CC BY
74
При этом немаловажным фактором является то, что подобные тенденции и альтернативы представляют собой не просто определённый спектр или набор сценариев, которые могут образовывать исследовательское поле будущего, но и фактически являются своего рода преддетермини-рованными возможностями. Поэтому настоящее время рассматривается не как момент, а как тот сегмент исторической и социальной реальности, в котором происходит своеобразная соотноси-мость исторических и социальных перспектив, определяющих не только правильное осознание и реконструкцию исторического прошлого, но и обозначение вполне адекватных путей разрешения глобальных и локальных задач, стоящих как перед отдельно взятым индивидом, так и перед обществом в целом. Дискурс во многом касается не только определения некоторого спектра глобальных социальных задач, соотносящихся с социально-культурными процессами, но и с определением возможных путей развития социума и выхода из тех нестабильных ситуаций, с которыми современное общество, так или иначе, сталкивается.
Причём акцент делается на то, что в русле социального моделирования социальный субъект способен не просто определить те или иные конструктивные решения, но и реализовать их таким образом, чтобы достигнуть позитивных результатов в обозначенных им сценариях развития социума. Интегральный характер современного социального развития, предполагающий наличие в этом развитии нестабильных и переходных состояний и ситуаций требует, чтобы моделирование социальных процессов происходило с учётом стратегий, относящихся к различным этапам общественного развития. Процесс взаимосвязи социального субъекта с социумом, в котором он находится, естественно, предполагает необратимость тех социальных процессов, которые в социуме происходят.
Однако эта необратимость непосредственно влияет на человеческую деятельность, которая является уже не каким-то внешним фактором по отношению к этому социуму, а является его внутренней неотъемлемой частью. Весь этот комплекс действий, который осуществляется в рамках реальных человеческих действий непосредственно влияет на решение, эффективность и разрешимость тех социальных процессов, которые в этом настоящем времени социума и происходят. Заметим, что в этом плане ситуации кризиса или ситуации нестабильности, как это не парадоксально, создают весьма существенные стимулы для поиска социальным субъектом определённых стратегически оправданных и конструктивных решений в отношении трансформации преобразований реально существующего социума с выходом на те локальные процессы, которые в нём происходят. В этой связи, конечно, перед социальным субъектом постоянно будет возникать проблема поиска определённого выбора пути оптимального развития социума по отношению к его будущим альтернативным вариантам реализации.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Попов В.В. Логика изменения и темпоральная логика. Ростов н/Д., 1992. 102 с.
2. Benthem J. van. The Logic of Time: a Model theoretic investigation into the varieties of Temporal Ontology and Temporal Discourse. Dordrecht, 1982. P. 260.
3. Hamblin C. Instants and Intervals // Study of Time. 1972. P. 324-331.
В.В. Богданов
ПРОТИВОРЕЧИЕ СОВРЕМЕННОГО ИСТОРИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ*
Метафизика истории в течение последнего столетия уже не ограничивается традиционными для неё предметными рамками философии истории и всё чаще рассматривается исследователями как общефилософское метафизическое основание бытия всего сущего [1]. Мыслить бытие как временное, находить смысл общественного бытия человека посредством включения человека во всемирно исторический процесс стало общим местом для большинства современных исследований.
* Исследование, в рамках которого написана данная статья, выполнено при финансовой поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы» (2009-2011) Министерства образования и науки Российской Федерации. Проект РНП.2.1.3/9223 «Методологические и логико-семантические основы исследования социального противоречия и переходных периодов развития современного российского общества». Научный руководитель проекта - доктор философских наук, профессор В.В. Попов.
Даже в том случае, когда этот смысл находят «задним числом», а саму социальную реальность объявляют «тотальной симуляцией реальности» (Ж. Бодрияр), тотальная историчность исследователями не отвергается. Современная историческая реальность предоставляет уникальную возможность в наличном бытии едва ли не созерцать глобальную взаимосвязь цивилизаций, ранее рассматривавшихся не только изолированно, но и в оппозиционном отношении друг к другу. Однако именно тогда, когда глобализация всё убедительнее демонстрирует единство и связь во всех сферах жизнедеятельности, весь комплекс социальных дисциплин настоятельно пытается убедить в бесперспективности построения универсальных теоретических конструкций исторического процесса.
