная перспектива личности не только подвержена влиянию кризисных моментов жизни; имеет место и обратная тенденция: временной аспект жизни человека способен активно противостоять их негативному воздействию. По ее мнению, так называемый «невроз антиципации», связанный с ожиданиями конфликтов и ранним травматическим опытом, также тесно связан с нарушением связанности или согласованности прошлого, настоящего и будущего и отсутствием будущей доминанты, способности видеть себя в будущем. В состоянии стресса наблюдается сходная структура временной перспективы со смещением временного фокуса на настоящее [3]. По данным Т. Н. Розовой, у больных, перенесших угрожающее жизни событие (инфаркт миокарда) и демонстрирующих наиболее эффективные механизмы регуляции деятельности, все этапы жизни взаимосвязаны, «вплетены» в контекст жизнедеятельности, считаются «своими» [27].
По нашему мнению, принципиально важными положениями в решении проблемы противопоставления внешних и внутренних факторов переживания несчастного случая на производстве, травматического для конкретного работника, и позволяющих очертить новые направления исследований, являются следующие:
1. Внутренний мир человека не является самозамкнутым феноменом. Взаимодействуя с внешним, он избирательно «присваивает» его себе. Так же и объективный мир в восприятии индивида содержит в себе субъективные измерения. Потому психическая травма, полученная в результате производственной аварии, не может быть рассмотрена ни
как простая реакция, возникшая в ответ на экстремальные требования, ни как манифестация одних лишь психологических особенностей личности работника.
2. Основной причиной взаимосвязи параметров внешнего и внутреннего мира является их избирательное соответствие друг другу, обусловленное ценностно-смысловыми образованиями личности. Иными словами, психика человека, переживающего отдаленные последствия воздействия экстремальной ситуации аварии, не просто отражает эту ситуацию, а позволяет выделить из нее то, что в наибольшей степени соответствует особенностям индивида.
Мы считаем, что ценностно-смысловые образования могут являться «переменными взаимодействия» внешней и внутренней реальности, поскольку они представляют собою связующее звено между внутренним миром человека, пережившего аварию на производстве, и объективной действительностью.
По мнению М. Ш. Магомед-Эминова, экстремальная ситуация способна изменить смысловую сферу личности в направлении формирования биполярной смысловой структуры, элементами которой будут являться смыслы, организованные вокруг идеи «жизни», с одной стороны, и «смерти» — с другой [1]. Применительно к ситуациям производственных аварий на угледобывающих предприятиях, несущих угрозу здоровья и жизни работников, нам также близка идея о ведущей роли смыслового конфликта в механизмах переживания последствий такой травмы. Придерживаясь представления о наличии противоречия в смысловой системе работника, пережившего несчастный случай на шахте, мы делаем акцент на функционировании временных локусов смысла, т. е. смыслов настоящего в контексте формирования определенного отношения к будущему и прошлому опыту индивида. По нашему мнению, главным фактором, запускающим процесс нарушения самосознания, связанного с психотравмой работников, является такое изменение в смысловой сфере, в результате которого травматическое событие, лишенное когнитивной переработки и не включенное в процесс осмысления, отделяясь от смысловой структуры личности, диссоциируется, превращаясь в автономное образование. Это позволяет индивиду на время отделить от себя травмати-
ческое переживание, что обеспечивает психологическую защиту от внедрения в сознание опыта, не согласующегося с прежней системой оценок и грозящего крахом системе ценностей личности. Однако если несчастный случай не будет осмыслен с формированием отношения и включением в более широкую временную перспективу, результатом может явиться фиксация во временном локусе прошлого. Возможно, основной задачей деятельности психики в переработке травматического опыта аварии является не только смысловая переработка несчастного случая, но и его адекватное включение в смысловой контекст с формированием ценностного отношения личности.
На основании проведенного теоретического анализа проблемы выделения психологических факторов, определяющих переживание несчастных случаев, можно сделать следующие выводы:
1. Несчастные случаи на угольных производствах относятся к числу травматогенных событий, способствующих возникновению психической травмы и длительных неблагоприятных психологических последствий для личности.
2. Факторы переживания последствий несчастного случая на производстве многообразны и могут быть разделены на ситуационные, личностные и «переменные взаимодействия».
