Проза Ф. М. Достоевского в эссеистике г. Гессе, Т. Манна, А. Камю Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ФИЛОЛОГИЯ

Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 2. С. 400-402.

УДК 82.09 Е.В. Киричук

ПРОЗА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО В ЭССЕИСТИКЕ Г. ГЕССЕ, Т. МАННА, А. КАМЮ

Рассматривается рецепция западноевропейских писателей XX в. на творчество Ф.М. Достоевского. Романистика русского писателя и мыслителя оказывает значительное влияние на прозу Г. Гессе, Т. Манна, А. Камю.

Ключевые слова: роман, творчество, писатель, реминисценция, бытие, миросозерцание, герой, духовновсть.

Ответ на этот вопрос вы найдете в романе: там с первых же страниц вы убедитесь, что если Печорин и болезнь, то это одна из тех болезней, которые автору дороже всякого здоровья.

Л. Шестов. Достоевский и Ницше

Романистика великого русского писателя Ф.М. Достоевского стала центром интереса представителей западноевропейского «интеллектуального романа», философской прозы еще в десятые годы ХХ в. Г. Гессе и Т. Манн обращаются к анализу произведений Достоевского в поисках ответов на волнующие их вопросы о судьбе человечества.

Великий немецкий писатель Г. Гессе знакомится сначала с прозой другого русского художника слова - И.С. Тургенева, после начинает читать романы Федора Михайловича. Интерес к Достоевскому опосредован событиями Первой мировой войны и тем необыкновенным читательским опытом, который получает Г. Гессе. Прежде всего следует отметить, что немецкий писатель остается верен присущей его творчеству проблематике исследования тайн души, внутреннего мира своего героя, именно такое содержание он находит в романистике русского художника слова.

Книга эссе Г. Гессе «Взгляд в хаос» посвящена размышлениям о романах Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и «Идиот». В этих текстах, скорее напоминающих беглую, эмоциональную реакцию на прочитанное, чем продуманное исследование, Гессе избирает основной темой особенности ментальности и духовности русского народа, которые, как он считает, отразил в своих романах Достоевский. Предваряет эту тематику рецензия, посвященная «Подростку» (1915), где Гессе пишет: «Достоевский не просто гениальный писатель, превосходно владеющий русским языком и глубоко проникший в русскую душу; он, кроме того, еще и одинокий искатель приключений, человек удивительной, необыкновенной судьбы, каторжник, помилованный в последний миг перед расстрелом, одинокий, бедный страдалец» [1]. Немецкий писатель подчеркивает мысль о связи между проблематикой творчества Достоевского и его жизненным опытом, судьбой.

Мысль об особой роли России в будущем Европы и мира также связывается со способностью русского народа к стоическому духовному бытию: «Это русская способность, это умение улыбаться в горе, это глубокое добродушие, этот дар самоотверженности иногда пророчески, умиротворенно начинают просвечивать и в других. И однажды мы слышим слова старого Версилова, типичного представителя глубоко больного русского дворянства: “Да, мальчик, повторяю тебе, что я не могу не уважать моего дворянства. У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный высокий культурный тип, какого нет в целом мире: тип всемирного боления за всех. Это - тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое народа русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России”» (курсив в цитатах мой. - Е.К.) [1].

© Е.В. Киричук, 2012

Проза Ф.М. Достоевского в эссеистике Г. Гессе, Т. Манна, А. Камю

401

Для Запада - это тот тип духовности, который может стать спасительным, ему нужно научиться и воспринять его как образец строительства общественных отношений, считает Гессе. Писатель, тяготеющий к идее синтеза культур Запада и Востока, видит в русской ментальности прежде всего восточное начало, которое определяет ее своеобразие и неповторимость, а также великое достоинство: «Всему "европейскому" Россия научилась у Запада и научится у него еще многому. Что же касается пассивных, азиатских добродетелей, которые Запад до сих пор еще недостаточно ценит, здесь русские вновь станут нашими учителями, и это коснется даже вопросов практической политики. Ибо однажды к нам вновь должен приблизиться некий другой полюс, мы должны снова принять, между прочим, в расчет и ту душевную культуру, которая пренебрегает действием, предпочитая терпение. В этом искусстве, в котором европейцы до сих пор остаются детьми, русские еще долго будут посредниками между нами и нашей праматерью Азией» [1].

