CC BY
56
Вестник ПСТГУ.
Левандовский Андрей Анатольевич, канд. ист. наук,
доцент кафедры истории России XIX — нач. XX в.
Исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Российская Федерация, 119192, г. Москва, Ломоносовский просп., д. 27, корп. 4 aalevandovsky@yandex.ru
Серия II: История. История Русской
Православной Церкви.
2019. Вып. 86. С. 126-136 ОСИ: 10.15382Ашг11201986.126-136
:.ги
СКСГО:
Простая вера Александра Грина А. А. Левандовский
Аннотация: В статье рассматривается небольшой фрагмент романа Александра Грина «Блистающий мир», в котором писатель прибегает к христианским символам, что является нехарактерным для его творчества в целом, и вписывает его в контекст биографии писателя. Дело в том, что, анализируя этот роман в отрыве от реального жизненного пути писателя после революции 1917 г., считая Грина арелигиозным человеком, исследователи его творчества, как правило литературоведы, усложняют оценку религиозных взглядов писателя и усматривают в его героях черты демонизма и богоборчества. С этим подходом вряд ли можно согласиться. Свидетельства современников показывают, что под влиянием близких ему людей (вторая жена писателя Нина Грин и ее мать были верующими людьми), а также не сочувствуя гонениям на православную веру, Грин возвращается в Церковь, о чем косвенно и свидетельствует вызывающий некоторые сложности в интерпретации фрагмент романа «Блистающий мир». Вера Грина по-детски проста и традиционна. Об этом же свидетельствуют воспоминания современников. Нелишним будет напомнить, что за два дня до смерти Грин попросил вызвать к себе священника и исповедовался.
Вопрос, вынесенный в заголовок статьи, может показаться если не праздным, то весьма отвлеченным, вторичным, ведь творчество Грина традиционно воспринимается как арелигиозное. Однако некоторые обстоятельства позволяют этот вопрос поставить. Связаны они прежде всего с тем, пожалуй единственным, произведением Грина, в котором писатель непосредственно затрагивает религиозную тематику.
Речь идет о первом романе Грина «Блистающий мир», опубликованном в 1923 г. в журнале «Красная новь» и сразу же вызвавшем интерес и у читателей, и у критиков. Интерес этот проявился, в частности, в том, что почти одновременно с журнальной публикацией роман был принят к производству «Землей и фабрикой», одним из самых значительных издательств того времени. Начало 1920-х гг. было вообще счастливым для писателя. В условиях нэпа, когда рыночные отношения распространились и на книжное дело, творчество Грина оказалось весьма востребованным. Полуголодное, почти нищенское существование уходило в прошлое вместе с военным коммунизмом. Но главное — именно в это время писатель находит надежную спутницу жизни. Его вторая супруга, Нина
Николаевна, оказалась «своей по духу» — человеком, сумевшим окружить Грина аурой непреходящей любви, нежности, заботы...
В общем, Грин пребывал в состоянии духовного подъема, что, естественно, проявилось и в его творчестве. Свой первый роман писатель создал на одном дыхании — за год с небольшим. Получилось нечто впечатляющее. В «Блистающем мире» Грин обратился к теме, давно его волновавшей: главным героем здесь стал Друд — человек, умеющий летать1.
Отмечу сразу: в произведении изначально был заложен глубинный смысл. Это следует, в частности, из свидетельства Юрия Олеши, дружившего с писателем: «И вот, когда я выразил Грину свое восхищение по поводу того, какая поистине превосходная тема для фантастического романа пришла ему в голову (летающий человек!), он почти оскорбился:
"Как это для фантастического романа? Это символический роман, а не фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа"»2.
