CC BY
37
Н.Н.Трошина
ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В
ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ ОБЪЕДИНЕННОЙ ГЕРМАНИИ
(ЯЗЫКОВОЙ АСПЕКТ). (Реферативный обзор)
Политический дискурс сегодня активно исследуется лингвистами. Политический дискурс как «своеобразная знаковая система, в которой происходит модификация семантики и функций разных типов языковых единиц и стандартных речевых действий» (4, с. 3), стал объектом лингвистики относительно недавно: на Западе примерно с послевоенных лет. Так, с 50-х годов интерес к этой проблематике возник в ФРГ, а именно в связи с выходом книги В.Клемперера о языке нацистского рейха (10). В России же проблемы языка политики стали разрабатываться преимущественно с конца 80-х годов, когда, с одной стороны, политическая коммуникация утратила свой преимущественно ритуальный характер, а с другой - изменилась в сторону объективности парадигма социологических и политологических исследований.
Политическая лингвистика носит ярко выраженный междисциплинарный характер, интегрируя достижения социолингвистики, лингвистики текста, нарративного анализа, стилистики и риторики. Как отмечает Н.Луманн, политическая речь не укладывается в традиционную для лингвистики модель анализа речевых сообщений « отправитель -получатель», поскольку политическая коммуникация действует как некий социальный механизм, воспроизводящий социальные системы, в которые сам этот механизм непосредственно включен. Подчеркивается особая значимость языка в сфере политики: « Вся политика - это не более и не менее, чем коммуникация, и только через коммуникацию она может вводить в заблуждение как других, так и себя» (12, с. 246) (цит. по: 5, с.31).
В политическом дискурсе проявляется комплекс взаимоотношений между человеком и обществом: при этом расстановка сил в политической сфере определяет направление формирования у реципиентов некоторых фрагментов картины мира. Таким образом, «политический дискурс - это в чистом виде фактор языкового контроля... Поэтому, используя политический дискурс в качестве пробного камня, можно понять, как в разных языковых коллективах моделируются культурные ценности, как пропагандируется социальный порядок, какие элементы языковой картины мира остаются за пределами сознательных речевых стратегий говорящих, как формируется концептуальная картина мира, присущая каждому языковому коллективу» (3 с.26).
Соотношение между политическим дискурсом и дискурсом масс-медиа представлено Е.И.Шейгал в ее монографии «Семиотика политического дискурса» в виде следующей шкалы (4, с.26):
ДОМИНИРУЕТ ДИСКУРС МАСС-МЕДИА
- памфлет, фельетон
- проблемная аналитическая статья (написанная журналистом)
- колонка редактора
- передовая статья
- репортаж (со съезда, митинга и т.п.)
- информационная заметка
- интервью с политиком
- полемика (теледебаты, дискуссия в прессе)
- политический документ (указ президента, текст закона, коммюнике)
- проблемная аналитическая статья (написанная политиком)
- публичная речь политика
ДОМИНИРУЕТ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС ▼
Эта шкала показывает градацию соотношения между дискурсом масс-медиа и политическим дискурсом в разных жанрах. «Чем менее опосредованно выражен в нем голос политического института или политика как представителя института или как личности, тем центральнее положение данного жанра в поле политического дискурса» (там же).
Особенности немецкого политического дискурса определяются в контексте «системных трансформаций, ... которые на рубеже столетия / тысячелетия в значительной степени сопряжены с изменениями определенных цивилизационных и ценностных ориентиров» (5, с. 49). В Германии формирование современного политического дискурса
проходило в особенно сложной обстановке - в процессе объединения восточных и западных земель, что потребовало от граждан новой - объединенной - страны, но прежде всего от восточных немцев срочной адаптации к новой социокультурной ситуации и, соответственно, к новым нормам речевой коммуникации, прежде всего в сфере политики.