3. На настоящий момент можно говорить о существовании четырех основных подходов к изучению причин психической травмы.
Согласно первому подходу особенность переживания экстремального опыта можно спрогнозировать, изучая ситуационные переменные. Сторонники второго подхода акцентируют внимание на индивидуально-психологических характеристиках личности. Третьи предпринимают попытки учета наибольшего количества факторов, как внешних, так и внутренних. Четвертый подход имеет дело с переменными, не сводимыми однозначно ни к внешним, ни к внутренним факторам.
4. Изучение ценностно-смысловых ориентаций личности, переживающей отдаленные последствия производственной психической травмы как связующего звена между ее внутренним миром и объективной действительностью позволит объяснить преломление параметров несчастного случая через индивидуально-психологические особенности личности работника.
Таким образом, мы полагаем, что расширение представления о факторах переживания работниками угледобывающих производств психологических последствий аварий требует дополнительного изучения ценностного переживания. Также, на наш взгляд, понимание феномена посттравматического стрессового нарушения у работников, пострадавших в результате аварий, как переживания актуального смыслового состояния, вызванного временной локализацией ценностно-смыслового вектора, позволит разрешить существующее противоречие в объяснении психологической природы данного явления.
Б и б ли о гр аф ич е с кий с пис о к
1. Александрова Л. А. К концепции жизнестой-
кости в психологии // Сибирская психология сегодня: сб. науч. тр. — Кемерово: Кузбассвузиздат, 2002. — 334 с.
2. Анцыферова Л. И. Личность в трудных жиз-
ненных условиях: переосмысление, преобразование ситуаций и психологическая защита // Психол. журн. — 1994. — Т. 15. — № 1. — С. 3-17.
3. Арестова О. Н. Операциональные аспекты
временной перспективы личности // Вопр. психологии. — 2000. — № 4. — С. 61-73.
4. Брайт Д., Джонс Ф. Стресс: теории, иссле-
дования, мифы. — СПб.: Прайм-Еврознак, 2003. — 352 с.
5. Василюк Ф. Е. Психология переживания: ана-
лиз преодоления критических ситуаций. — М.: МГУ, 1984. — 200 с.
6. Ворона О. А., Тарабрина Н. В. Факторы риска
развития посттравматического стресса у онкологических больных // Методологические проблемы современной психологии: иллюзии и реальность: материалы Сибирского психол. форума. — Томск: Томский гос. ун-т, 2004. — 862 с.
7. Грининг Т. Посттравматический стресс с по-
зиций экзистенциально-гуманистической психологии // Вопр. психологии. — 1994. — № 1. — С. 92-96.
8. Зейгарник Б. В., Братусь Б. С. Очерки по пси-
хологии аномального развития личности. — М.: МГУ, 1980. — 169 с.
9. Калмыкова Е. С. Миско Е. А., Тарабрина Н. В.
Особенности психотерапии посттравмати-ческого стресса // Психол. журн. — 2001. — Т. 22. — № 4. — С. 70-80.
10. Калмыкова Е. С., Падун М. А. Ранняя привязан-
ность и ее влияние на устойчивость к травме: постановка проблемы // Психол. журн. — 2002 . — Т. 23. — № 5. — С. 88-98.
11. Калшед Д. Внутренний мир травмы: архети-
пические защиты личностного духа. — М.: Академия, 2001. — 368 с.
12. Клиническая психология / под. ред. М. Перре,
У. Бауманна. — СПб.: Питер, 2002. — 1312 с.
13. Короленко Ц. П., Дмитриева Н. В. Психоана-
лиз и психиатрия: моногр. — Новосибирск: НГПУ, 2003. — 667 с
14. Кравцова О. А. Сексуальное насилие как пси-
хическая травма: автореф. дис. ... канд. психол. наук. — М.: МГУ. — 2000. — 26 с.
15. Либин А. В. Дифференциальная психология:
на пересечении европейских, российских и американских традиций. — 2-е изд., пере-раб. — М.: Смысл: Пер Сэ, 2000. — 549 с.
16. Магомед-Эминов М. Ш. Личность и экстре-
мальная жизненная ситуация // Вестн. МГУ. Сер. Психология. — 1996. — № 4. —
С. 26-35.
17. Магомед-Эминов М. Ш. Трансформация лич-
ности. — М.: ПАРФ, 1998. — 496 с.
