CC BY
128
УДК 94(47+57)
С. Л. Фирсов *
ПРОШЛОЕ КАК ВЫЗОВ: К ВОПРОСУ О ПСИХОЛОГИИ ВОСПРИЯТИЯ ЛИЧНОСТИ ПАТРИАРХА МОСКОВСКОГО И ВСЕЯ РУСИ СЕРГИЯ (СТРАГОРОДСКОГО)**
Статья посвящена рассмотрению вопроса о психологии восприятия личности и деяний Сергия (Страгородского), управлявшего Московской Патриархией с конца 1925 по 1944 гг. — первоначально в качестве Заместителя Местоблюстителя патриаршего престола, а затем Местоблюстителя и Патриарха. Автор рассуждает, почему имя Патриарха Сергия до сих пор вызывает горячие споры, а для критиков его политики является символом церковного сервилизма и даже «предательства» Церкви.
Ключевые слова: Русская Православная Церковь, православие, Патриарх Сергий, «сергианство», церковно-государственные отношения.
S. L. Firsov
Past as a Challenge: to the question of the psychology of perception of the personality of Patriarch of Moscow and all Russia Sergiy (Stragorodsky)
The present article is dedicated to the consideration of the psychology of perception of the personality and deeds of Sergiy (Stragorodsky), who ruled Moscow Patriarchate from the end of 1925 to 1944 — initially as Deputy Locum Tenens of the Patriarchal throne, then Locum Tenens of the Patriarchal Throne, and finally as Patriarch. The author considers the point of why the name of Patriarch Sergiy is still a matter of heated debate, and why for critics of his policy it is a symbol of the Church servility and even «betrayal» of the Church cause.
Keywords: Russian Orthodox Church, Orthodoxy, Patriarch Sergiy, «sergianstvo», Church-State Relations.
В истории Русской Православной Церкви XX в. имя Патриарха Сергия (Страгородского; 1867-1944), пожалуй, вызывает наибольшие споры и диаметрально противоположные суждения. Он не принадлежит прошлому, он —
* * Фирсов Сергей Львович — доктор исторических наук, профессор Института философии Санкт-Петербургского государственного университета, sfirsofff@mail.ru
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-33-12016 «Революция 1917 года в исторической памяти русской культуры».
94 Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 2
в настоящем, которое часто проявляет себя либо в отвержении принципов церковно-государственных отношений, сложившихся в эпоху Сталина, либо в объяснении и оправдании их. За спорами, что не удивительно, порой невозможно разглядеть индивидуальные черты самого Патриарха Сергия, который из личности парадоксальным образом превращается в символ давно ставших достоянием истории лет. Более того, он оказывается в тени «сергианства» — сложного церковно-политического явления, связанного с попыткой некоторых представителей православного священноначалия найти компромисс с безбожными советскими властями и тем самым «спасти» институциональную Церковь.
В этом, думается, и заключается основная проблема изучения жизни Патриарха Сергия, еще при жизни превратившегося в мифологический персонаж — со всеми неизбежными последствиями подобного превращения. Почему так произошло, я и попытаюсь рассказать, анализируя восприятие Патриарха Сергия, как в церковных кругах РПЦ, так и в среде тех, кто воспринимает Московскую Патриархию исключительно негативно.
У руля церковного корабля митрополит Сергий встал в конце 1925 г., первоначально как Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского). Краткосрочный арест в 1926 г. заканчивается его выходом на свободу и опубликованием летом 1927 г. печально известной «Декларации» о лояльности власти. С того времени, по большому счету, и можно говорить о митрополите Сергии как о пререкаемой фигуре русского православия, ибо для большинства русских архиереев «Декларация» стала психологическим рубежом, преодолеть который оказалось практически невозможно.
О перипетиях, связанных с «Декларацией», равно как и о возникшей после ее опубликования ситуации в церковной среде мне уже приходилось достаточно подробно писать [22]. Поэтому ограничусь констатацией: после 1927 г. в жизни Русской Церкви наступил новый период, в течение которого официальное церковное руководство во главе с митрополитом Сергием пыталось наладить «добрые» отношения с Советским государством, идеологической целью которого было искоренение религии в стране. На практике «добрые» отношения, среди прочего, предполагали влияние советских властей на кадровую политику Церкви (смещение архиереев и замещение приемлемыми для них кадрами освободившихся кафедр), хотя, как показало ближайшее будущее, вовсе не гарантировали жизни тем, кто согласился «играть» по правилам, предложенным большевиками. К тому же и сами эти правила могли меняться тогда, когда советские деятели считали нужным их поменять или скорректировать. Митрополит Сергий достаточно быстро оказался в ситуации человека, именем которого власти могли пользоваться безо всякого стеснения, не договариваясь предварительно.
Удивительный пример сказанному — знаменитое интервью Заместителя Местоблюстителя, опубликованное в центральной советской прессе в феврале 1930 г. Жители СССР, равно как и иностранные наблюдатели услышали от Сергия заявление об отсутствии гонений на религию. То была откровенная ложь, которая удивила в то время многих — и в Советском Союзе, и за рубежом. Но никто тогда не догадывался, что он вообще ничего не говорил: за него и вопросы корреспондентов, и ответы на них написали и отредактировали
другие люди: И. В. Сталин, В. М. Молотов и Ем. М. Ярославский [9, с. 444].