Сравнивая новый политический дискурс с политическим дискурсом ГДР, в котором «большинство членов общества были практически исключены из активного участия в публичной коммуникации» (8, с. 190), исследователи выделяют в формировании нового политического дискурса Германии ряд этапов. Это прежде всего этап уличных демонстраций 1989 г., который характеризуется высокой креативностью в использовании языковых средств. Так, пародируются типичные для ГДР лозунги - им придается новое значение: «Вся власть советам!» - «Вся власть народу!»; официальный лозунг «Как работаем сегодня, так будем жить завтра» превращается в лозунг «Как сегодня выходим на демонстрации, так будем жить завтра». Используется пословичный фонд немецкого языка: Was Hanschen nicht gelernt, lernt Hans nimmermehr (соответствует русскому «Чего не знал Ванюша, того не будет знать Иван») - Was Krenzchen nicht gelernt, lernt Krenz nimmermehr (обыгрывается фамилия Кренц: Эгон Кренц был последним Председателем Государственного совета ГДР).
Если в основе кратких и хлестких лозунгов лежали ассоциации с прежними официальными стереотипами, то тексты большего объема построены так, чтобы они никак не напоминали официальный дискурс ГДР. Создавался альтернативный дискурс, в рамках которого критиковали не только товарный дефицит, отсутствие пространства для деловой инициативы, не только высказывались требования социальной справедливости, демократии, мира, защиты окружающей среды, но и обвинялось прежнее политическое руководство в нарушении коммуникации между государством и обществом, что привело к возникновению кризисной ситуации в стране. Выдвигалось требование наладить демократический диалог о задачах правового государства, экономики и культуры.
В это время появилось множество новых слов и речевых оборотов, т.е. формировался «словарь эпохи перемен» (Wendeworterbuch). Следует, однако, отметить, что речь идет даже не столько о новых словах, сколько о новых компонентах значений существующих слов. Сюда относится прежде всего слово Wende, которое использовал Эгон Кренц в своей речи 18 октября 1989 г. в значении «изменившаяся в конце 80-х годов ситуация в Германии и в Восточной Европе». Жители Восточной Германии подхватили это слово, и в 1989 г. Общество немецкого языка назвало его словом года. Следует, однако, отметить, что слово Wende появилось в политическом дискурсе не в 1989 г., а гораздо раньше: оно было использовано в так называемом «поворотном письме» (Wendebrief) Геншера, в котором Партия свободных демократов заявляла об отходе от своего прежнего политического партнера - СДПГ и о заключении коалиции с партией ХДС/ХСС. Этот процесс проходил в 1981-1982 гг., когда смена правительства воспринималась как «духовно-нравственный поворот» (geistig-moralische Wende) (20,c. 56).
Характерной чертой политического дискурса осени 1989 г. было то, что он резко нарушил правила политической коммуникации, принятые в парламентской демократии. Это была не коммуникация между политиками, партиями и гражданами, в ходе которой в речевой форме осуществляются политические действия. Это было требование народа к властям (т.е. требование снизу) начать, наконец, общение с ним, которое затем начало осуществляться в форме «бесед в ратуше» (в Дрездене), «воскресных бесед» (в Берлине) и первых «круглых столов». Эти диалоги были «асимметричными дискуссионными форумами» (asymmetrische Diskussionsforen), темы которых определяли граждане, а не представители власти: свобода СМИ, правовая защищенность, экологическая политика, свобода передвижения, экономический и политический кризис в стране. Вскоре и журналисты преодолели навязанное им послушное молчание и постепенно превратили радио, телевидение и печатную прессу в подлинных выразителей общественного мнения.
Г.Сэмсон в своем исследовании «Новый язык Кристы Вольф: Утопия и действительность» (14) называет два антонимичных понятия, образующие полюсы, в пространстве между которыми целесообразно анализировать особенности политической коммуникации осенью 1989 г.: «бессловесность» и «диалог» (14). Исследование построено на сопоставлении публикаций в газетах «Нойес Дойчланд» и «Берлинер Цайтунг», представлявших позицию последнего правительства ГДР, с одной стороны, и текстов, в которых была представлена точка зрения демократической оппозиции (общественные движения «Новый форум», «Демократия сегодня» и др.), - с другой. Эта точка зрения оппозиции была сформулирована в листовках и выступлениях на демонстрациях.
