CC BY
111
Вестник Челябинского государственного университета.
2018. № 10 (420). Филологические науки. Вып. 114. С. 201—207.
УДК 81'23:316.276 ББК 81.2-5
DOI 10.24411/1994-2796-2018-11029
ПРОЯВЛЕНИЕ МИФОЛОГИЧЕСКОГО КУЛЬТУРНОГО КОДА В ТВОРЧЕСТВЕ М. ПРИШВИНА (на примере мифологем леший и водяной)
М. В. Румянцева
Уральский государственный аграрный университет, Екатеринбург, Россия
Исследование посвящено изучению мифологем леший и водяной, выявлению их специфики в произведениях М. Пришвина. Данные мифологемы рассматриваются как знак мифологического культурного кода. Концептуальный анализ мифологем позволил не только обнаружить характерные для этнической культуры и сознания ценности общества, но и создать описание наивных языковых представлений носителя языка, сформировавшиеся под влиянием национального мировосприятия.
Ключевые слова: язык, культура, культурный код, мифологический код, языковая картина мира, бестиарии, леший, водяной.
В лингвистической науке уже давно бытует мнение, что язык является одновременно и производной культуры, и ее важной составляющей, и специфическим способом существования культуры. Проблемой изучения культуры через язык занимались такие лингвисты, как В. Н. Топоров, В. В. Иванов, Н. И. Толстой и др. В их трудах культура трактуется как феномен, глубоко анализируя который можно постичь тайны человека, языка и текста. Таким образом, язык — это средство создания, развития, хранения культуры, а также ее часть, потому что благодаря языку создаются произведения материальной и духовной культуры.
В процессе культурологического анализа ученые все чаще интерпретируют культуру как некую структуру, как целостность особых ее признаков — кодов. Коды постоянно взаимодействуют друг с другом, и переход с одного кода на другой приводит к возникновению новой информации. Их называют кодами культуры, или языками культуры. Для культурологов важным является именно содержание и осмысление текстов культуры, поэтому понятие «код культуры» становится в последнее время особенно актуальным. О культурном коде начинают говорить только тогда, когда совершается переход от знаков к их смыслу.
Изучению кодов культуры посвящены научные работы В. В. Красных, М. Л. Ковшовой, Д. Б. Гудкова, В. И. Шаховского, Л. В. Савченко, Г. В. Токарева и других ученых.
Вслед за Л. В. Савченко считаем, что «код культуры — это семиотическая система, в которой
концентрируется набор этнокультурной информации, кодируется в форме, способной идентифицировать культуру через совокупность вторичных знаков и символов» [9. С. 171].
Итак, рассматривая культуру как семиотический феномен, В. М. Савицкий отмечал, что «одной из входящих в нее подсистем является обширная парадигма образов, выполняющая знаковую функцию в процессе общения. В нее входят... образы, почерпнутые из хозяйственной практики, ритуалов, игр, расхожих житейских представлений, поверий, фольклора, мифологии, религии, литературы» и т. д. [8. С. 117]. То есть в ядре каждой национальной культуры сохраняется то, что выкристаллизовано под воздействием окружающей природы, климата, пищи, языка, этнического типа, а также памяти об истории и культуре своего народа.
Одним из предметов интереса для лингво-культурологов являются мифологизированные единицы языка, или символы. К ним относятся мифологемы, архетипы, поверья, обряды, обычаи и ритуалы, зафиксированные в языке. Мифологические единицы принадлежат к основным факторам и стимулам духовной жизни, они наполняют ее содержанием и смыслом. Они не всегда разумно истолковывают мир, его законы и причинно-следственные связи. Чаще всего они ориентируют на что-то высшее, недоступное для понимания. Можно утверждать, что мифологические единицы языка конкретны и реальны, но их содержание отвлеченно.
В каждом конкретном языковом знаке отображается не миф целиком, а лишь отдельная мифологема.
