CC BY
179
УДК 321.7
В. С. БОЛТУНОВ,
соискатель, главный редактор ОмГА
ПРОРОЧЕСТВА Ф. ФУКУЯМЫ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР
В статье представлен взгляд на прогноз американского политолога на безусловную, как он считал, победу либеральной демократии во всём мире. Одновременно приведены доводы из истории философии в пользу аристократии в сравнении её с демократией.
F. Fukuyama's prophecies and the modern world
In the article it's represented a view on the forecast of the American political scientist on absolute, as he thought, victory of liberal democracy in the whole world. Simultaneously it's adduced reasons from history of philosophy for benefit of aristocracy in comparison with democracy.
Двадцать лет назад в мартовском номере журнала «Вопросы философии» был напечатан перевод статьи Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории?», имевшей большой резонанс в существовавшем ещё тогда Советском Союзе, т.к. главный посыл статьи был связан с наметившимися демократическими преобразованиями в нашей стране и с окончанием «холодной войны», подтверждаемым падением Берлинской стены.
Несмотря на знак вопроса, поставленный Фукуямой, весь пафос статьи можно объяснить синдромом «торжества победителей» в холодной войне с «империей зла», каковой считался Советский Союз на Западе. В результате американский профессор сделал безапелляционное заключение о «конце истории», на пороге которого стоит человечество в целом, - им декларировалось «завершение идеологической эволюции человечества», в результате которой наступает «универсализация западной либеральной демократии как окончательной формы правления» [1, с. 134-135].
В качестве философского фундамента Фукуяма взял гегелевскую философию истории и, в частности, её постулат, что история есть диалектический процесс, имеющий свое начало, середину и конец. Эта триада и подсказывает, якобы, что человеческое общество при данном, линейном ходе развития неминуемо придёт к признанию неких универсальных ценностей. Такой вывод Гегель сделал под впечатлением победоносного распространения идей Французской революции, олицетворением которой был Наполеон, именно его победа при Йене в 1806 году произвела на Гегеля то впечатление. Не представляет труда посчитать, как сделал это Фукуяма, что либеральные ценности берут начало с конца XVIII века и современную их окончательную победу как раз прогнозировал немецкий философ.
Общество при «конце истории» придёт «к истинно универсальной культуре потребления - этому и символу, и фундаменту современного государства», -пророчествовал Фукуяма [2]. Хотя он и не уточнял, о каком типе потребления идёт речь, понятно, что имеется в виду материальная культура и создаваемое ею потребление материальных благ, духовные же потребности никак не могут стать универсальными, как мы знаем, даже в тоталитарном государстве. В этом состоит главное недоразумение американского политолога: видя в истории «идеологическую эволюцию», или, по Гегелю, идеальное саморазвитие Духа, он на самом деле подвёл человечество ни к какой-то эфемерной окончательной идеологии, а к корыту, которое-де и «разрешит все противоречия и утолит все потребности» [3 ].
В откликах на «конец истории» авторы их без труда отмечали и другие противоречия. Но для России появление статьи Фукуямы стало манифестом для
младодемократов, наметивших путь страны в рынок. Этот «магистральный» путь по-новому осмысливался тогда и философами. Ю. Замошкин вслед за американским профессором, задав свой вопрос - «созданы ли в ходе предшествующей истории такие идеи, идеалы и принципы, которые имеют общецивилизационную, универсальную и непреходящую значимость?», пишет недвусмысленно: «Я склонен дать... положительный ответ. Вряд ли можно отрицать, что любое современное общество должно с максимальной последовательностью реализовать данные идеи.» [4, с. 149]. И хотя потом Замошкин находит многие нестыковки в дискурсе Фукуямы (им, можно сказать, отдана большая часть его статьи), он берётся за «расширение толкования либерализма за пределами идеологических стереотипов», т.е. за приближение западной рыночной идеи к условиям близкого тогда к коллапсу Союза.
Трудно сейчас восстановить, даже перевернув периодику двадцатилетней давности, ту философскую линию, которая бы достойно оппонировала Ф. Фукуяме. Без конкретной увязки с прогнозом «конца истории» запомнилась статья Виктора Тростникова «Господи, спаси Америку!» Также развивая идеалистическую концепцию мироздания, он, в отличие от Фукуямы, последователен и, отталкиваясь от катастрофического положения своей страны в экономике, тем не менее, предостерегает от западного рыночного рая, случись достичь его России.