Тексты первого типа квалифицируются Г.Сэмсон как «измененный дискурс» (gewendeter Diskurs), для которого характерны следующие микроконтексты использования указанных слов: in Sprachlosigkeit verfallen «погрузиться в бессловесность», die Sprachlosigkeit beenden «покончить с бессловесностью», ernstgemeinter innenpolitischer Dialog «серьезный внутриполитический диалог». Так, в выступлениях Эгона Кренца подчеркивалось, что политическая ситуация на том этапе сложилась, якобы, помимо воли руководителей страны, которые в новых обстоятельствах искренне хотели предложить населению ГДР открытый диалог. На это население ответило лозунгами на демонстрациях, в частности, на демонстрации в Лейпциге: Die uns jahrelang betrogen, kommen uns mit Dialogen! «Те, кто годами нас обманывал, морочат нам голову диалогами!». Слово «диалог» в дискурсе правившей в ГДР партии не имело того значения, которое оно имеет в обычном языке и которое вкладывала в это слово оппозиция, требовавшая разговора двух равных партнеров. Народ воспринимал слово «диалог», сказанное властью, как «ложь, обман, пустую фразу»: Der Dialog wird bald zur Phrase. - Jetzt gehen wir weiter auf die Strafie! «Диалог скоро станет пустой фразой. - Мы по-прежнему выходим на улицу!». Оппозиция требовала публичного диалога и обвиняла власть в навязанной опеке (Bevormundung), отношении к гражданам как к недееспособным (Entmundung) и бессловесным (Sprachlosigkeit) существам.
Интерпретируя метафорическое значение слова Sprachlosigkeit как «невыносимое, насильно навязанное состояние, от которого необходимо избавиться», автор указывает, что эта метафора выполняет не только экспрессивную функцию и функцию репрезентации (Darstellungs- und Ausdrucksfunktion), но и апеллятивную (Appellfunktion). Главное значение этой политической метафоры определяется ее прагматическими задачами. «Бессловесность» могла быть преодолена не в ходе предлагавшегося властью
диалога, а лишь при наличии нового политического языка, представленного в текстах демократического движения.
Как отмечает У.Фикс, новые нормы публичного общения складывались лишь постепенно (например, во время круглых столов), так что был некоторый период открытого политического дискурса, периода безнормативного речевого общения, или, как его называет У.Фикс, «время без поводырей» (Zeit ohne Gangelung), который, однако, охарактеризовался «высшим коммуникативным напряжением» (8, c. 190) и высшими достижениями в речевой коммуникации. С объединением Германии этот период завершился.
После 3 октября 1990 г., т.е. после присоединения ГДР к территории, на которой действовал Основной закон ФРГ, начался новый, общегерманский этап развития коммуникации. Эйфорический и в языковом отношении исключительно плодотворный и креативный период внутреннего ожесточенного дискурса ГДР сменился периодом перехода от высокой политики к проблемам повседневности.
«Открытый дискурс» (offener Diskurs) сменился упорядоченным, как это принято в демократическом обществе, - дискурсом, регулируемым множеством правил, образцов и процедур. Разительное отличие от дискурса в ГДР заключалось в том, что его порядок определялся целым рядом общественных институтов, а не каким-то одним. Удивление многих граждан бывшей ГДР вызвало то, что снова появились правила, ведь многие представляли себе демократическое общество как общество, свободное от таковых. В наличии же правил, в том числе и дискурсивных, многие усмотрели «дефект демократии» и основание для оправдания прежних коммуникативных отношений. При этом часто упускался из виду полифонический характер нового дискурса и возможность индивидуального вмешательства в него, пусть и не всегда беспроблемного.
