CC BY
375
2013
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Серия 6
Вып. 4
ГЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
УДК 321.01
Н. А. Васильева, С. М. Виноградова
ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ В ГЕНДЕРНОМ ИЗМЕРЕНИИ
Гендерное измерение предполагает использование определенной методики исследования современных постиндустриальных метаморфоз пространственно-временной формы развития глобального социума. Обществоведы склоняются к выводу о том, что в современном обществе, в отличие от традиционного, «нет единого для всех социальных групп пространства-времени» [1, с. 81]. По мнению отечественных авторов, одной из задач политической науки является типологизация различных форм пространства-времени, сосуществующих в рамках одного и того же общественного организма. При этом в ходе модернизации вперед вырываются носители «срединного» времени, группы, которые оказываются наиболее престижными и определяющими стандарты жизни. По-разному ведут себя в этой ситуации социальные группы, не относящиеся к «авангардным» [1, с. 85]. Группы, отставшие от «лидеров прогресса», могут оказаться в плену эсхатологического времени или, наоборот, попасть в мобилизующее ускоренное время. Тот, кто не способен или не хочет догнать ведущие группы, прибегает к деструктивным способам изменения социального порядка, разрушая его до основания. Тому, кто находит в себе силы сократить разрыв между ним и авангардными группами, приходится приложить максимум творческих усилий, чтобы наверстать утраченное время.
Основываясь на данной методологии, можно сказать, что в «мобилизационное время» часто «помещали» себя некоторые этнические группы, молодежь и женщины [1, с. 86]. Конечно, было бы ошибкой признать, что для всех женщин присуща именно эта темпоральность: они могут оказаться и в эсхатологическом, разрушительном времени, и во времени, задающем темп поступательного, созидательного развития общества. Овладение креативной ритмикой жизни было и остается доступным далеко не всем из них. История цивилизации стала свидетелем нарастающего стремления женщин добиться успеха в политике, а также в наиболее престижных сферах занятости, которое
Васильева Наталия Алексеевна — доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: nbasil@sir.edu
Виноградова Светлана Михайловна — доктор политических наук, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: vinogradovasm@inbox.ru © Н. А. Васильева, С. М. Виноградова, 2013
110
получило небывалое ускорение в XX и ХХ! вв. Желание представительниц прекрасного пола овладеть теми видами профессиональной деятельности, которые считались сугубо мужскими, постепенно превратилось в устойчивую тенденцию. Организатор глобальной компании по производству чипов для электронных устройств американка В. Дай считает, что «это просто миф о неспособности женщин столь же успешно, как и мужчины, заниматься наукой, технологиями, математикой и пр.» [2].
В результате мы столкнулись с взаимосвязанными процессами вхождения женщины в ускоренное время и расширения ее социально-политического пространства. Когда мы говорим о гендерном измерении пространства, прежде всего необходимо отметить значительное расширение образовательного пространства для женщин в условиях информационного общества, что усиливает свободу женщин, укрепляя их способность размышлять и действенно влиять на условия своей жизни. Образованные женщины имеют больше шансов получить удовлетворяющую их работу, участвовать в политической жизни, заботиться о своем здоровье и здоровье своей семьи и пр. Фактически образование создает условие для включения женщины в глобальное пространство современности.
В либеральном феминизме и в либеральных феминистских концепциях, как подчеркивают отечественные ученые Е. А. Здравомыслова и А. А. Темкина, основной политической задачей женщины считался ее «выход за пределы роли домохозяйки». Вопрос о соотношении биологического и социального в направленности самореализации женщин решался в пользу последнего. На первый план выдвигалась борьба за обретение равноправия, подразумевающая обширную программу социальных преобразований в системе образования, в производственной, политической и законодательных сферах [3]. В этой связи важно отметить инициативу ООН по разработке глобальных гендерных показателей. Индекс развития с учетом гендерного фактора (ИРГФ) и Показатель расширения возможностей женщин (ПРВЖ) были впервые рассчитаны перед Четвертой Всемирной конференцией по положению женщин (Пекин, 1995). Индекс гендерного неравенства (ИГН) включает в себя: уровень образования, участие в экономической и политической жизни, вопросы здравоохранения с женской спецификой, многоплановость неравенства на национальном уровне. В настоящее время в разных странах ИГН колеблется в пределах от 0,17 до 0,85. Так, например, Нидерланды в максимальной степени достигли гендерного равенства, за ними следуют Дания, Швеция и Швейцария. Нидерланды имеют очень низкую материнскую смертность, один из самых низких в мире коэффициентов рождаемости у подростков и близки к равенству по получению образования, участию в политической жизни и занятости. Катар находится дальше всех от гендерного равенства среди развитых стран. Саудовская Аравия, Ирак и Йемен дальше всех отстоят от равенства в своих группах по ИРЧП. Китай в группе стран со средним ИРЧП достиг наибольших успехов в гендерном равенстве. Из стран с низким ИРЧП наибольшего гендерного равенства достигла Бурунди [4]. Все эти мероприятия по сравнительному анализу положения женщин в глобальных пространственно-временных координатах направлены на обеспечение равных прав и возможностей женщин в публичном мире, на изменение гендерного контракта в сторону «равного статуса» [3, с. 179].