18. Мазур Е. С. Смысловая регуляция деятельно-
сти: на материале некоторых видов патологии: автореф. дис. ... канд. психол. наук. — М., 1983. — 20 с.
19. Маклаков А. Г. Личностный адаптационный
потенциал: его мобилизация и прогнозирование в экстремальных условиях // Психол. журн. — 2001. — Т. 22. — № 1. — С. 16-24.
20. Международная классификация болезней (10-й
пересмотр). Классификация психических и поведенческих расстройств. Клинические описания и указания по диагностике. — СПб.: АДИС. — 1994. — 248 с.
21. Мэй Р. Открытие бытия. — М.: Ин-т общегу-
манит. исслед., 2004. — 244 с.
22. Мясищев В. Н. Личность и неврозы. — Л.:
Ленингр. ун-т, 1960. — 426 с.
23. Нартова-Бочавер С. К. «Coping behavior» в
системе понятий психологии личности // Психол. журн. — 1997. — Т. 18. — № 5. —
С. 120-131.
24. Попов Ю. В., Вид В. Д. Реакции на стресс: практ.
коммент. к гл. 5 Междунар. классификации болезней 10-го пересмотра (МКБ-10) // Соврем. психиатрия. — 1998. — Т. 1. — № 1. — С. 9-13.
25. Попогребский А. П. Влияние инфаркта мио-
карда на смысловую сферу человека // Психол. журн. — 1998. — Т. 19. — № 5. —
С. 113-118.
26. Психологическая помощь мигрантам: травма,
смена культуры, кризис идентичности / под ред. Г. У. Солдатовой. — М.: Смысл, 2002. — 479 с.
27. Розова Т. Н. Смысловая регуляция деятельно-
сти у больных, перенесших инфаркт миокарда: автореф. дис. . канд. психол. наук. — М.: МГУ, 1991. — 27 с.
28. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация: перс-
пективы социальной психологии. — М.: Аспект Пресс, 1999. — 429 с.
29. Серый А. В. Психологические механизмы функ-
ционирования системы личностных смыслов. — Кемерово: Кузбассвузиздат, 2002 — 183 с.
30. Серый А. В. Система личностных смыслов:
структура, функции, динамика. — Кемерово: Кузбассвузиздат, 2004 — 272 с.
31. Соколова Е. Т., Ильина С. В. Роль эмоциональ-
ного опыта жертв насилия для самоидентичности женщин, занимающихся проституцией // Психол. журн. — Т. 21. — № 5. —
С. 70-81.
32. Тарабрина Н. В. Практикум по психологии
посттравматического стресса. — СПб.: Питер, 2001. — 272 с.
33. Торчинская Е. Е. Роль ценностно-смысловых
образований личности в адаптации к хроническому стрессу: на примере спинальных больных // Психол. журн. — 2001. — Т. 22. — № 2. — С. 27-35.
34. Франкл В. Воля к смыслу. — М.: Апрель-
Пресс: Эксмо-Пресс, 2000. — 368 с.
35. Франкл В. Психотерапия на практике. — СПб.:
Речь, 2001. — 256 с.
36. Фрейд З. Введение в психоанализ: лекции. —
М.: Наука, 1989. — 455 с.
37. Хорни К. Самоанализ. — М.: Эксмо-Пресс,
2002. — 448 с.
38. ХьеллЛ., ЗидлерД. Теории личности. — СПб.:
Питер, 2003. — 608 с.
39. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. —
М.: Класс, 2004. — 576 с.
40. Heszen-NiejodekI. Coping Style and Its Role in
Coping with Stressful Encounters // European Psychologist. — 1997. — Vol. 2 — №. 4. — P. 342-351.
41. Lindeman М., Saari S., Verkasalo M. [et al.]. Trau-
matic Stress and Its Risk Factors Among Peripheral Victims of the M/S Estonia Disaster // European Psychologist. — 1996 — № 4. — Р. 255-270.
42. Maddi S. R. The Story of Hardiness: twenty years
of theorizing, research and practice // Consulting psychology journal. — 2002. — № 54. — Р. 173-185.
43. Price R. Risky Situations // Toward a psycho-
logy of Situations: An Interactional Perspective / ed. D. Magnusson. — Hillsdate, 1981. — P. 106-112.
