CC BY
331
УДК 94
ПРОВОКАЦИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ В СИСТЕМЕ СЫСКНОЙ ДЕЯТЕЯЛЬНОСТИ ПОЛИЦИИ (XIX - начало XX вв.)
А.Ю. Головин, Е.С. Дубоносов
Рассмотрена история полицейских провокаций в деятельности сыскной полиции, жандармерии, охранного отделения, а также противоправная деятельность провокаторов в России в Х1Х-начале ХХ вв.
Ключевые слова: провокация, агент, провокатор, осведомитель, политический сыск, Департамент полиции, охранное отделение.
В истории российского государства провокация преступления часто связывалась с деятельностью органов политической и уголовной полиции использовалась ею в борьбе с лидерами революционного движения и противниками царского режима. Ее применение обусловливалось недостаточной правовой урегулированностью оперативно-розыскной деятельности, низким контролем за сотрудниками полиции и подчинением сыскной работы карательной политике государства.
Нормативно-правовая база сыска конца XIX - начала XX в. содержала достаточно развитые положения, предназначенные оправдать борьбу с революционными настроениями в обществе. Эти предписания были неконкретными, что позволяло полицейским чинам совершать провокации, практиковать лжедоносительство и т.п. [1.С.3-4] Действовавшее в данный период Уложение о наказаниях уголовных и исправительных (изд. 1866 г.) устанавливало специальную ответственность за провокацию. Более того, выпущенный в 1875 г. «Сборник узаконений для руководства чинов поли корпуса жандармов» не содержал каких-либо упоминаний относительно полицейских провокаций. В конце XIX в. политической полицией разрабатывается провокационный метод, получивший в дальнейшем большое распространение [2.С.13-14]. При этом пробелы в законодательстве позволяли полиции успешно применять его для борьбы с «противозаконными сообществами», к которым относили революционные организации и либеральную оппозицию, поэтому провокация продолжительное время ассоциировалась с определенной категорией политических преступлений.
Имевшие место незаконные действия вызывали недоброжелательное отношение не только к жандармам, но и к служащим общей и, особенно, сыскной полиции. Как отмечалось одним из руководителей местной полиции, «вместо подспорья сыскная полиция несправедливо и бессмысленно встречает в обществе противодействие и презрительное отношение. Обыкновенно в обществе с сыском отождествляют политику, ему приписывают предательство и провокацию» [1. С. 3]. Слово «сыщик» становится бранным, а невежественностью, противозаконными приемами и злоупотребле-
ниями в сыскных действиях органы сыска давали подтверждение обществу таким ошибочным заключениям [3. С. 2].
В июле 1878 г. на заседании Особого совещания начальник III отделения Собственной его императорского величества канцелярии говорил о расширении штатных агентов. При этом им отмечалось, что агенты, вошедшие в доверие к заговорщикам, могут попробовать спровоцировать революционеров на действия, которые вызовут общее негодование и обратятся против них [4]. Основной задачей политического сыска было подавление революционного движения в России, и провокаторы использовались полицией для своевременного выявления противозаконных действий, как отдельных революционеров, так и целых групп и организаций и придания законности репрессивным мерам правительства. В тот год по всей стране в агентурной сети политического сыска состояло около 40 тысяч человек. В ее рядах действовали завербованные охранкой и жандармским управлением рабочие, крестьяне, городские служащие адвокаты, студенты, журналисты, солдаты, матросы, а также представители Государственной Думы.
Под агентами полиции в дореволюционной России подразумевались секретные сотрудники, непосредственно состоящие в революционных организациях или непосредственно связанные с ее членами, т.е. работающие внутри преступного сообщества. Внутренняя агентура называлась у политической полиции «сотрудниками», у революционеров же их называли «провокаторами» [5. С. 44].
В сложившихся условиях система негласной полицейской работы допускала, чтобы секретный сотрудник полиции принимал активное участие в революционных организациях, даже таких, как террористические. Такое положение было обусловлено тем, что царская тайная полиция получала необходимую информацию, прежде всего от своих осведомителей, внедряемых в подпольные кружки. При осуществлении внедрения сотрудник полиции стремился зарекомендовать себя с положительной стороны и завоевать доверие окружающих. Так, в 1878 г. агент В. В. Ермолинский на деньги III отделения открыл в Петербурге слесарную мастерскую, чтобы, постоянно находясь среди молодых рабочих и пропагандистов, зарекомендовать себя защитником интересов рабочих [6. С. 122]. Дальнейшая провокационная деятельность заключалась в том, что агент, внедренный в подпольную революционную группу, завоевавший доверие ее членов или ставший ее руководителем, предлагал другим ее членам совершить какое-либо преступление или террористический акт в целях получения возможности начать полицией уголовное преследование подозреваемого. При этом он мог совершить подстрекательство умышленно, планируя и обсуждая свои действия с полицией, а также по неосторожности в случае слабого контроля за его работой.
