CC BY
28
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2016. №2(44)
УДК 882(929)
ПРОСТРАНСТВО КАК СМЫСЛООБРАЗУЮЩЕЕ НАЧАЛО В ПОЭТИКЕ РАННЕГО Е. А. БОРАТЫНСКОГО
© Альбина Саяпова
SPACE AS A SENSE GENERATING ORIGIN OF YOUNG E. A. BORATYNSKII'S POETICS
Albina Sayapova
The article explores the image of space as a sense generating source in the early lyrics of E.A.Boratynskii, based on his poems "Finlyandiya" ("Finland") and "Ya vozvrashchayus' k vam, polya moikh ottsov... "("I'm coming back to you, my father's fields..."). It is considered in the context of philosophical aesthetics of M.Heidegger and M.Bakhtin, whose views are resonant in many aspects. In the first poem, Finland is "the place in the world", where the "here-being" (M.Heidegger) is actualized for the poet and for his character, representing the poet himself. Referring to M.Bakhtin's terminology, Finland becomes this particular "place" in the artist's being, from which the "unique action" takes off -creating art in the truth of being. The image of "Finland" is perceived primarily in the time line. E.A.Boratynskii represents the past as "a fantasy memory", allowing the poet to present the definite present (the inner sufferings of the poet) from the certain imaginary past. In the poem "Ya vozvrashchayus' k vam, polya moikh ottsov. " ("I'm coming back to you, my father's fields."), it is his homeland that becomes " this place" in the author's being, due to which the earthy truth of life is confirmed, as this truth is essentially connected with a human being, who is "a place in the world", a human being in his "here-being".
Keywords: E. A. Boratynskij, M. Bahtin, M. Heidegger, philosophic aesthetics, chronotop, "place in world", "here-being".
Образы пространства как смыслообразующее начало в ранней лирике Е. А. Боратынского (берутся стихотворения «Финляндия» и «Я возвращуся к вам, поля моих отцов.») рассматриваются в контексте философской эстетики М. Хайдеггера и М. Бахтина, многие взгляды которых находятся в резонансных отношениях. Финляндия в первом стихотворении поэта для автора-человека и для его героя, за которым в определенном смысле сам автор, - это его «место в мире», в котором осуществляется его «здесь-бытие» (М. Хайдеггер). Если говорить на языке М. Бахтина, Финляндия становится тем «местом» художника в бытии, с которого и совершается «неповторимый поступок» - творение искусства в истине бытия. Образ «Финляндия» воспринимается прежде всего выражением временных отношений. Прошлое у Боратынского - память-фантазия, которая позволяет представить определенное настоящее (внутренние переживания поэта) из определенного воображаемого прошлого. В стихотворении «Я возвращуся к вам, поля моих отцов. » уже родина становится тем «местом в бытии» автора, благодаря которой утверждается истина жизни, заключенная в земном, поскольку она, эта истина, сущностно сопряжена с человеком как «местом в мире», человеком в его «здесь-бытие».
Ключевые слова: Е. А. Боратынский, М. Бахтин, М. Хайдеггер, философская эстетика, хронотоп, «место в мире», «здесь-бытие».
В рамках данной статьи на примере двух стихотворений из ранней лирики Е. А. Боратынского - «Финляндия» и «Я возвращуся к вам, поля моих отцов.» - представляется интересным рассмотреть пространственные категории как смыслообразующее начало образно-художественной системы поэта.
Стихотворение «Финляндия» Е. А. Боратынским писалось в 1820 году, когда поэт служил в Финляндии (в 1827 г. автор вернулся к нему еще
раз). В название стихотворения вынесено наименование топоса, имевшее непосредственное отношение к жизни поэта. «Финляндия» становится ключевым образом произведения. Она дается в пространственных и временных определениях, что и станет предметом нашего рассмотрения в пределах данной статьи.