Герои Достоевского, князь Мышкин и Карамазовы, становятся носителями совершенно иного, противоположного миросозерцания - они являются носителями хаоса, разрушителями привычного миропорядка, установок буржуазной «середины». Мар-гинальность такого типа героев не есть их недостаток, скорее, сущностная черта, позволяющая прочитать смысл их особенной роли: выразителей авторского сознания, воплотителей проблемного плана прозы Достоевского.

Несомненным также представляется влияние русской литературы Х1Х-ХХ вв. на творчество соотечественника и современника Г. Гессе - Т. Манна. Этот замечательный писатель, классик ХХ в., так же как и его собрат по перу, обращается к творчеству Ф.М. Достоевского как к явлению мирового масштаба.

Т. Манн особое внимание уделяет романам «Преступление и наказание» и «Бесы». Статьи и эссе, в которых Т. Манн обращается к анализу творчества Достоевского «Толстой», «Искусство романа», «Воспитание чувства слова», «Гёте и Толстой. Фрагменты к проблеме гуманизма», «Достоевский - но в меру», «Слово о Чехове» написаны им в довольно длительный исторический период с десятых по сороковые годы ХХ в.

Т. Манн выражает свою точку зрения на проблематику романов Достоевского, связывая его прозу с анализом личности писателя в рамках психоанализа. Выстраивая логику своих выводов, Манн сопоставляет двух великих русских писателей Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. Это сопоставление выявляется через тему «болезни», присущую «интеллектуальной» прозе самого Манна. «Болезненная» гениальность

Ницше, Достоевского и других противопоставлена «здоровой» Толстого и Гете. В этом направлении Манн движется вслед за русским мыслителем Л. Шестовым, определяющим творчество Достоевского как «взгляд в бездну».

Решительность писателя, отважившегося на изображение всех страшных черт человеческой натуры, связывается, на наш взгляд, не с «сумасшествием» самого Достоевского, а с разворачивающейся темой «подпольного человека» («Записки из подполья»), которая реализуется в его романистике после «Записок из Мертвого дома».

Обращение к теме «болезни» в творчестве Т. Манна для современного литературоведения стало уже общим местом. Влияние художественных образов Ф.М. Достоевского, почерпнутых Т. Манном из романа «Братья Карамазовы», без сомнения, определяет содержание сцены встречи с дьяволом и дальнейшего трагического падения героя в романе «Доктор Фаустус». Г. М. Фридлендер в своей работе «Достоевский и Т. Манн» (1977) развернуто исследовал эти факты. Действительно, Т. Манн реализует идею «демонического» в «сияющей сфере гения», создавая образ музыканта Адриана Леверкюна, отвергнувшего все законы музыки, но получившего талант и славу, и, несмотря на это, его «фаустиана» заканчивается трагически.

«Болезнь» духа как ужас перед «хаосом» собственной природы отмечает в числе основных тем Достоевского французский писатель А. Камю.

Эссеистика А. Камю, посвященная творчеству Ф.М. Достоевского, включает прежде всего статью «Кириллов» из сборника «Миф о Сизифе». Кроме того, Камю пишет драматическую версию романа «Бесы»: пьесу «Одержимые», реализованную в спектакле Московского драматического театра им. А.С. Пушкина («Бесы» по пьесе А. Камю «Одержимые» по знаменитому роману Ф.М. Достоевского).

