CC BY
126
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2010. № 1
Б.Ю. Норман
ПСЕВДОВЫСКАЗЫВАНИЯ
КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
(на материале славянских языков)
...В мире появились странные предметы, с виду никчемные, бесполезные, но исполненные тайного смысла, ведущие в никуда.
(Толстая Т. «Круг»)
В статье обсуждаются функциональные типы и закономерности употребления так называемых псевдовысказываний - особого и достаточно разнородного класса высказываний типа Мама мыла раму, Бесцветные зеленые идеи бешено спят. Эти высказывания, широко используемые в педагогической практике, в художественной речи и т.п., не служат для отображения конкретных референтных ситуаций. Псевдовысказываниям, лишенным коммуникативной функции, присущи метаязыковая, людическая, фатическая и эстетическая функции.
Ключевые слова: высказывание, псевдовысказывание, псевдосмысл, языковое обучение, языковой эксперимент, языковая игра.
Functional types and regularities in the use of so-called pseudo-utterances - a special and quite a heterogeneous class of utterances of the kind Мама мыла раму, Colourless green ideas sleep furiously - are discussed in the article. These utterances while being widely used in pedagogic practice, in aesthetically and artistically organized speech, etc., do not serve the purpose of reflecting any particular referential situations.
However, though pseudo-utterances are devoid of any communicative function, they are characterized by metalinguistic, ludic, phatic and aesthetic functions.
Key words: utterance, pseudo-utterance, pseudo-content (pseudo-meaning), language tuition, linguistic experiment, language play.
В качестве эпиграфа к своей знаменитой повести «Понедельник начинается в субботу» фантасты Аркадий и Борис Стругацкие взяли, по их определению, школьный анекдот: «Учитель: Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве». Ученик: А разве рыбы сидят на деревьях? Учитель: Ну... Это была сумасшедшая рыба».
Рыба сидела на дереве - яркий пример того, что мы далее будем называть псевдовысказываниями. Псевдовысказывания - это продукт речевой деятельности, который: а) не вызывается к жизни коммуникативной потребностью говорящего (в собственном, утилитарном понимании этого выражения); б) не имеет за собой конкретной
референтной ситуации, - и в этом плане его смысл следует считать условным или искусственным; в) не требует контекста. Очень часто контекстом для псевдовысказываний оказываются метаязыковые выражения типа «рассмотрим следующий пример», или «прочитайте следующее предложение», или «запомни такую фразу» и т.п.
Впервые внимание к подобным фактам привлек В.А. Звегинцев в связи с попыткой применить общеметодологическое противопоставление языка и речи к единицам синтаксического уровня. Он назвал эти факты псевдопредложениями. По словам В.А. Звегинцева, псевдопредложения «носят лишь внешние признаки предложения - грамматическую оформленность, «законченность, интонацию и пр.», но они «выключены из ситуации», «не выполняют прямого назначения всякого речевого акта - не передают никакой мысли, которая всегда конкретна, всегда ситуативна, всегда нацелена на определенный предмет...» [Звегинцев, 1976: 185]. Другие исследователи называют высказывания, не имеющие референтов в объективной действительности, нереферентными (пустыми) или внеситуационными ]Доли-нин, 1985: 24; Адмони, 1994: 43-48 и др.].
Действительно, когда учитель записывает на доске пример двусоставного предложения - Солнце светит или Дождь идет, - его менее всего волнует, какая в действительности погода в данный момент за окном. Он работает с чисто языковыми конструктами. Назначение их - дать слушающему некоторые сведения об устройстве самого языка либо какую-то иную - постороннюю, побочную - информацию, не связанную непосредственно с обозначаемой ситуацией. Поэтому смысл таких единиц В.А. Звегинцев характеризовал как псевдосмысл. Эти единицы, по словам ученого, «составляют предмет изучения и описания нормативных грамматик и исследований, описывающих всякого рода синтаксические явления. Это они используются для трансформационных манипуляций - по всем правилам языка» [Звегинцев, 1976: 186].
Следует только уточнить: псевдосмысл псевдовысказываний отнюдь не ограничивается сферой синтаксиса: он может быть связан с фонетикой, орфографией, словообразованием и т.д. Кроме того, мы предпочитаем звегинцевскому псевдопредложению термин «псевдовысказывание»: с нашей точки зрения, те единицы, о которых идет речь, как предложения вполне нормальны и полноценны. А вот как единицы речи (высказывания) они весьма специфичны, поэтому заслуживают приставки «псевдо-». В целом же это феномен, который занимает важное место не только в лингводидактике, но и, как мы постараемся показать, в лингвосемиотике и философии языка.
Псевдовысказывания используются прежде всего в демонстрационных целях. Иными словами, они абсолютизируют некоторые языковые закономерности в виде прототипических примеров.
3 ВМУ, филология, № 1
Неиссякаемый источник такого материала дают азбуки и буквари. В частности, для русского языка это известные выражения вроде Мама мыла раму; Маша ела кашу; Луша ждала папу; У Шуры шары; У осы усы; У Сани коса; Наша Мила мала; Около ели лиса и т.п. Перед нами - классические речевые образцы, которые слабо связаны с реальной жизнью, с рамами (которые, кстати, обычно не моют: моют оконные стекла), шарами или лисами...
Конечно, нельзя сказать, что подобные примеры абсолютно оторваны от действительности: какие-то функциональные свойства объектов они все-таки отражают. Не подлежит сомнению, что они также отражают (и одновременно навязывают читателю) определенные мировоззренческие стереотипы [см.: Zybatow, 1995: 21-22, 184-283; Awdiejew, 1998: 53-57 и др.] - например, стереотип трудолюбия матери и т.п. Все эти искусственные примеры с демонстрационной функцией, знакомые носителю языка «с младых ногтей», смыкаются в его памяти с пословицами и поговорками, афоризмами и прибаутками, они составляют часть массовой речевой культуры общества, а потому характеризуются устойчивостью не только в пространстве, но и во времени.
Правда, со временем, при смене эпох и формаций, псевдовысказывания могут заменяться иными, новыми выражениями. Процитируем автора работ по этнолингвистике: «Так, например, искусственная фраза из элементарного учебника латинского языка Terra rotunda est («Земля кругла») должна была показаться абсурдной римлянину. и кажется вполне естественной пользующемуся латинским языком теперь» [Копыленко, 1973: 33]. Напомним также, что когда в первые годы советской власти была поставлена задача массового обучения грамоте взрослых людей, то для них была создана своя «Азбука». И начиналась она с высказывания Мы не рабы, рабы не мы, фразы «хлесткой и невразумительной», по воспоминаниям современника (В. Клементьев. О селе, о семье, о себе).