Исходя из приоритета для человека духовных ценностей, он отмечает нынешний глубокий кризис в поисках жизненного смысла. Изначальное стремление к минимуму материальных ценностей, обеспечивающих свободное время и хлеб насущный для духовного наполнения жизни, оборачивается при рыночных целях бесконечной гонкой за материальным процветанием и, как результат, духовным надломом. Дело в выборе обществом одного из модусов (способов, меры) существования - «любви» или «самосохранения»1, или в незаметной подмене одного из способов другим при вдруг возникающей, как греховный соблазн, переоценке ценностей.
Тростников находит подтверждение этому на примере истории Американских штатов. Эта история, как известно, была увязана с протестантизмом, который Макс Вебер, основатель социологии религии, считал лучшим прибежищем для индивидуального спасения души через усердный труд. Именно первые американские переселенцы, поставленные в самые жёсткие условия выживания, добывали индивидуально, каждый для себя собственное благо, прикладывая максимум усилий, не полагаясь на коллективную помощь и на соборную, совместную молитву Богу на благоприятный исход их дела, бизнеса.
При таком понимании самоутверждения формировался менталитет американского гражданина и американского общества в целом. Как писал В. Тростников, «принятие в качестве идеала «человека, который сам себя сделал» и утверждение более сильной, чем в Западной Европе, формы индивидуализма содействовали быстрому материальному процветанию Америки, поскольку заставляли людей мобилизовать все свои умственные и физические способности на деловую активность. Однако в протестантизме американского образца были запрограммированы и другие механизмы, ведущие к снижению творческого потенциала нации. Американцы могут признать инобытие разве лишь теоретически и никогда не будут учитывать его в своих поступках и намерениях. Они целиком живут в материальном мире» [5, с. 154].
Существование в таком мире Тростников называет «обмирщенностью», в основе которой лежат материальные вожделения и тщеславие, далёкие от формально исповедуемой американцами религии. С этой точки зрения он даёт характеристику «янкизму»: «Жизнь в Америке. вся «от мира сего». И с Христом, Который только для того и явился на землю, чтобы вознести человека на небеса, они поступили не менее жестоко, чем те, кто Его распял: полностью включили Его в земную систему ценностей, расположив где-то повыше томатного сока, но, конечно, много ниже доллара» [6].
Такой вывод сделал Виктор Тростников после творческой поездки в Штаты и по наблюдению за новыми паломниками туда из России и за возвращающимися обратно (были уже и такие). В. Тростниковым представлен теологический и, более всего, эмоциональный взгляд на либеральные ценности, на их судьбу. Научный же анализ в полной связи со статьёй Ф. Фукуямы дал не философ, а писатель, автор интеллектуальной прозы - романов «Гений местности», «Голова Гоголя», «Быть Босхом» - Анатолий Королёв.
Прежде всего, А. Королёв привёл критику гегелевской философии истории за полтора столетия, т.к. на концепции Гегеля основана «интеллектуальная провокация» Ф. Фукуямы. От себя же он заметил: «К концу жизни Гегель снова провозгласил конец Истории. И венцом ее развития объявил уже не грезы «мировой души» (явление Наполеона. - В. Б.), как это было сделано в «Феноменологии духа», а современную ему Пруссию... По существу, Гегель стал официальным идеологом прусского государства, которое он идеализировал и возвеличил в своей философии права. На частном примере самого Гегеля мы обнаруживаем, как теория подскальзывается на «пролитом масле» житейского (вспомним судьбу несчастного булгаковского Берлиоза, убежденного в железной логике всего происходящего в жизни), подскальзывается, обнаруживая роковую возможность поведения идеи, ее полную свободу от принципов, на которых она сама же и утвердилась» [7, с. 183].
Отринув несостоятельную идею истории Гегеля, писатель говорит о неразрывности принципа и всякого идеала с реальностью, что в обыденной жизни воплощается в разрешении дилеммы «цель-средство». И история той же Французской революции и весь ХХ век дали свидетельства «абсолютного имморализма» средств воплощения идеала в жизнь. Приятие имморализма и даже одобрение его можно найти у самого Гегеля, а позже - у Белинского, Герцена.