Если воспользоваться терминологией немецкого философа ХХ века М. Хайдеггера, которого занимали сущностные проблемы бытия и искус-
ства, то Финляндия для автора-человека и для его героя, за которым в определенном смысле сам автор, - это его «место в мире», в котором осуществляется его «здесь-бытие» [Михайлов, с. ХХШ]. (К терминологии М. Хайдеггера мы обращаемся в ряде своих работ, в том числе: [8ауароуа, Агеейеуа], [8ауароуа, Ашигекауа], [Саяпова]). Или, если говорить на языке русского философа М. Бахтина, которого занимали те же проблемы, что и зарубежного его современника, Финляндия становится тем «местом» художника в бытии, с которого и совершается «неповторимый поступок» - творение искусства в истине бытия, поскольку мир человеческого действия, понимаемого как «человеческое общение с бытием», Бахтин называет «миром события», «миром поступка», благодаря которому художник совершает свой «неповторимый поступок», суть которого - раскрытие истины бытия в искусстве [Бахтин, 1994, с. 42].
Образ «Финляндия» становится выражением и временных отношений. Лирический герой Боратынского пытается понять прошлое и, отталкиваясь от него, осмысливает себя как человека своего времени. Известно, что настоящее всегда рождается из прошлого. Но прошлое у Боратынского не является определенным (автор не участник событий прошлого), потому оно не вспоминается, оно у него - память-фантазия, которая позволяет выводить определенное настоящее (внутренние переживания поэта) из определенного воображаемого прошлого.
Это прошлое в отношениях с настоящим становится целью его обращения к прошлому. И в этом обращении, ставшем произведением искусства, если воспользоваться определением М. Хайдеггера, «творится совершение истины», поскольку «творится раскрытие сущего в его бытии», определяемом бытием человеческого (авторского) «здесь-бытия» [Хайдеггер. Исток художественного творения. С. 71] («совершение истины», т. е. сущностное содержание бытия, по Хайдеггеру, как и по Бахтину, является главной целью искусства, и оно прежде всего бытийно).
Таким образом, сказанное позволяет утверждать, что в художественной системе поэта время определяется бытием, человеческой жизнью. Так, героические поступки «богатырей сторожевых» как исторический факт того, что было в Финляндии, как сама жизнь, определяет время (прошлое). Отраженное время имеет «место» -это Финляндия. Следовательно, Финляндия во всех своих пространственных определениях становится «местом», вмещающим время, тем «здесь-бытием» (Хайдеггер) или тем хронотопом (Бахтин), содержащим в себе сущностное содер-
жание бытия, становится сущностным содержанием произведения поэта.
Напомним основные философско-эстетичес-кие постулаты М. Хайдеггера и М. Бахтина. Именно из онтологического понимания человеческого «здесь-бытия» выводится основное положение Хайдеггера, определяющее его понимание искусства. Оно сводится к следующему: в творении искусства «творится раскрытие сущего в его бытии», определяемом бытием человеческого «здесь-бытия» в экзистенциальном его толковании [Там же], то есть «совершение истины» в искусстве, по Хайдеггеру, бытийно, экзистенциально, и в этом смысле оно далеко от того, чтобы быть эстетической ценностью. Таким образом, онтологическое осмысление бытия, согласно Хайдеггеру, лежит в основе художественного творения как его исток: «в творении творится совершение истины - творится по способу творения» [Там же, с. 101].
И у М. Бахтина изображенный в произведении мир в его пространственно-временных характеристиках прежде всего бытиен: «Из реальных хронотопов этого изображающего мира и выходят отраженные и созданные хронотопы изображенного в произведении (в тексте) мира» [Бахтин, 1986, с. 285]. Любопытно, что М. Хай-деггер при толковании онтологической сути бытия (истины бытия) в искусстве использует понятие «человек как „место" в бытии», весьма близкое к бахтинскому «мое единственное в бытии место». По Хайдеггеру, истина совершается в искусстве, она совершается как «бытие творения творением» [Хайдеггер. Истина и искусство. С. 89].