Но «интервью» самым серьезным образом сказалось на репутации митрополита Сергия. О нем писали, разумеется, негодуя, его критики и, наоборот, объясняли и, как могли, комментировали его апологеты. Логика критиков — понятна, мотивация апологетов — показательна. Одним из тех, кто приводил ее совсем недавно, был автор книги о Сергии, отечественный историк и религиовед М. И. Одинцов [14, с. 245-246].
Нуждается ли исторический деятель, некогда сыгравший важную роль в истории, в оправдании?
Часто случается, что исторический деятель прошлого воспринимается потомками излишне пристрастно: одни его восхваляют, другие — осуждают и даже проклинают, отказываясь признать наступление для него «исторической давности». В таком случае (но только в таком) оправдание становится попыткой преодоления максимализма дня сегодняшнего. К сожалению, книга М. И. Одинцова не может быть названа удачной попыткой преодолеть прежний субъективизм в отношении Патриарха Сергия — он не преодолевает его, а лишь декларирует его преодоление. Для М. И. Одинцова Патриарх Сергий — безусловный герой, поступавший всегда (или почти всегда) верно. Оправдывая его, исследователь хочет уверить читателей в том, что та модель церковно-государ-ственных отношений, которая начала формироваться при активном участии Заместителя Местоблюстителя в конце 1920-х гг., была вполне приемлема для Церкви. Патриарх Сергий представлен знатоком законов развития общества, в муках формировавшегося на развалинах Российской империи, и воспринимается как «правильный» советский человек, адекватно оценивший масштаб социальных перемен и возжелавший «вписать» Церковь в новый мир.
По-иному, но, безусловно, исключительно позитивно оценивает деятельность Патриарха Сергия церковный историк и публицист С. В. Фомин, давно известный в православных кругах как реконструктор «подлинного» прошлого РПЦ. В 2003 г. он выпустил книгу «Страж Дома Господня. Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский) Жертвенный подвиг стояния в истине Православия», в которой собрал огромное количество разного рода материалов, имеющих отношение и к служению Патриарха Сергия, и ко времени его жизни. Антология предварялась вступительным словом Патриарха Алексия (Ридигера), свидетельствуя о том, что высшее священноначалие поддерживает общие тенденции, которым следовал составитель. То, что книгу составил апологет императорской России и почитатель последнего царя, конечно, не могло не вызвать недоуменные вопросы у тех, кто рассматривал революцию и приход к власти большевиков как национальное бедствие, а Патриарха Сергия — как вынужденного, но все-таки пособника новых богоборцев в деле разрушения Церкви.
Эти вопросы были сформулированы, среди прочего, в рецензии преподавателя Свято-Троицкой семинарии РПЦЗ Д. П. Анашкина, появившейся уже в 2004 г. Позиция автора рецензии в целом отражала недоумение верующих Зарубежной Церкви, которые никогда не воспринимали Патриарха Сергия как «стража» и никогда не считали его церковный курс «мудрым». Наметившаяся тогда тенденция к сближению РПЦ и РПЦЗ основывалась как раз на критике
сергианства и признании ее пагубности для русского православия. Об этом недвусмысленно и писал Д. П. Анашкин [2].
Кстати сказать, об отношении РПЦЗ к Патриарху Сергию можно судить и потому, что в названии рецензии слово «Патриарх» закавычено. Непризнание главы РПЦ Святейшим не изменилось в среде сторонников Зарубежной Церкви и после воссоединения с Московской Патриархией в 2007 г. Но это — к слову. В данном случае важно отметить то, что в рецензии на книгу, составленную С. В. Фоминым, Д. П. Анашкин не только проанализировал некоторые из приведенных на ее страницах легенд и мифов, связанных с именем Сергия, но прежде всего указал, что Декларация 1927 г. «является выражением преданности не к Родине и ее урожаям, а именно к советской власти и правительству большевиков».
Автор рецензии ставит точный диагноз той социальной болезни, проявлением которой и стала книга С. В. Фомина. Эта болезнь, увы, в последнее время прогрессирующая, может быть названа кризисом национального сознания, проявляющего себя в стремлении поставить знак равенства между Россией и Советским Союзом.
Вот, дескать, защищал Господь царскую Россию и православных государей, не оставил Он своим попечением и товарища Сталина. Срочно лепя из кровавого палача «богоданного вождя», — пишет Д. П. Анашкин, — они тем самым хотят отвести обвинения от митрополита Сергия и его преемников в сотрудничестве с богоборческой властью. Действительно, какая может быть богоборческая власть, если во главе ее стоял столь ревностный защитник Православия, как Иосиф Виссарионович? [2]
Впрочем, было бы некорректно, приводя рецензию критика работы
С. В. Фомина, не сказать о ее восторженных почитателях (тем более, что их аргументы и мотивация не менее интересны, чем приводимые Д. П. Анашки-ным). Одной из таких почитательниц можно назвать православного публициста и критика Н. А. Ганину. Размышляя над книгой, она обращает внимание на то, что это — первый за полвека труд, целиком посвященный Патриарху Сергию и его эпохе в Русской Церкви и в России, отличающийся именно историософской позицией его составителя. Позиция характеризуется как осознание С. В. Фоминым истории как Промысла Божьего [4].
