CC BY
46
ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ В БАЛЛАДЕ А. ДРО-СТЕ-ХЮЛЬСХОФ «РОДОНАЧАЛЬНИК»
Е.А. Чернова Самара
"Родоначальник" ("Der Fundutor") (1841-1842)[1] - самая загадочная и, пожалуй, трудная для интерпретации баллада немецкой поэтессы Аннетты фон Дросте-Хюльсхоф (1797-1848). Произведение с таким названием было задумано автором своеобразной поэтической дилогии, т.к. ему придана еще и равная ему о объему "Предыстория'' с пояснением на английском языке, которое в данном контексте можно перевести как "Взгляд с другой стороны" ("Vorgeschichte (Second sight)") (1840-1841). В общем виде и баллада, и "предыстория" к ней - два вполне самостоятельных поэтических произведения со своими героями и своими сюжетами, причем и написаны они стихотворными строфами разного размера. Однако рассматривать их следует, согласно авторскому замыслу, в рамках единого макросюжета. Собственно "история" представляет, образом, как бы одну "точку зрения" (sight), а "предыстория'' к ней, которую поэтесса ставит почему-то в постпозицию, - другую.
Содержание самих по себе "истории" и "предыстории" можно изложить в нескольких словах, но главную трудность составит при этом попытка представить их в виде единого непротиворечивого целого, ибо оба сюжета соединены друг с другом минимумом тематических "скреп", что требует от читателя мобилизации его сотворческой активности.
Сюжет собственно "истории" под названием "Родоначальник" (или: "Основатель") сводится к нижеследующему. В часовне феодального замка, расположенного на острове наросшего камышом заболоченного пруда (такие замки-крепости называются по-немецки "Wasserburg"), несколько часов тому назад прошел молебен по случаю поминовения души некогда могущественного прелата, скончавшегося в этом замке день в день сто лет тому назад. Этот князь церкви получил известность тем, что составил при жизни хронику ныне обитающего в замке дворянского рода - рода, который он сам и основал, хотя, как известно, католический священник в роли семьянина и праотца - фигура в достаточной и маргинальная.
Начинается баллада с описания примет позднего вечера (eine daemmernue Nacht), a также комнаты в замке, в которой старый слуга Сигиз-мунд, сидя с упомянутой генеалогической хроникой в руках в кресле покойного Родоначальника, ожидает возращения уехавших куда-то нынешних хозяев замка. Старик читает в старом пергаменте:
So hab ich dieses Schloß erbaut,
Ihm mein Erworbnes anvertraut,
Zu des Geschlechtes Nutz und Walten;
Ein neuer Stamm sprießt aus dem alten,
Gott segne inn! Gott, mach ihn groß!"...
“Так я построил этот замок,
И доверил ему все мной нажитое,
К пользе и управлению рода:
Новый год выходит из старого,
Благослови его, Боже, и сделай его великим!»
Тут же, в одной из комнат замка, уснул у себя в постели юный наследник нынешних владельцев замка, не дождавшийся возвращения родителей, а слуга в одиночестве все дожидается хозяев, прислушиваясь к ночным звукам и надеясь распознать среди них скрип колес возвращающегося экипажа. Однако до ушей старика пока что долетают иные звуки: шуршание камыша, стон жерлянки, шорох крыльев летучей мыши - звуки достаточно зловещие, способные посеять в душе старого человека тревогу. Нагнетанию его тревоги способствует и вид из окна: от ночных камышей поднимается туман, курятся белесые рения от воды, необычно мигают звезды (Wie seltsam blinken heut die Sterne!), тускло выглядывает из-за темных елей нарождающийся месяц.
И вдруг старый слуга с изумлением видит, как осветились перед ним окна пустующей башни, в которой сто лет тому назад были покои старого прелата - основателя рода. Ему кажется, что в окне, "подобно тени на стене", появляется фигура в черной сутане, видение колеблется, бледнеет, потом усаживается за стол, совершает движения, подобные тем, когда чинят перо, макают его в чернильницу и начинают писать. Затем привидение так же внезапно "скользнуло, подобно искре", и "бесследно исчезло в ночной темноте". Концовка же баллады посвящена описанию страхов и переживаний испуганного слуги, который вдобавок слышит еще и странные звуки вокруг себя в замке: шарканье шагов, покашливание, лай собак во дворе. Но эти ближние звуки тут же находят вполне рациональное объяснение - это проснулся мальчик - юный наследник - и открыл дверь в комнату к старику, а тем времен» на мост, "слава Богу", въехала и карета с возвратившимися господами.