Мифологема есть важный для мифа персонаж или ситуация, это, как называют его О. И. Быкова и О. Н. Ракитина, «главный герой» мифа, переходящий из мифа в миф. Относительным признаком коннотативной структуры слова-мифологемы является его этнокультурная составляющая [2]. Мифологическая лексика любого языка требует досконального исследования в рамках лингво-культурологии, потому что концептуальный анализ мифологем дает возможность не только обнаружить характерные для этнической культуры и сознания базовые оппозиции, культурные ценности общества, но и создать описание наивных языковых представлений носителей языка, сложившихся под влиянием мировосприятия того или иного этноса, а также фрагмента этнической языковой картины мира.
Назвать все живые существа, предметы и явления, выступающие в роли мифологических знаков, невозможно. Мифологическими символами могут быть люди, животные, растения, запахи, цвета, религиозные и магические знаки, мистические существа, а также ритуалы и отдельные действа. Нас в данной статье интересует слова-мифологемы леший и водяной, репрезентирующие мир бестиариев. Некоторые лингвисты (например, В. В. Красных) мир бес-тиариев, принадлежащих ко «вторичной реальности» и входящих в действительность, как неотъемлемый элемент культурного пространства, относят к биоморфному культурному коду [4. С. 253]. Другие ученые, такие как Л. В. Савченко, считают, что бестиарии в культурной традиции духовного мировоззрения должны занимать отдельное звено и принадлежать к демонолого-ант-ропоморфному этнокоду [9. С. 171]. Мы же придерживаемся мнения, что бестиариев как образы вторичного мира нужно рассматривать в качестве символов мифологического кода культуры.
Бестиарии как культурные знаки относятся к единицам, не имеющим денотатов в окружающей нас действительности. А. А. Уфимцева называет их «знаками с нулевым денотатом», то есть объекты их обозначения — это «ирреальная данность, несуществующий предмет, своеобразный мысленный конструкт» [11. С. 446—447]. Но научные изыскания когнитивистов, на которые опирается лингвокультурология, снимают вопрос о нулевой денотации, так как под денотатом теперь понимают не предмет, на который указывает знак, а представление о нем в сознании этноса.
У М. Пришвина, практически все свое творчество посвятившего описанию природы, образы лешего и водяного встречаются часто. Создается впечатление, что М. Пришвин верит в существование лесных и водяных духов. О происхождении всякой нечистой силы М. Пришвин приводит следующую легенду, которую он слышал от одного олончанина, беззаветно верившего в лесовиков, водяников и домовых (кстати, эту же легенду приводит Н. И. Толстой [10]): Когда один из ангелов восстал на бога, а с ним и многие другие ангелы, то бог прогнал их с неба. Стесненные на краю неба, восставшие ангелы полетели вниз. Одни из них, страшно изувеченные, со своим начальником Сатаною упали в подземное царство, в ад, другие пали на землю и поселились кто в воде, кто в домах, кто в лесу (М. Пришвин. Мои тетрадки). Существует также версия, что появление леших связано с проклятыми людьми и «заложенными» покойниками [6. С. 320]. М. Забылин приводит еще один вариант легенды: в Воронежской губернии существовало поверье, по которому водяные, лешие и домовые — это строители Вавилонской башни, которых Бог в наказание определил «на вечныя времена сторожить воды, леса, горы... » [3]. Заметим, что во всех легендах есть два общих момента: во-первых, леший и водяной — представители нечистой силы, во-вторых, их появление — акт «божественного вмешательства».
Часто леший и водяной в произведениях М. Пришвина выступают агентами сравнения, что позволяет сделать вывод о том, что данные мифологемы являются важными для сознания автора.