Автор пытается доказать, что С. Ф. Фомин беспристрастно, языком документов и выдержек из работ исследователей, показывает исторический контекст, в котором только и можно понять личность Патриарха Сергия, не ограничиваясь рамками «исторического портрета». Н. А. Ганина цитирует те выдержки из опубликованных С. В. Фоминым свидетельств, в немалой части апокрифических, в которых говорится, как страна шла к «клятвопреступному» марту 1917 г.
Россия же проходила епитимию, — цитирует она С. В. Фомина. — А если митрополит Сергий принужден был говорить — это были всецело подневольные («яко тамо вопросиша ны пленшии нас») тексты Послания 1927 года или интервью 1930 года, самим Владыкой оценивавшиеся вполне недвусмысленно: «Необходимо перейти через эту грязную лужу...» [19, с. 247].
Глубокомысленно замечая, что Патриарх Сергий не был «человеком единения», подобным Патриарху Тихону или митрополиту Петру (Полянскому), поскольку «этого ему не было дано», Н. А. Ганина подчеркивает, что трагическое в нем заслуживает большего внимания и уважения, чем «трагическое в Сталине».
Тайна митрополита Сергия — тайна его молитвенного подвига во все эти годы. Потому можно назвать сентябрьскую встречу 1943 г. наконец-то проставленной — вынужденной! — визой диктатора на «Декларации 1927 г.», а можно просто поражаться тому, как все это произошло. [4].
«Великий святитель» превращается под пером Н. А. Ганиной, восхваляющей «Стража Дома Господня», в символ произвольно сконструированного прошлого, в мифологический персонаж созданного воображением и трудолюбием С. В. Фомина виртуального православного мира, выдаваемого за мир реальный, истинный. Это — не подмена, сознательно осуществленная наивным мечтателем, это — психологическая аберрация, свойственная тем, кто искренне уверовал в возможность интерпретировать историю посредством произвольного подбора материалов и документов прошлого, поделенного на два непримиримых лагеря.
Конечно, далеко не все апологеты Патриарха Сергия пытаются подводить столь «мощные» историософские и богословские основания под свои суждения о нем. Неизменным остается одно: характеристика его как безусловного патриота и человека, лучше абсолютного большинства своих оппонентов понимавшего стоявшие тогда перед Русской Церковью задачи. В качестве примера можно привести статью московского иерея Александра Шумского, опубликованную в 2011 г. Патриарха Сергия он называет духовным вождем русского народа, ставя в один ряд со святителем Алексием, священномучеником Патриархом Гермогеном, святителем Патриархом Тихоном. «Патриарх Сергий, вопреки всем неотразимым аргументам и фактам, принимает гениальное интуитивное и единственное правильное решение протянуть страшной советской власти свою руку», — подчеркивает отец Александр [23]. Хотя аргументы и факты противников политики Сергия названы «неотразимыми», его решение «протянуть руку» все-таки характеризуется как гениальное, вынужденное молчание в условиях советского богоборчества названо страшной ценой «спасительного для Церкви компромисса». Презрительно называя современных сторонников «катакомбного развития» Русской Церкви 1920-х — 1930-х гг. «верхоглядами», отец Александр уничижительно замечал: они полагают, что лучше знают Божью волю, чем знал ее Патриарх Сергий [23].
Призывая учиться у Патриарха Сергия трезвомыслию и рассудительности в принятии судьбоносных решений, отец Александр вспомнил слова архимандрита Иоанна (Крестьянкина), некогда рассказавшего ему о своем «тонком видении». В видении отцу Иоанну предстал Патриарх Сергий, за литургией подошедший к нему со словами: «Вот ты меня осуждаешь, а я ведь каюсь». Пафос статьи понятен: «Патриарх Сергий больше всех ощущал и понимал весь трагизм и тяжесть своего служения» [23]. Предстоятель РПЦ и в данном случае превращается в символ, теряя индивидуальные черты и воспринимаясь
как безусловный «герой Церкви», ее высокомудрый «спаситель». Критиковать его — значит критиковать ту церковную организацию, которая была создана его усилиями в условиях тотального господства коммунистической идеологии. Круг, как видим, замыкается на «институции», критику «сергианства» оказывается возможным воспринимать и как критику Церкви. Патриарх Сергий попадает «в плен» сергианства. Чем не парадокс!?
Парадокс, впрочем, можно было преодолеть, акцентируя внимание не на негативных последствиях действий Патриарха Сергия, вынужденно пошедшего на контакты с представителями безбожных властей, а на его патриотизме и «подвиге служения» Церкви и Родине. Именно так часто и поступают современные отечественные исследователи, пишущие о жизни Патриарха Сергия с официальных позиций [21]. Крестный путь Русской Православной Церкви 1920-х — 1930-х гг., таким образом, оценивается в контексте крестного пути ее предстоятеля, который рассматривается не в сранении с подвигом новомучеников и исповедников, отвергавших его политическую линию, а в контексте борьбы за существование институциональной Церкви в СССР.