Важнейшим элементом провокации являлось побуждение агентами сыска провоцируемого лица к совершению преступления. Побуждение могло выражаться в словесной форме с прямым указанием на действие, которое необходимо совершить, или в формировании в сознании провоцируемого необходимости совершения определенных действий через его окружение, которое могло и не знать истинных целей провокатора. Несмотря на то многие негласные сотрудники полиции фактически подталкивали конкретное лицо или группу лиц к совершению тяжких преступлений, привлечь их уголовной ответственности было крайне сложно, так как в непосредственном совершении преступления они не принимали участия. Подобные действия даже не относились к провокационным, в связи с чем заместитель министра внутренних дел царской России В.Ф. Джунковский отмечал: «Провокацией я считаю такие случаи, когда наши агенты сами участвуют совершении преступления» [7.С. 135].
В подавляющем большинстве случаев, действуя в преступных группах либо революционных организациях, агенты-провокаторы не давали правовой оценки своей работе и искусно подталкивали своих соратников к преступлению, руководствуясь исключительно материальной выгодой. Например, в письме Департаменту полиции секретный сотрудник Е.Ф. Азеф первоначально за свои услуги просил ежемесячное денежное вознаграждение в размере 50 рублей [8. С. 292]. В течение шестнадцати лет он фактически находился на содержании полиции, которая только в 1902 г. выплатила ему ежегодное денежное содержание размере 6000 рублей [9. С. 235]. Работа других секретных сотрудников также находилась в прямой зависимости от их активности и соответственно оценивалась. Так, секретной сотруднице З.Ф. Гернгросс-Жученко, работавшей по эмигрировавшим за границу политическим деятелям России, в 1909 г. была назначена пожизненная пенсия 3600 рублей в год из секретных сумм Департамента полиции [5. С. 154]. Наиболее крупный размер денежных выплат осуществлялся полицией агенту М.А. Загорской. Она получала 3,5 тыс. франков в месяц [10. С. 102].
Полицейские провокации вызывали справедливое возмущение многих граждан, в связи с чем 8 июля 1906 г. министру внутренних дел П. А. Столыпину пришлось отвечать на депутатский запрос о тайной полицейской типографии, которая печатала воззвания с призывами к погромам. Проблема провокации преступлений активно обсуждалась III Г осудар-
ственной думой, которая публично признала существование провокаций, и в результате голосования 1 голосом против 157 провокация была осуждена как метод борьбы революционными силами [7. С. 334-335].
Заместитель министра внутренних дел А.А. Макаров также отмечал, провокационные приемы должны противоречить нравственному чувству всякого порядочного человека и отвлекать охранку от серьезных задач борьбы с революцией. Однако данное утверждение ставится под сомнение
выступлением в 1909 г. в открытой печати г. Парижа М.Е Бакая, который отмечает ряд характерных провокаций со стороны полиции, охранного отделения и жандармского управления. При этом в искусственно организованных политических процессах фигурируют обыкновенные завлеченные жертвы, а охранники не только не попадают в арестантские роты, как следовало бы по существующим законам, но вопреки утверждению А.А. Макарова получают награды и повышения в чине. По его мнению, без провокационных приемов не было бы многих политических дел [9. С. 183].
Практика полицейских провокаций не только находила осуждение в обществе, но и компрометировала всю негласную полицейскую работу, поэтому водители охранных отделений были убеждены, что провокаторов они на службе не держат. И действительно, в охранке можно было найти ряд регистрационных карточек на тех лиц, которые были уволены со службы за шантаж и провокацию [11. С. 21]. Реформация о бывших секретных сотрудниках, зарекомендовавших себя с отрицательной стороны, согласно циркуляру № 007 от 8 июля 1908 г. направлялась в Департамент полиции. Действовавшие сотрудники полиции предупреждались, что при полной конспирации их работы всякая провокационная деятельность будет непременно разоблачаться как путем агентуры, так и на формальных расследованиях в суде. Кроме того, за подобные нарушения своих обязанностей они будут неукоснительно передаваться в руки правосудия, но в то же время будут приниматься все меры к их защите в ложных случаях их обвинения в провокации [12. С. 43].