* * *
Несколько слов о сюжете, необходимых в ракурсе заданной темы. Роман начинается с великолепно написанной сцены полета — никому неведомый «феномен», именующий себя «Человек Двойной Звезды», демонстрирует свои небывалые возможности на арене городского цирка, при полном аншлаге. Все забито до отказа: от министерской ложи до последнего места на галерке. Все ждут: кто — чуда, кто — подавляющее большинство — шарлатанской мистификации. Происходит чудо. В своем безостановочном беге по кругу манежа «Человек Двойной Звезды» отрывается от земли. Происходит это почти незаметно: публика осознает, что полет начался только после детского крика: «Мама, мама! Он летит. Смотри, он не задевает ногами!»3
«Двойная Звезда» взмывает под купол цирка, и публика, не вынеся этого «противоестественного», взрывающего обыденность зрелища, впадает в страшную, самоубийственную панику: начинается повальное бегство, истерики, обмороки. Внешнее спокойствие в своей ложе сохраняет лишь министр Дауговет. Он тут же тихо отдает приказ «двум прилично, но незначительно одетым людям». Его позиция совершенно ясна и определенна: «феномен» следует немедленно
1 Идея полета без всяких технических приспособлений — «просто так», как в детских снах, — увлекала Грина давно. Впервые он высказал ее еще в 1910 г., под впечатлением «Авиационной недели», проходившей с 25 апреля по 2 мая на Коломяжском ипподроме под Петербургом. Это грандиозное шоу произвело на Грина самое тяжелое впечатление — технику он вообще не любил, самолеты воспринял как «материю, распятую в воздухе». Тогда же он написал рассказ «Состязание в Лиссе», в котором противопоставлял этому безобразию «свободный полет». Опубликован рассказ был лишь в 1921 г. Примерно в то же время в набросках к «Алым парусам» Грин разрабатывал линию, не вошедшую в окончательный вариант феерии: одним из ее героев должен был стать некий Мас-Туэль — человек, умеющий летать (см.: Первова Ю. Две судьбы: Александр и Нина Грин. Феодосия; М., 2015. С. 115—117).
2 Олеша Ю. Человек, придумывающий сказки // Жизнь Александра Грина, рассказанная им самим и его современниками. М.; Феодосия, 2012. С. 372—373.
3 Грин А. С. Блистающий мир // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1965. Т. 3. С. 77.
уничтожить или надежно изолировать — летающий человек опасен. Друда сперва пытаются убить; затем похищают и заключают в крепость.
Свою позицию Дауговет очень внятно разъясняет племяннице Руне, узнавшей о похищении. На вопрос: «За что?» министр отвечает совершенно откровенно: человек, умеющий летать, «излишне свободен»; он — вне контроля, а «никакое правительство не потерпит явлений, вышедших за пределы досягаемости, в чем бы эти явления ни заключались». Вот так... Далее следовали разъяснения весьма банальные: неограниченные возможности для сбора информации — вид сверху; постоянная угроза безопасности для всех и каждого — нападение с воздуха; разрушение устоявшихся понятий и, тем самым, разложение общества4.
Дауговет не знает, каковы истинные убеждения и намерения Друда, и не собирается их выяснять. Его это не интересует. Человек, умеющий летать, представляет собой потенциальную угрозу порядку и безопасности и потому должен исчезнуть — навсегда и бесследно. Свое решение министр принимает моментально, почти автоматически, и совесть при этом его не мучает совершенно. Его позиция — ярчайшее проявление того, что сам Грин определял как «стальное рыканье государства»5.
Руна Бегуэм, обманувшая министра и устроившая Друду побег, одержима иной страстью, хотя с дядюшкой у нее много общего, — крайности сходятся. Грин характеризует ее как девушку с неограниченными возможностями: она безмерно богата, умна, образованна, но холодна и безмятежна. Она никого не любит и, несмотря на все свои многочисленные таланты, равнодушна к славе. Конечно же Руна еще и красавица: «Этот невозмутимый, холодный мир был заключен в совершенную оболочку»6.
Полет Друда спящую красавицу разбудил — оказывается, в ее груди дремала страшная, ни с чем несоизмеримая жажда власти. Летающий человек, убеждена Руна, на эту власть просто обречен, и поэтому она возжелала быть рядом с ним. «Вам нужно овладеть миром, — внушает девушка Друду при первом же — и последнем — свидании после его побега. — Если этой цели у вас еще нет, она рано или поздно появится; лучше, если теперь вы согласитесь со мной». И затем Руна подробно, основательно и с большим энтузиазмом излагает целый план захвата мировой власти, вполне в духе опасений своего дядюшки-министра. Однако все ее честолюбивые вожделения рассыпаются в прах от одного короткого слова, брошенного человеком, умеющим летать: «Нет».
