CC BY
28гора, где нет вина, гора, покрытая тенью священных лесов (oros ncphalion, hagnais huíais suskion). А ликуют на ней не сестры пораженной громом Семелы, менады, в нечестивой мистерии хватающие куски мяса, но дочери Бога, милые овечки, провозглашающие священные действа Слова и созывающие непорочный хоровод» (Clemens Alexandrinus. Pro-trepticus, 12, 119, 1). В пассаже, напоминающем первый фрагмент из трактата Тертуллиана «О стыдливости», читаем: «В самом деле, место не делает из жертвы убийства жертвенное животное. Если кто-нибудь Артемиде и Зевсу на жертвеннике, в священном месте, а не на большой дороге Гневу и Сребролюбию, другим похожим на этих демонам, заколет человека, объявив его жертвенным животным, - не священнодействие такая жертва, но душегубство и человекоубийство» (Clemens Alexandrinus. Protrepticus, 3, 42, 9). Здесь опасным местом оказывается не лес, а дорога. Рассказывая о звуковых природных явлениях, Климент замечает, что в лесах при движении листьев от порыва ветра часто получается звук, похожий на пение птиц (Clemens Alexandrinus. Stromata, VI, 3, 33, 3). Если у Тертуллиана в лесу живут хищники, то у Климента - нимфы (Clemens Alexandrinus. Protrepticus, 4, 58, 2). Последний оказывается в некотором отношении наследником античной культуры с ее обожествлением природы, в то время как первый наследником Ветхого Завета, где достаточно часто встречаются высказывания, в которых содержится вполне понятное негативное отношение к рощам, посвященным языческим богам: «Вырубите священные рощи их» (Исх. 34:13). <«...> и рощи их вырубите» {Втор. 7:5). «Не сади себе рощи из каких-либо дерев при жертвеннике Господа, Бога твоего» {Втор. 16:21). «<Езекия> срубил дубраву» {4 Цар. 18:4). «Израильтяне <...> срубили посвященные дерева» (2 Пар. 31:1). Лес в Ветхом Завете часто выступает как символ опустошения и смерти: «И лес погубил народа больше, чем истребил меч, в тот день» (2 Цар. 18:8). «В тот день укрепленные города его будут, как развалины в лесах и на вершинах гор» {Ис. 17:9). «От шума всадников и стрелков разбегутся все города; они уйдут в густые леса и влезут на скалы» {Иер. 4:29). «И Иерусалим сделается грудою развалин, и гора дома сего - лесистым холмом» {Иер. 26:18). «И опустошу виноградные лозы ее и смоковницы ее <...> и Я превращу их в лес» {Ос. 2:12). См. также: «И будет свет Израиля огнем и освятит его огнем сжигающим и он пожрет лес (ten hulcn) как сено» {Ис. 10:17, цитата по Септуагинте). Пассажей вроде: «Шумите от радости, горы, лес и все деревья в нем» {Ис. 44:23), - в Ветхом Завете мало. В Новом Завете лес (hule) упоминается только один раз: «Так и язык - малый член, но похваляется многим. Гляди, столь незначительный огонь сжигает столь большой лес» (Иак. 3:5) [Schmoller 1994: 495]. Лес у языческих писателей появляется в ином контексте: «И расцветают кругом города поколением юным, / И оглашается лес густолиственный пением птичьим» {Lucretius. De rerum natura, I, 255-256, пер. Ф.А.Петровского). «И сочетала в лесах тела влюбленных Венера» {Ibid., V, 962). Сам тот факт, что
поэт 2-й пол. I в. после P. X. Стаций назвал свой сборник лирических стихотворений «на случай» [Альбрехт 2004: 1034] «Леса» (Silvae) говорит о том, что для него и его читателей это слово не ассоциировалось ни с чем неприятным или пугающим. Сказанное Ф. Ф. Зелинским о древнем эллине вполне может быть отнесено и к язычнику-римлянину: «он чувствовал и видел бога [...] в желтеющей ниве, в душистой роще, в наливающейся благодати плодового сада» [Зелинский 1993: 13].