В свою очередь на подоконном уровне регулирования сыскной работы предпринимались попытки искоренения провокаций преступлений со стороны секретных сотрудников. В Инструкции по организации и ведению внутренней агентуры, составленной при Московском охранном отделении, отмечалось: «Сотрудники, состоя членами революционных организаций, ни в коем случае не должны подстрекать других на преступные деяния и, таким образом, подводить их под ответственность за сделанное по их же наущению». Кроме того, предусматривалась и ответственность за подобные действия и признавалось: «...умышленное создание обстановки преступления для получения вознаграждения, из мести или по иным соображениям личного характера является тяжким уголовным преступлением и наказывается на общем основании, согласно существующим на сей предмет законам»[13. С. 8].
Попытка подчинить политический и уголовный сыск закону, ограничить произвол и провокаторскую деятельность предпринималась перешедшим из прокуратуры на работу в полицию А. А. Лопухиным. Однако к его действиям в полиции и охранке относились иронично, поскольку он не был профессионалом в деятельности политического сыска и слабо разбирался в агентурно-оперативной работе.
Вместе с тем, характер деятельности секретных сотрудников заставлял балансировать на грани нарушения законности. С одной стороны, инструкция Департамента полиции категорически запрещала им заниматься провокаторством, с другой стороны, авторы инструкции видели выход в том, что данные лица консультировались со своим руководителем в каждом конкретном случае. Фактически получалось, что подобные вопросы решались либо с негласным сотрудником, либо офицерами полиции, не искушенными в юридических тонкостях или намерено толкавших своих подчиненных на нарушение закона.
С точки зрения нюансов полицейской работы в истории можно найти примеры разграничения провокации преступления от правомерной профессионально оправданной деятельности негласного аппарата Охранного отделения, в связи с чем около ста лет назад отмечалось: «...подбросить шрифт товарищу, а затем на товарища донести, это - провокация и с точки зрения охранников. Иное дело, если этот шрифт будет добыт самим сотрудником, помещен у товарища по решению комитета и согласия товарища, которого сотрудник и выдаст. Это - уже не провокация, а лихое дело» [14. С. 11]. Таким образом, в литературных источниках прошлого столетия провокацией преступлений признавались не только активные действия провокатора по искусственному созданию условий преступления, но и прежде всего наличие согласия и готовность подозреваемого лица совершить конкретные противоправные деяния. Подобная практика оправдывала себя, хотя за занавесом секретности имели нарушения законности.
Из циркуляров директора Департамента полиции следовало, что перед Февральской революцией число провокаторов достигло 30 тыс. человек [9. С. 203]. Вместе тем, если взглянуть на деятельность «секретных сотрудников» независимо от тонкости их психологии, то в исторической литературе также упоминалось, что большинство из них были не столько провокаторы, сколько доносчики. По данным архивов только в Москве имелось 150 доносчиков, 70 провокаторов и больших и малых «осведомителей» [14. С. 12].
В первые дни Февральской революции 1917 г. многие бывшие работники полиции были арестованы. Восставшими была обнаружена картотека, в которой фигурировали деятели революционного подполья и представители либеральной оппозиции, купцы и уголовники. Действовавшая в данный период Чрезвычайная следственная комиссия ограничилась выдвижением обвинений против тех, кто ранее занимался провокациями. Однако не существовало точного определения провокации преступления. На практике все сводилось к парадоксальной ситуации, когда следователи уличали охранников в мельчайших отступлениях буквы инструкции и циркуляров Департамента полиции - организации, которая была признана преступной и антинародной. Имена провокаторов периодически публиковала Комиссия по обеспечению нового общественного строя.
Осуждение методов работы царской полиции, привлечение к ответственности провокаторов и попытки искоренения провокаций в работе правоохранительных органов не снизили накала дискуссии по данному вопросу. Проблема провокации преступления продолжала оставаться актуальной и в советский период.
Список литературы
1. Снегирев К.М. О сыске. Касимов, 1908.
2. Лонге Ж., Зилъберг Т. Террористы и охранка. М., 1924.