Текстуальный анализ стихотворения Боратынского начнем с того, что Финляндия - это «здесь-бытие» прежде всего автора, благодаря которому он и приходит к теме героев прошлого, финских «богатырей сторожевых». Любопытно, что «богатыри сторожевые», как таковые, то есть как герои, для которых обязательны поступки, отсутствуют, они присутствуют в художественной концепции произведения как память-фантазия. Если говорить о так называемых пейзажных зарисовках Финляндии, то воспринятое поэтом пространство и определяет интенцию авторских чувств и авторского сознания, становится олицетворением мужественного финского народа на границе прошлой России: «Граниты финские, граниты вековые» - «богатыри сторожевые» [Боратынский, с. 25].
Лирический герой стихотворения - «певец» -принят одушевленным пространством Финляндии: «В свои расселины вы приняли певца», и он
«с лирой между вас» будет петь славу «богатырям сторожевым» [Там же].
В стиле поэтики ХУШ века «певец» произносит свое приветствие:
<.> Поклон его, поклон
Громадам, миру современным:
Подобно им, да будет он
Во все годины неизменным! [Там же].
И далее описывается идиллический мир «расселин» Финляндии, который «принял певца». Он выписан в 15 строках стихотворения по канонам элегического жанра. Мир, который «пленяет чудно взор!», воспринимается лирическим героем как «отечество Одиновых детей, /Грозы народов отдаленных!». Он дается в пространственных характеристиках: пространство дальнее («Там необъятными водами / Слилося море с небесами»), пространство ближнее («Тут с каменной горы к нему дремучий бор / Сошел тяжелыми стопами, / Сошел - и смотрится в зерцале гладких вод!») и, наконец, пространство «земное», пространство человеческого существования («Уж поздно, день погас; но ясен неба свод, / На скалы финские без мрака ночь нисходит...»). Этот пространственный мир Финляндии - «отечество Одиновых детей», «колыбель их беспокойных дней, / Разбоям громким посвященных!» [Там же].
Если в рассмотренном сегменте стихотворения идиллический пейзаж настраивает на воспоминания об «Одиновых детях», то следующий самый большой фрагмент стихотворения - о времени настоящем, в котором лирический герой один на один со своим желанием осмыслить историческое прошлое - с одной стороны, с другой - понять свое «ветреное племя» через эту историю. Начинается эта часть с констатации факта отсутствия следов памяти того, что было в истории: «Умолк призывный щит, не слышен Скальда глас, / Воспламененный дуб угас», «Сыны не ведают о подвигах отцов» [Там же].
И далее в пространстве «глубокой тишины» («И все вокруг меня в глубокой тишине!») лирический герой целым рядом вопросов обращается к «Одиновым детям», известным славными своими делами («О вы, носившие от брега к брегу бои»), но след которых «исчез в родной стране» [Там же]. Эмоциональное воздействие на читателя в этом кумуляционном ряде вопросов усиливает использованный в нем прием градации: «Вы ль? дайте мне ответ, услышьте голос мой», «Сыны могучие сих грозных, вечных скал!», «Зачем печальны вы? Зачем я прочитал / На лицах сумрачных улыбку укоризны?», «Что ж наши
подвиги, что слава наших дней, / Что наше ветреное племя?» [Там же]. Однако пространство «глубокой тишины» безмолвствует и в этом -суть бытия, всеобщим законом которого является «закон уничтоженья», закон Ничто, определяющий то, что «все своей чредой исчезнет в бездне лет!»
И вместе с тем в интенции этой мысли присутствует и несколько другая эмоциональная тональность: лирический герой в этой безмолвствующей тишине слышит «таинственный привет обетованного забвенья!» Позже, в 1835 году, Ф. И. Тютчев пишет: «Дай вкусить уничтоженья, / С миром дремлющим смешай!» («Тени сизые смесились.») [Тютчев, с. 90]. Тютчевский образ «вкусить уничтоженья» генетически восходит к образу «обетованного забвенья» Боратынского. «Обетованное забвение» Боратынского - это желанное забвение, о котором лирический субъект Тютчева просит: «Дай вкусить уничтоженья...».
