CC BY
116
8. Ляпон М.В. Смысловая структура сложного предложения и текст: к типологии внутритекстовых отношений. М.: Наука, 1986. 200 с.
9. Норман Б.Ю. Грамматика говорящего. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1994. 228 с.
10. Перфильева Н.П. Интерпретация термина метатекст в лингвистике // Вестн. Но-восиб. гос. ун-та. Сер.: История, филология. 2005. Т. 4. Вып. 4: Филология. 156 с.
11. Перфильева Н.П. Метатекст в аспекте текстовых категорий: монография. Новосибирск: Новосиб. гос. пед. ун-т, 2006. 284 с.
12. Перфильева Н.П. Ретроспекция в свете метатекста // Проблемы интерпретационной лингвистики: Интерпретаторы и типы интерпретации: сб. науч. тр. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2004. С. 177 - 190.
13. Попович А. Проблемы художественного перевода. М.: Высш. шк., 1980. 199 с.
14. Ростова А.Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири); Кемер. гос. ун-т. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. 193 с.
15. Рябцева Н.К. Коммуникативный модус и метаречь // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М.: Наука, 1994. С. 90.
16. Шаймиев В. А. Композиционно-синтаксические аспекты функционирования метатекста в тексте (на материале лингвистических текстов) // Русский текст: российско-американский журнал по русской филологии. 1996. № 4. С. 80 - 92.
17. Шаймиев В. А. Об иллокутивных функциях метатекста, или перечитывая А. Вежбиц-ку (на материале лингвистических текстов) // Русистика: лингвистическая парадигма конца XX века. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1998. С. 68 - 76.
18. Шмелева Т.В. Смысловая организация предложения и проблема модальности / / Актуальные проблемы русского синтаксиса. М., 1984. С. 78 - 100.
19. Якобсон Р. О. Речевая коммуникация // Избранные работы. М., 1985. С. 306 - 318.
Aspects of meta text study in linguistics
There is given a brief review of meta text theories in linguistics. Its status is defined in the context of modern anthropocentric studies. Meta text brings content, formal and emotion commentaries into the text. They demonstrate a speech subject reflection about his/her own speech activity and the attitude to the addressee.
Key words: text, meta text, speech reflection of a speaker.
О.В. ФЕДОСОВА (Волгоград)
ПРОИСХОЖДЕНИЕ РЕЧЕВОЙ ЭВФЕМИИ (на материале испанской разговорной речи)
Анализируются экстралингвистические предпосылки возникновения речевой и языковой эвфемии. Рассматриваются факторы, влияющие на эвфемизацию испанской разговорной речи.
Ключевые слова: эвфемия, эвфемизмы, разговорная
речь, испанский язык,
эвфемизация.
Явление эвфемии в последние десятилетия все больше привлекает внимание исследователей. Достаточно назвать работы А.М. Кацева [6], Л. П. Крысина [7],
В.П. Москвина [8], Е. П. Сеничкиной [9]. При этом многие аспекты этого явления и сегодня остаются неисследованными. В частности, нет полной ясности в вопросе о происхождении эвфемии, практически не описано явление эвфемизации разговорной речи; отсутствуют работы, где бы поднимались вопросы эвфемии в испанском языке. В данной статье мы ставим перед собой задачу рассмотреть экстралинг-вистические предпосылки возникновения эвфемии как явления языка и речи применительно к испанскому языку.
Слово «эвфемизм» (исп. eufemismo) пришло в испанский язык из латинского (euphemismus), которое, в свою очередь, восходит к греческому eupheme (еи?ф^аща), производному от двух корней eu (eu?) ‘хороший’, ‘благоприятный’ иpheme (ф-пацш) ‘речь’. В испанском языке имеется прямой этимологический антоним слова eufemia ^ blasfemia, восходящий к греческому blapto (Plaffil y) ‘вредить’ и pheme (ф-пацш) ‘речь’, т. е. первоначально blasfemia - ‘слова, наносящие вред’, ‘злоречие’. Сегодня blasfemia в испанском языке имеет значение ‘ богохульство, кощунство; хула, поношение’ - так это слово хранит память о дологической, восходящей к первобытной культуре вере человека в силу слова.