Считается, что наиболее удобной сферой для размещения феминистских теорий является постмодернизм. Поэтому мы остановимся на взглядах постмодернистского феминизма на проблемы пространства и времени, которые базируются на концепции
111
гетеротопии М. Фуко и на представлениях А. Лефевра. Большое влияние на восприятие этих категорий оказали идеи Ж. Делёза о детерриторизации.
Сжатие «времени-пространства» постмодернисты рассматривают в свете развития киберпространства. У него нет собственно пространственных измерений, поскольку распространение информации происходит практически мгновенно, поэтому разница между «здесь» и «там» утрачивает смысл [5]. Постмодернизм отвергает «механистическое» представление о времени как о последовательности отдельных моментов, где нашему сознанию открывается только настоящее, находящееся между прошлым и будущим. Восприятие времени в постмодернистских представлениях определяется опытом и подлежит интерпретации. «До» и «после» находятся в состоянии сосуществования: «Согласно Делёзу, время длится. Движение времени выражается не столько в пространстве, сколько в переключении внимания сознания. Соответственно, прошлое — это не то, что исчезло во времени, а настоящее, которое потеряло значение для субъекта» [6, с. 172-173].
Подобная постановка вопроса по сути определяет характер социально-политического пространства женщины и вектор его изменения во времени, что очень созвучно постмодернистскому пониманию пространства, где наблюдения организованы и «расцвечены» идеями и ожиданиями наблюдателя. Для постмодернизма первостепенными являются не материальные аспекты географии, а ее значения и смыслы. На первый план выносится «культурная география», занимающаяся вопросами того, как различные люди используют пространство и какой смысл они в него вкладывают. Поскольку все рассматривают его по-разному, пространство изучается с точки зрения расы, ген-дера, сексуальности, идентичности и т. д. [7] В этом контексте интересна точка зрения феминистской исследовательницы Р. Брайдотти, которая видит в пространстве лишь место перехода, «станции и залы ожидания, трамваи, автобусы дальнего следования, пропускные пункты» [8, с. 141]. Существование обретает творческий смысл в «промежуточных зонах», где существуют «оазисы непринадлежности, пространства отделен-ности. Ничьи земли» [8, с. 141]. Развивая идею номадизма, странничества и кочевничества, Р. Брайдотти пишет о женщинах как о кочующих интеллектуалах, которые не являются ни мигрантами, ни изгнанниками. Она утверждает, что номада (в отличие от изгнанника) отрицает собственную территориальную закрепленность, поскольку статус номады предполагает «определенные, сезонные паттерны движения по довольно устойчивым маршрутам» [8, с. 145]. Фактически речь идет о поиске женщинами своего места в «пространстве маскулинности» постиндустриальной цивилизации. Но пока это «женское пространство» крайне ограничено, хотя «женщины и составляют более половины населения Земли и рабочей силы, менее чем 29% руководящих постов в глобальной экономике занимают женщины. В США менее 20% ведущих должностей в сфере высоких технологий занимают женщины. Даже в "прогрессивной" Силиконовой долине женщины находятся на второстепенных позициях» [2].
Сегодня ситуация меняется и существует явный общественный запрос на исследования роли женщины как активного участника глобальных экономических процессов. Тенденция включения женщин в общественное производство, которая возникла в период индустриального общества, в условиях постиндустриального развития приобрела глобальный размах. По данным Министерства торговли США, в 1997-2007 гг. женщины организовали в два раза больше собственных предприятий, чем мужчины. Число компаний увеличилось с 5,4 млн до 7,8 млн, было дополнительно создано 500 тыс. рабочих
112
мест. К 2014 г. доля женщин в мировом объеме потребительских расходов увеличится до 15 млрд долларов и составит две трети от общего показателя к 2028 г.