С точки зрения имморализма принципов Фукуяма трактует революции и две мировые войны: они «имели лишь тот эффект, что расширили сферу пространственного действия этих принципов». На это А. Королёв резонно замечает, что здесь «обходится молчанием важнейший факт, что случайности, возникающие при реализации законов истории, о которых говорил Гегель, имея в виду якобинский террор, проявили в дальнейшем такую исключительную настойчивость, что мы вправе вести речь о закономерности их воплощения» [8].
Данная закономерность определяет ход Новейшей истории, и идея свободы огнём и мечом прокладывает себе дорогу для тех, кто ещё живёт, по Фукуяме, в «исторической трясине». Мы знаем, как это случилось в Ираке, Югославии.
Читая концептуально выверенную работу А. Королёва, с сожалением отмечаешь, что по-прежнему нет пророка в своём Отечестве. Как двадцать лет рынка по-российски начинались по указке американских консультантов, когда были оттеснены в сторону собственные экономисты с их идеями, учитывающими специфику страны, так были оттеснены и писатели, обеспечивающие духовное осмысление социальных перемен.
Многие писатели и мыслители понимали, что «в конечном итоге именно духовное начало играет в истории первостепенную роль. Нынешние властители дум почти с религиозным трепетом твердят о так называемом цивилизованном мире. отказываясь от качественного анализа душевно-духовного самочувствия личности, не задумываясь о неизбежных и естественных последствиях общего хода жизни, имеющего в своей основе не дружбу, любовь и согласие, а конкуренцию, соперничество и вражду», - так охарактеризовал Б. Н. Тарасов «метаморфозы идей и людей» в современном мире [9, с. 5].
Ставя в заглавие своей книги вопрос - «Куда движется история?», он тем самым заявлял её главную тему - судьбу цивилизации через прогноз, даваемый писателями своим художественным словом на протяжении двух последних столетий. Так, Ф.М. Достоевский говорил: «Ясно, что общество имеет предел своей деятельности, тот забор, о которой оно наткнется и остановится. Этот забор есть нравственное состояние общества,
крепко соединенное с социальным устройством его». И подытоживая философское слово писателей, Тарасов написал: «Общество со всеми своими прогрессивными конституциями и учреждениями, ставящее во главу угла исключительно материальное процветание и благополучие, незаметно для самого себя морально деградирует и выстраивает не узреваемый до поры до времени «забор» для своей деятельности» [10].
Нынешние угрозы конца цивилизации, как мы знаем, реально существуют и лежат в военной области, в экологии, в межэтнических противостояниях.
А по поводу конечного, «стадного» идеологического единодушия на базе либерализма Ф. Фукуямы Б. Н. Тарасов написал: «Надеяться при таком состоянии человеческой души и при таких обстоятельствах, когда народы вдобавок преобразуются в массы, живущие одним днем, на какую-то потребительскую «нирвану» и экономическую «гармонию», как это делает Фукуяма, было бы по меньшей мере непредусмотрительным» [11].
Критикуя устремление к рыночному обществу, оппоненты Ф. Фукуямы вовсе не выступают за бедность как какой-то принцип общества, основывающегося на приоритете духовности. Дело в самом приоритете: пока он чётко не обозначен, никакая социальная политика государства не может удовлетворить материальные потребности его граждан. Приоритеты меняются при ориентации культуры на выработку новых ценностей. Для этого культура сама должна быть снята с рыночных устремлений, чтобы воспитывать иные потребности, иные цели, кроме той единственной, что сейчас культивируется - стать богатым.
Реальность начала нового века опровергает доводы Фукуямы о каком-либо победоносном «конце». Наоборот, та «историческая трясина», в которой по его мнению находится внешний мир затягивает и разъедает саму Америку как снаружи, так и внутри. Извне от Мексики Соединённые Штаты отгораживаются стеной. Внутри всё большая часть американцев, махнув рукой на «американскую мечту» о равных для всех возможностях разбогатеть, уповает на социальную помощь, так называемую «welfare». В. Тростников, кстати, приводит многочисленные способы и факты социального паразитизма в США.
Об этом по истечении двух десятков лет можно было бы не писать, если бы и сейчас не было людей, для которых свет в окошке - западная либеральная демократия, даже с поправками на нашу национальную специфику, «суверенность» и т.д. Дело не в Фукуяме с его провалом «конца истории»: спонтанное развитие мировой истории не может быть уложено в прокрустово ложе какой-то одной идеологии. Дело в претензиях самой идеологии быть единственно верной: видите ли, «ничего лучше пока не придумали» и потому не принимать никаких оппозиционных мнений, - тем самым закостенеть, стать догмой и прийти к самоотрицанию.