3. Курс лекций школы урядников полицейской стражи Минской губернии. Минск, 1914.
4. Записки Н.В Мезенцева о необходимости усиления политической агентуры. ГАРФ. Ф.1. Д. 694. Л. 1 -2.
5. Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991.
6. Оржеховский КВ. Самодержавие против революционной России (1826 - 1880). М., 1982.
7. Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1644 - 1917. СПб, 1992.
8. Провокатор: воспоминания и документы о разоблачении Азефа. Репрентативн. воспроизведенное изд. 1929 г. / под ред. П. Е. Щеголева. М, 1991.
9. Агафонов В.К. Заграничная охранка. М., 1918.
10. Рууд Ч.Л., Степанов С.А. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М., 1993.
11. Жилинский В.Б. Организация и жизнь охранного отделения во времена царской власти. М.
12. Жухрай В.М. Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы. М., 1991.
13. Тайны политического сыска: Инструкция о работе с секретными сотрудниками. СПб., 1992.
14. Осоргин М.А. Охранное отделение и его секреты. М., 1917.
Головин А.Ю., д-р юрид. наук, проф., декан, golovintula@yandex.ru, Россия, Тула, Тульский государственный университет.
Дубоносов Е.С., д-р юрид. наук, проф., зав. кафедрой, dubonosov1964@rambler.ru, Россия, Тула, Тульский государственный университет.
PROVOCATION OF CRIME IN THE DETECTIVE POLICE (19th - BEGINNING OF THE 20th CENTURIES)
A.Yu. Golovin, E.S. Dubonosov
The history of police provocations in the activities of the police, the gendarmerie, the Security Department, as well as the illegal activities of provocateurs in Russia in the 19th -early 20th centuries
Key words: provocation, agent, provocateur, informer, political investigation, Police Department, Security Department.
Golovin A.Yu., doctor of juridical science, professor, dean, golovintula@yandex.ru, Russia, Tula, Tula State University.
Dubonosov E.S., doctor of juridical science, professor, head of department, dubono-sov1964@rambler.ru, Russia, Tula, Tula State University.
УДК 94
ЭКОНОМИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ Д. А. СТОЛЫПИНА И ЕГО РОЛЬ В ФОРМИРОВАНИИ ВЗГЛЯДОВ П. А. СТОЛЫПИНА НА АГРАРНЫЙ ВОПРОС В РОССИИ
А.Ю. Г оловин, С. Н. Ковалев
Рассмотрено экономическое наследие Д.А. Столыпина, формирование взглядов П.А. Столыпина на аграрный вопрос в России в конце XIXвв.
Ключевые слова: аграрный вопрос в России, персоналии - Д.А. Столыпин, П.А. Столыпин.
Одним из важнейших источников взглядов Петра Аркадьевича Столыпина на земельный вопрос и аграрную реформу стало экономическое наследие сына сенатора Аркадия Алексеевича Столыпина Дмитрия Аркадьевича Столыпина (1818 - 1893), двоюродного дяди П. А. Столыпина (1862 - 1911).
Отец Дмитрия Аркадьевича Столыпина Аркадий Алексеевич был родным братом Дмитрия Алексеевича Столыпина (деда П. А. Столыпина). Отец Петра Аркадьевича Столыпина Аркадий Дмитриевич был двоюродным братом Дмитрия Аркадьевича (Аркадий Алексеевич - Дмитрий Аркадьевич; Дмитрий Алексеевич - Аркадий Дмитриевич - Петр Аркадьевич Столыпин). Как курьез можно отметить, что Ю. Семенов в своей книге «Гибель Столыпина» записал Д. А. Столыпина в братья Петра Аркадьевича и называл его «молодым приват-доцентом» [1].
Д. А. Столыпин был участником Крымской войны, после окончания которой долго жил и лечился за границей (в Женеве и в Париже), где увлёкся социологией О. Конта. Вернувшись в Россию, Д. А. Столыпин поселился в своем саратовском имении (близ деревни Большие Озерки Юрьевской волости Вольского уезда), вступил в должность непременного члена Вольского уездного по крестьянским делам присутствия и занялся устройством быта местных крестьян. Однако сделать ему первоначально удалось немного, и тогда он, видя тщетность своих усилий, пришел к убеждению, что «корень зла» заключается в крестьянской общине, где «личность пригнетена, порядки некрасивы» [2. С. 30].