Существует определенная корреляция между более высоким числом женщин на высших руководящих должностях в бизнесе и эффективностью деятельности компаний. Директор по развитию внешних связей ОАО АФК «Система» Татьяна Гвилава заявила, что главными целями женского предпринимательского сообщества являются создание в стране благоприятного инвестиционного климата, творческой атмосферы в бизнесе и поддержка востребованных временем проектов. Женщины-предприниматели, начавшие бизнес в тяжелые для экономики и социальной сферы страны 1990-е годы, сегодня решают важнейшие социально-экономические проблемы, диверсифицируют экономику, создают рабочие места [9].
По данным Е. Шапочки, управляющего директора компании «PriceWaterhouseCoopers Russia B.V.», сегодня мировая практика говорит о том, что компании, в руководстве которых мужчины и женщины представлены в равных долях, в среднем на 60% финансово успешнее своих конкурентов. «Женский фактор» в мировой экономике начинает играть ведущую роль: к 2014 г. покупательная способность женщин составит 18 трлн долларов, и уже сейчас женщины влияют на 85% решений о покупках в США [9].
Но действительно ли приведенные факты свидетельствуют о торжестве либеральной модели равенства полов, которое нашло выражение в неуклонном улучшении положения женщин в различных странах мира и стало устойчивой мирополитической тенденцией? Ведь либеральная модель решения гендерных проблем далека от совершенства. Это касается, во-первых, практики карьерного продвижения женщин: для достижения того же профессионального результата, которого добивается мужчина, женщине приходится «бежать» намного быстрее. Шарлотта Уиттон (в середине прошлого столетия занимавшая пост мэра города Оттавы) даже количественно оценила указанное расхождение в усилиях: «Что бы женщины ни делали, им нужно сделать вдвое больше, чем мужчинам, чтобы это было оценено хотя бы вполовину» [10].
В своем стремлении занять высокое положение в обществе женщины становятся жертвой гендерной ролевой идеологии. Как отмечается в исследовании российских ученых В. И. Уваровой и Е. П. Мясиной, любому обществу свойственны представления о ролевых характеристиках женщины и мужчины: «К женщине, основное поле деятельности которой — приватное пространство, предъявляются совершенно иные ролевые требования, нежели к мужчине, осваивающему публичное пространство. Такие представления, экстраполируясь на профессиональные роли, мешают женскому продвижению по карьерной лестнице» [11, с. 40]. К сожалению, в современной экономике знаний многие женщины сталкиваются и с другой проблемой продвижения, получившей название «стеклянный потолок». Так, в Великобритании всего 18% женщин участвуют в работе информационного сектора на высоких должностях [12]. Зачастую и российское общественное мнение еще не готово принять женщину-руководителя. «Серьезным препятствием карьерного роста женщины является факт межгрупповой конкуренции. Он особенно обостряется в тех местах социального пространства, где социальная группа женщин проникает на территорию традиционной жизнедеятельности социальной группы мужчин <...> действует механизм сдерживания женской конкуренции. Женщины дают ей наименование "мужской солидарности" или "мужского шовинизма"» [11, с. 41]. Эта ситуация не отвечает перспективам современного мирового развития, тем более что, согласно данным Всемирного банка, ликвидация дискриминации в отношении
113
женщин на исполнительских и руководящих постах может повысить производительность труда на одного занятого на величину от 25% до 40% [19].
Не случайно подвергается критике такое течение либеральной мысли, как феминизм равенства: он нацелен на реализацию проекта социального устройства, при котором не только обеспечивается полное равноправие мужчин и женщин, но и преодолевается разделение труда между ними. По словам петербургского ученого Д. И. Балибаловой, в условиях рыночной экономики, когда идеалом для подражания становится мужчина (прежде всего европеец, воспитанный в духе протестантских ценностей, представитель среднего класса), деятельность которого имеет стоимостное выражение на рынке, женщина также вынуждена адаптироваться к существующим правилам игры. Это сложно, потому что до последнего времени на женские плечи был возложен не имеющий экономического статуса домашний труд [13, с. 72]. Двойная загруженность женщины (и дома, и на работе) ставит ее в заведомо неравные условия по сравнению с мужчиной. В отличие от мужской модели поведения, в которой требования работы и семейно-бытовой сферы предъявляются последовательно, в женской модели обе роли осуществляются одновременно, что провоцирует возникновение ролевых конфликтов и ролевой перегрузки [13, с. 46].