Мы специально сравнили два пособия новейшего времени -«Букварь» 1954 г. издания (издательство «Учпедгиз») и «Букварь» 2000 г. (издательство «Просвещение»). В приводимом в них иллюстративном материале можно найти довольно заметные различия концептуального характера. Исчезли такие псевдовысказывания, как Мама мыла раму. У нас сахар и сухари. Хороши наши сухари. Мама сама сушила их. У Ивана и Вари вилы. Маша варила уху. У Симы рос мак и т.п. Зато появились новые: У Коли стаканы. Он налил соку. У Ромы папа и мама - строители. Они строили метро в Москве, в Киеве и в Минске. Вырастет Слава и станет строителем. Никита и Тарас - таксистами. А Павлик полетит на Марс. У Нади и Димы папы - водолазы. В зоопарке разные звери и т.п. Кроме некоторой 34
общей «урбанизации» представленных здесь псевдовысказываний, можно заметить изменения в именнике: на место Луши, Тимоши, Вари пришли Инна, Алик, Дима и т.п. И все же основная масса «учебных» примеров осталась неизменной; естественным образом сохранился и сам принцип подбора языкового материала.
Понятно, что основное назначение подобных псевдовысказываний далеко от когнитивных и даже воспитательных целей. Здесь главное - чтобы ребенок освоил важнейшие типы синтаксических моделей простого предложения вместе с соответствующими им (изосемическими) подклассами слов, запомнил правила чтения букв, усвоил некоторые закономерности слоговой структуры слова и т.д.
В силу своей прецедентно сти (повторяемости, воспроизводимости из поколения в поколение) данные высказывания способны приобретать особую - символическую - функцию. Псевдовысказывания становятся выразителями таких концептов, как «школа, образование», «азы, начальный этап знания», «правило, закон» и т.п. Показательны в данном отношении следующие цитаты из русских художественных контекстов:
Учительница Элькина Раскрывает азбуку. Повторяет медленно, Повторяет ласково. Слог
выводит
каждый, ну, а хлопцам странно: «Маша ела
кашу.
Маша
мыла
раму» (Е. Евтушенко. Братская ГЭС);
А когда, пожив и повидав, в захламленной избе носом к стенке помирает русский человек, то не попиные слова торопливые, не бабье в углу бормотание и не фразы врачебные он слышит. В этот момент опять перед ним букварь на первых страницах открывается. Рисунки яркие и буквы крупные. Люди разные и предметы ихние. Мама, девочка Луша, рама чистая вымытая. И, лежачей ногой другой мир нащупав, говорит русский человек ясным напоследок голосом: - Мама мыла раму. Луша ждала папу. Папа у Луши умер. Прощайте (Е. Шестаков. Русские слова);
1. Мама мыла раму.
2. Папа купил телевизор.
3. Дул ветер.
4. Зою ужалила оса.
5. Саша Смирнов сломал ногу.
6. Боря Никитин разбил голову камнем.
7. Пошел дождь.
S. Брат дразнил брата.
9. Молоко убежало... (Л. Рубинштейн. Мама мыла раму).
Аналогичную роль приобретают псевдовысказывания и в других славянских языках. Приведем пример из польской литературы, в котором герой пытается вернуться к «прототипическим» фразам, олицетворяющим в его сознании способность к свободному речепроизводству: Po piqciu latach wojny nie umiem mówic. Potrafiq tylko krzyczec: nigdy wiqcej! - ale nauczcie mnie mówic. Chcq siq posiugiwac ludzkim jqzykiem, okreslacpojqcia dobre i zle, powiedziec " to jest niebo" i " to jest ziemia", mówic "tak" i "nie", a nawet po prostu stwierdzic, ze "Ala idzie do lasu" (K. Brandys. Obrona "Grenady").
Следующий пример из современной болгарской литературы также включает в себя демонстрационное псевдовысказывание: ИВАН АНТОНОВ. ...Аз се занимавам с езикознание, а не с животновъд-ство. Занимавам се с граматика, със сложното смесено изречение. С подлога,разбиратели? «Орачът оре.» Кой оре - орачът. Орачът е подлог. Показва кой върши действието в изречението (Ст. Стра-тиев. Сако от велур).
Неудивительно, что когда участников психолингвистических экспериментов - обычных носителей языка - просят привести примеры предложений, они конструируют, как правило, высказывания простые, повествовательные и двусоставные - именно к таким образцам их приучили школьные учебники [Libura, Libura, 1998: 298-299]. Что же касается набора конкретных «азбучных» псевдовысказываний, то можно считать, что они не просто утверждаются в нашей памяти: эти клише становятся своего рода культурными знаками. Их семиотиза-ция столь же естественна, как семиотизация прописных истин типа Дважды два - четыре или Волга впадает в Каспийское море (которые для сегодняшнего носителя русского языка служат символами неинформативности и банальности), констатаций вроде Своя ноша не тянет или Своя рубашка ближе к телу (которые символизируют достоинство «своего» в противопоставлении «чужому») и т.п.
Псевдовысказывания необходимы человеку не только на начальном этапе его языкового образования как инструмент для усвоения простейших структурных образцов коммуникативных единиц. И в более зрелом возрасте они помогают носителю языка осваивать разнообразные лингвистические закономерности и нормы. Скажем, для русского языка это могут быть правила расстановки во фразе морфологически омонимичных словоформ (Мать любит
дочь), обособления определений (Усталые, но довольные, охотники возвращались с охоты) или интонационного и пунктуационного членения сложного высказывания (Казнить - нельзя - помиловать). Типичная ошибка в подчинении деепричастных оборотов иллюстрируется цитатой Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа, а особенности пассивных конструкций - примером Дом строится рабочими... Как следует из приведенных примеров, формирование корпуса прецедентных «лингвистических» фраз не ограничивается периодом начальной школы - псевдовысказывания сопровождают человека на протяжении всего времени его языкового обучения. Ничего удивительного в этом нет: речевые иллюстрации тиражируются, переходят из грамматики в грамматику, из учебника в учебник, из урока в урок и из лекции в лекцию.
Новаторские идеи лингвистики ХХ в. способствовали пополнению корпуса псевдовысказываний на «грамматическую» тему рядом новых образцов. Это знаменитый пример Л.В. Щербы Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка, придуманная Н. Хом-ским фраза Green ideas sleep furiously (в русском переводе Зеленые идеи яростно спят), принадлежащий, кажется, И.И. Ревзину пример Кентавр выпил круглый квадрат, оппозиция Стол накрыт скатертью / Стол накрыт официантом, используемая для демонстрации глубинно-синтаксических различий, и даже целый псевдотекст: сказочка Л. Петрушевской под названием «Пуськи бятые». Часто используются для демонстрации словообразовательных процессов и элементы баллады "Jabberwocky" из «Алисы в Зазеркалье» Л. Кэрролла (лингвистический анализ самой баллады и ее переводов на русский язык см. [Панов, 1975]). Начало этого произведения в известном переводе Д.Г. Орловской выглядит так:
Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.