Леший — хозяин леса в мифологических представлениях славянских народов, дух леса. Это довольно частый персонаж русских народных сказок. Другие названия: лешак, лесной дядя, лесовик, лесник, дикий мужичок, лисун и даже лес. А зачастую верующие в существование лешего люди боятся называть его, дабы не накликать беды, поэтому употребляют только местоимение он: В лесах ходючи, на всякую штуку набредешь, он пошутить-то любит (М. Пришвин. Мои тетрадки). Так как он живет уже за границей человеческого поселения, в лесу, а лес — это враждебная человеку часть пространства, то «содержательный минимум слова-мифологемы леший — это "злой дух — хозяин леса"» [1]. По народным легендам, внешне леший похож на человека, но описания его достаточно противоречивы потому, что нечистая сила — это все-таки
невидимый мир. По поверьям, этот лесной дух имеет способность к оборотничеству, поэтому он может явиться в виде человека, чаще старика, пожилого родственника или близкого знакомого, и в виде дикого зверя, птицы, дерева, куста, большого гриба. Так, М. Пришвин приводит рассказ одного охотника, которому лесной дух, любивший шутить, показывался в образе оленя, а потом родного отца: — Было раз, — рассказывал мне Филипп, — ходили мы в лесах. День проходили, ничего не видели. Идем уж ночевать к фа-терке <... >И тут сзади нас ка-ак побежит да захлопает в ладоши! Мы его ругать, он и убежал. Отошли версты две, смотрим, олень бежит. Мы его стрелили, я к — нему. Вижу, батюшка стоит у оленя, оперся на ружье. Подхожу, смотрю: ни батюшки, ни оленя (М. Пришвин. Мои тетрадки).
Чаще леший выдает свое присутствие разными звуками, ими же заманивает человека в лес: он может реветь, свистеть, стонать, смеяться, петь, аккомпанируя себе хлопаньем в ладоши или подыгрывая на музыкальном инструменте. Его умение громко кричать зафиксировано в русских пословицах: Кричит, как леший; Как леший перовский зовет куликовского в гости к Родительской. Шествие лесного хозяина сопровождается ветром, вихрем, внезапным резким шумом деревьев. Ходит он иногда с собакой, лай которой слышат люди. Особенно любит он пугать охотников, остающихся на ночь в лесу, не спросив у него разрешения: Приходят полесники, разведут огонь в избушке для тепла, обогреются, улягутся спать. А в лесу ветер гудит, шумит вся нечистая сила. Вдруг отчетливо затявкают собачки.
— Батюшка, слышишь?
— Слышу, слышу... Не трожь, пущай подходят ближе.
Ближе и ближе тявкают собачки... Запрыгали горшки на камнях... Заскрипели доски... Посыпалось что-то с крыши в избушку.
Сразу выскочит из избушки старый полесник и начнет ругаться, и начнет! В лесу побежит, зашумит, захлопает в ладоши и захохочет: хо-хо-хо!.. Потом ещё мальчик услышит, как кто-то, играя на свирели, подойдет к избушке и уйдет дальше в лес (М. Пришвин. Мои тетрадки).
Прогнать лешего можно, читая молитву. Если при встрече с лешим молитва не помогает, то рекомендуется громкая брань. В некоторых экстремальных случаях брань — эффективное средство не попасть под влияние нечистой силы.
Возможно, тех, кто бранится, они признают за свою родню (брань — пособничество «хульно-го» беса) или предполагают, что ругающийся достаточно силен сам, во всяком случае они оставляют человека в покое.
Леший чаще всего опасен для человека. Это зафиксировано в русских присказках, например: Леший ножик точит, неслухов резать хочет. Видим, что лешим пугали непослушных детей. Лексема леший до сих пор является составной частью русских ругательств: Какого лешего тебе надо? Леший тебя забери! За каким лешим ты туда пошел? и др. То есть слово-мифологема леший в языковой картине мира носителей русского языка при переносном значении имеет отрицательную коннотацию.