Затем, впрочем, Друд высказывается более подробно: «Мне следовало остановить вас. Слушайте. Без сомнения, путем некоторых крупных ходов я мог бы поработить всех, но цель эта для меня отвратительна. Она помешает жить. У меня нет честолюбия. Вы спросите, что мне заменяет его? Улыбка. Но страстно я привязан к цветам, морю, путешествиям, животным и птицам; красивым тканям, мрамору, музыке и причудам. Я двигаюсь с быстротой ветра, но люблю также бродить по живописным тропинкам. Охотно я рассматриваю книгу с картинками и доволен, когда ночью, опустясь на пароход, сижу в кают-компании,
4 Грин. Блистающий мир // Собрание сочинений. Т. 3. С. 99.
5 Там же. С. 120.
6 Там же.
вызывая недоумение: "Откуда этот, такой?" Но я люблю все. Мне ли тасовать эту старую, истрепанную колоду, что именуется человечеством? Не нравится мне эта игра»7.
По-моему, Грин здесь как на ладони — и человек, и писатель. В «Блистающем мире» он определяет свою жизненную позицию ясно и безоговорочно. Его совершенно не волнуют «государственные проблемы». Он вне этой суеты, так же, как и его герой. После встречи с Друдом у Руны как будто есть все основания успокоить расстроенного дядю запиской: «Нет ничего страшного. Не бойтесь; это — мечтатель». Хотя, как выясняется позже, опасен может быть и мечтатель.
Для Руны объяснение с Друдом — удар поистине убийственный, однако она выдерживает его с присущим ей самообладанием. То сильное чувство, которое внушает ей Друд, готовое превратиться в страсть, в страсть и превращается, только не в любовь, а в ненависть. В свою очередь Друд, увлеченный девушкой, говорит ей, каких слов от нее ждал: «Возьми меня на руки и покажи мне все сверху. С тобой мне будет нестрашно и хорошо». Получив в ответ ледяной презрительный взгляд, Друд пытается все же увлечь девушку в свой мир; он поднимает ее ввысь со словами: «Смотри! От этого ты уходишь!»
Руна рвется из его объятий: «Если нет власти здесь, я буду внизу». Летать она неспособна. И все же несостоявшийся полет, соблазн иного, «высшего», бытия оставляет неизгладимый след в душе Руны. У нее начинается мания: Друд чудится ей всюду, он преследует ее. Друд входит ночью в ее комнату, мелькает в соседней театральной ложе, неясным видением отражается в зеркале. Жить с этим невозможно, а излечиться Руна никак не может. Несбывшееся томит. Постепенно она приходит к мысли, что избавиться от болезни можно лишь устранив ее причину, и организует настоящую охоту на человека, умеющего летать. Впрочем, безуспешно8.
Именно с манией Руны связан один из самых впечатляющих эпизодов романа, породивший противоречивые толкования в отношении интересующего нас вопроса — о вере Александра Грина. Доведенная до отчаяния Руна идет в церковь. Вечерняя служба закончилась, «уже разошлись все: храм был полутемен и пуст». Только алтарь освещен ярко, а в нем — образ Богоматери с Христом, сидящим у нее на коленях. Руна молит о спасении — и видит. «Увидела она сквозь золотой туман алтаря, что Друд вышел из рамы, сел у ног маленького
7 Грин. Блистающий мир. С. 120.
8 В отношении развязки романа в литературоведении существует некоторое недоразумение. Дело в том, что текст Грина здесь и впрямь не вполне ясен: Руна, дошедшая до полного отчаяния в своих безуспешных попытках уничтожить Друда, блуждая по Лиссу, наталкивается на толпу, окружающую некоего человека, который, как говорят, покончил жизнь самоубийством. Руна, не видя его лица, признает в нем Друда, после чего падает в обморок. Отсюда делается вывод, что «Человек Двойной Звезды» погиб по неведомой причине. Между тем Юлия Первова, со слов Нины Николаевны, приводит выразительную реакцию Грина на вопрос одной читательницы: «Почему автор, любя героя, так жестоко расправился с ним?».