Радикальный феминизм предлагает свое видение путей преодоления сложившейся ситуации. На ранней стадии становления радикального феминизма, адепты этого движения выступали за разрушение пространства семьи как одной из форм гендерного угнетения. Впоследствии был найден компромисс, заключавшийся не только в отрицании естественной и социальной необходимости разделения труда между мужчинами и женщинами, но и в утверждении ценностей семьи, не связанных с прежними стереотипными представлениями о ней. Постепенно утверждала свои позиции формула «личное есть политическое». Она имела существенную значимость для понимания дальнейшей эволюции феминистской теории и легла в основу большей части работ, выполненных представителями этого исследовательского направления [14, с. 927]. Как утверждала С. М. Оукин, «с одной стороны, мы считаем, что все происходящее в личной жизни, особенно в отношениях между мужчиной и женщиной, не свободно от динамики власти, которая, как принято считать, является отличительной чертой политического. Вместе с тем мы полагаем, что нельзя понять или интерпретировать независимо друг от друга области домашней, личной жизни и не домашней, экономической и политической» [14, с. 928]. Иначе говоря, граница, разделявшая приватное и публичное пространство, исчезла. По словам В. Брайсон, для радикальных феминистов «политическая борьба перемещается от избирательных урн к спальне, и сепаратизм оказывается предпочтительнее, чем участие в существующих организациях и институтах, которые рассматриваются как игровая площадка для эгоистичных самцов» [15, с. 195].
Как пишет петербургский профессор Е. А. Окладникова, по данным социологических исследований, которые проводились в середине первого десятилетия XXI в., субкультура деловых женщин России остается субкультурой меньшинства «по отношению к субкультурам мужского сообщества, молодежи, детей, стариков и т. п.» [16, с. 394]. Е. А. Окладникова приводит слова К. Эстес о психологии, которая «больше изучала женщин, сжавшихся в комок, чем женщин, рвущихся на свободу, или чем женщин, стремящихся и достигающих» [16, с. 394].
В свою очередь, радикальный феминизм акцентирует внимание на такой институциональной характеристике социума, как патриархат — универсальная политическая
114
структура, в которой осуществляется власть мужчин, а также воссоздаются различные формы угнетения и подавления женщин, прежде всего в сексуальной сфере. Призывы покончить с «фаллоцентризмом», «фаллократией» и «фаллологократией» вошли в арсенал лозунгов радикальных феминистов. Патриархат, с точки зрения ряда феминистов, пронизывает не только внутриполитическую, но и внешнеполитическую сферу, между которыми нет принципиальных различий. Так, С. Энлоу искренне убеждена, что именно гендер движет миром. Поэтому необходим длительный процесс собирания и тщательного анализа информации, объясняющей, как «представления о феминности и маскулинности создают и поддерживают глобальное неравенство и угнетение» [17, с. 104].
Сотрудничество с патриархатными структурами, по мнению радикальных феминистов, для женщин бессмысленно, поскольку равноправие лишь завуалированная форма мужского доминирования. Не случайна популярность позиционного (stand point) подхода в гендерных исследованиях: «Истина об отношениях между полами может быть достигнута лишь теми, кто находится на общей позиции, разделяет женский опыт, рефлексирует его и имеет опыт участия в женском движении как в борьбе против патриархата. Основа истины о полах — страдание и сопротивление женщин» [3].
Если рассматривать радикальный феминизм с позиций «политической хроногеоме-трии» [1, с. 43], то мы столкнемся с несомненным парадоксом: с одной стороны, мы видим расширение женского социально-политического пространства как на национальном, так и на международном уровне; с другой — обнаруживаем очевидное сужение этого пространства. Его рамки начинают ограничиваться «сестринством» — «тесной кучкой» тех, кого объединяет принадлежность к женской идентичности [3]. Поскольку перманентная борьба с патриархатом становится целью и смыслом радикального феминизма, то возникают как минимум два вопроса. Не приведет ли перераспределение власти в условиях «победившего феминизма» к нарастанию волны нового социального недовольства и новым политическим потрясениям, поворачивающим колесо истории вспять? И не окажутся ли сторонники данного направления зажатыми в тисках «инверсионного времени, потрясающего общество и делающего жизнь опасной?» [1, с. 84].