Любимое занятие лешего — сбивать с пути и заводить в глухие заросли грибников да ягодников, представляясь попутчиком, а потом исчезнуть. Особенно неравнодушен леший к женщинам: Раз был такой случай, рассказывает Максимовна. Теткины девочки уехали на Медвежий остров за ягодами да долго не возвращались. Вот тетка и скажи: «Черт вас не унесет, ягодницы!» А девочки в это время собрали по корзине ягод и вышли на лядинку. Смотрят, дедушка старый стоит на той же лядинке и дожидается их. «Пойдемте, говорит, девицы, со мной». Они и пошли вслед. Вот он их повел по разным глухим местам, где на плечо вздымет, где спустит. Как только девочки сотворят молитву, он им сейчас: «Чего вы ругаетесь! Перестаньте!» и привел он их в свой дом, к своим ребятам: человек восемь семейство, ребята черные, худые, некрасивые. <..> так они выжили двенадцать дней у лесовика. И всего-то им там пищи было, что заячья да беличья говядина; истощали девки, краше в гроб кладут (М. Пришвин. Календарь природы).
Такие проделки лешего часто приводят к гибели людей, потому что заводит он их в глухие гиблые места да в болота: Леший под вечер тут как тут: рад-радешенек бывает, когда баба-боров-ница домой соберется. Она хочет прямо идти, а он ее кружит и с толку сбивает. Ведет он бабу кругами-вавилонами и когда до упаду изморит, иссушит, покажет ей дивную полянку, всю покрытую большими белыми цветами-кувшинками. Идет баба на кувшинки, а под цветами-то окнища бездонные. Ступила раз, ступила два — запела трясина, заходила, заурчала, как огромный мягкий живот <..> Страшное место и зовется Бабья лужа (М. Пришвин. Календарь природы).
Колдуны или знахари, которые селились поодаль от села, в лесу, имели с лешими хорошие связи. Если у кого-нибудь пропадала скотина или дети заблудились в лесу, они обращались к колдуну, а тот, в свою очередь, просил лешего их вернуть. Но вернувшиеся от лешего люди часто на всю жизнь остаются больными физически или психически: Когда колдунья лесовика «отведала», он и принес девочек на плечах к реке. Одну за ухо схватил и перекинул через речку, так что мочку на ухе оторвал, а другую, старшую, на доске отправил. Две недели девицы лежали, не могли ни есть, ни пить (М. Пришвин. Календарь природы).
Лешему, как любому представителю нечистой силы, присущи страсть к азартным играм (по поверьям, сибирские лешие проиграли однажды русским и гнали проигрыш (лесных зверей) через Тобольск на Уральские горы) и к алкоголю: Избушка моя в стороне от деревни, спиною стоит к лесу, глазами смотрит на Пьяную дорогу — есть у нас такая дорога на моховых болотах и в топком лесу; старички мне говорили, что будь эта дорога проложена для хорошего дела, так уж давно бы леший затопил ее всякими мочагами, ну, а как для пьяного она дела, так лешему это и на руку: по этой дороге возят вино из казенки, оттого и называется Пьяной, и за то леший хранит ее (М. Пришвин. Календарь природы).
Как видно из вышеприведенных примеров, лешего представляют семейным существом, у которого в семье есть женщины (лешачихи, лешихи, лесовички, лесные бабы) и дети. Весь лес — это владения лешего и его семейства. Он охраняет лес от непрошеных гостей, наводит свои порядки в лесу, заботится о растениях и животных. Приписываемые лешему поведенческие характеристики актуализируются в творчестве М. Пришвина при использовании данного слова-мифологемы в качестве агента образного сравнения для описания русской природы: Просека длинная-длинная; кажется, это леший в кулак поглядел отсюда туда, к нам в безлесье, и задумался (М. Пришвин. Календарь природы).
Образно М. Пришвин представляет, как леши-хи ведут свое лесное хозяйство: стирают белье, прядут пряжу, набивают перины, стелют холсты: В это замечательное утро глухари бились друг с другом так сильно, что казалось, будто лесные бабы лешихи там белье стирают и лупят что есть духу вальками (М. Пришвин. Календарь природы). <..> где столько было надрано перьев
и пуху, будто это вправду лешихи тут себе набивали перины (М. Пришвин. Календарь природы). Туманы поднимались на сыром лугу, словно лесовые бабы-хозяйки белые холсты расстилали (М. Пришвин. Календарь природы).