Еще одной причиной настороженного отношения Тертуллиана к лесу может быть сугубая принадлежность этого автора к городу и отсутствие любви к деревенской жизни, отличавшей, например, Горация. В самом деле, Тертуллиан родился и провел большую часть жизни в Карфагене, одном из крупнейших провинциальных городов Римской империи. Некоторое время он жил в Риме, работая профессиональным адвокатом [Столяров 1994: 13]. Обе эти причины, - верность библейскому взгляду на лес и страх перед чащей городского жителя, - и побудили, вероятно, Тертуллиана изобразить сбившихся с пути христиан в виде овец, блуждающих по горам и лесистым ущельям.
Список литературы
Альбрехт М. фон. История римской литературы / пер. А.И.Любжина. М., 2004. Т. 2.
Зелинский Ф.Ф. Древнегреческая религия. Киев, 1993.
Столяров A.A. Тертуллиан. Эпоха. Жизнь, учение // Тертуллиан. Избранные сочинения: пер. с лат. / общ. ред. и сост. A.A. Столярова. М., 1994.
Bailey К.Е. Poet and Peasant: A Literary-Cultural Approach to the Parables in Luke. Grand Rapids: Eerd-mans, 1979.
Duncan J., Derrett M. Fresh Light on the Lost Sheep and the Lost Coin // New Testament Studies. 1979. Vol. № 26. P. 36-60.
Schmoller A. Handkonkordanz zum griechischen Neuen Testament. Stuttgart, 1994.
Н.И.Рожкова (Москва) ПРОСВЕЩЕНИЕ И КНИГОПЕЧАТАНИЕ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ РОССИИ И РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ В XVII ВЕКЕ
Россия с момента своего зарождения контактировала как со странами Востока, так и со странами Запада. Это и известные торговые пути «из варяг в греки» и «из варяг в арабы», это и династические браки русских князей, и многое-многое другое. Контакты происходили на разных уровнях, в том числе и в культуре. Русское государство, в принципе, никогда не боялось заимствовать, по возможности лучшее, у Европы и Азии, и само делилось наработанным опытом.
Какими же путями проникали в Московскую Русь западноевропейская культура и просвещение в XVII в., тем более, что международная обстановка была как всегда на пределе?
© Н.И.Рожкова, 2009
В XVII в. существовало два пути проникновения западноевропейской культуры в Россию. Собственно, эти пути действовали и позже, в XVIII в. 1) Прямой - через Швецию, Германию, Англию, Голландию; позже, кроме того, еще через Венецию и Францию; 2) косвенный - через Польшу и Польско-Литовскую Русь.
Первым путем европейская культура проникала непосредственно, передавалась русскому человеку, так сказать, из рук в руки; на втором пути она подвергалась предварительной переработке - достигала места в чужой одежде и в воспроизведении несколько отличном от оригинала. Первый путь, особенно вначале, в XVII в., по географическому положению стран, можно было бы назвать северным; он же одновременно был и протестантским; второй путь -католическим, так как лежал через Польшу (Польско-Литовская Русь в данном случае служила лишь простым передаточным звеном между Польшей и Русью Московской).
Национально-религиозный характер польских войн, борьба за Зарубежную Русь придали московско-польским отношениям значение защиты русской народности и русского православия от католичества; вследствие этого северный, протестантский путь оказался для большинства гораздо приемлемее и в царствование Петра Великого взял окончательно верх, тем более что он вел прямой дорогой к самому источнику. На втором пути, или, как его обыкновенно называют, на юго-западном, киевском, духовное общение проявилось наиболее интенсивно в царствование Алексея, Федора и царевны Софьи (1645-1689). Объясняется это не столько большей терпимостью тогдашнего общества к католичеству, сколько тем, что присоединение Малороссии (1654) и борьба за нее поставили Москву в такое тесное соприкосновение с Киевом, вызвали такой наплыв людей, прошедших через латино-польскую школу, что уберечься от их влияния, даже при желании, было бы делом нелегким. К тому же это киевское образование заносили не иноземцы, а свои русские люди; они говорили и писали на языке, каждому понятном - это одно обеспечивало ему легкий успех.
