CC BY
49
А. С. Черникова
проблемы репрезентации прецедентных ситуаций в инокультурном контексте на примере перевода романа
М.АБулгакова «Мастер и Маргарита» на финский язык
Прецедентные ситуации, как и прецедентные феномены в целом, являются частью картины мира и выступают маркерами социокультурной идентичности. В силу этого художественные произведения, в которых авторы апеллируют к прецедентным феноменам, представляют наибольшие сложности при переводе из-за необходимости их адаптации не только с лингвистической, но и с социокультурной точки зрения. В данной статье рассматриваются проблемы репрезентации прецедентных ситуаций в инокультурном контексте. В частности, выделяются факторы, которые влияют на выбор переводческих приемов при адаптации прецедентных феноменов, и рассматриваются конкретные примеры из романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в сопоставлении с переводом данных фрагментов на финский язык.
Ключевые слова: прецедентные феномены, прецедентная ситуация, финский язык, проблемы перевода, Булгаков.
The precedent situations, as well as precedent phenomena in general, are part of the linguistic world-image and act as markers of socio-cultural identity. Therefore novels, which appeal to precedent phenomena, are difficult for the translation because they must be adapted not only from the linguistic, but also from the socio-cultural point of view. The purpose of the article is to analyze problems of representation of the precedent situations in transcultural context. In particular, we're trying to identify factors that influence the choice of translation methods in the adaptation of precedent phenomena, and to discuss specific examples from the novel «The Master and Margarita» by M. Bulgakov in the translations of these fragments into Finnish.
Key words: precedent phenomena, precedent situation, Finnish, translation problems, Bulgakov.
Каждый человек обладает определенным набором знаний и представлений, которые носят индивидуальный характер, и эти наборы существенно отличаются у разных людей: «Носитель языка сознает, что некоторые из аспектов его памяти имеют заведомо индивидуальный, сугубо личный характер; некоторые другие - принадлежат более или менее уз-
кому и четко очерченному кругу "своих", разделяющих тождественный опыт <...>; о третьих с уверенностью можно сказать, что они имеют хождение в широкой и неопределенной по составу среде» [Гаспаров, 1996: 99-100]. Однако у всех индивидов, воспитанных в одной культуре и являющихся носителями одного языка, есть некое общее ядро знаний и представлений, в которое входят феномены, хорошо известные каждому человеку и не требующие комментариев, - такие феномены и называются прецедентными.
Впервые определение прецедентного текста дал Ю.Н. Караулов: «Назовем прецедентными - тексты, (1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер, т. е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие, (3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [Караулов, 2010: 216]. Караулов отмечает, что к прецедентному тексту не относится, например, заявление об отпуске, которое, несмотря на принципиальную повторяемость, не является эмоционально и познавательно значимым. Также к прецедентным текстам, по мнению Караулова, нельзя относить публикации в СМИ - во-первых, из-за кратковременности жизни таких текстов в языковом сообществе, во-вторых, из-за отсутствия всеохватности: всегда найдутся носители языка, которые не знакомы с данной публикацией, что и помешает такому тексту стать прецедентным.
В.В. Красных предлагает расширить определение Ю.Н. Караулова и применить его к прецедентным феноменам в целом: «Прецедентные феномены - это феномены, 1) хорошо известные всем представителям национально-лингво-культурного сообщества; 2) актуальные в когнитивном (познавательном и эмоциональном) плане; 3) обращение (апелляция) к которым постоянно возобновляется в речи представителей того или иного национально-лингво-культурного сообщества» [Красных, 2002: 58].
Прецедентные феномены могут быть вербальными и невербальными: к первым относятся продукты речемыслительной деятельности, ко вторым - произведения живописи, скульптуры, архитектуры, музыкальные произведения. Невербальные прецедентные феномены являются потенциально вербализуемыми: хранящиеся в сознании человека образы «Демона» Врубеля или «Лунной сонаты» Бетховена могут быть активированы словесным упоминанием о них.
Среди вербальных прецедентных феноменов В.В. Красных выделяет прецедентную ситуацию, прецедентный текст, прецедентное имя и прецедентное высказывание [Красных, 2002: 60-114]. В данной статье мы хотели бы подробнее остановиться на проблеме интерпретации и репрезентации прецедентных ситуаций в инокультурном контексте.