«Хоть пиши специальное объяснение, — с досадой сказал Александр Степанович, прочитав письмо, — о Друде я все сказал в предпоследней главе. Последняя — о Руне, о том, что она выздоровела только потому, что внушила себе — Друд погиб. Я же пишу разрядкой — "Руна — одержимая <.> Да не погибает он. Дух бессмертен"» (Первова. Указ. соч. С. 179).
Христа. В грязной и грубой одежде рыбака был он, словно только теперь вышел из лодки; улыбнулся ему Христос, довольной улыбкой мальчика, видящего забавного дядю, и приветливо посмотрела Она. Пришедший взял острую раковину с завернутым внутрь краем и приложил к уху. "Вот шумит море", — сказал он. "Шумит." "море", — шепнуло эхо в углах. И он подарил раковину Христу, чтобы слышал он, как шумит море в сердцах. Мальчик нетерпеливым жестом схватил ее, больше его головы была эта раковина, но, с некоторым трудом удержав ее при помощи матери, он стал так же, как прикладывал к уху Друд, слушать с глазами, устремленными в ту даль, откуда рокотала волна. Затем палец взрослого человека опустился на стрелку, водя ее взад и вперед "кругом". Ребенок посмотрел и кивнул»9.
* * *
Здесь, пожалуй, автору статьи стоит определить свою собственную позицию в главном. По-моему твердому убеждению, «Блистающий мир», как практически и все серьезные произведения Грина, написан как бы от первого лица. В этом отношении я полностью солидарен с Юлией Первовой, утверждавшей: «Все творчество Грина, как и большей части подлинных художников, автобиографично. "Я — это мои книги", — сказал он, по свидетельству Нины Николаевны в одном разговоре. Автобиографичен и "Блистающий мир" — от главной его идеи: в битве темной силы государства и художника побеждает сила духа — и до треугольника — Друд — Руна — Тави»10. Именно так. Духовная сущность Друда — гриновская. В Руне, при всех многочисленных оговорках, угадываются некоторые черты первой супруги писателя, Веры Павловны, женщины более чем достойной, но, по критериям самого Грина, несколько «приземленной». Остающийся за рамками этой статьи очаровательный образ Тави, девушки, полюбившей Друда и «воспарившей» вместе с ним, суть литературное воплощение Нины Николаевны, с ее открытостью, детской непосредственностью и простотой. При таком подходе роман теряет свою таинственность — факты биографии Грина, его переписка, свидетельства современников легко дешифруют «таинственные места».
Однако в современном литературоведении преобладает другой подход и к интересующей нас проблеме, и ко всему роману в целом. Так, Алексей Варламов, автор самой современной и солидной биографии Грина, пишет по этому поводу совершенно определенно: «"Блистающий мир" — книга не столь оче-
9 Первова. Указ. соч. С. 175.
10 Там же. С. 120—121. О Юлии Первовой стоит сказать особо. Биолог по образованию, она познакомилась с Ниной Николаевной в 1958 г., как раз в то время, когда вдова Грина, вернувшись из ссылки, вела отчаянную борьбу за увековечивание его памяти. Сама Ю. А. Перво-ва пережила в это время личную трагедию: у нее погиб сын. Изначально будучи поклонницей писателя Грина, она нашла спасение в дружбе с Ниной Николаевной, в постоянной поддержке ее деятельности. Книга Юлии Первовой «Две судьбы: Александр и Нина Грин» уникальна по объему и достоверности материала о жизни и творчестве писателя — отчасти это результат частого и близкого общения с Ниной Николаевной, отчасти следствие упорных и кропотливых изысканий в архивах.
видная, как «Алые паруса», и не слишком простая для толкования, но из всех романов Грина — пожалуй, самая интересная и наиболее насыщенная литературными ассоциациями»11.
На схожих позициях стоит и целый ряд других авторов, исследователей творчества Грина. Они буквально втягивают этот роман в «литературный контекст», отыскивая совершенно неожиданные ассоциации и приходя к самым парадоксальным выводам. При этом «контекст» жизни и творчества самого Грина уходит куда-то на задний план или игнорируется совсем. Тот же Варламов, например, прямо пишет: «Невозможно, разумеется, ставить знак равенства между писателем и его героем». А в результате образ Друда, ясный, по-моему, предельно, трактуется как «один из самых нарочито загадочных образов гриновской прозы»12. В нем без всяких оснований находят и «демонизм», и богоборчество13. Сам А. Варламов главу его биографии, посвященную «Блистающему миру», назвал «Богоискательство...»