Польский исследователь И. Бобровски, продолжая традиции формально-структурного направления в грамматике, предложил экстраполировать синтаксические отношения, существующие между членами польского выражения Czlowiek czlowiekowi czlowiekiem (буквально 'человек человеку - человеком'), на иную лексику и получил в результате такие грамматически правильные фразы, как Pies psu psem, Cytryna cytrynie cytrynq и даже Kiwi kiwi kiwi [Bobrowski, 1995: 75-79]. Эти псевдовысказывания не прошли мимо внимания польских лингвистов.
Очень близко к демонстрационной функции псевдовысказываний использование их в учебно-тренировочных целях. Это прежде всего
отработка навыков произношения и правописания. В дореволюционной России практически каждый школьник знал стишок, имеющий своей целью запоминание слов с буквой ^ «ять» (бытовало несколько вариантов данного текста). Один из вариантов в современной орфографии выглядит следующим образом:
Белый, бледный, бедный бес Убежал, бедняга, в лес. Лешим по лесу он бегал, Редькой с хреном пообедал...
Орфографическая реформа 1918 г. отменила букву «ять», так же как некоторые другие (ненужные) буквы, но псевдовысказывания применяются и в сегодняшней школьной практике. Нередко они также имеют вид рифмованных строчек, ср. список глаголов 2-го спряжения, оканчивающихся в инфинитиве на -ать и на -еть:
Гнать, держать, дышать, обидеть, видеть, слышать, ненавидеть, и зависеть, и терпеть, а еще смотреть, вертеть.
Любопытно, что в кинофильме «Плюмбум, или Опасная игра» (автор сценария - А. Миндадзе) данный стишок приобретает концептуальное, символическое звучание: его герой-подросток выслеживает и сдает властям жуликов, бомжей и прочих людей, которых он считает социально опасными.
Искусственные фразы используются также для запоминания других исключений в русском языке - скажем, при изучении правила написания буквы и после буквы ц. Исключения из этого орфографического канона собраны в одном псевдовысказывании: Цыган на цыпочках подкрался к цыпленку и сказал ему: цыц! А для запоминания русских наречий, оканчивающихся на шипящую и пишущихся без мягкого знака, служит сакраментальное признание Уж замуж невтерпеж.
Псевдовысказывание может быть специально построено как нагромождение орфограмм, которые следует заучить. Таким примером, имеющим широкое хождение среди русскоязычных школьников (нередко и учителя считают это «тестом на грамотность»!), является следующий орфографический монстр: На колоссальной дощатой террасе близ конопляника веснушчатая мачеха подьячего Агриппина Саввична поливала огород из брандспойта и исподтишка потчевала небезызвестного коллежского асессора Фаддея Аполлоновича винегретом, варениками и монпасье под аккомпанемент виолончели. Ненамного лучше упоминаемый В. Набоковым в «Других берегах» образец «тяжеловесного диктанта»: Колокололитейщики переколотили выкарабкивавшихся выхухолей (по сути это, очевидно, скороговорка, но использовавшаяся и в учительской практике).
Разумеется, в каждом языке - свой свод грамматических правил и свои исключения из них. Точно так же для каждого языка существуют и свои псевдовысказывания, облегчающие запоминание этих правил и исключений. Скажем, в школьной практике преподавания польского языка применяется искусственная фраза, облегчающая усвоение списка частиц: Liczy noze niby nie (li, czy, no, ze, ni, by, nie). Для иллюстрации различного написания (и происхождения) звука [z] служат фразы вроде Jezeli morze nie pomoze, to moze pomoze po-morze? (Массу подобного дидактического материала можно найти в [Gawdzik, 1995: 70-72, 78-79 и др.].) А формы глагола jesc 'есть' используются для создания целого рассказика, основанного на омофонах: jajem - tyjesz - myjemy - wyjecie; это помогает, в частности, различать формы глаголов jesc, jechac и byc...
Очень распространенной сферой тренировочного использования псевдовысказываний является фонетика, а именно отработка произношения того или иного «трудного» звука. Это, конечно, сфера деятельности специалистов по орфоэпии, логопедов и дефектоло-гов - главным образом при работе с детьми. Но данные проблемы возникают и при обучении взрослых неродному языку; кроме того, они представляют определенный интерес для теоретической фонологии. Так, для отработки артикуляционно трудного звука [р] русским детям предлагают следующий стишок:
Ехал грека через реку, Видит грека - в реке рак. Сунул грека руку в реку, Рак за руку греку - цап!
В повести В. Токаревой «Ехал грека» маленький мальчик недоумевает по поводу приведенной выше (заглавной) фразы: почему неправильно говорится «ехал грека», а не «грек», или почему «ехал», а не «ехала»? Ответа нет и, собственно говоря, быть не может, потому что данное псевдовысказывание основано на фонетических, а не морфологических закономерностях. «Грека» тут - нормальное слово, и «грека ехал» - нормальная конструкция.
Разумеется, у каждого языка - свои специфические и «трудные» для произношения звуки. Так, для изучающих польский язык серьезную трудность представляет произношение шипящих. Поэтому здесь в ходу упражнения типа Rak trzyma szczypcami strzqp szczawiu (буквально: 'рак держит в клешнях пучок щавеля'), а также Nie pieprz, Pietrze, wieprzapieprzem, bo przepieprzysz, Pietrze, wieprza pieprzem; Chrzqszcz brzmi w trzcinie; Z czeskich strzech szio Chechow trzech и т.п. [Kita, 1998: 49; Kita, Skudrzykowa, 2002: 69-73 и др.]. При изучении сербского языка необходимо освоить произношение слогообразующего [р] - и этому служат фразы типа На врху брда врба мрда (букв.
'на вершине холма верба колышется'). И, разумеется, никто здесь не обращает внимания на какие-то нелогичности или неясности (например, что это за щавель в клешнях у рака? и т.п.). Но этого и не требуется: перед нами псевдовысказывания на «фонетическую» тему, и отдельные слова там особой роли не играют, они могут вообще не распознаваться слушающим.
Очередная функция псевдовысказываний - мнемотехническая. С их помощью носитель языка может запомнить некоторое правило (необязательно языкового характера). Псевдосмысл (т.е. «сверхзадача») таких выражений может быть чрезвычайно многообразным.
Так, в среде младшеклассников бытовал стишок, позволяющий запомнить расположение русских падежей в парадигме склонения (именительный, родительный, дательный...):
Иван Родил Девчонку, Велел Тащить Пеленку.
Любопытно, что когда в современной лингвометодической литературе появляются попытки по-новому осмыслить систему русских падежей, то наряду с иным порядком их размещения в парадигме предлагается и новая мнемотехническая фраза - по-видимому, это считается важным условием успешного дидактического процесса: Иван Вскормил Ребенка, Пока Доил Теленка [Распопова, 2001: 42].
Своеобразную подсказку для учащихся младших классов представлял собой также искусственный диалог: - Стёпка, хочешь щец? - Фу! Он позволял запомнить состав глухих согласных в русском языке (без различения твердых и мягких).