В полумраке сумерек произошло, таким образом, столь же "сумеречное" действо: его можно принять за чудо, а можно объяснить и простым переутомлением, вызвавшим зрительные галлюцинации у старика, начитавшегося родовых хроник. "Пусть чудо летит | как дневная и не как ночная птица, но как сумеречная бабочка" [2], - эти слова, сказанные Гофманом о собственном творчестве, в полной мере относимы и к поэзии Дросте-Хюльсхоф - мастера в описании моментов ожидания таинственных происшествий, совершающихся сумерках или ночью ("Девица Роденшильд", "Седой"). Ей принадлежит и известное стихотворение "Бессонная ночь" ("Durchwachle Nacht"), дающее развернутое и разбитое на часовые отрезки описание ночного бдения и ночных впечатлений человека, страдающего бессонницей.
Главным героем "Предыстории" - второго произведения - является, по всей видимости, тот самый "основатель" рода, чья память была увековечена потомками в балладе "Родоначальник", однако с полной уверенностью этого утверждать невозможно - хотя бы потому, что здесь ни словом не упомянуто о его каком бы то ни было отношении к церковным делам и духовным званиям. Здесь главный герой - просто дворянин (Freiherr) - один раз он еще будет назван князем (Fürst), хотя он и человек верующий. Начинается вторая балла-
да с описания уже другой ночи - не тусклой ночи новолуния, но, наоборот, ночи полнолунной, залитой лунным светом, буквально пронизанной лучами луны, причем мотиву лунного света отведена в этой части баллады особо значимая роль. Свет полной луны представлен как некая агрессивная среда, терзающая нервы сначала у спящего, а потом разбуженного этой самой луной хозяина замка. Г олубые лучи луны сравниваются с языком вампира, употребляется метафора "змеящееся море лучей", луна мучает героя, высасывает его силы:
...Ihn frösielt, fröstelt, ob's drinnen schäumt,
Wie Fluten хит Strudel rinnen...
Was ihn geängstet, er weiß es auch Es war des Mondes giftiger Hauch
Его знобит, знобит, как будто пена изнутри Поднимается, будто потоки стремятся К водовороту; что его испугало, он знает:
Это было ядовитое дыхание месяца. (504).
Истерзанный лунным светом и разбуженный им, хозяин замка начинает ходить по залам, "подобно раненому оленю", избегая освещенных мест, и, приблизившись к своему ложу, предается тревожным думам о своем единственном сыне - слабеньком, болезненном мальчике, за жизнь которого он боится. В тревоге за него отец установил на краю кровати его генеалогическое древо и перед отходом ко сну истово (inbrünstig) творит над ним молитвы. И в описываемый момент эта их родословная находится здесь же, и с ее пергамента мерцают в лунном свете "бесконечные гербовые щиты". Справа герб его собственного старинного рода: три бледные розы в серебристом поле и два волка, стоящих со щитами слева - герб покойной матери: град стрел в голубом воздухе. Гербы здесь - деталь не случайная, так как через несколько мгновений внимание встревоженного отца привлечет шум погребальной процессии во дворе замка, и по гербам на покрывале гроба он при свете луны попытается сверху, из своего окна определить, представитель какого дворянского рода на этот раз скончался. И наблюдатель различит на одном краю одевшего гроб покрывала, розы, означающие, что умер кто-то из его собственного рода, но то, что это был не его сын, он с облегчением поймет по отсутствию стрел с другой стороны гроба:
"Oh" - säufzt der Freiherr-"Gott sei Dank!
Kein Pfeil, kein Pfeil. nur Rosen!".
Dann hat er die Lampe slill entfacht Und schreibt sein Testament in der Nacht.,..
(507)
«О! - вздыхает князь, - благодарение Богу!
Не стрелы, не стрелы, - только розы!»
Потом от тихо зажег лампу
И пишет в ночи свое завещание.
Это завершающие строчки баллады и потому строчки весомые.
Если попытаться тематические "скрепы", соединяющие сюжеты обеих пересказанных здесь "историй", одну из них нельзя будет к таковым отнести безоговорочно. Так, основатель рода, упомянутый в первой балладе - прелат, "князь церкви", написавший, как уже было упомянуто, историю своего дворянского рода. Во второй же балладе, претендующей на роль ее предыстории, ничего о духовном сане героя не упоминается, как не упомянуто и то, что он чей бы то ни было родоначальник. Здесь это просто овдовевший дворянин, отец болезненного мальчика, установивший для своего сына генеалогическое дерево на краю постели (Hat er des Kleinen Stammbaum doch / Gestell an des Lagers Ende). To есть он не обязательно даже автор родословной, не говоря уже о хронике, которая здесь вообще не упомянута. Не очевидно также, что местом действия обеих частей произведения стал одни и тот же замок и что "second sight" - взгляд с другой стороны - "обозревает" разные поколения одного и того же семейства. Хорошо бы в этой связи определить преемственное родов по их родовому гербу, но мотив герба в первой балладе вообще не упомянут, а если за таковой посчитать изображение святого Г еоргия на воротах замка (Der Abendstern entzündet sich / Grad überm Sankt Georg am Tore), то это и вообще способно завести интерпретаторов в тупик. Впрочем, изображение Георгия-победоносца может быть просто знаком придлежности обитателей замка к рыцарскому сословию - предположение, которое тоже нигде в тексте не подтверждено.