Основой подобных суждений стала, пожалуй, сцена в церкви. «Демонизма» и «богоборчества» в ней, по-моему, и следа нет — так же, как и во всем романе в целом. С богоискательством сложнее... Все дело, очевидно, в том, какое содержание вкладывается в это достаточно емкое понятие. Бога ищут на разных путях. А. Варламов разъясняет свою позицию следующим образом: «У Грина мы видим сближение Друда и Христа и, быть может, попытку создать своего бога (выделено мною. — А. Л.), поставить его рядом с Богом истинным, сделать Дру-да учителем Учителя, утешителем Утешителя, дополнить совершенное — своего рода богоискательство на гриновский манер, новую гринландскую церковь»14.
По-моему, подобных претензий у Грина не было и в помине. Богоискательство вообще дело серьезное, имевшее к этому времени определенную традицию в русской литературе и общественной жизни. Если о богоискательстве заходит речь в связи с конкретным человеком, то мы вправе ждать сведений о генезисе этого «увлечения» в его жизни. Проще говоря, я плохо представляю, как это можно искать Бога исключительно в рамках одного романа: начать в первой главе и решительно закончить в последней. Ясно ведь, что подобная грандиозная тема должна иметь свою предысторию, сказываться в литературных и научных пристрастиях автора, отражаться в его переписке и частных беседах и тому подобное. А потом неизбежно, наверное, хоть какое-то продолжение, развитие темы, перспектива. Где все это? Ничего подобного в жизни и творчестве нашего героя нет.
* * *
Известно, что Грин был человеком верующим или, точнее, стал таковым ко времени создания «Блистающего мира». Веру свою он никогда и никак не афишировал — вышеприведенная сцена в церкви, с обращением к образам Христа
11 Варламов А. Александр Грин. М., 2005. С. 200.
12 Там же. С. 203-204.
13 См.: Там же. С. 204-206.
14 Там же. С. 217.
и Богоматери, уникальна в его творческом наследии. Столь же уникально и свидетельство Юрия Домбровского о принципиальном заявлении Грина в частной беседе. Дело в том, что Домбровский, который в начале 1920-х гг. был сотрудником общества «Безбожник», пытался добыть у писателя «что-нибудь атеистическое» для соответствующего сборника. Намеков, — обратился, мол, не по адресу — юноша, уверенный, что каждый советский писатель — атеист по определению, упорно не понимал. В конце концов Грин высказался откровенно: «Вот что, молодой человек, — я верю в Бога». Я страшно смешался, зашелся и стал извиняться. «Ну вот, — сказал Грин очень добродушно, — это-то зачем? Лучше извинитесь перед собой за то, что вы неверующий. Хотя это пройдет, конечно, скоро пройдет»15.
Такие заявления были совсем не в духе Грина — «безбожник», очевидно, его просто достал. Нина Николаевна в своих воспоминаниях, писавшихся в советское время, эту тему по вполне понятным причинам не затрагивала. Иное дело — живое общение с близкими людьми, с Юлией Первовой прежде всего. В результате у этой постоянной собеседницы вдовы писателя сложилось впечатление, которому, очевидно, вполне можно доверять: до революции Грин был вполне равнодушен если не к Богу, то к Церкви — обрядовую сторону православия он игнорировал совершенно. Но именно в начале 1920-х гг. его позиция резко изменилась под воздействием двух причин: жесткой антицерковной политики большевиков и вере его новой семьи — Нины Николаевны и ее матери. «В дни, когда вера стала гонимой, а проповедующие Христа мучениками; когда Александр Степанович попал в семью глубоко верующих людей, где чтились обряды не формально, а искренне, к нему вернулась вера детских лет. Это был оазис, убежище в расколотом ненавистном мире.
Укладывая спать Нину, он всегда крестил ее на ночь — как ребенка. Они вместе ходили в церковь, а когда были в Лигово — с матерью»16.