Эвфемия как речевой прием была известна еще во времена античности. Древние греки и римляне избегали в повсе-
© Федосова О.В., 2009
дневной жизни упоминания имен богов и обитателей подземного мира, а потому для их обозначения изобрели десятки эвфемизмов. Эвфемистические слова и выражения широко употреблялись и в Библии, где запретными для прямых наименований выступают упоминания Бога, смерти, язычников и сексуальных отношений. Так, для замены слова «Бог» употребляются эвфемизмы «Всевышний», «Милосердный», «Благословенный», глагол «умереть» чаще всего заменяется глаголом «уснуть», об отношениях между мужчиной и женщиной иносказательно говорится «познать», «касаться», «быть вместе».
Истоки возникновения эвфемии мы связываем с двумя базисными понятиями человеческого сознания, каковыми являются истина и оценка. Истина, как показывает Н.Д. Арутюнова, - один из основных концептов, регулирующих взаимоотношения человека с другими людьми и с окружающей действительностью [1]. Проистекающее из дуализма человеческой природы и ощущения человеком двойствен -ности своего бытия осознание присутствия истины порождает и определенное отношение к ней, что непременно находит свое отражение в языке. Важным для нас является и понимание того факта, что истина в человеческом сознании не является понятием однородным. «Истина - знак двоения. Это понятие не может родиться в контексте унитарного мира» (Там же: 547). Из осознания двойственности бытия проистекает и понятие разносущносности этих миров, и их соотношение друг с другом, в котором сознанию человека отводится роль связующего звена. Совершенно ясно, что один из этих миров - идеальный (подлинный, горний, вечный...), другой - земной (реальный, материальный, преходящий...). И хотя само понятие истины, казалось бы, исключает всякую двойствен -ность, в человеческом сознании присутствуют две истины: одна из них - Высшая -та, что принадлежит идеальному миру. Эта истина сокровенна, она открывается через веру и доступна немногим, хотя присутствие ее осознается всеми. Другая - истина материального мира. Это рациональная истина, она подчинена разуму. Эта истина не дается свыше, а приобретается в виде знаний об окружающей действительности эмпирическим путем или в резуль-
тате научных открытий. К понятию рациональной истины в широком смысле относится также истина «эпистемическая» (термин М. Фуко) как соответствующая определенной эпохе общественного развития, определенному типу исторического сознания. Рациональная истина всегда относительна: она зиждется на фундаменте человеческой практики, а значит, может быть оспорена во времени. Эпистемиче-ская истина так же относительна, поскольку исторически и социально обусловлена, а следовательно, обречена меняться со сменой эпох.
Явление эвфемии в равной степени обусловлено понятиями как идеальной, так и рациональной (в широком смысле) истины. Однако первичным в дихотомии истины вообще является понятие истины Высшей, или идеальной. Ее влияние на язык имеет более глобальный характер. Не случайно именно религиозные книги, в частности Библия, стали первыми письмен -ными источниками, в которых были зафиксированы эвфемизмы. И эвфемизмы здесь - не художественный прием, а способ «смягчения» высказывания при необходимости обозначения тех понятий, которым нет места в ином, идеальном мире -мире Высшей истины. В повседневной жизни эта истина проявляет себя, прежде всего, через веру и религию, формируя оценку человеком тех или иных явлений окружающей действительности. С другой стороны, двойственность природы человека и стихия материального мира затрудняют проникновение идеальной истины в его земную жизнь. «Истина живет в постоянной борьбе, - пишет Н.Д. Арутюнова. - Она стремится преодолеть несовершенство познания мира человеком и субъективные свойства его восприятия. Ее враг не только прагматика земного бытия, но и прагматика повседневного общения между людьми» [1: 545]. Действительно, познать высшую истину доступно немногим, провозглашать ее - удел избранных. Обычно ими становятся поэты или пророки. Трудный путь от неведения к познанию истины, а затем и к миссии ее глашатая никто не изобразил лучше А. С. Пушкина (стихотворение «Пророк»). Для того чтобы произошло превращение просто поэта в поэта-пророка, посланник Бога произвел над ним страшную операцию:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык И празднословный, и лукавый (курсив
наш. - О.Ф).