При изучении точных наук псевдовысказывания помогают запомнить, в частности, состав и последовательность цветов в солнечном спектре. Начальные буквы этих названий (красный, оранжевый, желтый, зеленый.) составляют основу для фраз типа Каждый охотник желает знать, где сидит фазан или: Как однажды Жак-звонарь городской сломал фонарь... В начале ХХ в. русские школяры без труда могли воспроизвести число «пи» до десятого знака после запятой: в этом им помогала «магическая» фраза Кто и шутя и скоро пожелает пи узнать, число уж знает (количество букв в словах давало количество единиц в соответствующем разряде: 3, 1415926536; в конце слов «пожелает», «уж» и «знает» писался тогда твердый знак). Чуть позже российские студенты-физики заучивали обозначения спектральных классов звезд - О, В, А, F, G, К, М - с помощью нехитрой фразы Один бритый англичанин финики жевал, как морковь. Глуповато, но запоминается навсегда!
Псевдовысказывания могут использоваться и в других специальных сферах. Так, у студентов консерваторий, учащихся музучилищ в ходу так называемые подтекстовки, облегчающие ритмическую
организацию и интонирование (ровность исполнения) группы нот. К примеру, для отработки исполнения произведения, состоящего из 11 ровных нот подряд, предлагается фраза Римский-Корсаков совсем с ума сошел... В Петербурге, в районе Витебского вокзала, есть ряд улиц, названных когда-то в честь рот Семеновского полка: Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая. Для того чтобы запомнить их последовательность, кто-то сочинил фразу - не фразу, а, можно сказать, риторический крик души: Разве можно верить подлому сердцу балерины? [Клубков, 2000: 95]. Стоит вспомнить здесь также крылатое выражение Наука умеет много ги-тик, включающее в себя hapax legomena гитик. В составе данного высказывания каждая буква не случайно повторяется дважды: оказывается, выражение составляет основу для карточного фокуса.
Разумеется, и в других славянских культурах используются аналогичные мнемонические приемы. Первоклассники в сербской школе запоминают последовательность букв в азбуке с помощью искусственного текста Аврам - Богдан - Воду - Газе - Дубоко и т.д. (буквально: 'Аврам - Богдан - по воде - ходят - глубоко'.), что заставляет вспомнить старую проблему символического значения букв кириллической азбуки. В польской школе для запоминания числа п рекомендуется фраза, начало которой выглядит так: Kuc i orac w dzien zawziçcie..., а украинские дети заучивают расположение планет в солнечной системе с помощью псевдовысказывания Маленький Василько з маленьким Юрком ствали укратьских народных тсень (за начальными буквами здесь скрывается последовательность планет в их удаленности от Солнца: Меркурий - Венера - Земля -Марс - Юпитер и т.д.).
Если трактовать псевдовысказывания широко, то в качестве таковых можно рассматривать также речевые произведения, имеющие своей целью проверку канала связи, языковой компетенции и личности говорящих. В таком случае опять-таки неважно, о чем идет речь в сообщении, важен сам факт его передачи и приема. Назовем данную функцию искусственных фраз идентификационной.
Самый яркий пример данной ситуации - произнесение условного пароля и отзыва (типа У вас продается славянский шкаф? - Шкаф продан, есть никелированная кровать с тумбочкой). Подобные псевдодиалоги хорошо знакомы любителям шпионских романов и кинофильмов. Но восприятие их подготовлено еще в раннем детстве, когда носитель языка знакомится, например, со сказкой о Волке и семерых козлятах. Коза, возвращаясь домой, произносит всегда одну и ту же условную фразу, а кровожадный Волк пытается этот пароль (идентификатор) присвоить. Сначала, правда, его выдает несоблюдение формальных условий («толстый голос»), но потом он, как известно, добивается своей цели.
Иногда возникает необходимость проверить работу канала связи с технической стороны, и при этом детально. В частности, бывает необходимо убедиться в «комплектности» передаваемых букв (исправности клавиатуры и т.п.). Для таких случаев придуманы искусственные фразы, воспроизводящие весь алфавит. Вот один русский пример, в котором все буквы (правда, без твердого знака) употреблены по одному разу: Друг мой эльф! Яшке б свез птиц южных чащ! И другой, уже с полным комплектом букв: Любя, съешь щипцы, - вздохнет мэр, - кайф жгуч [Гик, 2002: 30].
Близка к этому имитационная функция псевдовысказываний, когда говорящему важно просто продемонстрировать знание родного или иностранного языка - иными словами, он должен «сказать что-нибудь, лишь бы сказать».
Можно было бы специально порассуждать здесь о разговорах взрослых с маленькими детьми, в которых фонетическая сторона оказывается важнее собственно лексической - недаром такую разновидность эмоционально окрашенной речи называют сюсюканьем. Однако применительно к данным текстам говорить о каких-то устойчивых выражениях невозможно - если что-то здесь и воспроизводится регулярно, так это интонация и некоторые характеристики звуков. В частности, для разговоров болгарских взрослых с маленькими детьми отмечено сокращение (опущение) предударных слогов: например, произношение дено вместо студено, чите вместо очите, ляма вместо голяма и т.п. [Ефтимова, 2003: 64-65]. А общими фонетическими характеристиками сюсюканья могут служить закрытость гласных и мягкость согласных, а также повышенная доля участия губ.
Но вот речевой пример более осмысленный и потому более наглядный. Герой песни Юлия Кима «Однажды в чудный вечер» пытается познакомиться с девушкой. И далее процитируем, с помощью каких речевых средств осуществляется заигрывание с «объектом»:
Утики путики сяся Ерики чморики фу. Вар вар вар вара Калуга И не сказал ничего. Значит, еще подождем.
Утики путики сяся - это не просто «асемантический текст» [Малов, 2001: 3-4], но «любовное воркование», своего рода глокая куздра на языке либидо (пусть и недостаточно морфологизованная). Бесполезно пытаться расшифровать ее лексически: это лишь имитация русской речи в определенных условиях.
Еще один пример: герой «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова Остап Бендер шлет миллионеру Корейко телеграммы типа: Графиня изменившимся лицом бежит пруду; Грузите апельсины бочками - братья Карамазовы и т.п. В принципе это совершенно пра-
вильные русские фразы, но они абсолютно бессмысленны в данной ситуации. «Нереферентность» текста, помноженная на анонимность отправителя, должна вдвойне запугать и сбить с толку адресата - в этом и заключается «сверхзадача» телеграмм.