Вопрос о том, как скажется разделение Германии на немецком языке, т.е. не будут ли со временем восточные и западные немцы говорить на разных языках, с опасением дискутировался уже задолго до 3 октября 1990 г., отмечает Г.Штикель в статье «Что думают западные и восточные немцы о языке друг друга?» (16). Неудивительно поэтому, что одно из самых приятных впечатлений после открытия границы между ГДР и ФРГ было связано с отсутствием языковых проблем. Всех окрылило чувство языкового объединения. Однако вскоре, параллельно с углублением проблем повседневной жизни на востоке Германии, это чувство стало ослабевать, и все чаще можно было услышать: «Вероятно, мы все же друг друга не понимаем»; «Оказывается, мы говорим на разных языках». Феномен «стена в головах» (die Mauer in den Kopfen) превратился в специфический топос, формированию и упрочению которого особенно способствовали СМИ. В этой ситуации фонд Тиссена финансировал исследование общественного мнения на указанную тему, что и было выполнено Институтом исследования общественного мнения в Гамбурге. С этой целью были опрошены 1 тыс. человек на западе Германии и столько же на востоке. Выяснялось, насколько соответствует мнению и установкам населения активно насаждаемое СМИ представление о том, что нарастающие проблемы взаимопонимания между жителями западных и восточных земель обусловлены языком. Получены следующие результаты:
1) вопросами языковой жизни общества интересуются всего лишь 43,5% населения, при этом на востоке страны процент незаинтересованных выше, чем на западе (62,5% против 56,5%) (с.18);
2) существенные и явные языковые различия между старыми и новыми федеральными землями констатируют 17, 9% на Западе и 10,8% на востоке; Г.Штикель указывает на неожиданный в целом результат опроса: 43,2% отрицательных ответов («существенных различий нет»);
3) 76,4% (!) населения считают, что трудности общения после объединения Германии обусловлены не языком; из тех же, кто видит корень проблемы в языке, на западе страны живут 4,8%, а на востоке - 1,5%. Г.Штикель ожидал обратного результата, и свои не оправдавшиеся ожидания он объясняет воздействием распространенного предрассудка о «вечно жалующемся восточном немце».
Из приведенных данных следует, что в этой новой социокультурной ситуации и, следовательно, новом политическом дискурсе остро встал вопрос о национальной идентичности и национальном сознании современных немцев. Под национальным самосознанием понимается не только национальное самоопределение (идентификация), но и представления о своем народе (автостереотипы), его происхождении, историческом прошлом, языке, культуре, в том числе о традициях, нормах поведения, и все то, что может быть отнесено к образу «мы» (1, с.6). От слова «идентичность» (Identitat) в современном немецком языке образовано множество производных, изобретаемых и воспроизводимых в дискурсе масс-медиа, что свидетельствует об исключительно высокой актуальности этой проблемы. У. Крамер в статье «Мы и другие - дистанцирование средствами языка» (11, с. 273) приводит (неполный) перечень этих лексем: «утрата идентичности» (Identitatsverlust), «сдвиг в идентичности» (Identitatsschub), «кризис идентичности» (Identitatskrise), «невроз идентичности» (Identitatsneurose), «чувство идентичности» (Identitatsgefuhl), «восточная идентичность» (Ost-Identitat), «западная идентичность» (West-Identitat), «нарушенная идентичность» (erschutterte Identitat), «двойная национальная идентичность» (doppelte nationale Identitat), «немецко-немецкая двойная идентичность» (deutsch-deutsche Doppelidentitat), «противоположная коллективная идентичность» (gegensatzliche kollektive Identitat) и т.д.