Подобный подход, разумеется, не разделяется теми, кто не считает деяния Патриарха Сергия жертвенным служением и воспринимает сергианство в лучшем случае как духовный недуг, в худшем — как экклесиалогическую ересь. Среди таких критиков есть и крайне правые, и умеренные. Наиболее непримиримые критики сергианства — т. н. катакомбники, представители современных маргинальных религиозных групп, заявляющие о себе как о наследниках и продолжателях традиций катакомбников первых лет советской власти. Среди них своим радикализмом выделяется группировка т. н. архиепископа Готфского Амвросия (фон Сиверса), заявляющая о своей преемственности от епископа Андрея (Ухтомского) и опирающаяся на антисергианские материалы т. н. Кочующих соборов [1, с. 6-7].
Разумеется, не все катакомбники (или позиционирующие себя в качестве таковых) столь радикальны, как сторонники Амвросия, но все они признают его врагом истинной веры и еретиком. Один из них — православный публицист А. Паряев, в 1990-х гг. составивший свой вариант биографии Патриарха Сергия. В этой биографии он постарался таким образом расставить акценты, чтобы показать — издание Декларации 1927 г. было закономерным итогом предшествовавшей жизни иерарха. Называя Декларацию одним из позорнейших документов в истории Православной Церкви, автор указывал, что документ заслуживал бы полного забвения, «если бы не был составлен будущим патриархом организации, называющей себя "Русская Православная Церковь" и не лежал бы в основе политики и идеологии Московского Патриархата» [15].
К сожалению, прошлое в построениях А. Паряева оказывается тем «гвоздем», на который при желании можно «повесить» искусственно сконструированную схему. Схема А. Паряева достаточно проста: Патриарх Сергий создал собственную церковь, имея изначальную цель — подменить ею Церковь истинную. Ради этого он шел на любые отступления и преступления, лицемерил и обманывал, общался с богоборцами и т. д. В результате появилась Московская Патриархия — существующая и поныне злая пародия на подлинную Церковь. В такой схеме участь Сергия оказывается предопределенной, а его
биография — достаточно просто объяснимой. Жизнь человека, волею истории разделенная на две несоединимые части — дореволюционную, монархическую, и послереволюционную, советско-богоборческую, — искусственно объединяется скрепой изначального его «еретичества».
Столь же жестко пишет о сергианстве бывший клирик РПЦ, в начале 1990-х гг. перешедший в юрисдикцию РПЦЗ протоиерей Лев Лебедев, по светскому образованию являвшийся профессиональным историком. Разумеется, он — непримиримый противник Московской Патриархии, выступающий в роли обвинителя Сергия, создавшего, по его словам, «лжепатриархию». Этому вопросу он посвятил отдельную главу своей книги «Великороссия: жизненный путь» [11].
Если следовать логике отца Льва, Московская Патриархия после 1927 г. и доныне — филиал некой всемирной организации, «иудео-масонской церкви Дьявола». Важно отметить, что признание Московской Патриархии «филиалом» — прекрасное поле для посева любых конспирологических плевел, позволяющее не только говорить о «сатанинской» сущности современной РПЦ, но и о ее кровных связях со всеми противниками «истинного православия». Патриарх Сергий, таким образом, перестает быть историческим деятелем, трансформируясь в некую эманацию зла.
Столь же жестким критиком сергианства и, соответственно, Патриарха Сергия является также Владимир Мосс — сторонник Русской Православной Автономной Церкви. Англичанин по происхождению и англиканин по изначальному вероисповеданию, В. Мосс за свою жизнь сменил несколько юрис-дикций. Где спасается он сейчас, мне неизвестно.
Поиски привели его к желанию изучить историю православия в XX в., результатом чего стала книга «Православная Церковь на перепутье (1917-1999)», переведенная на русский язык и изданная в Санкт-Петербурге в 2001 г. В качестве приложения к книге, автор поместил статью под названием «Сергианство как экклесиологическая ересь», в которой попытался разобрать действия митрополита Сергия после издания им Декларации 1927 г. Разумеется, декларацию он считает «позорной», а саму Московскую Патриархию после 1937 г. (т. е. после смерти митрополита Петра (Полянского) и казни в лагерях митрополитов Кирилла (Смирнова) и Иосифа (Петровых)) — как бы находящейся «в преддверии ада» [13, с. 373].
Осуждая сергианство, В. Мосс обвинял в потворстве антихристианским взглядам и Заместителя Местоблюстителя. Для него очевидно, что во времена митрополита Сергия, показанного «предателем веры», начался процесс советизации Московской Патриархии, а «истинная Церковь» ушла в катакомбы. Описывая в своей книге глобальный процесс апостасии, В. Мосс показывает митрополита Сергия как одного из главных участников этого процесса — основателя новой ереси «сергианства», связываемой им, кстати говоря, с другой ересью XX в. — экуменизмом. Автор видит главную ошибку апологетов митрополита Сергия в том, что они забывают простой факт: Церковь спасает Бог, а не человек. Утверждая обратное, апологеты, по его мнению, оказываются близки к утрате веры в Промысел и Всемогущество Бога [13, с. 154-172]. Понятно, что самого митрополита Сергия В. Мосс считает человеком, эту
веру безусловно утратившим. Такого же мнения, вероятно, придерживается и большинство последователей РПАЦ.