Это авторитетное свидетельство подтверждается и немногими, но весьма выразительными строками из писем Грина к первой жене, Вере Павловне, с которой у него сохранялись самые дружеские отношения. Вот, например: «Мы с Ниной верим, как дикари, просто, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам дали только знаки участия Высшей воли в жизни. Не всегда их можно заметить, а если научиться замечать, то многое, казавшееся непонятным в жизни, вдруг находит объяснение»17.
Написано это было в 1930 г., но, вне всяких сомнений, уже в начале 1920-х Грин пришел именно к такой вере: «простой», не мудрствующей, без интеллигентских изысков. Никаких следов увлечения сочинениями Владимира Соловьева, Бердяева, Булгакова и других «модернизаторов» православия в наследии Грина как будто не прослеживается.
А какое же богоискательство без знания подобных текстов?..
15Домбровский Ю. «Эдгар тут совсем ни при чем.» // Жизнь Александра Грина, рассказанная им самим и его современниками. С. 397.
16 Первова. Указ. соч. С. 135.
17 Грин А. «Я пишу вам всю правду»: Письма 1906—1932 годов. Феодосия; М., 2012. С. 99.
* * *
Очевидно, традиционное православие вполне отвечало духовным запросам Грина. В нем он нашел своего Бога. Для сомнений в этом нужны серьезные основания, которых, по-видимому, не существует. Есть лишь человек, умеющий летать, сцена в церкви — тогда она, подобно всему роману, становится простой и понятной.
По моему разумению, речь в ней идет совсем не о том богоискательстве, которое подразумевает А. Варламов, заявляя, что для самого Грина «очевиден богочеловеческий (выделено мною. — А. л.) подтекст его главного героя»18. Вот уж нет! По-моему, писатель, живущий в это время в ладу с православием, далек был от мысли ставить своего героя даже не рядом с Христом, выше. И что это за, не приведи Господи, «гринландская церковь» такая?.. «Толкования» биографа очень смелы, но ведь нужны доказательства.
Мне кажется, «богочеловечество» Друда опровергается даже самой сценой в церкви — при внимательном и непредвзятом ее прочтении. Вспомним, как выглядит в этой сцене Друд и как он себя ведет. Одет он «в грязную и грубую одежду рыбака», подобно первым апостолам Христовым; садится у ног маленького Христа... Какой же это «учитель Учителя»? С самого начала Друд гораздо больше похож на любящего, преданного ученика! Передавая Христу раковину, полную морского гула, он совершенно очевидно делится с Божественным младенцем радостью, порождаемой красотой тварного мира, — чувство, так свойственное самому Грину! А указывая на компас, не просит ли он подтверждения верности избранного пути? Если так, то Друд получает «добро»: «Ребенок посмотрел и кивнул». И опять же: где здесь учительство? Где назидание? Совершенно очевидно, по-моему, Грин стремится создать образ не «богочеловека», а «всего лишь» человека Божия... Что тоже, конечно, ко многому обязывает, но, согласитесь, однако, разница есть.
При таком подходе образ главного героя становится гораздо яснее, его цели и стремления — понятнее. Ведь, как выясняется в конце романа, этот мечтатель не только «парит над толпой», наслаждаясь свободным полетом, он стремится поднять в небо тех, кто на это способен. Как Тави... О вполне конкретных его делах выразительно вещает Руководитель — зловещий соратник Руны в ее стремлениях погасить «Двойную Звезду». Этот мрачный эзотерик чует в Друде куда более серьезную угрозу устоявшемуся бытию, чем даже «государственник» Дауговет. «Друд более жить не должен. Его существование нестерпимо. Он вмешивается в законы природы, и сам он — прямое отрицание их. В этой натуре заложены гигантские силы <...> Его влияние огромно, его связи бесчисленны. Никто не подозревает, кто он — одно, другое, третье, десятое имя открывают ему доверчиво двери и уши. Он бродит по мастерским молодых пьяниц, внушая им или обольщая их пейзажами неведомых им планет, насвистывает поэтам оратории и симфонии, тогда как жизнь вопит о неудобоваримейшей простоте, поддакивает изобретателям, тревожит сны и вмешивается в судьбы. Неподвижную, раз навсегда данную, как отчетливая картина, жизнь волнует он и в блестящую
18 Варламов. Указ. соч. С. 212.