Писателей сближает общий уровень философской проблематики, а именно: темы «преступления и наказания», «неправедного суда», «бунтующего человека». Эти мотивы определяют проблемный уровень романов А. Камю «Посторонний» и «Чума». Суд над Мерсо в «Постороннем» - попытка героя «разобраться» в произошедшем: его обвиняют в убийстве, которое он совершил, в этом нет сомнения. Но у Мерсо отсутствует даже малейшее раскаяние, чувство вины, к которому его «слепое сердце» пока не готово. Преступление Мерсо и причины его нераскаяния не интересуют ни судей, ни публику на процессе. Отчаянный крик Селеста, в котором звучит голос автора: «Мы судим человека!» - никем не услышан. Раскаяние должно наступить, но, в отличие от истории в известном романе Достоевского, А. Камю оставляет своего героя в шаге от возможности осознания вины, этот шаг не дают сделать его судьи.

402

Е.В. Киричук

«Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ним делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к “боженьке”, чтобы тот защитил его, - понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог, человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к “боженьке”... Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к “боженьке”!» [6] -говорит Иван Карамазов, и словно бы вторит ему доктор Риэ из романа А. Камю «Чума», оплакивая страшную, мучительную смерть ребенка: «У этого-то еще не было грехов!» [2].

Восхищение прозой Достоевского остается постоянным в течение всей творческой жизни А. Камю. В молодости он играет в пьесе роль Ивана Карамазова, в зрелом возрасте обращается к его романам «Братья Карамазовы» и «Бесы».

А. Камю сравнивает героев этих двух произведений Достоевского как носителей разного миросозерцания. Кириллов, Ставро-гин, Иван Карамазов - «одержимые», несущие «ужасающую свободу», воплощающие максиму «все позволено».

Но сам же автор находит им альтернативу, заявляя по поводу «Братьев Карамазовых», как цитирует А. Камю: «Главный вопрос, который проведется во всех частях, -тот самый, которым я мучился сознательно или бессознательно всю мою жизнь, - существование Божие» [3]. Сцена, которой заканчиваются «Братья Карамазовы», определяется А. Камю как ключ ко всему творче-

ству Достоевского, являющемуся по своей сути богоискательским. Обещание Алеши Карамазова детям о неизбежности воскресения и возвращении радости бытия означает поражение «одержимых» героев Достоевского. «Братья Карамазовы отвечают “Бесам”», - пишет А. Камю [4]. Французский писатель, размышляя об абсурде бытия человеческого, обращается к творчеству русского художника, мученика духа и делает вывод, который проливает свет на загадку Достоевского: «Вот перед нами творчество, в светотени которого сражение человека с его собственными надеждами вырисовывается еще более выпукло, чем при дневном свете. Подойдя к концу, творец делает свой выбор в противовес своим же героям. И это противоречие позволяет нам уточнить: в данном случае мы имеем дело не с абсурдным творчеством, а с творчеством, в котором ставится вопрос абсурда» [5].

Действительно, романистика Ф.М. Достоевского ставит нелегкие вопросы перед своим читателем, а когда читателями являются классики литературы ХХ в., то их размышления становятся не только поводом для рецензии, но и продолжением открытого диалога разных культур, ценностных приоритетов, мировоззренческих убеждений.

Нет сомнения в том, что проза Ф.М. Достоевского оказала мощное влияние на европейский роман ХХ века. Реминисценции романов русского писателя мы находим в произведениях Г. Гессе «Степной волк», Т. Манна «Доктор Фаустус», А. Камю «Посторонний» и «Одержимые».

ЛИТЕРАТУРА

[1] Гессе Г. Взгляд в хаос. URL: http://www.hesse. ru/books/articles/?ar=43.

[2] Камю А. Чума // А. Камю. Избранное. М., 1993. С. 296.

[3] Камю А. Миф о Сизифе // Там же. С. 537.

[4] Там же.

[5] Там же. С. 538.

[6] Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. URL: http://bibliotekar.ru/encSlov/17/105.htm.