Самоотрицание заложено в самом принципе демократии - в подчинении большинства выборному меньшинству, не самому лучшему и способному к законотворчеству и государственному менеджменту. Критика практики парламентского представительства была сделана тем же Гегелем: «немногие должны быть представителями многих, но часто они оказываются только притеснителями». К этой реплике А. Королёв добавляет: «несовершенство нынешнего общечеловеческого устройства, по которому либо большинство подчиняется меньшинству, либо меньшинство - большинству. И там и здесь нет свободы, и черта из дилеммы никак не выбрасываема» [12]. И двадцать лет российской практики подтверждают это несовершенство демократии.
Как отмечено выше, критика принципов демократии не нова. За критику Афинской демократии судом присяжных из 500 человек был приговорён к смерти Сократ. С него собственно берёт начало апология аристократии как власти лучших: «аристос» по-гречески - лучший.
Это, этимологическое значение аристократии, существовало на протяжении всей человеческой истории. И прежде всего надо заметить, что понятия - о чести, совести, о
долге перед родиной - говорят о духовной стороне аристократизма. Материальная сторона важна лишь как условие для реализации человеком своих духовных потенций. Такое положение можно отметить на примере деятелей русской культуры.
А. С. Пушкин, ведя литературную полемику с журналистами-разночинцами (братьями Полевыми и др.), был не против, чтобы его относили к «литературной аристокрации» и даже к сословной аристократии (не по богатству, а по знатности рода Пушкиных). В этом смысле он в письме к Н. П. Погодину писал о литературе как об «аристократическом поприще», т.е. о поприще лучшем, чем то, которое представляет демократическая (рыночная) литература: «Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок» [13].
П. А. Вяземский, вспоминая отношение Пушкина к брату, писал: Он «старался умерять в младшем брате. избытки горячей натуры, столь противоположные его собственной аристократической натуре: принимаем это слово и в общепринятом значении его, и в первоначальном, этимологическое смысле. Не во гнев демократам будь сказано, а слово аристократия соединяет в себе понятия о силе и о чем-то избранном и лучшем, то есть о лучшей силе» [14].
Как взращивалась духовная, интеллектуальная аристократия, по-русски -интеллигенция? Например, человек высокой культуры, П. В. Анненков, как свидетельствуют его статьи и письма, «никогда не мог вполне отрешиться от мысли о несправедливости социального неравенства и угнетения. Но, признавая несправедливость существующих порядков с высшей этической точки зрения, он в то же время полагал, что имущественное неравенство - по крайней мере, в условиях его эпохи - не может быть устранено, ибо только оно дает лучшим представителям господствующих классов состоятельность и досуг, необходимые для культурной работы, развития высших задатков человеческого ума и сердца. Да и для себя лично Анненков высоко ценил материальную обеспеченность, дававшую ему возможность беспрепятственно наслаждаться благами культуры и образования и, не смущаясь заботой о куске хлеба, на досуге, спокойно и неторопливо заниматься литературным трудом.
В соответствии с этим Анненков утверждал, что в свойствах русского характера и «складе нашей жизни нет ничего похожего на героический элемент». И задачей русского писателя он считал изображение не натур героического склада, а тех, кто имел силу и мужество сохранить «нравственное достоинство среди всеобщего растления» [15]. Предварительное условие сохранения подобной силы и мужества было «обеспеченное состояние лиц, огражденных крепостным режимом от труда и богатых досугом, который они и употребили на изумительную обработку своего внутреннего мира» [16].
Конечно, приоритеты духовного развития человека, прежде всего, его духовной свободы, уже во времена Анненкова столкнулись с жёстким, можно сказать, - классовым противостоянием, с идеями революционных демократов, с их установками на материальное (экономическое) «освобождение всего человечества». Демократическая революция в России не только не привела к власти лучших, но извратила, растоптала и вымарала из общественного сознания понятие аристократии. Самая убедительная констатация этого положения находится в философских статьях Ивана Александровича Ильина «Наши задачи» (1948-1954 гг.): «Править должны лучшие - политическая аксиома. В жизненном распознании этих лучших людей можно ошибиться, можно соглашаться или не соглашаться в оценке их, но задача их выделения бесспорна и основоположна» [17].
