CC BY
287
История медицины
© Н. Н. БЛОХИНА, 2012 УДК 614.253:92 Гааз
ПРОФЕССИОНАЛЬНО-ЭТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ВРАЧА-ГУМАНИСТА Ф. П. ГААЗА
Н. Н. Блохина
Национальный НИИ общественного здоровья РАМН, Москва
Медицина конца XVIII — первой половины XIX столетия дала миру замечательную плеяду выдающихся российских ученых, врачей-клиницистов, внесших значительный вклад в развитие этики врачебного дела. В своих клинических лекциях и руководствах, в выступлениях перед студентами они говорили о врачебном долге, о высокой профессиональной ответственности врача, о задачах формирования его как высокопрофессиональной личности. Таковыми они были сами у постели больного.
Врач-гуманист Федор Петрович Гааз (Friedrich Joseph Haas; 1780—1853), утверждавший в своих трудах нравственные основы поведения врача, занимает в их ряду особое место, еще не вполне осмысленное историками медицины.
Личность Ф. П. Гааза как врача формировалась в Гер -мании, в Йенском университете, где он слушал лекции по медицине и философии. Здесь незадолго до этого читал свои лекции знаменитый немецкий ученый, врач Христоф Вильгельм Гуфеланд (1762—1836), автор более 400 научных трудов, среди которых наибольшее значение до настоящего времени имеют «Руководство к практической медицине», «Система практической врачебной науки», «Искусство продлить человеческую жизнь, или Макробиотика». Последняя книга была переведена на все европейские языки и выдержала много изданий. Только в России в первой половине XIX столетия ее русский перевод переиздавался 5 раз. Х. В. Гуфеланд учил состраданию к больным и уважению к медицине как науке и искусству, способствуя формированию в обществе высокой оценки труда врачей. Мысли Х. В. Гуфеланда, изложенные им просто и ясно, остаются актуальными и сегодня.
«Жить для других, не для себя — вот истинное назначение врача, — писал Х. В. Гуфеланд, обращаясь к молодым врачам. Врач должен жертвовать не только спокойствием, выгодами, удобностями и приятностями жизни, но и собственным здоровьем и жизнью, даже, что выше всего, своею честью и славой, если он хочет достигнуть высочайшей цели своей — сохранения жизни и здоровья других»1. «Врачебное искусство, — подчеркивал он, — соединено с самыми высокими и священными обязанностями, которые сливаются с первыми и святейшими законами религии и человеколюбия, ко -торые требуют полного самоотвержения и возвышения духа над мирскими расчетами»2.
Одним из последователей Х. В. Гуфеланда в его утверждении нравственно-этических основ медицины был Ф. П. Гааз, чье профессиональное самосознание как врача формировалось под влиянием идей Х. В. Гуфелан-да. Тому подтверждение — те страницы книги, посвя-
1 Гуфеланд Х. В. Enchiridion medicum, или Руководство к практической медицине: Достояние пятидесятилетней опытности: Пер. с нем. Г. И. Сокольского. — М., 1839. — С. 1.
2 Там же.
щенной Кавказским Минеральным Водам (Ma visite aux Eaux d'Alexandre en 1809 et 1810), на которых изложено его понимание медицины, положения врача в обществе, а также понятия долга и совести в деятельности врача.
Ф. П. Гааз в своей книге приводил несколько определений медицины, которые не только отражали уровень современной ему науки, но и давали представление о понимании им этических основ медицины.
В первом определении Ф. П. Гааз говорил о том месте, какое занимает медицина в системе наук. «Медицина, — писал он, — царица наук. Она царица не потому, что жизнь, о которой она заботится, полна очарования и так дорога людям (ведь можно найти людей, которые предпочли бы здоровью что-нибудь другое). Она царица потому, что здоровье человека, о котором она заботится, есть условие, без которого не делается ничего великого и прекрасного на свете, и жизнь, за которой она, медицина, наблюдает, — это источник, цель и направление всего, что существует, потому что жизнь, наукой о которой она является, есть сама сущность медицины, а другие науки — лишь приложение к ней, лишь эманации различных отражений»3.