Впрочем, есть и более яркие примеры критики сергианства и лично Сергия (Страгородского), которые могут служить примером парадоксальных эсхатологических трансформаций, наблюдаемых в постсоветской России. Наиболее впечатляющий — экстравагантные (иного слова не подобрать) заявления «архиепископа Иоанна» (Береславского) — духовного лидера «Православной Церкви Божией Матери Державная», в своей организации считающегося «пророком» и «блаженным». Патриарх Сергий для него — враг религиозного начала, вызванный к жизни преисподней [5, с. 44, 222, 426].
Старые песни о Патриархе Сергии повторяются богородичниками регулярно, говорить о нем резко и дерзко — их фирменный знак. Иоанн (Береслав-ский) в своих «Дневниках» лишь озвучил то, что и в начале 1990-х гг. активно пропагандировали в книгах его сторонники и единомышленники, называя Сергия губителем Российского Православия, несшим на себе печать Иуды Искариота [6, с. 113, 114].
Впрочем, начиная с 1990-х гг. стали появляться и художественные произведения, героем которых является Патриарх Сергий. Одно из них принадлежит перу Феликса Светова — российского писателя, в творчестве которого вопрос о личной вере человека, о грехе и воздаянии затрагивался не раз. Этот вопрос был затронут им и в рассказе «Легенда о Великом Старце» — своеобразном переложении известной легенды Ф. М. Достоевского. Как мне кажется, на сегодняшний день рассказ Ф. Г. Светова — наиболее интересная художественная интерпретация жизненного пути Патриарха Сергия [16].
Писатель стремится показать, что Великий Старец есть великий грешник, убивший Бога в себе и стремившийся доказать необходимость подобного же умерщвления для тех «сирых и убогих», которые, получив после революции «свободу», не выдержали ее искуса и были возвращены к «порядку» железной рукой безбожной власти. «Вывод» должен был звучать как не подлежавший обжалованию приговор человеку, получившему земные почести, но подпавшему под суд мучеников. Великий Старец, конечно, не дьявол, но, безусловно, соблазняющий. Он по-своему спасает людей, Церковь, веру, но его спасение не требует присутствия Живого Христа. Это, думается, то главное, что хотел показать в своем рассказе Ф. Г. Светов. Конечно, литературный образ — это всего лишь литературный образ, не более, однако то, кем представлен Великий Старец, заставляет понять, что писатель, безусловно, не на его стороне и не сочувствует ему.
Кроме рассказа Ф. Г. Светова, попытка воссоздать образ Патриарха Сергия делается в романе «Претерпевшие до конца» современной писательницы Елены Семеновой [17]. В ее романе представлен умный, глубокий, но при этом одинокий и циничный митрополит Сергий, не вызывающий у читателя сочувствия и поддержки. Автор противопоставляет его исповедникам, отказавшимся от компромисса с властью, выставляя вовсе не жертвой трагических обстоятельств, а заложником собственной гордыни. Обсуждать историческую достоверность литературного произведения вряд ли необходимо, но следует отметить, что автор показывает духовно падшего человека, прожигающего
свою совесть. Это — в русле критиков Патриарха Сергия и сергианства, хотя и подано, в отличие от экстравагантных богородичников, в корректной форме.
К слову сказать, адептом богородичников в конце своей жизни стала супруга Ф. Г. Светова — христианская писательница и публицист З. А. Крах-мальникова. Очевидно, что у богородичников ее привлекло истовое, хотя и доведенное до абсурда, почитание новомучеников. В нашем случае важнее отметить то, что З. А. Крахмальникова пришла к богородичникам тернистым путем, через осознание «горьких плодов» «сладкого плена» Московской Патриархии. Осознание это было связано с переоценкой того, что называется сергианством и связано с именем Патриарха Сергия.
Сергианство возникло как политическое явление, — писала она. — Однако вскоре политическая программа митр. Сергия породила не только особый стиль церковной жизни, характерный канонической сумятицей, церковной смутой и предательством непокорных. Сергианство в самых своих истоках стало явлением духовным. Суть его в духовной «ревизии» Евангелия. Исходя из убеждения, что в истории человечества возникают ситуации общественные, политические и социальные, в которых евангельские принципы должны быть приспособлены к условиям этих ситуаций, духовное сергианство предлагает Русской Православной Церкви изменить, по меньшей мере, две центральные темы человеческой жизни в их евангельском прочтении, два главных принципа бытия, связанных с надеждой на спасение. Это Крест и исповедничество [7].
Столь же жестким, как и З. А. Крахмальникова, критиком сергианства
был и Б. В. Талантов, православный христианин, пронесший незамутненную веру сквозь бурный и жестокий XX в. Его статья «Сергиевщина или приспособленчество к атеизму. (Иродова закваска)», распространенная «Самиздатом» в 1967 г., своим названием недвусмысленно свидетельствовала о том, как автор понимал и оценивал политику Патриарха Сергия. Полагая, что приспособленчество состояло в ложном делении всех духовных потребностей человека на чисто религиозные и общественно-политические, Б. В. Талантов утверждал, что со временем оно вылилось в теорию советских богословов, по которой коммунистический строй общества является единственным счастливым и справедливым, якобы указанным Евангелием. Но это — в дальнейшем. В довоенный же период политика митрополита Сергия никого, кроме него самого, не спасла. К началу Великой Отечественной войны РПЦ была организационно разгромлена [20].