В хозяйстве у лешего, в народном представлении, имеется даже баня: <...> в лесу было так, будто не человек задымил своим костром, а нечистая сила: человек бы развел костер в одном месте, ну в двух, ну в трех, а тут словно под каждым деревом, везде разложили костры и весь лес задымился.
— Леший баню топит, — сказали нам (М. Пришвин. Календарь природы).
Если леший — хозяин леса, то водяной — это дух-хозяин воды. В каждом водоеме живет свой хозяин, которого еще называют водяник, водяной царь, водяной черт, дедушка водяной, волосатик, топельник. Поверья о водяном широко распространены в богатых водоемами и болотами районах России. Вера в существование водяного органично сосуществует в сознании русского человека с верой в Бога, о чем свидетельствует диалог между М. Пришвиным и жителем Русского Севера лопарем Василием, приведенный в одном из рассказов:
— Есть водяной царь или нет? — спрашиваю я окольным путем.
— Водяной царь! Как же, есть... Ведь молимся же мы: «царь небесный, царь земной».
— И водяной? — изумляюсь я.
— Нет, водяного нет в молитвах, а только есть царь небесный, царь земной, значит, есть и водяной (М. Пришвин. Кащеева цепь).
Часто в народном представлении водяной — это дед с бородой из водорослей или тины, облепленный грязью. У М. Пришвина водяной разный. В одном случае — это дедушка с желтым телом: Дедушка водяной высунул голову. Какой он!.. Видно все его желтое старое тело. Зачем так? Спрячься!.. (М. Пришвин. Кащеева цепь). В другом случае водяной черный, поросший шерстью: Раз, глухой ночью, Тимошка вытянул невод на остров. Глядит, а в матице кто-то сидит... Развел Тимошка огонь на острове, выволок невод. Разложил матицу — и вытащил водяного. Черный да шерстной! (М. Пришвин. Кащеева цепь). К тому же неопрятный, нечесаный вид водяного становится даже агентом сравнения для описания прибрежных камышей: Четвертый холм спускается не в большое озеро, а в узкую ленту воды — озерный хвост, где
кучками торчат камыши, будто нечесаные головы водяников (М. Пришвин. Крутоярский зверь).
В облике водяного видны черты обитателей водоемов —рыб или лягушек: скользкая кожа, рыбий хвост, перепонки между пальцами, пучеглазость. Эти признаки тоже становятся агентами сравнения: В руке — еще живая, головастая, скользкая, пучеглазая рыбешка, ну прямо черт и черт водяной (М. Пришвин. Крутоярский зверь).
На Руси верили, что всякая нежить бессловесна, а у М. Пришвина водяной хоть и не говорит, но реагирует на вопросы собеседника, понимает язык человека и мычит что-то в ответ: Тимошка не испугался, посадил водяника к огню и спрашивает: «Тебя в огонь?» — «Ни... ни... » — мычит водяник. «Так в воду?» — спрашивает опять Тимошка. «Да, да... » — промычал водяник. Тимошка его и пустил. Вот с тех пор и повалила к Тимошке рыба (М. Пришвин. Кащеева цепь). Считалось, если поймать водяного, вытащить его на берег, то можно получить выкуп рыбой. Говорили, что рыбак, поймавший водяного, сошелся с нечистой силой и стал колдуном.
Как и другая нечисть, водяные имеют страсть к азартным играм, проигрывая друг другу рыбу из водоемов. Вот как повествует об этом герой рассказа М. Пришвина Мануйло: В этот год у нас в Матк-озере совсем рыбы не было, вся перешла в Выг-озеро. Старухи рассказывают, будто видели, как на Поповом камне маткозерский водяник с выгозерским в карты играли. Вот и думаем, что наш хозяин свою рыбу проиграл. Не было рыбы весной, а летом так даже окуни на уду не шли (М. Пришвин. Кащеева цепь).