Второе определение Ф. П. Гааза указывало на сложный характер медицинской науки, ее связи со смежными областями человеческого знания: «Медицина самая трудная из наук, самая трудная не потому, что число болезней бесконечно и не потому, что нуждается в стольких вспомогательных науках, а потому, что все составляющие любую из ее задач никогда не смогут быть учтены, но всегда должны быть приблизительно вычислены, интегрированы гением врача и требуют того, что называется профессиональным тактом, одного из драгоценных качеств, которыми только может обладать человек»4.
Третье определение медицины подчеркивало весь спектр тех оттенков чувств и того отношения врача к медицине, которое она заслуживает: «Медицина, хотя и так занимает высокое положение среди наук, требует еще большего почета и особых прав, благодаря ее несравненному очарованию, которое испытывает изучающий ее, и неизъяснимому удовлетворению, которое ощущает практикующий врач, благодаря утешительному доверию, внушаемому ею тому, кто чувствует в ней необходимость, благодаря нежной и почтительной преданности, которую она различает в том, кто воспользовался ею благодаря неодолимому уважению, которое она вызывает в том, кому довелось с нею встретиться...»5.
Ф. П. Гааз выделял медицину среди других наук. «Занимая столь почетное место среди прочих наук, — писал он, — медицина до сих пор отстаивает свои права на знаки отличия и преимущества»6. Он указывал на
3 Haas F. I. Ma visite aux еaux d'Alexandre en 1809 et 1810. М., 1811. — Р. XVIII.
4 Там же. — P. XVII—XVIII.
5 Там же. — P. XIX.
6 Там же.
особое уважение к врачу в обществе среди различных сословий общества: «Знания врача требуют уважения, а его положение почтительности»7. Считая, что сложный и напряженный труд врача требует к себе уважения, он тем не менее полагал, что врач должен нести определенные обязанности по отношению к больным: здоровье больных должно быть первой целью врача.
Эти высказывания вполне созвучны утверждению Х. В. Гуфеланда: «Истинный врач должен иметь главною своею целью здоровье и жизнь больного. Врач без нравственных качеств — есть чудовище».
Ф. П. Гааза действительно многое объединяет с Х. В. Гуфеландом во взглядах на обязанности врача. «Врач, в истинном значении этого слова, должен быть чистейшей нравственности человек, — писал Х. В. Гу-феланд, — и тогда он найдет полное счастье в своем звании, тогда почувствует он высокую цель своего бытия в своей груди, и это чувствование вознесет его выше всех радостей, выше всех трудностей, выше самой жизни. Где же он удобнее может этого достигнуть, как не в таком звании, которое ежечасно подает к тому случай, даже обязывает к тому, которое убивает эгоизм и ослабляет привязанность к суетностям жизни? Его занятия будут исполняться в совершенной гармонии с его убеждениями и правилами и как бы само собой проистекать из них. То, что ему делать предлежит, он будет делать с радостью и, таким образом, найдет высочайшее счастье жизни, согласование внешнего с внутренним»8.
Ф. П. Гааз, как бы продолжая мысль К. В. Гуфеланда, вопрошал: «Если врач должен изучить множество наук, чтобы обратить их на служение страждущим, если по самому характеру своего дела вынужден он отказаться от благосостояния и само свое существование посвятить больным, как же сами больные должны к нему относиться?»9.
На страницах книги, посвященной Кавказским Минеральным Водам, Ф. П. Гааз вновь и вновь возвращался к тем качествам, которые должны быть присущи врачу. «Самые обширные познания, самое глубокое проникновение в суть предмета и то, что придает истинную ценность, что венчает всякое качество человека, — желание обратить все познания и все средства на облегчение страданий, желание такое большое, что граничит с готовностью пожертвовать собой для этой цели, — вот каковы должны быть качества настоящего врача», — писал Ф. П. Гааз, подчеркивая элемент жертвенности в его профессиональной деятельности10.