Вот что пишет по поводу проникновения образцов западноевропейской материальной культуры Е.Ф.Шмурло: «В XVII в., особенно во второй половине, внешняя обстановка жизни высших кругов общества - убранство дома с его мебелью, посудой, украшениями, экипажами - носит сильно выраженный западноевропейский характер. В царском дворце и в домах богатых бояр заводится новая мебель, музыкальные инструменты, часы с хитрой музыкой, кровати с затейливой инкрустацией; из-за границы выписываются огнестрельное оружие, кареты с зеркальными стеклами и с позолотой, седла, конская сбруя; парадные комнаты украшаются стенной живописью (портреты, ландшафты, библейские и исторические сюжеты), большими зеркалами в рамах художественной резьбы; появляются глобусы, географические карты; на пирах, на пиршественном столе, расставляются кубки из немецкого хрусталя; сект, венгерское, рейнвейн и другие заморские вина
с успехом конкурируют с медами, водкой и пивом местного приготовления. Много вещей художественной работы поступало в царские дворцы в дар от дружественных монархов, еще большее выписывалось по специальному заказу <...> Во дворце, при монастырях, в домах частных лиц появляются книги, выписанные из-за границы, - очевидно, было кому читать их. В библиотеке Заиконоспас-ского монастыря к услугам учеников новооткрытой Славяно-греко-латинской академии готово было 414 сочинений на латинском, 125 на польском языке. Ордин-Нащокин за один прием выписал себе 82 латинские книги» [Шмурло 2000: 288].
Проблема просвещения и книжного дела (в частности, и книгопечатания) была государственной проблемой, и практически все вопросы данной области интересов входили в круг забот царя или иных государственных органов от имени царя. Об этом свидетельствуют даже названия документов, например: «Письмо киевского митрополита И.Борецкого царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету об отправлении в Россию иеромонаха Памвы Бе-ринды для исправления церковных книг. 1624 г. сентябрь 1» [Воссоединение... 1954, I: 48] или «Письмо монахов киевского Богоявленского монастыря царю Михаилу Федоровичу о присылке икон, священнических одежд и богослужебных книг для монастырской церкви и об оказании помощи Грекославянскому училищу в Киеве. 1640 г. января 29» [Воссоединение... 1954, I: 299]. Или другой, более поздний пример: «Память из Посольского приказа в Монастырский приказ о предоставлении помещения киевлянину А.Сатановскому, приехавшему в Москву для перевода греческих книг.1652 г. августа 13» [Воссоединение... 1954, III: 228].