Поскольку изменения в языковой ситуации были очевидны и ощутимы для большинства немцев, эта проблема приобрела особую значимость для немецких лингвистов, которые провели ряд исследований языковой рефлексии, т.е. языкового самоощущения граждан (прежде всего граждан бывшей ГДР). Интереснейшее исследование было проведено в 1994-1996 гг. под руководством У.Фикс в рамках социолингвистического проекта «Языковые биографии» (9), в ходе которого брались интервью у граждан восточных немецких земель. В задачу исследователей входило не столько описание речевой практики и коммуникативного поведения говорящих после начала общественно-политических перемен в Германии, сколько фиксация языковых самонаблюдений участников интервью, их речевых реакций на социальные, политические и культурные изменения в стране. Перемены в речевой практике в новых федеральных землях предоставляют лингвистам редкую возможность зафиксировать не только новые языковые факты, но и результаты индивидуального восприятия социокультурных изменений в стране, т.е. новые содержательные аспекты языкового сознания. В новых федеральных землях говорящие переживают совершенно необычный процесс языковых изменений - не постепенный, а исключительно быстротекущий и всеобъемлющий: из двух культур (при общей истории и общем языке) этот процесс затрагивает, в основном, одну из них - ту, которая существовала в бывшей ГДР. Неудивительно, что при этом у многих восточных немцев возникает чувство культурной отчужденности. Это, в свою очередь, подталкивает их к особенно осторожному, взвешенному речевому поведению, которое может быть исследовано методами истории устной речи (Oral Language History).
Чувство отчужденности испытывают, однако, не все респонденты, а только так называемые «конформисты», которые считают необходимым оправдываться в своем собственном прошлом. Они убеждены, что осенью 1989 г. «рухнуло все, что они выстроили своими руками». Они оказались в ситуации культурного шока и потеряли какую-либо ориентацию в жизни: ведь упорядоченная действительность тоталитарного государства с ее предписанной «сверху» правдой, в которую пусть никто и не верит, все же дает «некую ориентацию, обеспечивающую стабильность» (eine negative Stabilitat vermittelnde Orientierung) (c.35). Для того, чтобы найти новую точку опоры и вербально определить свое место в изменившейся ситуации, «конформисты» прибегают к так называемым «иммунизирующим речевым стратегиям» (Immunisierungs-strategien), с помощью которых они защищают свои прежние политические установки и оправдывают собственное поведение, представляя поведение как абсолютно соответствующее социальной норме («Говорение на двух языках (официальном и неофициальном) мы считали нормальным. И это ведь везде так») (1), игнорируя наличие проблемы («Дело (рабочего класса) было правое, и в этой ситуации не могло быть неправым ни одно средство, которое служило этому делу») (2), интерпретируя события в собственных интересах («Все измеряется интересами рабочего класса и соответственно оценивается») (3). «Нонконформистам» свойственно, скорее, чувство согласия с новыми явлениями в обществе и доверие к нему. Отвечая на вопрос о культурной идентичности граждан бывшей ГДР как о явлении, которое было утрачено после осенних событий 1989 г, «нонконформисты» говорят: «У человека нельзя отнять то, чего у него никогда не было.... В своих мыслях я всегда был далек от этого» (имеется в виду жизнь в ГДР. - Н.Т.).
Дискуссия о национальной идентичности и, как часть ее, дискуссия о языковых различиях на Западе и Востоке Германии, развернувшиеся в обществе, породили ставшую широко известной антонимическую пару слов Ossi - Wessi «восточный немец» -«западный немец». Эта лексическая пара вошла в «Словарь ключевых понятий ХХ в.» (20, c.44). В процессе объединения Германии потребовались новые меткие обозначения жителей обеих частей страны. Дискутировались разные варианты: Ostdeutsche -Westdeutsche «восточные немцы - западные немцы», Beitrittsburger «присоединившиеся граждане», Altbundesburger - Neubundesburger «граждане старых земель - граждане новых земель», Ostgermanen - Westgermanen «восточные германцы - западные германцы», Neubundi «новые граждане» и т.д. Укрепилась же в речевом употреблении пара «осси -весси», причем за словом «осси» закрепилась негативная окраска (усилившаяся благодаря появлению производных слов Jammerossi «жалкий восточный нытик» и Besserwessi «всегда все лучше умеющий и преуспевающий немец с запада». Затем появилось слово Wossi = ein Ossi, der im Westen arbeitet «восточный немец, который работает на Западе». В указанном словаре отмечается, что сегодня слово «осси» постепенно утрачивает пейоративный оттенок, приобретая оттенок разговорности.