Ф. П. Гааз осуждал тех представителей медицины, которые недостойны звания врача: «Нам как служителям этого священного искусства ненавистны продажные люди, которые, нарушая своей долг, готовы жертвовать здоровьем больного в угоду своему честолюбию или своей алчности, а своей собственной честью — в угоду унизительным капризам больных-симулянтов»11.
Чувство долга пронизывало всю жизнь и деятельность Ф. П. Гааза. В своей книге, посвященной крупу, он писал: «Разве стоны несчастного ребенка, задыхающегося от этой болезни, настойчивые просьбы отчаявшейся матери... перестали с начала этого века определять склонности и направлять все их (врачей. — Н. Б.) способности на выполнение долга?»12. Он не уставал обращаться снова и снова к врачам, востребуя в них чувство
7 Там же.
8 Гуфеланд Х. В. Enchiridion medicum, или Руководство к практической медицине: Достояние пятидесятилетней опытности: Пер. с нем. Г. И. Сокольского. — М., 1839. — С. 1.
9 Haas F. I. Ma visite aux Eaux d'Alexandre en 1809 et 1810. М., 1811. — Р. XIX.
10 Там же. — P. XVIII.
11 Там же. — P. XVII—XIX.
12 Haas F. I. (Sutamilli) Découverte sur le croup, ou L'astma synanchicum
acutum. — М., 1817. — P. CCI.
совести и чувство долга. «Ведь появление новых жертв астмы, — писал Ф. П. Гааз, — виною чего являются неполные сведения об этой болезни, должно побудить большинство врачей к выполнению долга и анализу своих представлений»13.
Ф. П. Гааз остался известным в истории медицины прежде всего словами, которые многократно повторялись на страницах печати, которые мы читаем на памятнике ему во дворе бывшей Александровской (Полицейской) больницы для бесприютных и на могильном памятнике на Введенском кладбище в Москве. В словах Ф. П. Гааза: «Спешите делать добро!» сконцентрировано многое из того, что должно быть неотъемлемым качеством каждого медицинского работника. Три слова включили в себя всю прожитую достойно жизнь врача, всегда на высоте профессионального долга и согласно со своей совестью. Свидетельство тому — признание последователей. Врачи, сердцем воспринявшие жизнь «доброго доктора Гааза», смогли воплотить лучшее в своей личности, в своей деятельности, став преемниками и последователями этого идеального врача.
Образ Ф. П. Гааза как врача, старательно использовавшего опыт прошлого в своей практической деятельности, будет неполным, если мы не обратимся к его попыткам осмыслить философское наследие Сократа.
Философских рукописей самого Ф. П. Гааза нами, к сожалению, не обнаружено, хотя сохранились сведения о том, что им было написано сочинение под названием «РгоЫеше8 de 8оога1е". Эту рукопись Ф. П. Гааз завещал доктору А. И. Полю опубликовать. Он писал в своем завещании: «Я чувствую, что размышления о системе Сократа могут быть многим полезны»14. Мы можем предположить, почему Ф. П. Гааз обратился к философии Сократа. Вероятно, он поставил перед собой задачу раскрыть смысл и содержание его учения в приложении к вопросам, волновавшим самого московского доктора. Сократ был, по-видимому, близок ему по духу нравственных исканий и убеждений, по бескомпромиссности отстаивания им идейных позиций, по глубокой вере в достоинство личности.
Для Ф. П. Гааза долг и совесть были той основой, на которой зижделась его нравственная позиция. Главное — это жить совестливо, стараясь при этом находиться в единении с вмененным чувством долга. А отсюда следует, что личность, придерживающаяся этого правила, всегда будет ответственно и сознательно относиться ко всем своим поступкам. Для Ф. П. Гааза поступать по совести — это остро чувствовать связь своего поступка с интересами и благом людей. «Сегодня очень модно, прежде всего на Кавказе, — писал он в 1811 г., — преуменьшать достоинства медицины и уверять себя, что возможно обойтись без врачей... Кто же этот врач?.. Человек, который, кроме того, что все знает о лекарствах, знает еще кое-что, о чем никто не подозревает, который единственным предметом своих исследований и размышлений выбрал природу болезней и лекарств от них, который пропитан опытом минувших веков и который умеет изобретать и дополнять в случаях, когда не будет достаточен только опыт, — то есть врач в собственном смысле этого слова»15. В этих словах — гордость за избранную профессию, редкая убежденность в том, что врач всегда встретит больного во всеоружии против недугов. Профессия врача является профессиональным служением, в основе которого — нравственные смыслы жизни человека и общества.