На тот момент, с учетом непростой обстановки в отношениях России с Речью Посполитой, просветительские контакты с православной Польской Русью, Украиной и Белоруссией носили не просто дипломатический характер по отношению к территориям сопредельного государства, а это была, в какой-то степени, дипломатическая война на фронте идеологии: с одной стороны - деятельность отцов-
иезуитов, с другой стороны - миссионерская деятельность православного царя по отношению к своим единоверцам. Полем битвы в XVII в. как раз и стали восточные славянские земли Речи Посполитой. Причем в качестве идеологического оружия выступало не только книжное дело, но и все искусство в целом, например: «Жалоба луцких православных шляхтичей и мещан на иезуитов, студентов и служителей луцкого иезуитского коллегиума за двукратное вооруженное нападение на Луцкий православный монастырь, разорение и ограбление монастырской церкви, школы, госпиталя и частных домов, убийства и избиение православных мещан и монахов. 1634 г. августа 11» [Воссоединение... 1954,1: 138], (интересна следующая пометка в конце документа «Государю чтено»). Или «Челобитная монахов Густынского монастыря о присылке книг и оказании денежной помощи, ввиду бедственного положения монастыря и притеснений со стороны поляков» [Воссоединение... 1954,1: 342], где старцы
этого монастыря, обращаясь к «Божиею милостию пресветлому и богом венчанному православному государю царю и великому князю Михаилу Федоровичи), многих царств и государств царю государю и всея великия Росии обладателю», пишут следующее: «Милостивый государь царь, благодатель наш и создатель обители нашея Густынския! От давных времян превеликое твоего царского величества имя в наших недостойных иноческих молитвах незабвенно есть и будет хвалимо. Токмо, милостивый царю, припадая к подножию ног твоего царского величества престолу, мы, убогие старцы и всегдашне молитвенницы твои, с нижайшим покорением просим о милостине на соружение храма святые живоначальные и неразделимыя троицы, а помощи и денег ниоткуду не имеем, понеже в нынешней Ляжской земле все непотребни суть: князи вельможные и паны, иноверными гонители святого благочестия обретошася, православия же отвергошася. Господь бог им судия! О книгах церковных твоего царского величества просим, крест, евангелие, кадильницу...и прочая потребная обители святой молим и просим. Вся сия имели семи, но братия наша, с собою взяша волы и всякой скот, и многа имения монастырская забраша, и пусту святую обитель ос-тавиша. А деревни и мельницы, и всякое земляное угодье... князь Еремей Вишневецкой взял сия вся и не хощет дати; аже де мне дадите 1000 ефимков; для чего братия ваша изыдоша безо всякого изгону моего и много нам зла сотвориша. Братия наша молит: милостивый царю, милосердствуй пожалуй, воздвигни обитель святую и изми от руки пленения вражия щедрою милостынею. Токмо на господа бога да на твое царское величество надежду имеем. <...> А в нашей Ляхской земли всегда нестерпимая налога и теснота всяким мирским людом. Нынешня-го году на сойме установлено 7 податей, подымное вдвое...» [Воссоединение... 1954, I: 343]. В том же духе написано «Письмо монахов киевского Богоявленского монастыря царю Михаилу Федоровичу о присылке икон, священнических одежд и богослужебных книг для монастырской церкви и об оказании помощи Греко-славянскому училищу в Киеве. 1640 г. января 29» [Воссоединение... 1954,1: 299].
Надо сказать, что, наверно, и в XVII в. были потребности, что называется, в «искусстве для искусства», но, все равно, подоплека была политическая. Например, «Грамота из Посольского приказа пу-тивльским воеводам Ф. Хилкову и П. Протасьеву о приглашении из Киева в Москву резца Антония и иконописца Варлаама. 1652 г. сентября 17» [Воссоединение... 1954, III: 233]. Текст этой грамоты такой: «Ведомо нам учинилось, что есть в Киевском Печерском монастыре иконописец старец Варлам да сницер, или резец, старец Антоний. А нам они к церковному делу надобны. И как к вам ся наша грамота придет, и ты б, окольничей наш и воевода князь Федор Ондреевич, отписал от себя киевского Печерского монастыря к архимариту: ведомо нам, великому государю, учинилося, что есть в Киевском Печерском монастыре иконописец старец Варлам да сницер старец Антоний. А нам, великому государю, они к царскому делу на время надобны. И он бы,
архимарит, нам, великому государю, послужил, тех старцев иконописца и сницера для церковного дела к нам, великому государю, прислал на время. И он бы, архимарит, для церковного строенья к нам, великому государю, тех старцов прислал к Москве, не замотчав. Да как архимарит тех старцов в Путивль пришлет, и вы б, дав им в дорогу корм, и подводы, и пристава, отпустили их к нам к Москве тотчас. А на Москве велели с ними явитца в Посольском приказе диаком нашим, думному Михаилу Волошенинову, да Алмазу Иванову, да Ондрею Немирову». [Воссоединение... 1954, III: 233].