Именно лукавство выделяет Пушкин как речевую особенность среднего человека. Язык человека лукав, потому что он бежит истины: истина пугает людей. Говорить истину, по Пушкину, - «глаголом жечь сердца людей» (курсив наш. - О.Ф). Как известно, венец пророка чаще всего бывает мученическим. Отсюда лукавство, отсюда эвфемизмы. Рассуждая о природе эвфемии во французском языке, Ш. Балли с большой долей эмоциональности утверждает: «Что же касается характера самих чувств, то они сводятся к элементарному страху - чувству самому постыдному и в то же время столь естественному для цивилизованного человека, ибо от взаимоотношений с другими лицами зависит сохранение общественного ранга говорящего; в выражении такого рода всегда присутствует изрядная доля лжи» [2: 340]. При всей спорности данного заявления Ш. Бал-ли отметил главное: присущее человеческой природе стремление избегать истины и, как следствие, лукавство языка. Н.Д. Арутюнова также отмечает, что язык человека «лукав и неопределенен». Анализируя природу взаимоотношений между языком и мышлением, она отмечает: «В нем (в языке. - О.Ф.) отложилось лукавство человека. Ему трудно выразить истину. В нем много туманных понятий <...>. Но сложна и сама реальность, о которой говорит язык. Она меняется во времени. Ее грани неисчислимы. Знания человека о ней неполны. В этих условиях язык развивается одновременно в двух противоположных направлениях: одно из них определено стремлением к истине, другое - желанием ее утаить, отстранить ее от себя или прикрыть ее лицо маской правдоподобия» [1: 546].
Стремление к «максимально полному и точному выражению» характерно для истины эмпирической (народной правды жизни) и научной. В разговорной речи такого рода истина проявляет себя в пословицах, нравоучительных сентенциях, конкретных суждениях. Важно подчеркнуть при этом, что мы имеем в виду именно разговорный язык, т. е. язык, естествен-
но проявляющий себя в условиях свободной, разговорной речи. Поскольку, например, намеренное использование эвфемизмов в риторике публицистического стиля, в политическом дискурсе в целях манипуляции общественным сознанием имеет иное объяснение (об этом подробнее см.: [3; 10; 4]). Однако в любом случае эвфемизмы возникают в результате стремления утаить истину, «отстранить ее от себя или прикрыть ее лицо маской правдоподобия». Это стремление может быть осознанным, намеренным, как чаще всего бывает с истиной рациональной, или бессознательным, стихийным, как это свойственно языку в отношении истины идеальной. Интересно, что французский философ и теоретик культуры XX в. М. Фуко, анализируя дискурсивные практики современного европейского общества, приходит к выводу о наличии в менталитете и дискурсе двух противоположных тенденций, присущих современной западной культуре. Эти две, на первый взгляд, взаимоисключающие тенденции он характеризует как «логофобию» и «логофилию». При этом «логофилия», по мнению М. Фуко, не более чем маска, одежды, в которые рядится «логофобия». Фуко усматривает за видимой и культивируемой «лого-филией» западной культуры скрытый страх перед непредсказуемыми возможностями логоса, т. е. «латентную логофобию» [16]. Такая «логофобия», прикрытая «логофи-лией», есть не что иное, как побег от истины, лукавство языка, проявляющее себя в эвфемии.
С понятием истины в сознании человека тесно связано понятие оценки. Любой объект действительности оценивается человеческим сознанием через его соответствие истине. Однако в оценке действительности участвуют в равной степени истина идеальная и рациональная. Таким образом, каждый объект действительно -сти подвергается двойной оценке, что обязательно отражается в языке в виде двух иногда противоборствующих тенденций.