Дальнейшая эволюция этических взглядов Ф. П. Гааза связана с его деятельностью тюремного врача.
13 Там же.
14 Гааз Ф. П. Завещание // Русский архив. — 1912. — № 6. — С. 206—211.
15 Haas F. I. Ma visite aux еaux d'Alexandre en 1809 et 1810. — М., 1811. — Р. XVI—XVII.
Тюремной деятельности Ф. П. Гааза посвятил большую часть своей книги юрист А. Ф. Кони, поэтому в настоящем исследовании мы ограничимся общей характеристикой Ф. П. Гааза как тюремного врача. Можно с уверенностью сказать, что половину своей московской жизни он провел в помещении пересыльной тюрьмы, в мыслях и в переписке о ней, в попечении о страждущих осужденных. Безусловно, не должно быть забыто и создание доктором Гаазом облегченных кандалов, обшитых кожей, получивших в дальнейшем название гаазовских.
В 1828 г. в Москве по инициативе князя Дмитрия Владимировича Голицына был утвержден Тюремный комитет, членом которого стал и Ф. П. Гааз. При открытии Комитета Д. В. Голицын произнес слова, которые не только были созвучны настроениям Ф. П. Гааза, но во многом определили направление и содержание его деятельности как тюремного врача. «Приступая ныне к открытию сего Комитета, — сказал Д. В. Голицын, — я в душе моей уверен, что от соединения взаимных трудов и усилий наших произойдут плоды... Мы будем счастливы, что найдем между заключенными в тюрьмах и таких, которые оправдывают нашим попечением о них ту великую истину, что и злейшие из преступников никогда не безнадежны к исправлению»16.
Основой всей последующей деятельности Ф. П. Гааза как тюремного врача было убеждение, что «между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, что трудно, а иногда и совершенно невозможно отграничить одно от другого и что отсюда вытекает троякого рода отношение к лишению свободы. Необходимо справедливое, без напрасной жесткости, отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного».
Ясная духовно-нравственная и профессиональная позиция Ф. П. Гааза определила его отношение к наказанию, в частности к тюремному заключению как форме гражданского покаяния, что исключало любые элементы гражданской (политической) мести человеку, совершившему преступление. Сострадание к заключенным не было проявлением «жалости» по отношению к преступнику, но было тем, что востребовало в нем духовное и гражданское покаяние (раскаяние).
В инструкции для тюремных врачей, составленной Ф. П. Гаазом, было предусмотрено не только профессиональное медицинское участие тюремных врачей в жизни арестантов, но и то, что ныне отнесено к социальной помощи. При этом сам доктор Гааз, как известно, был деятельным ходатаем по делам арестантов, занимая каждый раз вполне определенную позицию их горячей защиты, что явилось примером для тюремных врачей более молодого поколения.
В этой связи представляется знаменательной преемственность нравственного содержания действий и поступков врача как в тюремном замке, так и в пересыльной тюрьме во второй половине XIX столетия.
«Врач, — говорилось в составленной Ф. П. Гаазом инструкции для врача при пересыльной тюрьме, — должен помнить, что доверенность, с каковою больные передаются, так сказать, на его произвол требует, чтобы он относился к ним чистосердечно, с полным самоотвержением, с дружескою заботою о их нуждах, с тем расположением, которое отец имеет к детям, попечитель к питомцам»17.