С помощью псевдовысказывания говорящий может создать иллюзию владения иностранным языком. Воспользуемся известным примером из работы Р. Сёрля: американский солдат во время Второй мировой войны попадает в плен к итальянцам и хочет выдать себя за немецкого офицера. Но немецкого языка он не знает, а помнит только начальную строку из стихотворения Гёте, которое учил в школе: Kennst du das Land, wo die Zitronen blühen... (в переводе Б. Пастернака: Ты знаешь край лимонных рощ в цвету...). Тем не менее есть надежда, что в указанных условиях данное высказывание может быть семантизировано как 'я - немецкий офицер'. И, следовательно, американец может таким образом достичь своей цели [Серль, 1986: 159-160]. Можно сказать, что аналогичными соображениями руководствуется уже упомянутый Остап Бендер, когда, пытаясь перевесить чашу весов в дискуссии с ксендзами, декламирует латинские исключения, зазубренные им в третьем классе гимназии: пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер. Мудреные слова должны создать иллюзию владения латынью и «повысить ранг» участника в диалоге. Н.С. Трубецкой, исследуя обильные иноязычные вкрапления (арабские, персидские, тюркские) в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина, выразил предположение, что данные элементы текста преследовали различную цель по отношению к читателю и к самому автору. Для Афанасия Никитина иноязычные вкрапления имели «определенную смысловую сферу»: рассказчик, по-видимому, таким образом сознательно «шифровал», скрывал от читателя некоторые свои мысли. Для читателя же эти непонятные слова и выражения играли более всего «орнаментальную» роль, создавая экзотический (местный) колорит [Трубецкой, 1983: 446-449].
Чрезвычайно богатой сферой использования нереферентных высказываний является языковая игра во всех ее проявлениях. Именно игровые цели (так называемая людическая функция) обусловливают создание скороговорок и считалок, поговорок и прибауток, дразнилок и загадок. По сути же все эти виды фольклорных миниатюр представляют собой именно псевдовысказывания. Они не столько обобщают жизненный опыт языкового коллектива, сколько активизируют или абсолютизируют какие-то языковые закономерности (в первую очередь звуковой или буквенный состав слов, особенности ритмики и рифмы). И это понятно: они нацелены на создание комического или эстетического эффекта, поддержание определенной атмосферы общения и т.п.
Вот как комментирует российский языковед свой собственный опыт усвоения в детском возрасте простейших стишков: «О этот примитивный дворовый детский и полудетский фольклор! Почему он так цепко влезал в детские души, запоминался раньше и прочнее чарующих стихов и сладостных песен? Здесь, наверное, сказывалась неискушенность детской души, легко подпадавшей под обаяние простейших слов, четкого ритма и чеканных рифм» [Федосюк, 2003: 14].
Приведем примеры соответствующих минитекстов на русском материале. Считалки и дразнилки: Аты-баты, шли солдаты, аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили? Аты-баты, самовар; Эни-ки-беники, ели вареники, эники-беники, бенц! Сорока, ворона, кашу варила, детей созывала.; Немец, перец, колбаса, тухлая капуста, съела Танька (на этом месте возможно любое имя) червяка и сказала «вкусно»; Филипп к доске прилип; Борис-барбарис, председатель дохлых крыс и т.п. Скороговорки: Шла Саша по шоссе и сосала сушку; На дворе трава, на траве - дрова; Архип осип, Осип охрип; Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет; Лавировали корабли, лавировали, да так и не вылавировали и т.п. Шутливые загадки: Что делал слон, когда пришел Наполеон? (отгадка: Ел траву); А и Б сидели на трубе; А упало, Б пропало, что осталось на трубе? (отгадка: и) и т.п. Прибаутки и присловья: Тепло, светло и мухи не кусают; Кто? Конь в пальто; Москва - Воронеж, не догонишь; Техника на грани фантастики; Моряк - с печки бряк; Два притопа - три прихлопа; Явился - не запылился; Потому, что кончается на «у»; Ёкалэмэнэ - опэрэсэтэ и т.п. Собственно, чем меньше в этих единицах смысла как такового, тем больше у нас оснований считать их псевдовысказываниями.
Современные собрания образцов городского фольклора [Беля-нин, Бутенко, 1994; Кузьмiч, 2000 и др.] демонстрируют постоянное обновление фонда псевдовысказываний. Источниками этих речевых клише могут быть новейшие кино- и телефильмы, эстрадные репризы, рекламные тексты, популярные анекдоты и т.п. Очень часто предыстория таких выражений забывается, и псевдовысказывание начинает самостоятельную жизнь.
Аналогичные образцы детского (и не только детского) фольклора существуют в любом языке. Таковы, например, в белорусском тексты вроде Люлi-люлi-люлi, пайшоу кот па дулi, памароз1у лапш, пайшоу да Агатт...; Перац горю, дай махорю, перац гладш, дай аладкц Тапор, тапор, сядз^ як вор. Шла, тла, лящ, як страла; А ты, шындаль-бтдаль, што пашындаль, гарцу-барцу з калагрынцу - кох! и т.п. [Дзщячы фальклор, 1972].
Приведем еще примеры аналогичных устойчивых выражений в польском языке: Jurek-ogбrek, к1е1Ьаза I згиигек...; Емка-тагеНемка,
konewka - spadla z drzewka...; Angliczki bangliczki czerwone stoliczki, jedne siq nakryiy, drugie oczka zmruzyly; Siedzi baba na cmentarzu, trzyma nogi w kaiamarzu...; Na bal konie nie chodzq; Póltora ipöltora ile bqdzie? - Caly tor и т.п. Они также пользуются среди детей чрезвычайной популярностью, и, что характерно, на их основе позже вырастают многообразные переделки [Lugowska, 1999: 457-460]. Подобные стишки, дразнилки, считалки и прочие «речевые нелепицы» (в польской традиции их называют koszalki-opalki) играют важную роль в онтогенезе механизмов производства и восприятия речи. По словам Б. Бонецкой, они используются для своеобразного языкового тренинга: ребенок таким образом испытывает «на прочность» усвоенные им структурные образцы высказываний, а также возможности звукового комбинирования [Boniecka, 1995: 256]. Взрослый же носитель языка находит в искусственных текстах свою прелесть, а потому продолжает «игровые» традиции в псевдовысказываниях вроде Wyalienowany neandertalczyk usatysfakcjonowal rozentuzjazmo-wanego paleoantropologa или Odindywidualizowany jqzyk wyidealizo-wanej emancypantki.
Если классический афоризм, пословица или крылатое слово содержат в себе обобщенный смысл, а в силу этого нередко выполняют и директивную, нравоучительную функцию, то у «речевых нелепиц» - иная природа, иные цели: развлечь собеседника, наладить с ним контакт, доставить удовольствие от созвучия и т.п. «Замкнутость на себе», на мире языка объясняет в подобных примерах любую алогичность или странность: спрашивать здесь, почему это в одной из приведенных выше русских прибауток с печки падает («бряк») именно моряк, а не пехотинец или летчик, бессмысленно, так же как задаваться вопросом, почему именно Филипп прилип к доске и что это за доска такая.