Приспособленчество к атеистической власти Б. В. Талантов и называл «сер-гиевщиной». «Сергиевщина», писал он, способствовала окончательной потере подлинной свободе совести и превращению церковного управление в орудие этой власти. Приспособленчество же (или «сергиевщина»), по Б. В. Талантову, есть маловерие, т. е. неверие в силу и Промысел Божий.
Как же можно характеризовать человека, не верящего в Промысел? В любом случае, не как «крестоносца», выдержавшего искушения «мира сего». Сергий (Страгородский) при таком подходе оказывается фигурой не столько трагической, сколько искусительной, иерархом, не выдержавшим давления безбожников и поведшим церковный корабль в сторону от истинно-
го христианства. Однако прямо Б. В. Талантов, пошедший за свои убеждения в тюрьму и в тюрьме скончавшийся, не стал обличать Патриарха Сергия. Явление «сергиевщины» его интересовало гораздо больше, чем личность самого иерарха. Человек, чья молодость пришлась на 1920-е гг., переживший ужасы сталинского террора, войну и эпоху хрущевских антицерковных гонений, имел право на пристрастность, поскольку заплатил за возможность говорить то, что считал верным, ценой собственной свободы и, в конечном итоге, жизни.
По-другому, до неприличия непримиримо и пристрастно, пишут о сер-гианстве и о Патриархе Сергии современные его критики, отказывающие Московской Патриархии в праве называться Церковью и декларирующие свою принадлежность к иным религиозным структурам. Среди них — адепты т. н. Российской Православной Церкви. «Исповедание РосПЦ», составленное ее сторонниками, представляет не столько исторический, сколько социально-психологический интерес, особенно в части, касающейся Патриарха Сергия и сергианства.
Действия Сергия рассматриваются в «Исповедании» в широком контексте, включающем в себя Вторую мировую войну, интерпретируемую в духе «жидо-масонских» страшилок. «Сергианская поделка, — утверждалось в «Исповедании», — являлась с точки зрения Сталина наилучшей заготовкой для лже-церкви антихриста, поэтому Сталин и решил взять ее за основу своего "церковного строительства", а не создавать антихристову лже-церковь с нуля». С сентября 1943 г., по утверждению составителей «Исповедания» РосПЦ, Московская Патриархия стала частью советского государства, превратившись из еретического сообщества в сатанинскую организацию, входившую в состав анафематствованной Церковью советской системы. С тех пор духовных различий между Московской Патриархией и дьяволом не осталось [3].
Впрочем, непримиримость далеко не всегда приводила противников действий Сергия (Страгородского) к историческим подменам и идеологической ангажированности. Достаточно вспомнить характеристику Сергия и сергианства, данную православным священником Владимиром Криволуцким — ка-такомбным клириком, жившим и служившим в сталинскую эпоху. Начиная с 1927 г. он, не признавший Декларации 1927 г., неоднократно арестовывался и ссылался. Его статья о сергианстве была написана в годы, когда вопрос о действиях митрополита Сергия широко обсуждался церковной общественностью — и в советской России, и за ее пределами. Для автора очевидно, что церковная организация, возглавлявшаяся митрополитом Сергием, «одобряет и благословляет власть "всадника", сидящего на "коне бледном"». Апокалипсические предчувствия заставляли отца Владимира называть владыку Сергия «бывшим митрополитом» и «лже-иерархом», а возглавляемую им Церковь — «лже-церковью». Он убежден, что отступление Сергия от истины «совершено пред духом антихристовым, пред силою его, нашедшею себе выявление, воплощение впервые на земле». Отступление он характеризует как тайное и скрытое, потому — особенно злонамеренное и опасное [8]. Сергианство показано им как результат действий митрополита Сергия, как его, и только его, детище. Не будет преувеличением сказать, что традиция отрицательного отношения
к Патриарху Сергию именно в тот период и была установлена, а в последующие годы лишь развивалась и укреплялась.
Возможно ли считать это нормой или же следует признать антисерги-анские утверждения, звучавшие от многих его оппонентов в течение многих десятилетий, пристрастным отношением к выдающемуся церковному деятелю, бескорыстно стремившемуся отстоять существование Русской Православной Церкви в богоборческом Советском Союзе?
К сожалению, я не могу дать однозначного ответа, даже, более того, считаю, что его в принципе невозможно найти. Прошлое необходимо понимать, а не осуждать или восхвалять, ибо история — это сумма вопросов, даже правильная постановка которых вовсе не означает того, что исследователь сумеет найти необходимые ему ответы. Желание упростить задачу таит в себе опасность вовсе не волшебного превращения исследователя в мифотворца, подгоняющего под собственную теорию известные ему исторические данные.