Ф. П. Гааз призывал тюремных врачей использовать любую возможность, чтобы повлиять на улучшение нравственного состояния заключенных. Этого, по его мнению, достигнуть не трудно, надо быть просто «до-
16 Кони А. Ф. Федор Петрович Гааз: Биографический очерк. Собр. соч. — М., 1968. — Т. 5. — С. 288—422.
17 Доктор Гааз: Сборник / Сост. Ю. Г. Куликов; пер. с фр. Т. Л. Черносито-вой. — Ставрополь: Кн. изд-во. 1989. — С. 233.
брым христианином, т. е. заботливым, справедливым и благочестивым»18.
«Заботливость должна выразиться во всем, — говорится далее в той же инструкции, — что относится к здоровью ссыльных, их кормлению, одежде, обуви и тому, как их сковывают, — справедливость в благосклонном внимании к просьбам ссыльных, в осторожном и дружеском успокоении насчет их жалоб и желаний и в содействии удовлетворению их»19. Ф. П. Гааз стремился к тому, чтобы «никто из страждущих ссыльных не оставлял Москвы, не нашедши в оной помощи и утешений, каких он имеет право ожидать и по своей болезни, и по лежащему на Тюремном комитете долгу, и по мнению, которое русский человек привык иметь о великодушии и благотворительности матушки-Москвы»20.
Не все, что предлагал Ф. П. Гааз, вошло в тюремную жизнь. Так, по словам А. Ф. Кони, его обвиняли в том, что он милость ввел в обязанность. «Да! — писал Ф. П. Гааз Д. В. Голицыну. — Я даже сделал правилом для своих подчиненных, служащих Комитета, что среди нас не должно произноситься слово «милосердие». Другие посещают заключенных из милосердия, творят милостыню из милосердия, хлопочут за них перед начальством, родными из милосердия, — мы же, члены и служащие Комитета, принявшие на себя это бремя, делаем это из чувства долга»21.
Тюрьмы всегда являлись местом появления и быстрого распространения так называемых горячек. Открытие тюремной больницы при пересыльном замке позволяло, при появлении «заразительного начала», отделить больных от здоровых и быстро ликвидировать появившуюся «горячку». Благодаря этому тюрьмы, при рачительной опеке знающих врачей, становились не такими опасными в отношении распространения в обществе «заразительных горячек», как тогда называли инфекционные заболевания.
Поддержание чистоты и порядка в тюрьмах, а значит и в тюремных больницах, быстрая ликвидация появлявшихся заразных болезней являлись предохранительной мерой в отношении такого крупного города, как Москва, где любая инфекция могла парализовать деятельность всего города. Доктор Гааз как главный врач московских тюрем становился в положение ответственного медицинского лица карантинного кордона для всего города. Таким образом решалась одна из сложнейших проблем «охранения народного здравия».
Чуждый формальному взгляду на врачебную деятельность, умевший распознать и востребовать в больном страждущую душу, Ф. П. Гааз никогда не ограничивался только лечением больных арестантов. Лекарство стояло у него на втором плане. Забота, сердечное участие и, в случае надобности, социальная защита были его основными средствами врачевания. Вот почему он добавил ко всем своим обязанностям и должность справщика — ходатая по делам арестантов.
Для Ф. П. Гааза была очевидной грань между отбыванием наказания и напрасным отягощением и без того горькой участи виновного. Можно сказать, что он сознательно строил свою профессиональную деятельность как исполнение нравственного долга врача-гуманиста, что и было востребовано обществом.
Преемником Ф. П. Гааза на посту главного врача тюремных больниц в Москве был ученик Ф. И. Иноземцева — Николай Кононович Беркут (1823—1890). Известно, что после официального назначения Н. К. Беркута на этот пост «оказалось весьма странное недоразумение». «Я, — вспоминал Н. К. Беркут, — назначен был Туч-
18 Там же.
19 Там же.
20 Там же.
21 Там же. — С. 239.
ковым на место главного доктора, когда-то принадлежащее доктору Гаазу, но в штатах для тюремной больницы, составленных Комитетом и никем не утвержденных, эта должность была поручена доктору Гаазу безо всякого
жалования»22.