При работе с имеющимися документами можно сделать следующий вывод: если из России в Польскую Русь шли книги и церковная утварь, то в Россию шли мастера, как по собственному желанию, так и «выписанные». Тому пример - «Грамота из Посольского приказа киевскому митрополиту С. Косову о присылке в Москву ученых иеромонахов
А. Сатановского и Д. Птицкого для проверки перевода библии с греческого языка на славянский. 1649 г. мая 14» [Воссоединение... 1954, II: 197], где написано следующее: «Ведомо нам великому государю нашему царскому величеству учинилося, что учители священноиноки Арсений да Дамаскин Птицкий божественнаго писания ведущи и еллин-скому языку навычны, и с еллинского языку на словенскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают, а нашему царскому величеству такие люди годны. <...> А ныне мы, великий государь наше царское величество, велели о том к тебе послати нашу царского величества грамоту: и вам бы, митрополиту, нам, великому государю, послужить и нашего царского жалованья к себе поискать, в тех учителей приговорити и прислати к нам, великому государю, к нашему царскому величеству для справки библеи греческие на словенскую речь, на время нам, великому государю, послужити. <...> Писан в государствия нашего дворе, в царствующем граде Москве, лета от создания миру 7157-го месяца майя 14-го дня» [Воссоединение... 1954, II: 197].
Опять же в приведенном примере речь идет о религиозных канонических книгах. Это же касается иконописи, музыки или прикладного искусства (см. приведенный ранее в работе текст «Грамота из Посольского приказа путивльским воеводам Ф.Хилкову и П.Протасьеву о приглашении из Киева в Москву резца Антония и иконописца Варлаама. 1652 г. сентября 17» или «Доклад, составленный в Посольском приказе о жалованье, выданном для содержания приехавших с Украины в Москву переводчиков, переписчиков и «спеваков». 1652 г. мая 25») [Воссоединение... 1954, III: 217-218].
Как видно из примеров, основная тематика книг, предметов и явлений просвещения и искусства, пришедших к нам с Польской Украины и Литовской Белоруссии или получаемых там из России, так или иначе, связана в вопросами веры и религии - вопросами, очень остро стоящими как перед русским обществом, так и перед польско-украинским (литовско-белорусским). Это был вопрос самоидентификации. С этим, кстати, связано появление в первых учебных заведениях уже в XVII в. такой формы бе-
седы - выявления позиций, как диспут (первоначально, по вопросам веры). Возможно, возникнет вопрос о том, что здесь были представлены примеры не столько русско-польского взаимодействия, сколько русско-украинских контактов. Возразить по этому поводу можно следующим образом: Украина (или Белоруссия) в XVII в. была частью Речи По-сполитой. Будучи православной территорией, так же как Россия, она оказалась в состоянии буфера между двух государств, двух религий (православие, католицизм и их разновидности), а по сути - двух цивилизаций (Восток - Запад); поэтому-то и вполне уместно говорить о русско-украинских контактах как примере русско-польских взаимоотношений.
Список литературы
Вернадский Г.В. Московское царство: в 2 ч. Тверь: JIEAH, Москва: АГРАФ, 2001.
Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы: в 3 т. М.: Изд-во АН СССР, 1954.
Шмурло Е.Ф. Курс русской истории: в 4 т. Т. 3: Московское царство / под общ. ред.
В.П.Сальникова. СПб.: Алетея; Санкт-
Петербургский университет МВД России; Академия права, экономики и безопасности жизнедеятельности; Фонд поддержки науки и образования в области правоохранительной деятельности «Университет», 2000.
И.М. Удлер (Челябинск) «НЕВОЛЬНИЧЬИ ПОВЕСТВОВАНИЯ»
В КУЛЬТУРЕ И ИСТОРИИ США
Для афро-американской культуры документально-публицистический жанр «невольничьего повествования» (slave narrative) является архетипическим жанром, «порождающей моделью» (А.Ф.Лосев), «изначальным образцом», «вневременной схемой» (Т.Манн) [Манн 1960: 175]. Обладая богатейшим архетипическим содержанием, связанным с африканским прошлым его создателей, их насильственным перемещением на невольничьих кораблях из Африки в Новый Свет и обретенным американским опытом, «невольничье повествование», в свою очередь, стало жанровым архетипом для всей афроамериканской прозы (документалистики, публицистики, художественной литературы) XIX-XXI вв.