даль, смеясь, движет ее. Но мало этого. Есть жизни, обреченные суровым законом бедности и страданию безысходным: холодный лед крепкой коркой лежит на их неслышном течении; и он взламывает этот лед, давая проникать солнцу в тьму глубокой воды. Он определяет и разрешает случаи, по его воле начинающие сверкать сказкой. Мир полон его слов, тонких острот, убийственных замечаний и душевных движений без ведома относительно источника, распространившего их. Этот человек должен исчезнуть»19.
Вон он каков, этот, казалось бы, «безопасный мечтатель»! Игнорируя людоедское государство, он рубит под самый корень, взрывая тяжкое, холодное, ко всему равнодушное бытие. Он проникает в самые глубины души человеческой, зажигая творческой мечтой тех, кто способен творить, поднимая в полет тех, кто способен летать.
Конечно же все это — о самом Грине, ради этого он жил и писал. Такую жизненную программу Грин выработал еще раньше, в 1910-х гг., в тяжелое для себя время. Ключевые понятия в его произведениях тех лет: «живая душа», «близкий по духу», «заветное». Теперь же, обретя счастье и веру, писатель утверждается на этих позициях; он знает, что идет по верному пути и готов вести за собой тех, кто искренне разделяет его взгляды на жизнь. «Блистающий мир», на мой взгляд, не самый сложный, а самый смелый роман Грина: в разгар гонений на Православную Церковь писатель открыто обращается к Господу с мольбой и надеждой: «Благослови!..»
Это было совсем по-гриновски. Но не приходится удивляться тому, что когда в 1924 г. Грин получил верстку отдельного издания «Блистающего мира», там обнаружилось полное отсутствие целой главы — той самой, «церковной». Грин бросился выяснять отношения к главе издательства «Земля и фабрика» В. И. Нарбуту, человеку дельному, но жесткому и конъюнктурному, и получил от него соответствующее разъяснение: «Нарбут, морщась, сказал: "Удивляюсь вам, Александр Степанович. Вы что, всерьез верили, что мы оставим эту ересь?"»20 Под ересью советский издатель подразумевал конечно же не «демонизм» и «богоискательство», а сам факт обращения к образу Христа. Грин ушел, хлопнув дверью.
Впереди у писателя был плодотворнейший период зрелого творчества: именно в 1920-е — начале 1930-х гг. им были созданы самые значительные произведения — замечательные романы «Золотая цепь», «Бегущая по волнам», «Дорога никуда», множество ярких рассказов. И хотя больше к религиозной тематике, евангельским образам Грин открыто не обращался, мне кажется несомненным, что обретенная вера стала важной составляющей его творчества. Это обстоятельство, которое до сих пор игнорировалось, нуждается в самом серьезном осмыслении.
Ключевые слова: Александр Грин, вера, Церковь, гонения, интеллигенция, «Блистающий мир», Нина Грин.
19 Грин. Блистающий мир // Собрание сочинений. Т. 3. С. 209.
20 Первова. Указ. соч. С. 164.
Список литературы
Варламов А. Александр Грин. М., 2005.
Вихров В. Рыцарь мечты // Грин А. С. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1965. Т. 1. С. 3-36. Горнфельд А. Г. Рец. на книгу: Грин А. С. Искатель приключений. Рассказы. М., 1916 //
Русское богатство. 1916. № 6-7. С. 279-282. Ковский В. Е. Романтический мир Александра Грина. М., 1962.
Левандовский А. А. Как попасть в Зурбаган, или Побег с вертикали // Левандовский А. А.
Побег с вертикали. Псков, 2005. С. 45-55. Михайлова Л. Александр Грин: жизнь, личность, творчество. М., 1982. Первова Ю. Две судьбы: Александр и Нина Грин. Феодосия; М., 2015. Платонов А. П. Рассказы Александра Грина // Платонов А. П. Размышления писателя. М., 1970. С. 122-128.