При вступлении в должность Н. К. Беркут нашел здание тюремной больницы запущенным. Это было следствием того, что после смерти доктора Гааза Тюремный комитет на протяжении ряда лет (1853—1858) не мог найти ему достойной замены и больница оставалась в ведении старшего ординатора. Должность тюремного врача оказалась чрезвычайно трудным и ответственным делом, но Н. К. Беркут уверенно последовал по пути, проложенному Ф. П. Гаазом.
Из тех тюремных врачей, которые подвижнически выполняли свои обязанности и были по сути дела преемниками Ф. П. Гааза в Бутырской тюрьме, следует назвать Мануила Яковлевича Протопопова (1855—1911). После окончания медицинского факультета Московского университета (1879) он получил лестное предложение остаться при клинике, но не мог им воспользоваться из-за семейных обстоятельств. Работал сначала земским врачом в Мещовском уезде Калужской губернии, но не сошелся с местной администрацией во взглядах на земскую медицину и вернулся в Москву, где устроился вначале сверхштатным, а вскоре и штатным доктором тюремных больниц. В 1883 г. М. Я. Протопопов был утвержден в должности врача Бутырской тюрьмы. «Врачуя недуги заключенных, — вспоминал о нем один из его современников, — открывал им свое сердце и с редкой любовью нес им свою помощь и утешение, не раз смягчая твердые сердца закоренелых преступников»23. В некрологе о нем было сказано: «При редкой прямоте характера... был чрезвычайно последователен и настой-
24
чив в достижении своих идеалов»24.
Одним из ярких представителей тюремных врачей-гуманистов являлся и врач Владимир Яковлевич Кокосов (1845—1911), который, по свидетельству знавших его, «очень походил на величавую и светлую личность всем известного доктора Гааза»25.
В роли врача Карийской каторги В. Я. Кокосов присутствовал при наказаниях и смертных казнях заключенных. Под влиянием пережитого он стал писать рассказы и очерки, которые посылал в Санкт-Петербург редактору «Русского богатства» Н. К. Михайловскому. Позднее рассказы В. Я. Кокосова составили сборник «На Карийской каторге» (СПб., 1890).
Каторга для В. Я. Кокосова — «царство произвола и бесправия», где он рыдал «нередко над каторжанином, избитым плетью и положенным для излечения в лазарет, в особенности над избитой женщиной»26. Чтобы облегчить страдания несчастных, В. Я. Кокосов не оставлял их, «стараясь истерзанного и телом и душою человека поддержать теплым словом утешения»27. Однажды ему пришлось провести ночь с приговоренным к смерти, а «ранним утром на заре сопровождать его на эшафот и присутствовать при его казни»28.
По долгу службы В. Я. Кокосов представлял начальству замечания о санитарных упущениях на каторге, и тогда ему самому делали выговоры за то, что он слишком «внимательно блюдет интересы каторжан»29. Его
22 Беркут Н. К. Записки // Ист. вестн. — 1911. — № 12. — С. 880.
23 Сироненко А. А. Светлой памяти врача — человека Мануила Яковлевича Протопопова: Некролог // Вестн. железнодорожной медицины и санитарии. 1912. — № 1. — С. 86.
24 Там же.
25 Кокосов В. Я. (некролог) // Рус. арх. — 1911. — № 13. — С. 1712.
26 Злотницкий Вл. Памяти В. Я. Кокосова: Биографический очерк. Кругозор 1913; 1: 91.
27 Там же.
28 Там же.
29 Там же.
подвергали двухнедельным и месячным арестам, а однажды как бы невзначай заперли в камере вместе с заключенными.
В 1881 г. В. Я. Кокосов отправился к новому месту службы, забайкальский город Акшу, где служил старшим врачом 2-го военного отделения Забайкальского казачьего войска. В 1890—1896 гг. В. Я. Кокосов состоял начальником Читинского военного госпиталя, а затем возвратился в Акшу и после 33 лет пребывания в Забайкалье уехал в Европейскую Россию, где служил в Воронеже, Бобруйске и Минске. Последние годы жизни В. Я. Кокосов провел в Нижнем Новгороде, где, находясь в отставке, занимался почти исключительно литературным трудом. Его рассказы о каторге, полные глубокого сочувствия к несчастным каторжанам, написаны ярко, правдиво, бесхитростно и по праву должны занять почетное место вслед за «Записками из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского30.