«Невольничьи повествования» XVIII-XIX вв. стали первыми афро-американскими автобиографиями. Авторы «невольничьих повествований» XIX в. Ф.Дуглас, У .У .Браун трансформировали их в первые афро-американские повесть (1853) [Douglass 1853], роман (1853) [Brown 1853], пьесу (1858) [Brown 2001]. Жанр оказал влияние и на литературу белых американцев.
Вместе с тем «невольничьи повествования» -важнейшие документальные источники для изучения истории рабства в США.
На протяжении XIX - середины XX вв. историческая наука США отвергала «невольничьи повествования» XVIII-XIX вв. в качестве документального, исторического источника для изучения эпохи и
© И.М.Удлер, 2009
системы рабовладения. Даже в одной из первых и очень благожелательной рецензии 1849 г. на «повествования беглых невольников» известного бостонского священника Эфраима Пибоди, в которой он увидел в них «Илиаду бедствий», «современную Одиссею», уникальный американский жанр, обогативший мировую прозу [Peabody 1985: 19], содержался упрек в односторонности, необъективности изображения рабства, в искажении облика рабовладельцев: «Эти «повествования», однако, не дают полной и законченной картины. В них представлена одна точка зрения... <...> ...мы не сомневаемся, что они содержат ошибочное представление о типологических чертах рабовладельцев. Лучшие качества рабовладельца проявляются не в отношениях с рабом») [Peabody 1985: 20-21]. Бесспорно, нельзя не согласиться, что в истории рабства должна быть представлена точка зрения белых плантаторов-южан. Но только она и была представлена и учитывалась. С другой стороны, упрек рабам в односторонней оценке рабовладельцев несправедлив. Того, кто сам или с помощью надсмотрщиков подвергал рабов истязаниям, насиловал рабынь, разлучал семьи, не спасет репутация хорошего семьянина и южного джентльмена, как не спасла она тех, кого судили в Нюрнберге после Второй мировой войны.
С точки зрения американских историков, «невольничьи повествования» являлись лишь средством аболиционистской пропаганды. Белые аболиционисты, записывая рассказы неграмотных беглецов, редактируя написанное самими беглецами из рабства, могли многое привнести от себя, преувеличить, живописуя ужасы рабства, злодеяния рабовладельцев, что вызывало у ученых сомнение в аутентичности и достоверности текстов. Так, У. Б. Филлипс (1877-1934), “historians’ historic”, самый авторитетный исследователь рабовладения как экономической и социальной системы довоенного американского Юга, с неиссякаемым энтузиазмом собиравший документы, связанные с крупными плантаторскими хозяйствами, тем не менее отверг в качестве исторических документов свидетельство-вания рабов. В работе «Жизнь и труд на Старом Юге» (1929) он писал: «Повествования бывших рабов в целом, как и произведения Генри Бокса Брауна и Отца Хенсона в частности, подвергались такому интенсивному редактированию со стороны аболиционистов, что их достоверность сомнительна» [Philips 1929: 219].
На это можно многое возразить.
Во-первых, классика жанра slave narrative, произведения О.Эквиано, М.Роупера, Ф.Дугласа, У.У. Брауна, Г. Бибба, Дж. Пеннингтона, Г. Джейкобс были написаны ими самими, о чем свидетельствуют не только помещенное в заглавие дополнительное обозначение авторства “written by himself’, не только их рассказы о том, какие трудности пришлось преодолеть, чтобы, несмотря на запреты рабовладельцев и драконовское законодательство южных штатов, научиться читать и писать, но и их письма, речи, публицистические статьи, произведения разных жанров. Например, путевые очерки, роман, пьеса, исторические труды