Царькова Ю. Испытание чуда: роман Александра Грина «Блистающий мир» // Вопросы
литературы. 2003. № 5. С. 303-316. Щеглов М. А. Корабли Александра Грина // Новый мир. 1956. № 10. С. 220-223. Шепеленко Д. Рец. на книгу А. С. Грина «Блистающий мир» // Пролетарий связи. 1924.
№ 23-24. С. 1031-1032. Яблоков Е. А. Александр Грин и Михаил Булгаков (романы «Блистающий мир» и «Мастер и Маргарита» // Филологические науки. 1991. № 4. С. 33-42.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriia II: Istoriia. Istoriia Russkoi Pravoslavnoi Tserkvi.
2019. Vol. 86. P 126-136
DOI: 10.15382/sturII201986.126-136
A. Levandovsky
Andrey Levandovsky, Candidate of Sciences in History, Associate Professor, Department of Russian History of the 19*' — Early 20th Centuries, Faculty of History, Moscow State University, 27/4 Lomonosovsky Prospect, Moscow, 119192, Russian Federation aalevandovsky@yandex.ru
ORCID::
Simple Faith of Alexander Grin
Abstract: This article examines a short fragment of Alexander Grin's novel The Shining World, in which the writer employs Christian symbols. This is not typical of his literary works and incorporates this fact in the context of the writer's biography. Indeed, those who deal with Grin's texts (particularly specialists in literary studies) analyse the novel with no connection to the writer's life after the revolution of 1917 and regard Grin as a non-religious person, making the evaluation of the writer's religious views too complicated and tracing in his heroes some features of demonism and militant atheism. Such approach is hardly viable. Evidence of the contemporaries demonstrate that under the influence of his family (the writer's second spouse, Nina Grin, and her mother were religious persons), as well as not supporting repressions against the Orthodox church, Grin returns to the church, which is indirectly evidenced by the fragment from the
novel The Shining World, which poses certain difficulties as to its interpretation. Grin's faith is simple in a childlike manner, and traditional. His contemporaries' memoirs also confirm this. It should also be noted that two days before his death, Grin asked to call for a priest and had a confession.
Keywords: Alexander Grin, faith, church, repressions, intelligentsia, The Shining World,
Nina Grin.
References
Iablokov E. (1991). "Aleksandr Grin i Mikhail Bulgakov (romany «Blistaiushchii mir» i «Master i Margarita»)" [Alexander Grin and Mikhail Bulgakov (the novels "The Shining World" and "Master and Margarita". Filologicheskie nauki. № 4 (in Russian).
Kovskii V. (1962). Romanticheskii mir Aleksandra Grina [Alexander Grin's Romantic World]. Moscow (in Russian).
Levandovskii A. (2005). "Kak popast' v Zurbagan, ili Pobeg s vertikali" [How to Find One's Way to Zurbagan, or Excape from the Vertical], in Levandovskii A. A. Pobegs vertikali, Pskov (in Russian).
Mikhailova L. (1982). Aleksandr Grin: zhizn', lichnost', tvorchestvo [Alexander Grin: Life, Personality, Literary Works]. Moscow (in Russian).
Pervova Iu. (2015). Dve sud'by: Aleksandr i Nina Grin [Two Fates: Alexander and Nina Grin]. Feodosiia; Moscow (in Russian).
Platonov A. (1970). "Rasskazy Aleksandra Grina" [Alexander Grin's Short Stories], in Platonov A. P. Razmyshleniia pisatelia [The Writer's Thoughts]. Moscow (in Russian).
Shcheglov M. (2001). "Korabli Aleksandra Grina" [Alexander Grin's Ships], in Na poldorogi. Slovo o russkoi literature [Middle of the Way: A Word on the Russian Literature]. Moscow (in Russian).
Tsar'kova Iu. (2003). "Ispytanie chuda: roman Aleksandra Grina «Blistaiushchii mir»" [Trial of the Miracle: Alexander Grin's Novel The Shining World]. Voprosy literatury, 2003, vol. 5, pp. 303-316 (in Russian).
Varlamov A. (2005). Aleksandr Grin. Moscow (in Russian).
Vikhrov V. (1965). "Rytsar' mechty" [The Knight of a Dream], in Grin A. S. Sobranie sochinenii [Collected Works]. Moscow (in Russian).