Проблема национальной идентичности и ее языковая и культурная составляющие активно обсуждались и обсуждаются до сих пор в немецких СМИ.
Различия, которые сначала воспринимались (прежде всего на Западе) как следствие различий в политических и экономических системах, стали теперь трактоваться как порождение более «глубоких» психологических, языковых и/или культурных обстоятельств. В результате в СМИ все чаще появлялись публикации на эту тему, а также «психограммы», диаграммы политической лексики, издавались культурологические словари и справочники, трактовавшие старую проблему в новом свете.
Создание стереотипов в СМИ связано с тем, что называется «кластерами национальной идентичности», т. е. с комплексами признаков, обусловленных происхождением, культурой, религией и языком (6 (цит. по: 15, с. 40). «Поскольку в Европе язык всегда был главным символом и зеркалом культуры и этнической идентичности, обсуждение культурных различий приводит к обсуждению языковых различий», - отмечают А. Шетхар и В.Хартунг. Так как родной язык всегда был центральным понятием в «образе немецкого сообщества» (Imagination einer deutschen Gemeinschaft) (там же), то любые высказывания по поводу языковых различий оказываются исторически глубоко мотивированными. Различия в речевом поведении западных и восточных немцев А.Шетхар и В. Хартунг считают не культурно, а дискурсивно обусловленными. Поэтому они отвергают концепцию существования специфической «восточнонемецкой культуры», т. е. концепцию, связанную с социолингвистической дифференциальной гипотезой, предполагающей некое множество устойчивых культурных признаков (ср.: (17). На основании этой гипотезы строятся популярные дискурсивные идеологии, закрепляющие в сознании людей разделение немцев на две группы - восточную и западную. Эта гипотеза отказывает восточным немцам в использовании нейтрального, пейоративно немаркированного (нестигматизированного) языка; восточные немцы считаются «чужими в пространстве родного языка» (fremd in der Muttersprache), их языковая «инаковость» постоянно подчеркивается, например, гораздо более частотное употребление обобщающего «мы». Следует, однако, принимать во внимание, что для подобных языковых различий есть основания. Так, В.Тирзе, заместитель председателя партии ПДС, сказал в интервью корреспонденту журнала «Штерн»: «Во времена ГДР “мы” означало всех тех, кто не принадлежал к правящей верхушке. Существовало противопоставление: “мы” и “те наверху”. Теперь же “мы” означает “не-весси”. Это противопоставление искажает суть подлинных противоречий между немецкими Западом и Востоком» (18, c.58).
Таким образом, языковые проблемы выдвигаются на первый план вместо социальных и политических. Создается ситуация, в которой язык становится и проблемой, и ее объяснением.
Одним из важнейших понятий в дискуссии о немецкой национальной идентичности в современной Германии является понятие «языковой стены», или «стены в голове», которая осталась в сознании немцев и после падения Берлинской стены и которая определяет ментальные различия между немцами восточной и западной социализации. Проблемы взаимопонимания между западными и восточными немцами - это проблемы совсем не бытового характера. За ними стоят различные установки, ожидания и представления о том, что само собой разумеется. Стена в голове - это барьер, мешающий
взаимопониманию и нормальным взаимоотношениям. Мы используем одни и те же слова,
159
но все же говорим на разных языках. «Осси» имеют преимущество перед «весси», так как были вынуждены освоить оба языка, считает психолог и публицист О.Г.Кляйн (см.: 19, c. 50). Позитивная оценка речевого опыта восточных немцев - это новая черта дискурса немецких массмедиа.