Прецедентная ситуация - это некая эталонная ситуация, имевшая место в реальной действительности (Ледовое побоище, осада Нуман-сии, Ватерлоо) или изображенная в произведении искусства (бой часов в полночь, борьба с ветряными мельницами). Означающим прецедентной ситуации может быть прецедентное имя (Смутное время, Колумб) или прецедентное высказывание («Поехали!», «А все-таки она вертится!»), а также некий объект, сам по себе прецедентным феноменом не являющийся, но выступающий как атрибут прецедентной ситуации (яблоко как атрибут ситуации соблазнения Адама и Евы). Прецедентные ситуации могут быть универсально-прецедентными (30 сребреников, открытие Америки) и национально-прецедентными. На последних остановимся подробнее, вспомнив такие примеры, как 1937 год в русском национально-лингво-культурном сообществе; Маппегке1ш-Ип]а («линия Маннергейма») - непреодолимая линия обороны длиной в 132 километра, построенная генералом Маннергеймом в 1940 г. на Карельском перешейке от Ладожского озера до Финского залива: выражение употребляется финнами для характеристики чего-то труднопреодолимого. В годы Зимней войны эта линия стала местом кровопролитней-ших сражений между СССР и Финляндией и получила известность в том числе в международной прессе. Выражение МатПап 1аиккаик&е( («выстрелы под Майнилой») употребляется финнами, когда речь идет об очевидной ситуации, о которой умалчивается по ряду причин; его источником послужила прецедентная для финского национально-лин-гво-культурного сообщества ситуация: под Манилой прозвучали первые артиллерийские выстрелы, направленные в сторону границ Советского Союза, которые послужили официальным поводом для начала Зимней войны в 1939 году. При этом было очевидно, что финская сторона не могла произвести этих выстрелов, тем не менее ее в этом обвинили; нелепость обвинений была признана только после развала СССР.
За прецедентным феноменом, таким образом, всегда стоит некое представление о нем, которое делает все апелляции к нему коннота-тивно окрашенными и понятными собеседнику без дополнительных объяснений. Прецедентные феномены являются частью картины мира,
они выступают маркерами социокультурной идентичности, так как способны активизировать в сознании представителей национально-лингво-культурного сообщества комплекс связанных с ними ассоциаций. В силу этого художественные произведения, в которых происходит апелляция к прецедентным феноменам, представляют наибольшие сложности при переводе из-за необходимости их адаптации не только с лингвистической, но и с социокультурной точки зрения, так как помимо очевидной лексико-грамматической трансформации текста (обусловленной структурным несовпадением языка оригинала и языка перевода) переводчику необходимо добиться прагматического воздействия на адресата, эквивалентного авторскому замыслу. В связи с этим целесообразно выделить факторы, которые влияют на выбор переводческих приемов при адаптации прецедентных феноменов.
Во-первых, выбор переводческого решения при передаче прецедентного феномена зависит от типа прецедентного феномена. При необходимости апеллировать к прецедентной ситуации возможна как замена ситуации на ее аналог в языке перевода, так и формально-эквивалентный перевод данного прецедентного феномена с примечанием переводчика. Например, испанский прецедент осада Нумансии нуждается в пояснении, так как данный факт испанской истории стал символом не только мужества и стойкости, но и безрассудного упрямства, а также безвыходной ситуации - соответственно, в каждой конкретной ситуации использования данного прецедента переводчику необходимо пояснить, какая коннотация имеется в виду. Финское выражение tulla kreivin aikaan, означающее «оказаться в нужное время в нужном месте», буквально переводится как «оказаться во время правления графа» и также требует комментария, поскольку имеет непосредственную связь с конкретным историческим деятелем и его эпохой - генерал-губернатором Финляндии, графом Пиетари Брахе (1602-1680), оказавшим активную поддержку финскому языку и культуре, основавшему не только университет и типографию при нем в городе Турку (1640), но и десять городов. Также во времена правления графа Брахе три финских города - Турку, Выборг и Хельсинки - получили право заниматься внешнеторговой деятельностью. Для улучшения морской торговли было изменено местоположение Хельсинки: город был перенесен из устья реки Ванта на мыс Виронниеми. Благодаря активной деятельности графа в Финляндии была организована регулярная почтовая транспортировка из Стокгольма в Выборг. Таким образом, имеется в виду, что людям, которые жили
во время правления графа Брахе, повезло оказаться в нужное время и в нужном месте.