В вопросе о существовании семьи у водяного однозначного мнения не существует. В одной местности считается, что водяной не имеет семьи, а его любовницами являются русалки, в другой — мифологическое сознание припи-
сывает водяному жену и детей. В сравнениях М. Пришвина водяной — семьянин, имеющий и жену, и детей: Вся посеребренная стояла на солнце трава, как зеленая пряжа, словно это болотные молодки составили кросна с своей суровою пряжей, а сами спрятались в болотных бу-ковицах и колчеватике (М. Пришвин. Календарь природы). Охотники, мокрые от росы, шагают по полю домой, будто водяной со своим маленьким сыном переходит из озера в озеро (М. Пришвин. Кащеева цепь). Как видим, водяному приписывается способность переходить из одного водоема в другой. В поверьях водяные-молодожены перебирались жить в новый водоем во время свадьбы, а свадьбами водяных называли весенние разливы рек, половодья, наводнения.
Таким образом, как отмечает В. А. Маслова, «предметом интереса лингвокультурологов является "культурная память" языковой единицы... Это те ассоциации, которые задаются языковой единицей и тянутся из ее прошлого употребления, организуя современное значение. Ведь любое слово нашей речи, прежде чем получить современное значение, прошло сложную семантическую историю. Из каждого слова, которое мы употребляем, глядят на нас не сорок веков, а, по меньшей мере, сорок тысячелетий. И сама культура есть своего рода прошлое, просвечивающее в настоящем» [5. С. 57]. Бестиарии не только бытуют в культуре как персонажи или элементы фольклора, но и, являясь культурными знаками, обладают стереотипами, что делает возможным обращаться к их образам в художественном дискурсе. М. Пришвин посредством мифологического кода, в который наряду с другими входят мифологемы леший и водяной, создает неповторимый образ природы, придавая ей тем самым черты сказочности и таинственности.
Список литературы
1. Абыякая, О. В. Мифологическая лексика русского языка в лингвокультурологическом аспекте и принципы ее лексикографического описания : дис. ... канд. филол. наук / О. В. Абыякая. — СПб., 2004. — 195 с.
2. Быкова, О. И. Мифологема как культурный концепт / О. И. Быкова, О. Н. Ракитина // III Житни-ковские чтения. Динамический аспект лингвистических исследований : материалы Всерос. науч. конф. Ч. 1. — Челябинск, 1999. — С. 133—140.
3. Забылин, М. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия : в 4 ч. / М. Забы-лин ; сост. и отв. ред. О. А. Платонов. — М. : Ин-т рус. цивилизации, 2014. — 688 с.
4. Красных, В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология : курс лекций / В. В. Красных. — М. : Гнозис, 2002. — 284 с.
5. Маслова, В. А. Лингвокультурология : учеб. пособие для студентов высш. учеб. заведений / В. А. Маслова. — М. : Академия, 2001. — 208 с.
6. Левкиевская, Е. Мифы русского народа / Е. Левкиевская. — М. : АСТ, 2005. — 529 с.
7. Пришвин, М. М. Календарь природы / М. М. Пришвин. Собр. соч. Т. 3 — М. : Художеств. лит., 1956. — 766 с.
8. Савицкий, В. М. Английская фразеология: проблема моделирования / В. М. Савицкий. — Самара : Самар. ун-т, 1993. — 172 с.
9. Савченко, Л. В. Иерархическая модель биоморфного кода культуры / Л. В. Савченко // Культура народов Причерноморья. — 2014. — № 273. — С. 170—172.
10. Толстой, Н. И. Откуда взялись дьяволы разные? / Н. И. Толстой // Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии. — М., 1995. — С. 245 —249.
11. Уфимцева, А. А. Типы словесных знаков / А. А. Уфимцева. — М., 1977. — 208 с.
Сведения об авторе
Румянцева Марина Васильевна — кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков, Уральский государственный аграрный университет. Екатеринбург, Россия. m.rumjanzewa@rambler.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 10 (420). Philology Sciences. Iss. 114. Pp. 201—207.