Не менее важны для понимания положения женщины в современном политическом пространстве и времени идеи феминизма марксистского толка. Так, проблемы сексуальности и биологического воспроизводства стали рассматриваться в контексте марксистской методологии. Согласно взглядам К. Мак-Киннон, «категория сексуальности является для феминизма тем же, что работа для марксизма, тем, что более всего принадлежит тебе и что более всего от тебя отчуждается» [18]. В социалистическом и марксистском феминизме особое внимание уделяется домашней работе как неоплачиваемой, «критической форме труда» [19]. Британский профессор политологии В. Брай-сон изучает эту проблему в контексте политики времени [15]. В своих рассуждениях В. Брайсон придерживается точки зрения, что время — это абстрактная повторяемость, длительность и переживаемые изменения. Осмысление этих изменений, по ее словам, расширяет наше понимание политических возможностей и в конечном счете влияет на принятие политических решений. При этом подчеркивается, что время — это дефицитный политический ресурс [15, с. 35].
В процессе перехода от традиционализма к модерну возникло «нетемпоральное» время, за которое можно платить. Формула «время — деньги» обрела буквальный смысл, а часовое время стало организующим принципом индустриализма [15, с. 44]. Более того, возник феномен «темпорального империализма», подавившего другие формы времени
115
[15, с. 48]. Тем не менее, подчеркивает В. Брайсон, часовое время не отменило различных темпоральных культур, в которых существует один и тот же человек. Отличаются друг от друга ритмы работы, отдыха, семейной жизни. Наличествует и особое женское время, которое помещено в тень часового времени [15, с. 48]. Гендерные роли влияют на то, как мужчины и женщины проводят свое время. Вдобавок к труду в составе рабочей силы, многие женщины несут дополнительное бремя заботы о семье и домашнем хозяйстве, которое сокращает их досуг и повышает стресс, при этом истощая их силы. В. Брайсон разделяет мнение о том, что постмодерн поставил под сомнение постулат о неизменности времени и возможности его объективного измерения. Время «все больше распадается на фрагменты и непоследовательности, с традиционными расписаниями и календарями, поставленными с ног на голову, где Рождество начинается в октябре и супермаркеты никогда не закрываются» [15, с. 45]. Фактически сформировалась культура шоппинга, а женщина, по сути, становится ее жертвой. В связи с этим важно упомянуть мнение Д. Белла, что «психологический эвдемонизм» заступил место пуританского духа, составлявшего нравственный фундамент общества. Общество ищет оправдания уже не в труде или собственности, но в статусно значимых символах и успехах в деле наслаждения. Растущий жизненный уровень и распущенность нравов, по мнению Белла, становятся самоцелью и определяют степень личной свободы (принцип «лови мгновение») [20].
Возвращаясь вновь к марксистскому подходу В. Брайсон в отношении темпоральных норм и гендерных различий, необходимо остановиться еще на одном важном положении: с точки зрения В. Брайсон, одной из отличительных черт женского времени выступает ориентация на заботу о родных и близких. Время заботы иногда не только нельзя выразить в часах, оно может вообще не содержать в себе конкретных действий (например, простое присутствие). Не случайно существует такое понятие, как пассивная забота. Время заботы оказывается реляционным, т. е. нацеленным на общение и развитие отношений между людьми. Предложения распределять это время на рыночных основаниях, по справедливому замечанию В. Брайсон, несостоятельны. Они не предусматривают всего разнообразия ситуаций, которые возникают в процессе оказания помощи и достижения «роскоши человеческого общения» [15, с. 45].
Достижение справедливости в распределении времени В. Брайсон связывает с отказом от дихотомичности в понимании времени: линеарного и циклического, традиционного и современного, женского и мужского [15, с. 126]. Британский исследователь выступает за «восстановление» прав циклического времени и бросает вызов доминирующей линеарной темпоральности, которая угнетает не только «женскую» темпоральность: «Забота не единственная деятельность, которую тяжело примирить с часовым временем <...> творческая работа, включая написание научных работ, имеет свои "жизненные циклы", которые сопротивляются тиканью часов издателей и исследовательских организаций, устанавливающих четкие крайние сроки сдачи публикаций» [15, с. 173].
Восстановить «дней связующую нить» В. Брайсон пытается с помощью концептуализации феминистской «Ухронии» — времени, которого еще нет, но в котором мы нуждаемся [15, с. 202]. Женское время — «порождающая темпоральность», воссоздающая саму жизнь, в Ухронии будет играть ведущую роль. Что же касается мужчин, то они станут включаться в ритмы этого времени, комбинируя работу и заботу, общественную деятельность и домашнюю занятость, за которую станут платить. Сегодня, по мнению В. Брайсон, вызревают ростки темпоральной культуры будущего, основы которой уже заложены в современных феминистских программах [15, с. 219].