Последний фрагмент стихотворения, начинающийся с союза «но», является смысловым противопоставлением тому, что высказывалось в предыдущих частях стихотворения. Если в них на примере исторических событий говорилось о всеобщем законе уничтожения и об осознании того, что и «ветреное племя» лирического героя «своей чредой исчезнет в бездне лет!», то в последней части лирический герой концентрирует свое внимание на собственном «Я» (каждая синтаксическая единица-предложение начинается с местоимения «я») и четко констатирует свой бытийный (жизненный) принцип: «для жизни жизнь любя».
Начинается данный фрагмент с постановки риторического вопроса:
Но я, в безвестности, для жизни жизнь любя,
Я, беззаботливый душою
Вострепещу ль перед судьбою? [Боратынский, с.
25].
Паронимическая аттракция как стилистический прием семантически сближает слова «безвестность», «беззаботливость» и формирует романтическую характеристику лирического героя, который мыслит себя в контексте всеобщего закона бытия.
Далее в пространстве двух сегментов стихотворения выстраиваются еще две синонимические сентенции, развивающие первую («для жизни жизнь любя»): «Не вечный для времен, я вечен для себя». «Мгновенье мне принадлежит, / Как я принадлежу мгновенью!» [Там же]. Повторяющиеся слова во всех этих трех сентенциях
придают изречениям форму афоризмов и формируют двусмысленность (принцип амфиболии), которая и позволяет интерпретацию антиномии «Я» - онтологическое Ничто».
Начнем интерпретацию названной антиномии с первой сентенции - «для жизни жизнь любя», в которой очевидно противостояние «я» человека в его сущностном содержании, в его вписанности в бытие, тому, что называется судьбою или неизбежным онтологическим Ничто. «Для жизни жизнь любя» - значит любить жизнь, чтобы жить, т. е. быть человеком. Вторая сентенция - «Не вечный для времен, я вечен для себя» - тоже воспринимается как бытийный принцип: онтологическому Ничто нет смысла противостоять, но человеческий дух, пока он - человек
- осознает свою бытийность, вечен. И, наконец, в последней сентенции - «Мгновенье мне принадлежит, /Как я принадлежу мгновенью!» - опять игра словом «мгновенье» говорит о человеческом существовании как о явлении быстротечном, бренном в контексте законов исторического бытия (жизнь человека - мгновенье). И вместе с тем человек - властитель этого мгновенья, то есть жизни. Таким образом, во всех трех сентенциях присутствует романтический антропоцентризм в онтологическом толковании человеческого «я»: именно сущностное «я» человека определяет его - человека - как «место в мире» (М. Хайдеггер).
В 1821 году, по возвращении с мест военной службы в Финляндии, Е. Боратынский пишет стихотворение «Я возвращуся к вам, поля мои родные...», в котором, как и в предыдущем, семантическими маркерами вновь становятся образы пространства, характеризующие теперь уже хронотоп родины. Образы пространства в двух хронотопах (Финляндия, родина) являются антиномиями в смысловых транскрипциях произведений: если в первом «чужое» пространство олицетворяет «богатырей сторожевых», то есть представителей «другого» мира и через них дается осмысление внутренних чувств лирического героя в его отношении к прошлому, то во втором
- «родное» пространство становится олицетворением чувств любви героя к родине.
И там, и тут пространство мыслится как одушевленный предмет, именно поэтому образы пространства даются в форме обращения к ним. В первом случае предикативная функция в обращении выражена через местоимение 2 лица «вы» («В свои расселины вы приняли певца...») [Боратынский, т. 1, с. 28], во втором - через личное местоимение «я» («Я возвращуся к вам, поля моих отцов...») [Там же, с. 28]. Предикативность с местоимением «вы» - свидетельство направ-
ленности действия от «чужого» к лирическому герою, предикативность с личным местоимением «я» - от героя к миру родных просторов.