В. Я. Кокосов пользовался заслуженным уважением в обществе. На первом (после его смерти) заседании Нижегородского общества врачей, членом которого он состоял, председатель общества Т. М. Романовский сказал: «Это был гуманнейший врач-труженик, и, если врачей называют друзьями человечества, то это почетное и высокое название в полной мере и истинном смысле этого слова должно быть присвоено добрейшему Владимиру Яковлевичу. Будучи в течение многих лет врачом каторжной тюрьмы, он очень походил на величавую и светлую личность всем известного доктора Гааза, по чистоте души и той искренней любви, с какой относился к отверженным колодникам, видя в них прежде всего человека и стараясь всячески облегчить, насколько это было в его силах, их тяжелое положение»31.
Княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова (1827—1909), вступившая с ранних лет на путь милосердия, начала посещать общину сестер милосердия тайком от семьи, которая противилась ее решению стать сестрой милосердия. Только после тяжелой болезни молодой княжны близкие согласились с ее намерением. Отец выделил ей поместье в Порховском уезде Псковской губернии и капитал, пожертвованный ею на создание общины. М. М. Дондукова-Корсакова была чрезвычайно скромна и ничем не выделялась среди сестер милосердия, взятых преимущественно из простых крестьянок.
Устроив жизнь общины, она покинула ее и посвятила себя заботе о страждущих в тюрьмах. М. М. Дондукова-Корсакова посещала воров, убийц, безвестных бродяг, проституток в тюремных больницах, беседовала в одиночных камерах с лицами, совершившими тяжкие преступления.
Особенным предметом забот М. М. Дондуковой-Кор-саковой были больные заключенные, по ее мнению «несчастные из несчастных». Большинство выписанных из тюремных больниц было поражено какой-нибудь хронической неизлечимой болезнью, и их не принимали ни в одно лечебное заведение, обрекая тем самым на неминуемую гибель.
М. М. Дондукова-Корсакова хлопотала о допущении сестер милосердия к уходу за больными в тюремных больницах. Большим уважением и авторитетом пользовалась она у заключенных Шлиссельбургской крепости. О ней тепло вспоминали известные революционеры Н. А. Морозов и В. Фигнер.
Во время Турецкой кампании М. М. Дондукова-Кор-сакова находилась в действующей армии.
Она заслужила слова, которыми почтил ее память автор некролога: «Службе ближнему, в самом широком
30 Там же. — С. 97.
31 Там же. — С. 98.
смысле этого слова, покойная княжна отдала почти всю жизнь. Жестокие муки, которые она претерпела во время последней болезни, не мешали ей постоянно думать о тех, кто нуждался в ее помощи. Память о ней, чистая и светлая, сохранится надолго. В летописях русской тюрьмы ее имя займет такое же почетное место, как имя Гааза»32.
В конце XIX — начале XX столетия одним из принципиальных вопросов был вопрос о месте врача в тюрьме и его роли в оказании медицинской помощи заключенным, а также их социально-психологической реабилитации, сохранении в них человеческого начала. По мнению известного земского врача Вениамина Осиповича Португалова, высказанному им еще до публикации очерка А. Ф. Кони о докторе Гаазе, со временем тюремный врач «займет подобающее место в управлении тюрьмой. Такой врач прежде всего должен быть хорошим гуманным человеком, а потом он должен быть другом преступников, таким, каким был доктор Гааз в Москве, и в то же время должен знать хорошо криминальную антропологию. Как психиатр лечит в больнице душевнобольных, так и тюремный врач займется лечением преступных, нравственно поврежденных душ. Тюрьмам пора перестать быть школой порока и окончательного нравственного падения заключенных, пора им перестать быть очагами чахотки, сыпного тифа, горнилом, ведущим к сумашествию или рецидивам в преступности, словом, клоакой физического и нравственного вырождения»33.