Особый интерес представляют псевдовысказывания, появляющиеся в результате таких видов языковой игры, как анаграммы и палиндромы. Анаграммы (перестановки букв внутри слова) могут охватывать и целые сочетания слов, тогда мы получаем псевдовысказывания вроде Вижу зверей - живу резвей или Инок вязнет, кони звенят. Палиндромы же - предложения, читаемые одинаково как слева направо, так и справа налево - давно увлекали поэтов и филологов. Неслучайно один из самых известных палиндромов на русском языке - Я иду с мечем, судия - принадлежит Г. Державину, а другой - А роза упала на лапу Азора - А. Фету. У В. Хлебникова есть целое стихотворение, построенное таким образом. Пример оттуда: А ничево лечу, человечина! Современные остроумцы придумали новые блестящие образцы этой игры: Аргентина манит негра; Огонь - лоб больного; Леша на полке клопа нашел; Фрау и леди сидели у арф; У тени или мафии фамилии нету; Взятка - акт
язв и т.п. [Гик, 2002: 24-30 и др.]. Понятно, что перед нами - забава, основанная на испытании внутренних возможностей языка, в частности, комбинаторики его букв. (Характерно, что в языках, в которых эта комбинаторика обусловлена наличием в графической системе диграфов - как в польском, - сфера существования палиндромов значительно сужается.) Но в любом случае получаемые в результате данной игры высказывания практически никак не связаны с коммуникативными потребностями говорящего и слушающего.
Среди многообразных языковых игр (забав) обращают на себя внимание также попытки создания текста, в котором все слова начинались бы на одну и ту же букву (в частном случае это ограничение может действовать в пределах строки или абзаца). Разумеется, от подобных текстов трудно требовать естественности и глубины - они создаются с заведомо игровой целью, и в результате чаще всего получается что-то вроде гимназических опусов: Отец Онуфрий, отправившись обозревать окрестность, обнаружил около озера обнаженную Ольгу. Он обомлел, однако освоился...
Впрочем, надо сказать, что подобными лингвистическими экспериментами увлекались и серьезные писатели и поэты - в русской литературе, например, В. Хлебников и С. Кирсанов, в польской -С. Бараньчак и Э. Стахура... Приведем небольшой отрывок из поэмы Х. Томашевской и З. Олькевича «Секреты слов»:
Zniknie zadymka.
Zima znowu zabierze zasmucone zaspy.
Zasnq zm^czone zawieje.
Ziemia zach^cona zwiewnym zefirem
zacznie zamierzchte zabiegi...
Другие образцы «алфавитно упорядоченных» текстов на польском языке см. в книге [Kita, Skudrzykowa, 2002: 47-55]. Но на них практически на всех так или иначе лежит печать «сделанности», искусственности, свойственная псевдовысказываниям.
В свете ранее сказанного неудивительно, что псевдовысказывания наряду с фатической приобретают и эстетическую функцию. В абсурдистской и постмодернистской литературе они становятся важным изобразительным средством. Можно утверждать, что чем свободнее автор в своем художественном творчестве, тем больше вероятность того, что речевые клише, с детства заложенные в памяти, выйдут на поверхность. Процитируем в качестве примера несколько отрывков из романа «Школа для дураков» Саши Соколова:
.стоя над рекой на закате дня, когда умирают укушенные змеей, звонить велосипедным звонком, а лучше - звенеть деревенской косой, приговаривая: коси, коса, пока роса, или: коси-коси-ножка, где твоя дорожка, и так далее, пока загорелый учитель Павел не услышит
и, приплясывая, не выйдет из дома, не отвяжет лодку, не прыгнет в нее, не возьмет в руки самодельные греби, не перегребет Лету, не сойдет на твоем берегу, не обнимет, не поцелует...
... КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ. Будь любознательным, изучай свой край, это полезно. АСП - агентство секретных перевозок. ОБУВЬ. И слово «обувь» как «любовь» я прочитал на магазине. ЦВЕТЫ. КНИГИ. Книга - лучший подарок, всем лучшим во мне я обязан книгам, книга - за книгой, любите книгу, она облагораживает и воспитывает вкус, смотришь в книгу, а видишь фигу, книга - друг человека, она украшает интерьер, экстерьер, фокстерьер, загадка: сто одежек и все без застежек - что такое? отгадка-книга...
...по берегу реки шел Бураго, инженер, носки его трепетал ветер. Я говорю только одно, генерал, я говорю только одно, генерал: что, Маша, грибы собирала? Я часто гибель возвращал одною пушкой вестовою. В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек. А вы - говорите, эх, вы-и-и! А белые есть? Есть и белые. Цоп-цоп, цайда-брайда, рита-умалайда-брай-да, чики-умачики-брики, рита-усалайда. Ясни, ясни, на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост.
Рассуждая об интертекстуальности любого текста, о «цитатном гуле», неизбежно сопровождающем речевую деятельность, современные исследователи фиксируют и случаи «немотивированного» цитирования [Сидоренко, 2002]. Это значит, что говорящий нередко употребляет в своей речи то или иное выражение исключительно под диктатом языка - хотя никакой смысловой потребности в данном выражении нет. Просто носитель языка не в силах сопротивляться законам фонетических ассоциаций или (устойчивой) лексической сочетаемости, и получающиеся в результате высказывания или их фрагменты опять-таки достойны приставки «псевдо-». Пример - из стихотворного цикла Д. Пригова «Образ Рейгана в советской литературе»:
Мы - Миттераны Мучат нас раны Соцьяльные мучат...
Если же псевдовысказывания из отдельных вкраплений в художественный текст превращаются в принцип его построения (случается и такое!), то произведение становится похоже на собрание фраз из разговорника, рассчитанного на иностранца - и, по всей видимости, автор сознательно добивается такого эффекта. Конечно, сами разговорники представляют собой особый жанр учебно-методической литературы, нацеленный на облегчение реальной коммуникации, и в этом смысле представленные в них фразы не вполне «псевдо-». Да и степень стандартности, прецедентности речевого материала здесь не
столь высокая, как в азбуках и букварях. Но в целом искусственность содержащихся в разговорниках единиц не подлежит сомнению; именно поэтому данный лингвометодический жанр так легко поддается пародированию, составляя основу для собственно художественных произведений [Норман, 2002: 178-180].