Ментальные различия как причина взаимного отчуждения восточных и западных немцев постоянно обсуждаются в СМИ, так, например, Г.Гаус (газета «Berliner Zeitung») подчеркивает, что в новой Германии это отчуждение возникло именно в результате контакта людей, а не разделения, как раньше (цит. по: 11, с. 279). В.Тидке (газета «Die Zeit») высказывает опасение, что это чувство будет в ближайшее время определяющим во взаимном восприятии немцев (цит. по: там же). Не случайно так часто задается вопрос: «Откуда Вы?»; «Где Вы раньше жили?» У.Крамер приводит показательный пример: женщине, переехавшей из Западного Берлина (р-н Вильмерсдорф) в Восточный (р-н Рансдорф), говорит ее новая восточноберлинская знакомая: «И все же Вы мне очень симпатичны» (11, c. 282).
В сегодняшнем политическом дискурсе Германии часто используется понятие Ostalgie «тоска по прежней жизни в Восточной Германии», которое соотносится с определенными культурными символами эпохи ГДР: от рок-групп до лексических символов, например, Palast der Republik «Дворец Республики», das grune Ampelmannchen «зеленый человечек в светофоре» (которого на Западе называют der eilende Ossi «спешащий осси»). Ostalgie вызывает глубокое недоумение у западных немцев. Они воспринимают Ostalgie прежде всего как синоним тоски по социальной надежности в ГДР, по отсталому, но все же уютному образу жизни, по безопасности в повседневной жизни, но прежде всего как неблагодарность, что и проявляется на страницах прессы: «Мы платим сотни миллионов марок в год, а они что делают? Вместо того, чтобы радоваться и благодарить, эти нытики осси (Jammerossis) выбирают ПДС (Партию демократического социализма. - Н.Т.)» (газета «Die Zeit»).
В течение 12 лет СМИ создавали образ активных, сильных и энергичных западных немцев, противопоставляя им пассивных, слабых, всегда жалующихся восточных немцев, рассчитывающих на сочувствие. При этом использовались отрицательно коннотированные лексемы, например: Ostjammer «вечное хныканье восточных немцев», Ostlarmoyanz «восточная плаксивость». Жалобы восточных немцев используются, чтобы создать специфические формы политического дискурса, а затем развенчать и отбросить их. О каких же специфически восточнонемецких жалобах идет речь? По свидетельству журнала «Der Spiegel», ни одно политическое мероприятие не обходится без того, чтобы его участники не пожаловались на высокий уровень безработицы и рост преступности, а также не высказали более конкретных пожеланий к премьер-министру страны, например, чтобы было лучше организовано автобусное сообщение в их местности. Западные немцы считают такие высказывания нелепыми, определяя их как «нытье», а западная пресса использует их, чтобы представить восточных немцев в невыгодном для них свете.
Создание дискурсивного стереотипа «нытиков» влечет за собой использование определенных аргументативных стратегий в политическом контексте: темы, которые восточные немцы предлагают для обсуждения, их критические замечания и попытки участия в новой политической ситуации - все это часто представляется в СМИ как нечто
лишенное смысла, просто как всплеск эмоций, который следует погасить. И политики считают свое выступление (в том числе и в прессе) удачным, если им это удалось.
Итак, в течение всего времени после объединения в Германии формировался политический и массмедиальный дискурс, в рамках которого жители бывшей ГДР нередко подвергались как участники речевой коммуникации дискурсивным ограничениям. В результате они вынуждены были развить в своей речевой практике такие речевые стратегии, с помощью которых они пытаются вернуть себе авторитет, основывающийся на их собственном опыте. В сложившейся масс-медиальной ситуации в Германии это сделать достаточно сложно, так как в практике СМИ, безусловно, преобладает ориентация на рецептивные установки западногерманского читателя. Причина этого заключается в том, что именно на Западе находится большинство платежеспособных читателей, которые требуют понятную им информацию. Таким образом, различия в подаче информационного материала в СМИ зависят от социопсихологической специфики читателей, так как именно она определяет аргументативную стратегию, реализуемую в текстах массмедиа. «До сих пор существует четкая и при этом совпадающая с прежней государственной границей линия, разделяющая (немецкие. - Н.Т.) СМИ, и до сих пор не существует способа, который позволил бы снести эту новую стену», - приходит к выводу В.Мюль-Беннингсхаус (13, с. 186).