Наиболее часто универсально-историческая размерность сознания рассматривается исследователями в двух смыслах. Первый способ преимущественно онтологической интерпретации продолжает оставаться в традициях классического субстанциализма и утверждает, что за всякой неповторимостью и уникальностью становления человеческого общества, за локальными зигзагами истории лежит всеобщая генеральная логика, закономерность эволюции, как правило, связанная с представлением об общем поступательно-прогрессивном векторе становления. Другой мотив связан с гносеологической задачей рассмотрения всех социальных явлений в контексте всеобщей изменчивости, универсальной погруженности в определенные временные границы, с господствующими социокультурными доминантами, всеобщей исторической обусловленности. Два подхода, как правило, никогда не выступают в чистом антагонизме и проблемой является лишь степень признания теми или иными исследователями элементов устойчивости и неизменности в отношении к пределам изменчивости и инновационности. На языке диалектических отношений речь должна идти о субстанциональности самой историчности человеческого общества или об историчности сущности человеческой природы. В вопросе об универсально-исторической размерности сознания существенное значение имеет то, с каким понятием и как согласовано понятие «универсальное». Речь может идти как об универсальности самого исторического подхода, утверждающего приоритет изменчивости, в противоположность вневременному, так и об универсальности внутри, в самом историческом подходе: то есть признание во всеобщей изменчивости устойчивых форм, законов, векторов изменения, трансформации, присущих историческим объектам.
Однако сколь справедливо требование рассматривать прошлое в собственном культурно-обусловленном контексте, а не в понятиях и ценностях других эпох, столь очевидна несовместимость этих интерпретаций, исходящих из разных аксиологических оснований. Попытка реализовать эту установку на исключительно имманентые эпохе основания создала не меньшие теоретические трудности, чем опора на вневременные универсальные сущности и законы. Дробление как самого объекта исторического исследования, так и индивидуализация ценностей вела к утере сколько-нибудь общезначимого понятия истории, связывающего отдельные исторические феномены. Непроясненность онтологических оснований истории неминуемо приводила к утере гносеологической перспективы исторического исследования. Очевидные призывы избегать крайностей между универсализмом и релятивизмом не привели к очевидному компромиссу, снимающему ограниченность обеих полярных позиций. Кроме того, однажды возникшие в определенной культурно-исторической ситуации ценности совершенно не обязательно должны были исчезнуть вместе с новой исторической ситуацией, равно как их сохранение в других исторических условиях ещё само по себе не позволяет говорить об вневременном значении. Хотя универсальная историчность таких ценностей очевидна. Ценности оказались последним бастионом против релятивизма. Та же ценность свободы, относимая сначала к одному, затем к группе, а позже и ко всем универсальна, но исторична, т.к. имеет существенно различное воплощение и ведёт к разным следствиям. Если универсально-историческая размерность в социально-философских исследованиях потеряла актуальность в виде универсальных социально-экономических формаций, как поиск универсальных закономерностей истории, то в контексте универсальных, но исторически укоренённых ценностей, методов и практик социально-исторический дискурс далеко не исчерпан. Ценности современности не могут являться образцом для анализа прошлых эпох, но в рамках своей временной дистанции вовсе не так сильно противопоставлены, даже если не принимать во внимание экзистенциальные ценности. Историческое сознание совершенно не обязательно связано с радикаль-
ным аксиологическим релятивизмом, как это считал Г. Риккерт. Начиная с И. Канта, и тем более у Г. Гегеля, абсолютное, субстанциальное, неизменное являются обязательным атрибутом того, что изменяется или соотносится; всеобщее перестаёт быть абстрактным только в единстве с особенным. Само противопоставление на абсолютное и относительное, постоянное и изменчивое, субстанциальное и историческое носит относительный характер и предлагалось, должна рассматриваться как односторонняя ограниченность. Универсальность обретает смысл только в контексте уникальности, различия и изменчивости.
Осмысление функций и специфики исторического сознания, коренящейся в особом способе организации темпорального измерения, позволяет определить его как особую размерность, объединяющую в себе одновременно прошлое, настоящее и будущее, и понять его важнейшую онтологическую функцию. Эта функция заключается в обеспечении единства сознания в темпоральном плане. Четкое осознание людьми категорий прошлого и будущего, отделенных от исходной категории настоящего, очевидно, стало главным этапом в этом процессе. Онтологически ориентированное удержание в сознании единства категорий прошлого и будущего, свойственное генезису исторического сознания, создало возможность накапливать опыт прошлого и на его основе строить свою деятельность в настоящем. Миф, по сути, тоже аккумулировал опыт прошлого, но представлял его во вневременной форме ритуала, построенного именно таким образом, чтобы свести ощущение изменения, развития и становления вообще к минимуму. Историческое сознание, мыслящее бытие-в-становлении, постепенно стало легитимным источником динамизма для последующего развития человечества [2]. История как особое измерение связывает воедино всю цепь отдельных состояний изменяющегося бытия, постоянно удерживая идентичность сознания и не позволяя ему распадаться на несвязанное бесконечное число состояний, не мыслящих связи между собой.