Вопрос о запрещении телесных наказаний в России во второй половине XIX столетия рассматривался в связи не только с тюрьмой и каторгой, но и с армией, гражданским судопроизводством и, как правило, связывался с именем врача-подвижника Ф. П. Гааза. Так, например, В. Ф. Бушуев писал: «Врачу же изо всех существующих взглядов на преступление и преступников нужно держаться одного, думается мне, правила, что преступник есть больной человек, что преступление есть одно из проявлений болезни. Отсюда неизбежно вытекает, что и поступать с преступником врач должен как с больным, т. е. лечить — направлять, если возможно, а если преступник грозит общественной безопасности, то поступать с ним так, как поступаем мы с соответственными больными. Естественно, что при таком взгляде на преступника ни один врач вообще, ни военный в частности, не может не налагать своего veto на телесное наказание»34. И далее: «Пока же будем широко пользоваться правом своего veto, где только возможно. А где нельзя, там будем сле-
Сведения об авторе:
Блохина Наталья Николаевна — канд. мед. наук, науч. сотр.
32 Дондукова-Корсакова М. М. (некролог) // Вестн. Европы. — 1909. — № 9/10. — С. 891—892.
33 Португалов В. Задачи тюремного врача // Земский врач. — 1891. — № 41. — С. 602.
34 Бушуев В. Ф. По поводу телесных наказаний в войсках. — СПб., 1897. — С. 16.
довать примеру великого подвижника Гааза, будем просить и молить за провинившихся!»35.
Тяжелым условиям труда тюремных врачей в тюрьмах много строк посвятил Евгений Рудольфович Эйхгольц — старший врач Шлиссельбургской каторжной тюрьмы, автор книги, посвященной в основном проблемам ведения и лечения туберкулезных больных — заключенных. В книге много страниц посвящено вопросам профессиональной этики тюремных врачей. Значительное место занимает характеристика личности тюремного врача: «... относясь сознательно к своему труду по лечению заключенных, он (врач. — Н. Б.) может оправдать имя тюремного врача во всей его скромной красоте по образу, оставленному русским тюремным врачом — московским Гаазом»36. В книге изложены и профессиональные требования к тюремным врачам: «Раз преступник осужден в заключение на длительный срок, цель тюремного врача не только помочь прожить ему до окончания срока, но он должен поставить себе в обязанность вывести его за ворота тюрьмы здоровым и работоспособным. Тюремный врач не судья, он не должен делать никакой разницы при выборе средств лечения заключенного, уголовного, политического, краткосрочного или вечника»37. Е. Р. Эйхгольц подчеркивал: «Труд врача в тюрьме — не карьера, не профессия, а призвание. Ежели призвания нет, то не следует переходить порог тюрьмы и брать на себя бремя не по плечу»38.
Он указывал и на трудности повседневной работы тюремных врачей: «Вникнув в психологию врача в тюрьме, можно представить себе весь объем его отношений к непосредственному начальству и губернской администрации, с одной стороны, с другой — к заключенным с их повышенной нервной возбудимостью и разнообразием характеров. Только тогда станет понятным, почему в этой должности люди долго оставаться не могут. Организм врача стирается как зерно в жерновах, вращаясь среди двух лагерей — начальства и заключенных. Это стирание прямо пропорционально системе его врачебной совести: чем она больше, тем скорее тюремный врач устанет от своих обязанностей»39.
Отстаивание доктором Гаазом гуманистических принципов медицины в тюремной среде способствовало изменению понимания самого института тюремного наказания. В дальнейшем его преемники и последователи сумели заложить фундамент нового гуманистического правосознания.
35 Там же. — С. 19.
36 Эйхгольц Е. Р. Тюремный врач и его пациенты. — Пг., 1916. — С. 5.
37 Там же. — С. 24.
38 Там же. — С. 133.
39 Там же. — С. 86.