Как и в первом стихотворении, в обращениях используется прием градации, в рамках которого выстраивается кумулятивная цепочка пространственных образов, характеризующих родину лирического героя: «...поля моих отцов, /Дубравы мирные, священный сердцу кров! / <... > домашние иконы!», «О дом отеческий! О край всегда любимый! / Родные небеса!» [Там же]. Любопытно, что в каждом сегменте стихотворения пространство в восприятии лирического героя движется от открытого пространства родного края к закрытому (домашнему миру), к «безвестной хате». И в рамках закрытого пространства дается желание лирического героя «возделывать отеческое поле», поскольку «Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды, / Почтеннее меча...» [Там же]. В рамках закрытого пространства дается воображаемое обращение лирического героя к «старому другу» с возможными диалогами о земном: «А ты, мой старый друг, мой верный доброхот <... > / Ты поведешь меня в сады свои густые, / Деревьев и цветов расскажешь имена; / Я сам, когда с небес роскошная весна / Повеет негою воскреснувшей природе, / С тяжелым заступом явлюся в огороде; / Приду с тобой садить коренья и цветы» [Там же].
И, наконец, в последнем сегменте стихотворения, как и в предыдущем стихотворении, вновь присутствует мысль о бренности человеческой жизни, но она дается как закономерное явление бытия человека и присутствует в контексте идиллической картины смены поколений как смены времен года: «В весенний ясный день я сам, друзья мои, / У брега насажу лесок уединенный, / И липу свежую, и тополь осребренный; / В тени их отдохнет мой правнук молодой...» [Там же].
Таким образом, структурно-семантический анализ двух произведений из ранней лирики Е. А. Боратынского дал нам возможность проследить интенцию авторского сознания в выстраивании пространственно-временных образов произведения, определяющих смысловое содержание художественно-образной системы поэта. Если в первом произведении «чужое» пространство настраивает лирического героя на рассуждения о смысле человеческого существования, выраженных в форме романтического философствования («Что ж наши подвиги, что слава наших дней, / Что наше ветреное племя? / О, все своей чредой исчезнет в бездне лет!») [Там же, с. 25], то во втором - лирический герой с его жела-
ниями, представлениями о жизни на родине в пространстве «дома отеческого», в «безвестной хате», является выражением онтологической сути бытия в его земном содержании («С тяжелым заступом явлюся в огороде; / Приду с тобой садить коренья и цветы. / О подвиг благостный!») [Там же, с. 28]. Именно в этом земном, если воспользоваться языком М. Хайдеггера, человек воспринимается как «место» в бытии, в чем и заключается истина бытия.
Список литературы
Бахтин М. М. Формы времени и хронотоп в романе. Очерки по исторической поэтике // М. М. Бахтин. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986. С. 121-290.
Бахтин М. М. К философии поступка // М. М. Бахтин. Работы 1920-х годов. Киев: NEXT, 1994. C. 9-69.
Боратынский Е. А. Полное собрание сочинений в трех томах. Т. 1: Стихотворения. М. - Аугсбург: Imwerder Verlag, 2000. 161 с.
Михайлов И. А. Вместо введения // М. Хайдеггер. Работы разных лет / пер. с нем. М.: Гнозис, 1993. С. VII-LII.
Саяпова А. М. Хронотоп М. Бахтина и здесь-бытие М. Хайдеггера: к проблеме резонансных отношений // Вестник самарского государственного университета. Гуманитарная серия. 2013. № 8/1 (109). С. 149-154.
Тютчев Ф. И. Сочинения в двух томах. Т. 1: Стихотворения. М.: Художественная литература, 1984. 495 с.
Хайдеггер М. Исток художественного творения // М. Хайдеггер. Работы и размышления разных лет / пер. с нем. М.: Гнозис, 1993. С. 47-116.
Хайдеггер М. Истина и искусство // М. Хайдеггер. Работы и размышления разных лет / пер. с нем. М.: Гнозис, 1993. С. 89-108.