Изменение в контексте утверждения исторического сознания более не являлось главным источником опасности для общественного сознания. Более того, оно стало рассматриваться как имманентное основание идентичности, причинно связывающее темпоральные измерения, а не отсылающее к сакральным, но трасцендентным источникам единства и идентичности. Й. Рузен справедливо акцентирует внимание на том, что установление связи между прошлым и настоящим является важнейшим моментом для полагания целей и ценностей людей, формирует их понимание отношения изменений к мышлению, надеждам и воспоминаниям. Историческое сознание стало обязательной предпосылкой для ориентации в выборе линии поведения в настоящем; в темпоральной ориентации оно связывает прошлое с настоящим так же, как накладывает на современную действительность перспективу будущего [3]. При этом Й. Рузен замечает, что все культуры используют одну и ту же мыслительную процедуру и культурную практику, которая интерпретирует изменения и наделяет их смыслом и значением для целей человеческой деятельности. А это и есть не что иное, как стратегия построения истории.
Таким образом, взаимополагание историчности и сознания, онтологическая перспектива удержания единства сознания, акцент на имманентных источниках идентичности и стратегия смыслополагания выступили атрибутами зародившегося исторического сознания, обеспечивающими наличие универсально-исторической размерности в общественном сознании. В отношении самого исторического сознания в отечественной и зарубежной исследовательской традиции нет однозначной интерпретации. В первую очередь разногласия касаются вопроса об общезначимости исторического сознания в современной фундаментальной метафизической установке: является ли историческое сознание особой, автономной формой общественного сознания или «неотъемлемой частью всех форм общественного сознания». Представляется, что острота дискуссий по этому вопросу в рамках исследуемой проблемы существенно сглаживается, так как само это разделение эвристически оправданно только в контексте решаемых задач. В рамках исследования всеобщей природы, функций, феноменологии общественного сознания вполне приемлемо выделять временность, динамику, процессуальность сознания, но поскольку же в предпринятом исследовании речь идёт об определённом социокультурно детерминированном этапе становления общественного сознания, в рамках которого осознанно транслируется его историчность, в отличие от тех эпох,
которым это не было свойственно, представляется оправданным вслед за М.А. Баргом рассматривать его как один из компонентов общественного сознания и духовной культуры, который заключается в отражении, познании, осмыслении, интерпретации и постижении в разных формах истории как процесса, протекающего во времени, в связи прошлого и будущего [4]. В рамках исследования оправданно говорить об историческом сознании только как особой форме и даже стадии развития общественного сознания, пришедшего к осознанию или сознанию истории как особой его размерности, осознанию своей идентичности в ходе временных изменений и связи прошлого, настоящего и будущего. В то же время, категория историчности сознания как неотъемлемое свойство и черта сознания вообще может применяться в принципе к любым формам общественного сознания, понимаемая при определенных условиях как общий интерес к опыту прошлого.
История как целостный и обособленный объект возникает тогда, когда события прошлого (сведения о них) попадают в фокус сознания. Попадание их в этот фокус определяется смыслом, которым они наделяются - это и есть основной момент в функционировании исторического сознания. История выступает здесь результатом интерпретационной деятельности, объектом которой являются события (сведения о) прошлого. Этот результат облекается в повествовательную форму, поэтому история всегда есть повествование. Для специалистов, которые не связывают свою исследовательскую практику с постмодернистским наследием, понятия модели исторического повествования или модели исторического описания, способа исторической интерпретации или интерпретационной модели истории выступают по сути как синонимичные. Исторические и философские школы, которые, напротив, уделяют внимание специфике исторического повествования как языкового выражения значительно более строго подходят к используемой терминологии и не смешивают её с понятием нарратива. Очевидно, что всякая история есть повествование, поэтому нарра-тив служит главным способом объективации функционирования исторического сознания. История фактически только и обретает свою форму в нарративе. Путем наррации (narration) историческое сознание выполняет свою главную функцию. Объединяя происходящие или произошедшие изменения едиными рамками повествования и единой цепью смысла, нарратив как текст, в первую очередь, позволяет преодолеть случайность и беспорядочность этих изменений, дать человеческому сознанию возможность ориентироваться во времени. Текст по определению является связным целым, поэтому, когда речь идет об историческом нарративе, средства текстуальной связи обеспечивают необходимую связность своему предмету - истории.