Высшая истина, как мы уже отмечали, проявляет себя через веру и религию. Так, представления об истинном, а значит и система оценок у представителей различных религиозных конфессий различны; у представителей же одной веры они общие. Когда происходит совпадение ис-
тины идеальной и эпистемической, религия получает статус государственной. В этом случае государство и религия не просто формируют, но насаждают определенную систему ценностей, которая, несомненно, находит отражение в языке. Часто при этом происходит искажение истины, а эвфемия превращается в дискурсивный инструментарий для ее насаждения. Таким образом, являясь отражением общей тенденции разговорного языка к использованию непрямых номинаций, эвфемия на последних этапах общественного развития превратилась в обязательный элемент дискурса, социально и культурно обусловленное речевое явление. «Приспособление к среде почти всегда сопровождается смягчением как мысли, так и ее выражения», - пишет Ш. Балли [2: 340]. Действительно, будучи включенной в социокультурный контекст, речь человека не может быть индифферентной к установкам социума. И если в качестве речевого приема эвфемия, как мы уже выяснили, является проекцией установок сознания на ограничение вербального артикулирования знаков определенных явлений и объектов действительности, представляющих угрозу с точки зрения современного типа рациональности сложившейся универсальной закономерности мироздания, то как языковой прием она как раз и служит способом адаптации дискурса к этике и морали общества.
Использование тех или иных эвфемизмов в каждом лингвокультурном сообществе диктуется принятой в этом сообществе системой ценностей, в основе которой лежат представления об истинном как соответствующем или не соответствующем истине идеальной, рациональной, эпистеми-ческой. Шкала оценок в различных обществах может отличаться (и отличается) довольно значительно. Эвфемизмы возникают тогда, когда необходимо обозначить понятия, противоречащие общепринятым представлениям об истинном. Таким образом, в эвфемизме обязательно присутствует оценка, но эта оценка не субъективна, как в гиперболе; ее отправная точка - норма общепринятой морали и эстетики. Такая оценка относительно стабильна: ее колебания зависят не от различия в позициях субъектов, а от изменений нормы, устанавливаемой обществом. Решаю-
щим фактором в формировании системы морально-нравственных ценностей современных европейских наций явилось христианство. Основы мировоззрения современных европейских сообществ закладывались в эпоху Средневековья и Ренессанса, когда шел процесс интенсивного формирования европейских литературных языков. Именно христианское мировоззрение того времени, определявшее сознание европейцев, легло в основу ценностной шкалы, обозначившей морально-нравственные ориентиры общественного сознания и нашедшей свое отражение в языке. Начиная с XVI - XVII вв. в западноевропейских обществах, а в Испании уже с XV в. государство берет на вооружение доктрину христианской морали и активно насаждает ее в обществе, формируя общую систему ценностей. С точки зрения этой морали тело, телесная жизнь, как и все, что связано с так называемым «материальным», или «производительным низом» (термины М.М. Бахтина) [5], признавалось постыдным и запретным, что привело к табуированию в речи прямых наименований материально-телесных образов и их функций и запустило процессы активной эвфемизации в европейских языках. Ни войны, ни сексуальная революция - никакие изменения в сознании европейцев последнего столетия не смогли переломить эту ситуацию. Анализируя тему секса как одну из систем запрета в европейских языках, М. Фуко пишет: «Попытка говорить о сексе свободно и принимать секс в его реальности столь чужда основной линии всей, теперь уже тысячелетней, истории и к тому же враждебна присущим властям механизмам, что затея эта, прежде чем достичь успеха в своем деле, обречена на долгое топтание на месте» [16: 106]. К испанскому языку все сказанное относится в полной мере и даже более того, если вспомнить, что испанское общество на протяжении большей части XX в. было обществом гораздо более закрытого типа по сравнению с остальной Европой. Несмотря на все изменения «в сторону открытости», произошедшие после смерти Франко и затронувшие в том числе и сексуальную сферу, оно остается более традиционным, чем все другие европейские общества. Сложившаяся система ценностей обусловила в испанской раз-
говорной речи эвфемизацию всей сексуальной стороны жизни человека.