Sayapova A. M. , Arsenteva E. F. Ontological essence of Vyacheslav Ivanov' s symbolic hermeneutics in the context of Martin Heidegger's philosophy // Life Science Journal. 2014. 11(6). Pp. 560-564.
Sayapova A. M., Amurskaya O. J. Symbolic Interpretation of the Image of Goethe's Faust in the Context of Heidegger's Notions «The Earth» and «The Sky» // Medi-
Саяпова Альбина Мазгаровна,
доктор филологических наук, профессор,
Казанский федеральный университет, 420008, Россия, Казань, Кремлевская, 18 [email protected]
terranean Journal of Social Sciences / Supplement 5. Rome, Italy. December 2015. Vol. 6. No. 6. Pp. 43-49.
References
Bakhtin, M. M. (1986). Formy vremeni i khronotop v romane. Ocherki po istoricheskoi poetike [Forms of Time and Chronotop in Novels]. M. M. Bakhtin. Literaturno-kriticheskie stat'i. Pp. 121-290. Moscow, Khudozhest-vennaia literatura. (In Russian)
Bakhtin, M. M. (1994). K filosofii postupka [On the Philosophy of Action]. M. M. Bakhtin. Raboty 1920-kh godov. Pp. 9-69. Kiev, NEXT. (In Russian)
Boratynskii, E. A. (2000). Polnoe sobranie sochinenii v trekh tomakh [Complete Collection of Works in Three Volumes]. T. 1: Stikhotvoreniia. [Poems]. 161 p. Moscow - Augsburg, Imwerder Verlag. (In Russian)
Khaidegger, M. (1993). Istina i iskusstvo [Truth and Art]. M. Khaidegger. Raboty i razmyshleniia raznykh let / per. s nem. Pp. 89-108. Moscow, Gnozis. (In Russian)
Khaidegger, M. (1993). Istok khudozhestvennogo tvoreniia [The Origin of the Work of Art]. M. Khaideg-ger. Raboty i razmyshleniia raznykh let / per. s nem. Pp. 47-116. Moscow, Gnozis. (In Russian)
Mikhailov, I. A. (1993). Vmesto vvedeniia [Instead of Introduction]. M. Khaidegger. Raboty raznykh let / per. s nem. Pp. VII-LII. Moscow, Gnozis. (In Russian)
Saiapova, A. M. (2013). Khronotop M. Bakhtina i zdes'-bytie M. Khaideggera: kprobleme rezonansnykh ot-noshenii [Chronotop of M. Bakhtin and "Here-Being" of M. Heidegger: To the Problem of Resonanse Relations]. Vestnik samarskogo gosudarstvennogo universiteta. Gu-manitarnaia seriia, 2013, No, 8/1 (109), pp. 149-154. (In Russian)
Sayapova, A. M., Amurskaya, O. J. Symbolic Interpretation of the Image of Goethe's Faust in the Context of Heidegger's Notions "The Earth" and "The Sky". Mediterranean Journal of Social Sciences. Supplement 5. Rome, Italy, December 2015, Vol. 6, No. 6, pp. 43-49. (In English)
Sayapova, A. M., Arsenteva E. F. (2014). Ontological Essence of Vyacheslav Ivanov ' s Symbolic Hermeneutics in the Context of Martin Heidegger's Philosophy. Life Science Journal, 2014, 11 (6), pp. 560-564. (In English)
Tiutchev, F. I. (1984). Sochineniia v dvukh tomakh [Works in Two Volumes]. T. 1: Stihotvoreniia [Poems]. 495 p. Moscow, Khudozhestvennaia literature. (In Russian)
The article was submitted on 26.05.2016 Поступила в редакцию 26.05.2016
Sayapova Albina Mazgarovna,
Doctor of Philology, Professor,
Kazan Federal University, 18 Kremlyovskaya Str., Kazan, 420008, Russian Federation. [email protected]