Оценивать подобные желания я не берусь, ограничиваясь выявлением тех противоречий в рассуждениях, которые проявляются у писавших о Патриархе Сергии и сергианстве авторов. Для многих из них Патриарх Сергий — фигура не столько историческая, сколько политическая, равно и сергианство — явление как духовного, так и общественно-церковного значения. Настоящее обстоятельство следует принимать как данность, пытаясь разобраться в том, что до сих пор вызывает жгучие споры и идейные конфликты. Надежду на устраивающее все стороны разрешение этих конфликтов следует оставить, признав вопрос неразрешимым. Это — не проявление слабости исследователя, а наоборот, признание им того обстоятельства, что в истории существуют неразрешимые вопросы, что в споре истина не рождается. Это поможет, как мне представляется, избежать «мифотворческого» соблазна и без убежденности в собственном «окончательном и бесповоротном» понимании взглянуть на проблему сергианства.
Сказанное, думается, позволяет без излишней ангажированности взглянуть и на устоявшееся в РПЦЗ, и по существу верное, представление о сергианстве как о признании Церковью факта существования государства, задачей которого является уничтожение Церкви, признание авторитета этого государства и сотрудничество с ним [10].
Такое сергианство на сегодняшний день осуждено и отвергнуто священноначалием РПЦ, иначе канонического общения с РПЦЗ, состоявшегося в 2007 г., не было бы. Однако вопрос об отношении к личности самого Сергия (Страгородского) и после 2007 г. нельзя считать разрешенным. Он продолжает оставаться актуальным, порождая все новые споры и заставляя говорить о том, что до полного взаимопонимания еще далеко. Однако попытки найти «точки соприкосновения» различных позиций делаются. Одной из удачных попыток без ангажированности взглянуть на деятельность Патриарха Сергия и на него самого можно назвать статью диакона Георгия Малкова. Не отрицая склонности будущего предстоятеля к либертарианству, автор утверждает, что «легитимность его в дальнейшем — уже как Патриарха — может быть признана только в плане церковной икономии, но никак — акривии» [12].
С этим, полагаю, согласятся все трезвомыслящие историки как РПЦ, так и РПЦЗ. Согласятся они и с тем, что «вся "церквоспасательная" деятельность Патриарха Сергия была основана на идеях изготовленной в недрах Лубянки и подписанной им известной "Декларации" 1927 г.». Не случайно приводятся отцом Георгием и слова митрополита Смоленского Кирилла (Гундяева), ныне Святейшего Патриарха, сказанные им на Архиерейском Соборе 2004 г. о том, что
свободный голос Церкви, дает возможность взглянуть по-новому на «Декларацию». При всем понимании того, что курс отношения к государству, который был избран в 1927 году, обосновывался побуждениями сохранить возможность легального существования Церкви, — говорил владыка, — этот курс Собором Русской Православной Церкви авторитетно был признан НЕ СООТВЕТСТВУЮЩИМ подлинной норме церковно-государственных отношений. Эпохе церковной несвободы пришел конец.
Приведя эти слова, автор статьи заметил, что, несмотря на признание курса митрополита Сергия на сближение с большевистской властью Архиерейским Собором несоответствующим церковным духовно-нравственным нормам, «сама идейная, изначально лукавая, уповающая не на спасительный Промысл Божий, а на человеческие ухищрения основа его (Сергия. — С. Ф.) практических действий так и не была — вполне "дипломатично" — прямо осуждена Собором» [12]. Отец Георгий обращает внимание на отсутствие «прямого осуждения» основной идеи митрополита Сергия, но, полагаю, требовать этого от русских архиереев в 2004 г. было проблематично. Осуждение идеи Патриарха Сергия — проблема не только историческая, и даже не чисто церковная. Это проблема психологического свойства, осознание которой может потребовать как признания ошибок, совершенных лично Патриархом Сергием, так и разбора всех последствий этой личной ошибки — для полноты Церкви.
К чему мог бы привести подобный разбор судить не берусь, тем более что о Патриархе Сергии большинство иерархов РПЦ сегодня судит достаточно высоко. Сам предстоятель Церкви, Святейший Патриарх Кирилл, в 2013 г., произнося Слово в день памяти святого князя Александра Невского, сравнил выпавшие на его долю испытания, с испытаниями, выпавшими на долю царя-страстотерпца Николая II, Святейшего Тихона и — Патриарха Сергия,
которого обвиняли в предательстве Церкви, но который делал все для того, чтобы Церковь сохранилась. Для него безразлично было, — утверждал далее Патриарх Кирилл, — как о нем будут впоследствии вспоминать. Для него было главным сохранить Церковь от полного уничтожения, что и было сделано. И довел Святейший Патриарх Сергий корабль нашей Церкви до судьбоносного 1943 года, когда под тяжестью суровых обстоятельств войны, стремясь поднять патриотическое чувство, верховная власть страны приняла решение остановить гонения на Церковь. Что было бы с нами, если бы не этот подвиг святителя Сергия, Патриарха Московского и всея Руси? Наверное, ко временам свободы ничего бы не осталось от Русской Церкви, и на нашей земле сегодня процветали бы секты, еретические сообщества — кто бы только ни заполонил землю Русскую, не будь здесь на страже Русская Православная Церковь! [18].