Во-вторых, выбор переводческого решения при передаче прецедентного феномена зависит от значимости прецедентного феномена в контексте: в некоторых случаях введение в переводной текст незнакомого потенциальному читателю прецедента способно вызвать чрезмерную семантическую перегруженность текста и затруднить восприятие читателем прагматики текста. В таких случаях целесообразно опустить упоминание прецедентного феномена в тексте перевода.
В-третьих, на выбор переводческого решения может влиять степень освоенности прецедентного феномена носителями языка перевода: универсально-прецедентные феномены знакомы любому среднестатистическому представителю современной цивилизации, а следовательно, их перевод не представляет особой трудности: они практически всегда имеют инвариант восприятия в иноязычных культурах, социумно-преце-дентные феномены могут и не зависеть от общенациональной культуры, а национально-прецедентные феномены могут выходить за границы государства, в котором они сформировались (например, Дядя Сэм - очеловеченный образ США, изначально бывший национально-прецедентным феноменом, который впоследствии стал известен и за пределами Штатов).
В-четвертых, на переводческое решение при передаче прецедентного феномена могут повлиять структурные различия между языком оригинала и языком перевода: даже при полной освоенности носителями языка перевода определенного прецедентного феномена может понадобиться лексико-грамматическая трансформация (например, название газетной статьи To brick or not to brick дословно должно переводиться как «Класть кирпичи или не класть кирпичи», однако очевидна апелляция к шекспировскому тексту, соответственно, для обеспечения эквивалентности перевода необходимо трансформировать фразу: «Быть или не быть плитке на тротуарах»).
В данной статье мы предлагаем рассмотреть некоторые конкретные примеры передачи прецедентных ситуаций советского времени при переводе романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» на финский язык.
«Мастер и Маргарита» - одно из самых знаменитых и значительных произведений в мировой литературе XX в. Роман, ставший для представителей русского национально-лингво-культурного сообщества прецедентным текстом, который цитируют даже люди, незнакомые с полным текстом произведения, представляет для исследователя несомненный
интерес как источник бесконечного числа реалий и прецедентных ситуаций того времени: «Писатель сочетает предельную точность, даже буквализм в передаче бытовых реалий, примет повседневного быта, фактов собственной жизни с крайне сложной, многоплановой и многозначной проекцией этих элементов на идеальный мистический метасю-жет» [Гаспаров, 1994: 113]. А.З. Вулис, литературовед и специалист по советской сатире 1920-1930-х гг., один из главных инициаторов публикации романа, пишет о мастерской передаче Булгаковым колорита своей эпохи: «.. .выходцам из прошлого, из двадцатых - тридцатых годов, тем, кто знал, сколь опасно проигнорировать праздничную демонстрацию или уклониться от подписки на заем, булгаковский рассказ возвращает ощущение подлинной реальности» [Вулис, 1991: 212]. В московских сценах «Мастера и Маргариты» представлено такое количество прецедентных ситуаций раннего советского периода, что охватить их все в рамках одной статьи не представляется возможным, поэтому обратимся к нескольким примерам:
(1) И вот два года тому назад начались в квартире необъяснимые происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать. - J a juuri kaksi vuotta sitten huoneistossa oli alkanut tapahtua selittamattomia asioita: sen asukkaat alkoivat havita jaljet-tomiin [Bulgakov, 2006: 91].
Здесь, как и во многих других местах романа «Мастер и Маргарита», М.А. Булгаков отражает прецедентную для советского строя того периода ситуацию - арест людей, который проводился КГБ в обезличенной и молчаливой манере: люди просто исчезали из своих квартир или по дороге на работу, и об их судьбе никому ничего не было известно. Переводчик передал выражение способом прямого дословного перевода, не снабдив его никаким примечанием по поводу страшной реалии советской жизни описываемого периода. Таким образом, финский читатель не только не поймет конкретного содержания данного эпизода, но и не сможет проникнуться гнетущей атмосферой описываемой эпохи. Рассмотрим схожие примеры:
(2) Тут он взглянул на дверь в кабинет Берлиоза, бывшую рядом с передней, и тут, как говорится, остолбенел. На ручке двери он разглядел огромнейшую сургучную печать на веревке. -Silloin han vilkaisi eteisen vieressa olevan Berliozin tyohuoneen oveen ja jahmettyi paikoilleen, kuten sanotaan. Ovenrivassa riippui narun paassa valtava lakkasinetti [Bulgakov, 2006: 97].