Сомнение вызывает и психологическая идентичность обоих отцов семейства. Если героем первой баллады был "могущественный прелат” (der mächtige Prälat), то в Предыстории" это боящийся луны неврастеник, о котором, правда, в одном месте сказано, что он обладает силой и волей (Er hat einen Willen und hat eine Kraft, /Die sollen nicht liegen in Blutes Haft) (505).
Лакуны и противоречия в повествовании вряд ли носят случайный характер: поэтесса явно и намеренно уснащает свою историю загадками, однако она не только оставляет читателю возможность соединить обе истории в единое целое, но своим названием напрямую подталкивает его к этому, читателю же ничего не остается другого, как поверить автору, декларирующему наличие прямой связи между обоими произведениями. Опираясь на оставленные поэтессой - достаточно неверные - "вехи" и "знаки" и при известной живости "сотворческой" фантазии, читатель может представить себе сюжет обеих баллад в виде единой "готической" истории, варианты которой могут, конечно, у разных интерпретаторов существенно отличаться от деталей предлагаемой ниже версии:
Итак, один из последних отпрысков вырождающегося дворянского рода становится священником и добивается в этом статусе уважения и могущества, однако сомнения в силе своей веры, пришедшая к нему негаданно любовь и еще подспудная мечта о продолжении своего угасающего рода заставляют прелата уже в пожилом возрасте отречься от священнического сана [3]. Он женится по любви на представительнице обедневшего рыцарского сословия, однако его горячо любимая жена вскоре умирает, родив ему болезненного мальчика - объект его трепетной любви и дальнейших неустанных забот. В тревоге и молитвах за здоровье продолжателя рода бывший священник пы-
тается докопаться до истоков, до корней своего семейства. В конце жизни ему удается установить генеалогию своего рода, написать родовую сагу, ставшую семейной реликвией, ибо семья его продолжилась, история рода не оборвалась вместе с его кончиной, да и смерть Родоначальника не была смертью абсолютной и окончательной. Поэтесса изобразила в свое балладе явление метемпсихоза. Сильная любовь, тревога и необычайно тонкая душевная организация основателя рода превратили его душу в лара - хранителя семьи, опекающего своих потомков и приходящего им на помощь в трудную пору или же посещающего их минуту семейных торжеств [4].
Невольным свидетелем такой минуты явления души Родоначальника ровно через столетие после смерти в родные для него "пенаты" и был старый слуга Сигизмунд в шрвой истории баллады. Сцена в башне, которую наблюдал при этом через окно изумленный старик, вероятно, должна была, по мысли автора, повторить завершающую сцену "Предыстории" - сцену написания родоначальником его предсмертного завещания, но если это так, тогда получается, что никто из его родственников в "Предыстории" не умирал и что гроб с гербом Родоначальника Родоначальнику же и предназначался. И наблюдал похоронной процессией не сам он во плоти, но уже его посмертная душа, так как сам он умер во сне, не выдержав пытки луной. Вот почему его душа так боится теперь лунного света.
Эта наша гипотеза находит в "Предыстории" ряд косвенных подтверждений:
1) прежде всего, это касается внешности Родоначальника, в которой везде подчеркивается его безжизненная бледность и немощность:
Da sleht er keuchend, sinnt und sinnt. Die müde
Seele zu laben...
Wie eine Säule, so muß er stehn, Kann sich nicht regen, noch kehren...
Вот стоит он, тяжело дыша, думает и думает,
Чтоб оживить усталую душу...
Как столб, так он должен стоять,
Не может ни двинуться, ни повернуться...
2) Наблюдая из окна за погребальной процессией в попытках выяснить, кто же умер, Родоначальник пытается узнать, чей конь - его или его сына - покрыт траурной попоной, ибо речь здесь, по-видимому, идет о ритуале жертвоприношения коня на могиле умершего хозяина:
На, nun das Roß! Aus des Stalles Tiir,
In schwarzem ßehang und Flore;
Оh, ist 's Achill, das getreue Tier?
Oder ist 's seines Knaben Medore?
О, еще и конь! Из дверей конюшни,
В черной попоне и цветах;
О, это Ахилл — верное животное?
Или это Медора его мальчика?
Вопросы поставлены здесь так, будто умереть может либо владелец Ахилла (то есть он сам), либо хозяин Медоры (его сын) и никто больше. Потому, вероятно, что никого больше в их роду в живых и не осталось, они -последние (хотя и первые!). Так как герб на гробе принадлежал, как мы знаем, не сыну, а ему, то и гроб предназначался для него самого, это подтверждает и следующее обстоятельство:
3) видя из окна среди участников похоронной процессии хорошо знакомую ему челядь, князь перебирает в памяти собравшихся внизу:
... Und alle gereihet am Mauerrand,
Der Freiherr kennet sie alle;
Der hat ihm so oft die Büchse gespannt.