116
Таким образом, категории пространства и времени в их гендерном измерении по-разному трактуются различными школами политологии. Пока ни одному из рассмотренных направлений изучения этой проблематики не удалось создать универсальную модель пространственного-временного континуума, в котором наиболее полно могли бы реализоваться многосторонние интересы женщин. Ни следование либеральной траектории, ни бескомпромиссная борьба с патриархатом, ни уход в пространство и время вечно странствующей номады не решают проблем женщины, сегодня совмещающей разные виды деятельности и существующей в разных временных диапазонах. Но идеи, содержащиеся в приведенных нами концептуальных построениях, несомненно, создают почву для дальнейших размышлений и поиска тех пространственно-временных магистралей, которые не станут отбрасывать мир в тупики варварства и нового средневековья.
Литература
1. Ильин В.В., Панарин А. С. Хронополитика // Философия политики. М.: Изд-во МГУ, 1994.
2. Dai W. Women! Embrace your inner geek. URL: http://edition.cnn.com/2012/03/07/business/weili-dai-women-geeks
3. Здравомыслова Е. А., Тёмкина A. A. Исследования женщин и гендерные исследования на Западе и в России. Релевантность западных теорий для анализа российского гендера. URL: http://www. ecsocman.hse. ru/data/749/122/1218/017yDRAWOMYSLOWA.pdf
4. Новаторские решения в области измерения неравенства и бедности. URL: ttp://hdr.undp.org/en/me-dia/HDR_2010_RU_Chapter5_reprint.pdf
5. Ирхин Ю. В. Социум и политика в постмодернистском зазеркалье: «Полития» взгляды, подходы, анализ. 2006, №4. С. 136-161. URL: http.:// viperson.ru/data...stmodernistskiianalizso.doc
6. Летов О. В. Проблема научной объективности. От постпозитивизма к постмодернизму. М., 2010. 196 с.
7. Arentsen M., Stam R., Thuijs R. Postmodern approaches to space Arentsen M., Stam R., Thuijs R. P.5-9. URL: socgeo.ruhosting.nl/е
8. Брайдотти Р. Путем номадизма // Введение в гендерные исследования. Ч. II: хрестоматия / под ред. С. В. Жеребкина. Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2001.
9. Женщины и экономика. URL: http://womenofrussia.org/international.aspx?Id=282
10. Фузеева М. Карьера женщины в бизнесе. URL: http://darina.kiev.ua/career/kar_era_zhens_hiny_v_3575.html
11. Уварова В. И., Мясина Е. П. Женский интеллектуальный капитал в российском инжиниринге // Интеллектуальный капитал — основа опережающих инноваций: монография / под общ. ред. А. В. Безгодова,
B.В. Смирнова. СПб.: НЦ «Планетарный проект»; Орел: ОрелГТУ, 2007.
12. Davies C. How girl geeks can get the best tech jobs // CNN, March 20, 2012. URL: http://edition.cnn. com/2012/03/07/business/women-in-technology
13. Балибалова Д. И. Тупики политики равноправия// Мужчина и женщина: параллельные миры? / под ред. С. М. Виноградовой. СПб.: Роза мира, 2005. Вып. 2.
14. Оукин С. М. Гендер: публичное и приватное // Гендерная реконструкция политических систем. СПб.: Алетейя, 2004.
15. Брайсон В. Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии. К.: Центр учебной литературы, 2011. 248 с.
16. Окладникова Е. А. Бегущая с волками К. Эстес: факторные структуры «деловой» и «сокровенной» женщины // Мужчина и женщина: параллельные миры? / под ред. С. М. Виноградовой. СПб.: Издат. дом
C.-Петерб. гос. ун-та, 2007.
17. Enloe C. Gender Makes the World Go Round // Theory of International Relations. Vol. IV. Contemporary Reflexie Approaches in Internastional Relations / eds S. Chan, C. Moore. London; New Delhi: Sage Publications; Thousand Oaks, 2006.
18. Марксистский феминизм. URL: http://www.gender.academic.ru/ 426
19. Феминизм. Марксистский и социалистический . URL: http://www.krugosvet.ru/enc/istoriya/FEMI-NIZM.html?page=0,7
20. Bell D. Technology, nature & society// Amer. scholar. New York, 1973. N 3. P. 385-404.
Статья поступила в редакцию 21 июня 2013 г.
117