Печать на дверях означала, что человек был арестован, а его имущество опечатано для проведения дальнейшего расследования. Поэтому Степа боится сомнительного разговора, который он имел с Берлиозом «на какую-то ненужную тему»: Степа предполагает, что Берлиоза арестовали, отсюда его «неприятнейшие мыслишки», что, может быть, он скомпрометировал себя и теперь ему самому угрожает опасность быть арестованным.
(3) - С этого прямо и нужно было начинать, - заговорила она, - а не молоть черт знает что про отрезанную голову! Вы меня хотите арестовать? - No, olisitte aloittanut siitü, hün virk-koi, - jauhoitte siinü kaikkea tyhjünpüivüistü, irtileikatusta püüstü ja muusta! Haluatteko pidattaa minut? [Bulgakov, 2006: 275].
Реакция Маргариты опять-таки связана с прецедентной для советских граждан ситуацией ареста: несмотря на то что она не совершала преступления, она готова к аресту. При этом переводчик (на наш взгляд, напрасно) смягчил коннотацию глагола: слово pidüttüü означает «задержать», оно является синонимом слова «арестовать» - vangita, использование которого в данном контексте было бы уместнее.
Помимо атмосферы всеобщего недоверия и постоянного ожидания ареста, Булгаков описывает и другие типичные для советского человека того периода ситуации, играющие немаловажную роль для понимания текста романа в целом:
(4) В чем же было дело? В одном - в квартире. Квартира в Москве? Это серьезно. - Mistü siis oli kysymys? Vain yhdestü seikasta - asunnosta. Asunto Moskovassa oli totisesti vakava asia! [Bulgakov, 2006: 239].
Получение квартиры в Москве для советских граждан считалось достижением большого успеха. Московскую прописку мог получить либо родившийся в семье москвичей ребенок, либо человек, заключивший брак с жителем Москвы (с разрешения прописанных на этой жилплощади родственников). Поплавский старался поменять свою квартиру в Киеве на квартиру в Москве, и его желание унаследовать квартиру племянника было прецедентной для советского времени ситуацией.
Наконец, всегда представляет собой сложную задачу для переводчика передача цветовой символики:
(5) Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну: - Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но
они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. - Vieraan silmat laajenivat ja han jatkoi kuiskutteluaan katselleen kuuta: - Se nainen kantoi kasis-saan inhottavia, levottoman keltaisia kukkia. Piru tietaa, miksi niita nimitetaan, mutta jostain syysta ne ilmestyvat ensimmaisina kevaalla Moskovan katukuvaan. Ne kukat erottuivat hyvin selvasti hanen mus-tasta kevattakistaan. Han kantoi keltaisia kukkia! Se on paha vari [Bulgakov, 2006: 169]. В данном случае переводчику следовало указать в примечании, во-первых, что речь идет о мимозе - первых цветах, появлявшихся в Москве весной, которые привозили с юга; во-вторых, что желтый цвет для русского лингвокультурного пространства является символом страданий: это цвет сумасшествия (здания, в которых располагались психиатрические больницы, снаружи окрашивались в темно-желтый цвет, отсюда закрепившийся в русском языке разговорный синоним для такого заведения - «желтый дом»), цвет зависти, ревности, измены и разлуки (в России не следует дарить любимой женщине желтые цветы), цвет увядающих осенних листьев, что делает его символом болезни и смерти.
Национальные реалии и прецедентные феномены, несомненно, представляют собой особую сложность для переводчика: для их адекватной передачи ему необходимо хорошо разбираться в лингвокультурной ситуации; понимать не только значение, но и значимость каждой подобной единицы в конкретном контексте; уметь находить соответствующие эквиваленты в родном языке. Как видно из рассмотренных примеров, при передаче прецедентных ситуаций переводчики сталкиваются с практически непреодолимыми сложностями, разрешить которые помог бы подробный комментарий, но, к сожалению, политика финских издательств такова, что комментарии переводчика признаются неправомерным расширением объема текста.
Список литературы
BulgakovM. Saatana saapuu Moskovaan. Juva, 2006. Вулис А.З. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита». М., 1991. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX в. М., 1994.
Гаспаров Б.М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования. М., 1996.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. 7-е изд. М., 2010. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. М., 2002.
Сведения об авторе: Черникова Александра Сергеевна, аспирант кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: alekschernikova@yandex.ru.