Можно сказать, что «принцип разговорника» обнажает, моделирует некоторые - собственно языковые - основы диалога. Когда людям не о чем говорить, за них говорит язык. (Из актерской практики известно, что когда на сцене необходимо создать гул толпы, то участники массовки обращаются друг к другу с одними и теми же словами: «О чем говорить, если не о чем говорить?».) И в драматургии абсурда разговор «ни о чем» становится текстообразующим приемом. Вот, в частности, как начинается пьеса Э. Ионеско «Лысая певица» (перевод Е. Суриц): МИССИС СМИТ. Вот и девять часов. Мы ели суп, рыбу, картошку с салом и английский салат. Дети пили английскую воду. Мы сегодня хорошо поужинали. А все потому, что мы живем в окрестностях Лондона и наша фамилия Смит. <...> Картошка с салом - очень вкусная вещь, масло в салате не прогоркло. Масло в бакалее на углу гораздо, гораздо лучше, чем масло в бакалее напротив, и лучше даже, чем в бакалее дальше по берегу. Но я вовсе не хочу сказать, что в тех бакалеях плохое масло <...> Рыба была свежая. Я ела с наслаждением. Два раза брала добавку. Нет, три раза. Потом пришлось пойти в туалет. Ты тоже три раза брал добавку. Но ты в третий раз взял гораздо меньше, чем раньше, а я, наоборот, гораздо больше. Я сегодня ела лучше, чем ты. С чего бы это? Обычно ты гораздо больше ешь. <.>
А вот близкий по своей сути пример из современной украинской пьесы «Рукавичка» В. Дибровы.
ПЕРШИЙПАСАЖИР13 ПЕРШО1 ПАРИ. Ви не виходите?
ДРУГИЙ ПАСАЖИР 13 ПЕРШО1 ПАРИ. Я? НИ А Ви?
ПЕРШИЙ ПАСАЖИР 13 ПЕРШО1 ПАРИ. Я стою в черзi за зворотним квитком.
ДРУГИЙ ПАСАЖИР 13 ПЕРШО1 ПАРИ. Ми тут вЫ тат!
ПЕРШИЙ ПАСАЖИР 13 ДРУГО1 ПАРИ. Не притуляйтеся до дверей!
ДРУГИЙ ПАСАЖИР 13 ДРУГО1 ПАРИ. Не заговорюйте до водiя тд час руху!
ПЕРШИЙ ПАСАЖИР 13 ДРУГО1 ПАРИ. Не вистромлюйтеся з вгкна!
ДРУГИЙ ПАСАЖИР 13 ДРУГО1 ПАРИ. Не стш тд стрыою!
ПЕРШИЙ ПАСАЖИР 13 ТРЕТЬОI ПАРИ. Як я люблю р1зт подорожИ
ДРУГИЙ ПАСАЖИР 13 ТРЕТЬОI ПАРИ. Лтаком, автобусом чи лтаком?
ПЕРШИЙПАСАЖИР13 ТРЕТЬО1 ПАРИ. На тихому катерИ
ДРУГИЙПАСАЖИР 13 ТРЕТЬОI ПАРИ. А от я - лтаком!
ПЕРШИЙ ПАСАЖИР 13 ЧЕТВЕРТО1 ПАРИ. Ви не скажете, де тут мюця для дтей похилого вгку?
ДРУГИЙ ПАСАЖИР 13 ЧЕТВЕРТО1 ПАРИ. Вам треба було зшти на попереднш зупинщ.
В.А. Звегинцев писал о подобных текстах, что здесь «функции речи фактически возложены на язык. Диалог в произведениях данного направления оказывается абсурдным потому, что он строится над прагматической пустотой, а так как речь невозможна без прагматики, то эта последняя искусственно создается средствами языка» [Звегинцев, 1973: 238-239]. По сути, это работа языка на «холостом ходу», и возможность такой работы заложена в самом механизме средства общения. Но «вклад» готовых образцов, формул, клише в реальные процессы производства и восприятия речи трудно переоценить - столь он многообразен [Fynagy, 2001: 241-243].
И вот теперь мы вправе спросить: а заслуживают ли все эти примеры внимания лингвиста? Не ограничиваются ли они пределами искусственного дидактического материала либо лингвистического досуга носителя языка? Не идет ли речь, иными словами, о неких «кунштюках» или «отходах» речевой деятельности?
На наш взгляд, нет. Во-первых, говоря о псевдовысказываниях, мы в огромном количестве случаев имеем дело с устойчивыми выражениями, входящими в языковой и, шире, культурный багаж носителя языка. Человек не может считать, что он знает русский язык, если ему незнакомы выражения типа Аты-баты, шли солдаты... или Ехал грека через реку. Как правило, они закладываются в языковую память в раннем детстве и остаются там навсегда. Причем «наша память не просто хранит множество отдельных выражений: она пронизывается бесконечными ассоциациями и аналогиями между этими выражениями» [Гаспаров, 1996: 97]. Получается, что при всей замкнутости псевдовысказываний «на себе», на внутриязыковых закономерностях они отражают, более того - формируют, в значительной степени определяют лингвокультурный фон носителей языка.
Во-вторых, то, что псевдовысказывания не связаны с конкретной ситуацией и не вызываются к жизни непосредственными коммуникативными потребностями человека, - это ведь не только их недостаток, но в каком-то смысле и достоинство. Об этом мы можем судить, сравнивая язык человека с сигнальными системами животных. Животные передают друг другу информацию о том, что происходит только в данный момент и только у них «перед глазами». Человеческой же коммуникации присуще свойство разобщенности: «языковое сообщение может относиться и к вещам, удаленным во времени или пространстве от времени и места сообщения» [Степа-
4 ВМУ, филология, № 1
нов, 1966: 252]. И действительно, содержание интересующих нас актов речи не связано ни с самим говорящим и слушающим, ни с моментом их создания.
Но тогда получается, что псевдовысказывания - характерный продукт человеческой деятельности. Человек творит в них свой, особый, виртуальный мир, не зависящий непосредственно от окружающей его действительности. Выход за пределы конкретной ситуации, отрыв от «здесь» и «сейчас» оказывается важнейшей отличительной чертой коммуникативной и гносеологической деятельности человека. Подтвердим эту мысль словами В.Г. Адмони, специально исследовавшего данный вопрос: «Для развития человечества значение внеситуационного предложения невозможно переоценить. Только в его рамках оказались возможными создание подлинно обобщенных высказываний, развитие теоретической мысли человека, возникновение науки во всех ее видах» [Адмони, 1994: 48].
К этому следует добавить: в феномене псевдовысказываний можно видеть экспериментальную базу для развития не только научного познания, но и литературного творчества. Неслучайно значительная часть рассмотренного нами материала относится к сфере фольклора: это своего рода шаг на пути к сознательному авторскому сочинительству. Среди высказываний известного польского афориста Станислава Ежи Леца есть и такое: «Попробуй сказать что-нибудь, не опираясь на предания, пословицы и фразеологизмы, не коснувшись - хотя бы самой обиходной - литературы. Как же трудно - говоришь ты - быть необразованным человеком!» А его не менее известный соотечественник, фантаст и мыслитель Станислав Лем, так охарактеризовал процесс своего литературного творчества: «Все, что я написал, не было переводом каких-то картин, каких-то видений на слова и фразы, но строилось исключительно внутри самого языка. Из фраз, которые я заношу на бумагу, построены все созданные мной миры» (еженедельник «Книжное обозрение», 1989, № 36). По-видимому, с минимальными поправками данный постулат может быть применен к любому жанру художественной литературы. Особенно же наглядны в этом отношении ситуации, когда писатель, испытывая возможности языка, оказывается не в силах устоять перед языковой «подсказкой». В качестве таковой может выступать структурная схема предложения, правила лексической сочетаемости, словообразовательная модель и т.п. В частности, падежная парадигма слова судьба становится самодостаточной для порождения целой строки в известной песне Б. Окуджавы «Заезжий музыкант»:
Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью:
Заезжий музыкант играет на трубе!
Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью?..
Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе...
Любопытно, что тот же прием и даже та же лексема используется в стихотворении М. Петровых «О, ветром зыблемая тень.»:
Все про себя: судьба, судьбе, Судьбы, судьбою... Нет, вы забудьте о себе, Чтоб стать собою.
Случайна ли эта поэтическая перекличка? В масштабе всей словесности - нет, ибо то же явление встречается и у других авторов (ср. у Д. Сухарева: Про тебя жужжит над ухом вечная пчела: Брич-Мулла, Брич-Муллы, Брич-Мулле, Брич-Муллу, Брич-Муллою.и т.п.). Подобные примеры (наряду с приводившимися выше) позволяют рассматривать любую языковую парадигму (алфавит, словоизменение конкретного слова, перечень исключений, набор структурных схем и т.п.) как своего рода совокупность псевдовысказываний, ждущую своего художественного осмысления.
Если коммуникативная функция языка так или иначе окрашена прагматикой, стремлением человека к практической пользе, выгоде для себя, то литературное творчество (на этом фоне) бескорыстно и «потусторонне». Оно лишь моделирует реальную жизнь, но, как правило, не ставит своей непосредственной целью изменить ее. Стоит привести в этой связи определение Р. Якобсона: «Направленность на сообщение как таковое, сосредоточение внимания на сообщении ради него самого - это поэтическая функция языка» [Якобсон, 1975: 202]. В свете сказанного любой художественный текст можно рассматривать как совокупность псевдовысказываний в широком смысле, организованную по законам художественного сознания и воплощающую в себе один (очередной) из «возможных миров». Что же касается таких литературных направлений, как упомянутая выше драматургия абсурда, стихотворная «заумь», постмодернистская проза и т.п., то к ним сформулированный тезис применим в максимальной степени.
Таким образом, речевые факты, которые на первый взгляд могут показаться своеобразными «отбросами», побочным продуктом деятельности языкового механизма, на деле являются «жемчужными зернами», позволяющими глубже понять саму суть человеческого языка. Псевдовысказывания - это та сфера, в которой сходятся интересы языкового обучения, языкового экспериментирования и языковой игры. Рассмотренный материал, как нам кажется, дает право и на более глобальный вывод. Определяя язык как средство общения, не следует абсолютизировать его коммуникативную функцию и приуменьшать значение метаязыковой, фатической и эстетической функций. Язык - важнейшее средство создания «иной» реальности.
Список литературы
Адмони В.Г. Система форм речевого высказывания. СПб., 1994.
Белянин В.П., Бутенко И.А. Живая речь. Словарь разговорных выражений. М., 1994.
Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.
Гик Е.Я. Интеллектуальные игры. М., 2002.
Дзщячы фальклор / Рэд. К.П. Кабашшкау. Мшск, 1972.
Долинин К.А. Интерпретация текста. М., 1985.
Ефтимова А. Речеви стратегии в едно семейство с малко дете // Слависти-ката в началото на XXI век. Традиции и очаквания / Съставители В. Па-найотов, Я. Бъчваров. София, 2003.
Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976.
Звегинцев В.А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973.
Клубков П.А. Говорите, пожалуйста, правильно. СПб., 2000.
Копыленко М.М. Сочетаемость лексем в русском языке. М., 1973.
KysbMiH В. Жгучий глагол. Словарь народной фразеологии. М., 2000.
Малов В.И. Лингвистическое исследование асемантического текста: Авто-реф. дисс. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 2001.
Норман Б.Ю. Жанр разговорника: между текстом и языком // Жанры речи / Отв. ред. В.Е. Гольдин. Вып. 3. Саратов, 2002.
Панов М.В. О переводах на русский язык баллады «Джаббервокки» Л. Кэрролла // Развитие современного русского языка 1972. Словообразование, членимость слова. М., 1975.
Распопова Т.И. Иван Родил Девчонку, Велел Тащить Пеленку или.? // Мир русского слова. 2001, №1.
Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986.
Сидоренко К.П. «Немотивированное» цитирование // Слово. Семантика. Текст. Сборник научных трудов, посвященный юбилею профессора В.В. Степановой. СПб., 2002.
Степанов Ю.С. Основы языкознания. М., 1966.
Трубецкой Н.С. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина как литературный памятник // Семиотика / Составление и общая редакция Ю.С. Степанова. М., 1983.
Федосюк Ю.А. Утро красит нежным светом. Воспоминания о Москве 1920-1930-х годов. М., 2003.
Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». Сб. статей / Под ред. Е.Я. Басина и М.Я. Полякова. М., 1975.
Awdiejew A. Standardy semantyczne a znaczenie leksykalne // J^zyk a kultura. Tom 12. Stereotyp jako przedmiot lingwistyki. Teoria, metodologia, analizy empiriczne / Pod red. J. Anusiewicza i J. Bartminskiego. Wroclaw, 1998.
Bobrowski I. O pewnych arbitralnych decyzjach scisle gramatycznych przy wy-znaczaniu zbioru zdan lingwistycznych // Polonica XVII (1995).
Boniecka B. Pragmatyczne aspekty wypowiedzi dzieci^cych. Lublin, 1995.
Fonagy I. Languages Within Language. An evolutive approach. Amsterdam/Philadelphia, 2001.
Gawdzik W. Ortografia na wesolo i na serio. Warszawa, 1995.
Kita M. Wybieram Gramatyk^! Gramatyka j^zyka polskiego w praktyce (dla
cudoziemcow zaawansowanych). T. I. Katowice, 1998. Kita M., Skudrzykowa A. Czlowiek i jego swiat w slowach i tekstach. Katowice, 2002.
Libura A., Libura M. Stereotypy a s^dy naukowe na przykladzie niektorych podstawowych poj^c gramatycznych // J^zyk a kultura. Tom 12. Stereotyp jako przedmiot lingwistyki. Teoria, metodologia, analizy empiriczne / Pod red. J. Anusiewicza i J. Bartminskiego. Wroclaw, 1998. Lugowska J. Muminki si$ ciesz^ ze ryjka powiesz^... // W zwierciadle j^zyka i
kultury / Pod red. J. Adamowskiego i S. Niebrzegowskiej. Lublin, 1999. Zybatow L.N. Russisch im Wandel. Die russische Sprache seit der Perestrojka. Wiesbaden, 1995.
Сведения об авторе: Норман Борис Юстинович, докт. филол. наук, профессор кафедры теоретического и славянского языкознания в Белорусском государственном университете (Минск). E-mail: norman@bsu.by