В ХХ веке, конечно, стало ясно, что секуляризованное государство далеко ушло от сократовского представления о сакральности власти, обеспечивающей восхождение к государственному управлению лучших. И мысль русского философа Ильина пришла к обоснованию демократии, но только как инструмента для перехода власти к аристократии:
«Править государством должны именно лучшие, а они нередко выходят из государственно-воспитанных и через поколения образованных слоев народа». Поэтому-то «демократия заслуживает поддержки и признания лишь постольку, поскольку она осуществляет подлинную аристократию (т.е. выделяет кверху лучших людей); а аристократия не вырождается и не вредит государству именно постольку, поскольку в ее состав вступают подлинно лучшие силы народа» (курсив автора. - В. Б.).
И как приговор: «Демократия, не умеющая выделить лучших, не оправдывает себя; она губит народ и государство и должна пасть» [18].
С 90-х годов ХХ века приоритеты, чуждые России, стали насаждаться в стране под предлогом преодоления экономического кризиса. В эти же годы на родину возвращалась Мысль философов, думающих о ней многие годы в эмиграции. Но, как писал автор вступительной статьи к «Нашим задачам», «проводники насаждаемой идеологии стремятся доказать, что единственный ориентир в светлом будущем - пример. Западной Европы и США. При этом всячески замалчивают предупреждения и прогнозы отечественных мыслителей, в своём творчестве предугадавших ход российской истории и предвидевших её будущее» [19]. И Россия оказалась подхваченной в круговорот рыночного, бездуховного беспредела.
Можно надеяться, что «конец истории» (только вполне реальный, апокалипсический) не наступит, если в общественном сознании будут присутствовать альтернативы рыночной экономике, будут прорабатываться новые и подзабытые идеи государственного управления, направленные к идеалу. Идеал, известно, не достижим, но вероятность всяких заборов, кризисных ям и тому подобного для общества будет тогда наименьшей. И это «наименьшее» будет соответствовать во власти лучшему.
Примечания
1 Термины В. Тростникова - «любовь» и «самосохранение» - близки к понятиям Э. Фромма о двух жизненных модусах - «модусе бытия» и «модусе обладания», с которыми американский учёный также критически подходил к характеристике общества потребления. См.: Фромм, Э. Иметь или быть? [Текст] - М., 1986.
Библиографический список
1. Фукуяма, Ф. Конец истории? [Текст] // Вопросы философии. - 1990. - № 3 - С. 134147.
2. Там же. - С. 141.
3. Там же. - С. 136.
4. Замошкин, Ю. А. «Конец истории»: идеологизм и реализм [Текст] // Вопросы философии. - 1990. - № 3. - С. 148-155.
5. Тростников, В. А. Господи, спаси Америку! [Текст] // Москва. - 1991. - № 7. -С. 148-160.
6. Там же. - С. 157.
7. Королёв, А. В. Гримаса Гегеля [Текст] // Там же. -1991. - № 1. - С. 182-187.
8. Там же. - С. 184.
9. Тарасов, Б. Н. Куда движется история? [Текст] - СПб., 2001. - 348 с.
10. Там же. - С. 7-8.
11. Там же. - С. 12-13.
12. Королёв, А. В. Гримаса Гегеля. - С. 186.
13. Пушкин, А. С. Собр. соч. [Текст] : в 10 т. - М., 1965. - Т. 10. - С. 70.
14. Вяземский, П. А. Из старой записной книжки [Текст] // Пушкин в воспоминаниях современников. - М., 1974. - Т. 1. - С. 156.
15. Анненков, П. В. Критические очерки [Текст]. - СПб., 2000. - С. 152.
16. Анненков, П. В. Литературные воспоминания [Текст]. - СПб., 1909. Цит. по: Анненков, П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина [Текст]. - М., 1984. - С. 8.
17. Ильин, И. А. Править должны лучшие [Текст] // Юность. - № 8, 1990. - С. 64.
18. Там же. - С. 65.
19. Ильин, И. А. Наши задачи (1948-1954) [Текст]. - Париж-Москва : МП «Рарог», 1992. - С. 7-8.
© Болтунов В. С., 2009 Рецензент: В. А. Евдокимов, д-р полит. наук, профессор