Так, возникли десятки эвфемизмов для обозначения мужских (órgano viril, miembro, aparato, paloma, pajaro, pajarito, minga, nabo, pilila, pito, pistola, polla...) и женских (bacalao, conejo, bollo, panocha, pepe, cueva, concha, mejillon...) половых органов. Испанский исследователь П.А. Фуэртес Оливера пишет по этому поводу: «Las catalinas, las teresas, las margaritas - всего лишь некоторые из многих наименований, которые испанцы используют для обозначения женской груди» (перевод наш. - О.Ф.) [12: 128]. Множество эвфемистических наименований употребляется для непрямых номинаций сексуальных отношений (salir, acostarse con alguien, cohabitar, tener relaciones, hacer el amor, liarse, echar un casquete, echar un polvo, empiernarse, mojar (el churro), medir el aceite...; ayuntamiento, accesion, acceso, acto, acto sexual, polvete, congreso). Непрямые номинации в изобилии используются в разговорной речи для обозначения ежедневных потребностей тела: hacer sus necesidades, hacer aguas, cambiarse el agua al canario / a las aceitunas, tirar el agua, hacer pipi, echar una firma...
Приведенные примеры демонстрируют неоднородность эвфемизмов с точки зрения стилистической окрашенности и эмоциональной выразительности. Наряду с нейтральными единицами (salir, cohabitar, tener relaciones, hacer el amor-...) в разговорной речи фигурируют более выразительные синонимы, основанные на метафорике конкретных образов материального мира и имеющие травестийную, смеховую основу (mojar (el churro), medir el aceite, echar un polvo, cambiarse el agua al canario). Эвфемизмы такого типа характерны для разговорного стиля испанского языка. Их превращение в дисфемизмы связано с переходом в иной функциональный стиль или обусловлено теми же факторами, которые влияют на переход в категорию дис-фемизмов любых эвфемистических наименований вообще, т. е. длительной речевой эксплуатацией. Будучи широко представленными в семантической сфере «материально-производительного низа», они вовсе не являются исключением в иных сферах человеческой жизни и деятельности. Обязательное присутствие таких «народных» эвфемизмов в испанской разговор -
ной речи обусловлено активным влиянием на процессы эвфемизации стихии коллективного народного сознания, для которого характерна своя система оценок. Эти оценки основаны на соотношении с истиной рациональной, эмпирической и поэтому часто бывают прямо противоположны общепринятым установкам. Так, материально-телесная стихия в понятийном пространстве коллективного народного сознания, как показал М. М. Бахтин, является началом глубоко положительным (курсив наш. - О.Ф.) и воспринимается здесь «не в частно-эгоистической форме и вовсе не в отрыве от остальных сфер жизни. <... > Материально-телесное начало здесь воспринимается как универсальное и всенародное и именно как таковое противопоставляется всякому отрыву от материально-телесных корней мира, всякому обособлению и замыканию в себе, всякой отвлеченной идеальности, всяким претензиям на отрешенную и независимую от земли и тела значимость» [5]. Народное сознание проявляет себя в живых формах карнавальной культуры, жанрах устного народного творчества и, безусловно, в народном языке, влияние которого на испанский литературный язык бесспорно. Карнавал, празднество, другие зрелищные формы народной культуры являются неотъемлемой и важнейшей частью жизни испанского народа. Эта сторона народной жизни чужда всякому официозу, всякой строгой морали. Ее отличительной чертой является восприятие мира в сме-ховом аспекте, который находит свое выражение в конкретно-чувственных, часто приземленных и гротескных образах. Сме-ховое начало, гротеск, тяготение к материально-телесному низу — все это черты народного языка, активно влияющего и на разговорную испанскую речь. Именно поэтому в рядах эвфемистических синонимов обязательно присутствуют лексические единицы, отражающие народнокарнавальное восприятие жизни, основанное на гротескно-смеховом начале. Такие эвфемизмы выполняют двойную функцию: собственно эвфемистическую и смеховую, карнавальную, результатом которой является гротескное принижение обозначаемых объектов, в результате чего они лишаются всякой серьезности, перестают пугать, приручаются, «отелесниваются».