Таким образом, Святейший Патриарх Кирилл воспринимает деяния Святейшего Патриарха Сергия как подвиг, равнозначный свершенному как его предшественником на патриаршем престоле святым Тихоном, так и героями недавнего и далекого прошлого — императором Николаем II и великим князем Александром Невским. Невозможно заподозрить нынешнего предстоятеля РПЦ в неискренности, он глубоко убежден в благости того, что стремился претворить в жизнь и в чем преуспел Патриарх Сергий. Последний, если следовать логике заявленного Патриархом Кириллом, оказывается охранителем институциональной Церкви, сумевшим выдержать искушение осуждением. Подобное восприятие Патриарха Сергия заставляет вновь и вновь задаваться вопросом, насколько возможно отделять и отделить сергианство от имени того, с кем оно обыкновенно связывается в истории Русской Православной Церкви XX в.
Подводя итоги, следует сказать: только история позволяет нам понять, что реконструкция прошлого часто зависит от запросов настоящего. Но, осознавая это, бессмысленно стараться соединять противоположные позиции, «консенсус» не всегда достижим. В конце концов, «исторический диагноз» можно ставить, подходя к исследованию социальных патологий с использованием различных приемов и методик. Однако сведение различных приемов и методик воедино не может приблизить позитивное решение вопроса об «излечении», тем более не всегда может привести к успеху «хирургической операции». К тому же и диагностика — медицинская ли, социальная — не всесильна. Этому, убежден, и учит нас история противоречивых суждений о Патриархе Сергии.
ЛИТЕРАТУРА
1. Амвросий (граф фон Сиверс), архиеп. Катакомбная Церковь: «Кочующий» Собор 1928 г. // Русское православие. Всероссийский вестник И.П.Х. — 1997. — № 3 (7).
2. Анашкин Д. П. «Русь Православная». «Патриарх» Сергий в изданиях Московской Патриархии. — URL: http://www.portal-credo.ru/site/?act=monitor&id=3880.
3. Вероисповедание Российской Православной Церкви. IV. — URL: http://www. ispovednik-portal.com/veroispovedanie-rospc-iv.
4. Ганина Н. Безмолвное житие. — URL: http://ruskline.ru/analitika/2003/12/18/ b ezmolvno e_zhitie.
5. Иоанн, архиеп. Дневники, 97-00. — М., 2001.
6. Красная Патриархия. Волки в овечьей шкуре. — М., 1993.
7. Крахмальникова З. Горькие плоды сладкого плена. — URL: http://internetsobor. org/arkhiv-rptcz/istoriia/rptcz/ arkhiv-rptcz/ zoia-krakhmalnikova-gorkie-plody-sladkogo-plena-1988-g.
8. Криволуцкий В., свящ. О Сергианстве. — URL: http://rocor-library.info/books/O_ sergianstve/O_sergianstve.htm.
9. Курляндский И. А. Сталин, власть, религия. — М., 2011.
10. Лебедев А., прот. Что такое сергианство. — URL: http://rocor-library.info/ books/O_sergianstve/O_sergianstve.htm.
11. Лебедев Л., прот. Великороссия: жизненный путь. — URL: http://rpczmoskva. org.ru/wp-content/uploads/lev_lebedev_velikorossija.htm.
12. Малков Г., диакон. О Патриархе Сергии. — URL: http://www.bogoslov.ru/ text/1606326.html.
13. Мосс В. Сергианство как экклесиологическая ересь // Мосс В. Православная Церковь на перепутье (1917-1999). — СПб., 2001.
14. Одинцов М. Патриарх Сергий. — М., 2013.
15. Паряев А. Митрополит Сергий (Страгородский): неизвестная биография. — URL: http://rocor-library.info/books/O_sergianstve/O_sergianstve.htm.
16. Светов Ф. Легенда о великом старце. — URL: http://www.e-reading.by/bookreader. php/50921/Svetov_-_Legenda_o_velikom_starce.html.
17. Семенова Е. «Мудрость змия» (глава из романа «Претерпевшие до конца») / О Сергии Страгородском. — URL: http://www.golos-epohi.ru/? ELEMENT_ID=11949.
18. Слово Святейшего Патриарха Кирилла в день памяти святого благоверного князя Александра Невского в Троицком Александро-Невском ставропигиальном монастыре в Акатово. — URL: http://www.patriarchia.ru /db/text/3421490.html.
19. Страж Дома Господня. Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский) Жертвенный подвиг стояния в истине Православия / авт. — сост. С. Фомин. — М., 2003.
20. Талантов Б. Сергиевщина или приспособление к атеизму. (Иродова закваска). — URL: http://rocor-library.info/books/O_sergianstve/O_sergianstve.htm.
21. Титков Е. П. Патриарх Сергий (Страгородский): подвиг служения Церкви и Родине. — Арзамас, 2007.
22. Фирсов С. Л. Время в судьбе: Святейший Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский). О генезисе «сергианства» в русской церковной традиции XX века. — СПб., 2005.
23. Шумский А., иерей. Великий духовидец и патриот. Иерей Александр Шум-ский о Патриархе Сергии и так называемом «сергианстве». — URL: http://ruskline.ru/ news_rl/2011/05/14/velikj_duhovidec_i_patriot/.