Й. Рузен вычленяет в этой единой как и сам нарратив функции три элемента. Во-первых, исторический нарратив непосредственно связан с памятью и посредством ее мобилизует опыт прошлого, что делает возможным понимать опыт настоящего (очевидно, порождаемый изменениями в настоящем) и строить ожидания будущего. Во-вторых, исторический нарратив организует внутреннее единство трех размерностей (или категорий) времени с помощью концепта непрерывности (последовательности) и этим приспосабливает реальный опыт времени к человеческим намерениям и ожиданиям, что делает опыт прошлого уместным по отношению к настоящей жизни и влияет на очертания будущего. В-третьих, нарратив тем самым устанавливает идентичность авторов и слушателей; выбранный концепт непрерывности должен быть способным убедить их в постоянстве и стабильности их самих в ходе темпоральных изменений, протекающих в мире и в них самих [5]. Очевидно, что исторический нарратив, выполняющий столь важную функцию в сфере исторического сознания, нуждается в своей легитимации. Смысл как изначальный атрибут исторического нарратива и его существенный элемент требует своего подтверждения. Этой необходимостью легитимации и объясняется существование так называемых метанарративов - всеобъемлющих средств легитимации, мета-рассказов, обеспечивающих обоснование знания, этики, существования институтов и т.д. Постмодернизм, объявивший себя борьбой с метанарративами объявил самодостаточность нарративов, составляющих саму ткань жизни и тем самым обозначил задачу, которую и пытались безуспешно решить как историки, так исследователи философии истории.
Позднейшие исследования, однако, показали, что, во-первых, исторический нарратив требует своего помещения в дополнительный контекст, как смысловой, так и временной. В смысловом аспекте он требует легитимации, дополнительных средств обеспечения веры в свой смысл.
Ведь смысл исторического нарратива на уровне микроистории, вплетаемый в его нить как смысл, экзистенциально близкий автору, его «горизонту близлежащего», вовсе не очевиден другим. Он нуждается в каком-то более прочном фундаменте, который бы сближал смысл автора со смыслом слушателя. Во временном аспекте нарратив тоже не может мыслиться как стихийно помещенный в осмысление времени отрезок близкого, прошлого, настоящего и будущего. Античные исторические нарративы, как раз, не обходились без этой легитимации и восполняли эти временные лакуны мифологией, которая давала нарративу гораздо более долгий временной контекст, привязывая его ближайшее прошлое к своему божественному прошлому. Необходимость построения на фактах требует дополнительной легитимации для исторического нарратива. Таким образом, история (исторический нарратив) какой бы короткой в текстуальном и временном смысле она не была, нуждается в средствах помещения в более широкий контекст (смысла, времени, верификации). Следовательно, сам факт осознания опосредованности даже «строго» научного исторического дискурса, очевидная востребованность легитимации исторического нарратива является ничем иным, как метанарративом. А значит, любая надежда на построение исторической теории, свободной от предикатов универсально-исторической размерности, без риска перестать быть собственно историей лишена оснований. Другое дело, что должно выступить этим общезначимым метанарративом.
Новое тысячелетие ещё не только не стало новой эпохой, но даже не сформировало предпосылок для этого своеобразия. Современное мышление продолжает жить в рамках метафизических установок прошлого и опирается на преимущественно модернизированную в XX в. новоевропейскую парадигму. В этой связи представляется, что формой современной универсально-исторической проекции для модернизированного исторического субъекта становятся не аппеля-ции к «историческим закономерностям» или «предустановленным целям и ценностям», якобы открываемым европоцентризмом, и их навязывание в качестве универсальных. Эта модификация универсально-исторической размерности даже не должна быть открыта в будущем. Она в соответствии с господствующими доминантами и субстанциальными притязаниями общественного сознания может только конвенциально конструироваться и трансформироваться на основе диалога и консенсуса как реакция на изменения в социально-исторической реальности, по аналогии с кан-товским категорическим императивом, отказывающемся от диктата содержания и ограничивающимся формой общеобязательности.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Дудник С.И. История и историческое сознание // Я и МЫ: к 70-летию профессора Ярослава Анатольевича Слинина. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. (Серия «Мыслители». Выпуск X). С. 147-168.
2. Marcus J.T. The consciousness of history // Ethics. 1962. Vol. 73. № 1. P. 31-32.
3. Rusen J. Historical consciousness: narrative structure, moral function and ontogenetic development // Theorizing Historical Consciousness. London: Univ. of Toronto Press, 2004. P. 63-85.
4. Барг М. А. Историческое время: методологический аспект // Новая и новейшая история. 1990. № 1. С. 75.
5. Rusen J. History: narration - interpretation - orientation. Berghahn Books, 2005. P. 10-11.
Н.Д. Дараган О КРЕАТИВНОСТИ СОЗНАНИЯ
Различные аспекты сознания рассматриваются социологией, психологией, психиатрией, языкознанием, педагогикой, физиологией высшей нервной деятельности, кибернетикой и информатикой. Отдельные науки обычно опираются на философские идеи о сознании. Между тем, развитие специальных научных исследований стимулирует разработку и углубление философской тематики сознания.
В философии сознание выступает как исходное понятие для анализа всех форм проявления духовной жизни личности. Бесспорно, центральными философскими проблемами являются вопро-