Der pflegte die Ross' imStalle,
Und der so lustig die Flasche leert,
Den hat er siebenzig Jahre genährt...
...И все выстроились в ряд у края стены,
Их хозяин, он знает их всех;
Вон тот так часто заряжал ему ружье,
Тот ухаживал в хлеву за лошадьми,
А тот, который так весело осушает бутылку,
Того я семнадцать лет кормил...
В случае с последним из названных слуг звучит интонация горького недоумения по поводу поведения, похожего на неблагодарность: "Я его семнадцать лет кормил, а он опустошает бутылку весело". В случае, если бы хоронили не самого "кормильца" или не кого-то из очень близких ему людей, такие слова теряли бы здесь смысл, вместо них мог бы прозвучать другой упрек: "здесь человека хоронят, а он веселится";
4)Ролан Барт писал: "Стиль - это.природный материал писателя, его богатство и тюрьма, стиль - это его одиночество" [5]. Каждый автор -носитель своего индивидуального и неповторимого стиля, писатель нередко -осознанно или неосознанно - повторяет одни и те же свои приемы, а потому в неясных случаях помощь в понимании произведения может оказать... другое произведение того же автора. Как раз такая возможность представляется, на наш взгляд, и здесь, ибо в "Предыстории" в основных своих повторена ситуация из написанной в том же 1842 году баллады Дросте "Девица Роденшильд", в которой заглавная героиня при совершенно сходных же обстоятельствах (проснувшись в тревоге среди ночи и наблюдая из окна за собравшейся во дворе челядью) видит... себя самое, своего двойника, свое второе "я". В нашем случае аналогия почти полная: расставшаяся с телом душа наблюдает за похоронами себя же, своего тела;
5) о том, что герой в этой части бесплотен, что он - бессмертная, но и неприкаянная, душа, можно почти напрямую вычитать и из его восклицания:
-O Fluch der Heide, gleich Ahasver
Unter Nachtgestirne zu kreisen!
Wenn seiner Strahlen züngelndes Meer
Aufbohret der Seel Schleusen,
Und der Prophet, ein verzweifelnd Wild,
Kämpft gegen das mählich steigende Bild. -
О, проклятье степей, - подобно Агасферу,
Кружиться под ночными звездами!
Когда змеящееся море лучей Высверливает шлюзы души,
И пророк — отчаявшаяся дичь -Сражается с постепенно поднимающимся образом
(504)
Сюжет рассмотренной балладной дилогии имеет четко выраженную аналитическую структуру. Главное событие - основание рода и создание его предыстории - произошло в прошлом, настоящее же сводится к констатации того факта, что потомки его основателя просуществовали уже больше века и находятся под благожелательным присмотром духа своего предка. Действие этой романтической баллады [7] вместе с ее "Предысторией'' разворачивается в двух пространственно-временных измерениях, в которых общий для них топоним феодального замка становится местом прерывающегося и возобновляющегося действия, проходящего на стыке физического и метафизического пространств. Перемещение души заглавного героя баллады во времени представляет собой один первых в немецкой литературе примеров - хотя и примеров своеобразных - использования приема "машины времени".
Примечания
1. Droste-Huelshoff, Annette von. Der Fundator. Vorgeschichte (Second sight) // Droste-Huelshoff A.v. Werke und Briefe. Erster Band. Lyrik. Epische Dichtungen. / Hrsg. v. Manfred Haeckel. Leipzig: Insel-Verlag, 1976. S. 499-507.
2. Цит. по: Grimm G., Max F.R. Deutsche Dichter. Leben und Werk. Bd. 5. Romantik, Biedermeier und Vormärz, 1989. S. 517.
3. Именно так поступит епископ Хальберштадтский - главный герой поэмы Дросте-Хюльсхоф "Битва в Лонской пади" (Droste-Huelshoff A.v. Die Schlacht im Loener Bruch. S. 914-986).
4. Подобный же случай возвращения умершей матери к нуждающимся в помощи детям представлен в балладе Дросте "Возвращение матери" (Droste-Huelshoff, A.v. Der Mutter Wiederkehr. S. 543-550).
5. Барт Р. Нулевая степень письма // Барт Р. Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 325.
6. Образ луны, открывающей створки души человека, восходит, по-видимому, к образному строю гетевского стихотворения "К месяцу", к его последним строчкам:
Was vom Menschen nicht bewußt oder nicht bedacht,
Durch das Labyrinth der Brust wandert in die Nacht 7. Хотя в основе своей творчество поэтессы неромантично.