THE MANIFESTATION OF THE MYTHOLOGICAL CULTURAL CODE IN THE CREATIVITY OF M. PRISHVIN (on the Example of Mythologems Wood Goblin and Water Goblin)
M. V. Rumyantseva
Ural State Agrarian University, Ekaterinburg. m.rumjanzewa@rambler.ru
The article studied such a mythologem as wood-goblin in the aspect of cultural linguistics. The conceptual analysis of words mythologems makes it possible not only to identify the characteristic of the ethnic culture and consciousness of the cultural values of the society, but also to describe the naive language representation of native speakers.
Mythologem is an important character for a myth or situation, it's like a "protagonist" of a myth that can go from myth to myth. The relevant attribute of the connotative structure of the mythologem is the ethnocul-tural component.
In the role of mythological symbols can appear people, animals, plants, smells, colors, religious and magical signs, mystical beings, as well as rituals and individual actions. In this article, we are interested in the words mythologeme wood goblin and water goblin from the world of bestarians.
M. Prishvin through a mythological code, which, along with others, includes mythology and wood goblin and water goblin, creates a unique image of nature, giving it the features of fairy-tale and mystery.
Keywords: language, culture, cultural code, mythological code, language picture of the world, bestiary, wood goblin, water goblin.
References
1. Abyyakaya O.V. Mifologicheskaya leksika russkogo yazyka v lingvokul'turologicheskom aspekte iprint-sipy yeyo leksikograficheskogo opisaniya [Mythological vocabulary of the Russian language in the linguocul-tural aspect and the principles of its lexicographic description]. St. Petersburg, 2004. 195 p. (In Russ.).
2. Bykova O.I., Rakitina O.N. Mifologema kak kul'turnyy kontsept [Mythology as a cultural concept]. III Zhitnikovskiye chteniya. Dinamicheskiy aspekt lingvisticheskikh issledovaniy. Ch. 1 [III Zhitnikov Conference. Dynamic aspect of linguistic research. Pt. 1]. Chelyabinsk, 1999. Pp. 133—140. (In Russ.).
3. Zabylin M. Russkiy narod. Yego obychai, obryady, predaniya, suyeveriya ipoeziya [Russian people. Their customs, rituals, traditions, superstition and poetry]. Moscow, Institute of Russian Civilization Publ., 2014. 688 p. (In Russ.).
4. Krasnykh V.V. Etnopsikholingvistika i lingvokul'turologiya [Ethnopsycholinguistics and linguoculturol-ogy]. Moscow, Gnozis Publ., 2002. 284 p. (In Russ.).
5. Maslova V.A. Lingvokul'turologiya [Linguoculturology]. Moscow, Akademiya Publ., 2001. 208 p. (In Russ.).
6. Levkiyevskaya Ye. Mify russkogo naroda [Myths of the Russian People]. Moscow, AST Publ., 2005. 529 p. (In Russ.).
7. Prishvin M.M. Kalendar' prirody [Calendar of nature]. Sobraniye sochineniy. T. 3 [Collected works. Vol. 3]. Moscow, 1956. 766 p. (In Russ.).
8. Savitskiy V.M. Angliyskayafrazeologiya: problema modelirovaniya [English phraseology: the problem of modeling]. Samara, Samara University Publ., 1993. 172 p. (In Russ.).
9. Savchenko L.V. Iyerarkhicheskaya model' biomorfnogo koda kul'tury [Hierarchical model of the biomor-phic code of culture]. Kul'turanarodovPrichernomor'ya [Culture of the peoples of the Black Sea region], 2014, no. 273, pp. 170—172. (In Russ.).
10. Tolstoy N.I. Otkuda vzyalis' d'yavoly raznyye? [Where did the devils come from?]. Yazyk i narodnaya kul 'tura. Ocherkipo slavyanskoy mifologii [Language and folk culture. Essays on Slavic Mythology]. Moscow, 1995. Pp. 245 —249. (In Russ.).
11. Ufimtseva A.A. Tipy slovesnykh znakov [Types of verbal signs]. Moscow, 1977. 208 p. (In Russ.).