Литература
1. Арутюнова Н.Д. Истина и правда // Язык и мир человека. М.: Яз. рус. культуры, 1999. С. 543 - 642.
2. Балли Ш. Французская стилистика / пер. с фр. М.: Эдиториал УРСС, 2001. 392 с.
3. Баркова Л.А. Эвфемизмы как единицы языковой системы и социальные сферы их употребления // Сборник научных трудов / Моск. гос. пед. ин-т иностр. яз. М., 1986. Вып. 262. С. 107 - 116.
4. Баскова Ю.С. Эвфемизмы как средство манипулирования в языке СМИ (на материале русского и английского языков): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2006. 23 с.
5. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса [Электронный ресурс]. М.: Худож. лит., 1990. URL: //http: //www.philosophy.ru/library/bahtin/ rab-le.html#_ftn1.
6. Кацев А.М. Языковое табу и эвфемия. Л.: Изд-во ЛГПИ, 1988. 80 с.
7. Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца XX столетия (1985 — 1995). М.: Яз. рус. культуры, 1996.
С. 384 - 408.
8. Москвин В.П. Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. М.: ЛЕНАНД, 2007. 264 с.
9. Сеничкина Е.П. Эвфемизмы русского языка. Спецкурс. М.: Высш. шк., 2006. 151 с.
10. Темирбаева Е.К. Эвфемизмы в языке политики и в художественной литературе // Слово в словаре и в тексте. М., 1991. С. 13 — 21.
11. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет: пер. с фр. М.: Касталь, 1996. 448 с.
12. Fuertes Olivera, Mujer P.A. Lenguaje y Sociedad. Los estereotipos de genero en ingles y en español. Madrid: Ayuntamiento de Alcala de Henares, 1999. 267 p.
The origin of speech euphemisms (to the question about Spanish spoken euphemisms)
There are analyzed the extra linguistic presuppositions of speech and language euphemisms. Some factors that influence the Spanish speech euphemisms are regarded.
Key words: euphemisms, spoken language, Spanish.
Г.Ф. ЛУТФУЛЛИНА (Казань)
ОБЛИГАТОРНАЯ ПРОСПЕКТИВНАЯ РЕФЕРЕНТНОСТЬ НЕОПРЕДЕЛЕННЫХ ИМЕННЫ1Х ГРУПП В ТЕМПОРАЛЬНЫХ КОНТЕКСТАХ БУДУЩЕГО ВРЕМЕННОГО ПЕРИОДА (на материале французского языка)
Речь идет о временных формах будущего периода, которые могут создавать темпоральный контекст временной референтности, определяющий пространственную референтность включенных в него неопределенных именных групп.
Ключевые слова: временная референция, будущий период, темпоральный контекст, именная группа, пространственный референциальный статус.
Время и пространство неразделимы -именно этот философский принцип лежит в основе репрезентации и концептуализации действительности языком. В определении Лейбница, что «пространство есть порядок сосуществования, порядок наличного бытия того, что существует одновременно», известный философ нашего времени М. Хайдеггер видит «прямое указание на конститутивное значение времени по отношению к пространству» [3: 247]. Необходимы пространственная референция актантов и временная референция репрезентируемой ситуации как единственная возможность ее актуализации в языке. В нашей концепции временная референция представляет собой акт соотнесенности времени действия предиката с референциальной точкой. Временная референция высказывания реализуется в языке на нескольких уровнях: первом - морфологическом, втором - лексическом. На морфологическом уровне языковой репрезентации ситуации происходит наименование активного или неактивного отношения между актантами - действия, состояния, процесса - с помощью глагола. В соответствии с нормами языка глагол не может употребляться в форме инфинитива, а
© Лутфуллина Г.Ф., 2009