С ним полемизирует Х.Витцель (19) - журналист из Лейпцига (т.е. восточный немец), который оценивает сложившуюся в немецких СМИ ситуацию с позиции восточного немца. Он считает принципиально неправильным рассматривать проблему внутригерманского единства, а значит, и проблему немецкой национально-культурной идентичности, делая акцент лишь на трудностях, связанных с адаптацией восточных немцев к новой политической и социокультурной ситуации. Журналист трактует эту проблему как общегерманскую и считает, что решать ее следует совместными усилиями, отказавшись от мысли, что существует лишь одна мера вещей - западная. Этой точки зрения придерживается заместитель председателя ПДС В.Тирзе, интервью с которым опубликовано в том же номере журнала « Штерн»: « У Запада больше нечему учиться» (18, с.54). По мнению В.Тирзе, 12-летний опыт гигантской общественно-политической трансформации сделал очевидным, что реформы должны коснуться всей Германии и на Западе тоже должно многое измениться (18, с. 56).
В общественном сознании не только на Востоке страны, но и на западе сейчас происходят заметные изменения: «весси» начинают понимать, за какое трудное дело они взялись: «Запад купил 12 лет тому назад страну и людей, как кота в мешке. Но это не в упрек вам (т.е. «весси». - Н.Т.). Мы сами хотели объединения, но только не знали, как это делается», - пишет Х.Витцель (19, с.44). И на Востоке, и на Западе столкнулись с непомерными расходами и при этом недооценили глубину ментальных различий населения.
Восточные же немцы сделали следующие выводы из опыта воссоединения:
1) «Вместе начали, вместе и отвечать будем (mitgegangen, mitgehangen), - мы не все равны, но все одинаково больны» (там же);
2) «осси» не позволят себя больше обманывать: теперь они приобрели иммунитет к лозунгам и пустым обещаниям; их было слишком много, только жители восточных немецких земель не сразу могли эту увидеть;
3) «осси» внесли самый большой вклад в воссоединение Германии, так как именно они добыли свободу в ходе мирной революции: «Ведь в конце концов Берлинская стена рухнула именно с востока на запад», - эти слова Кр. Пипер, генерального секретаря Партии свободных демократов, приводятся в статье Х.Витцеля (там же, с.48).
Выводы, сделанные восточными немцами за годы, прошедшие со дня объединения, свидетельствуют об их укрепившемся самосознании и об упрочении их национально-культурной идентичности. Публикация статей восточногерманских публицистов в журналах, которые читаются преимущественно в западных немецких землях и в которых излагается точка зрения восточных немцев, способствует созданию действительно общегерманского политического дискурса. Такой дискурс может существенно повлиять на решение проблемы немецкой национально-культурной идентичности, которая все еще остро стоит сегодня в Германии. Как заявил в интервью журналу «Штерн» лидер парии ПДС Г.Гизи (фрагмент приводится в той же статье Х.Витцеля), его поколение едва ли сможет завершить процесс внутригерманского объединения, равно как и процесс европейской интеграции. «Это - задача поколений будущего. Мы можем лишь приоткрыть дверь в него» (там же, с.48).
Список литературы
1. Дробижева Л.М., Кузнецов И.М. Предисловие // Духовная культура и этническое самосознание наций . -М., 1990. - Вып. 1. - С. 3-11.
2. Крысин Л.П. Толковый словарь иностранных слов. - М.: Рус. яз., 1998. - 848 с.
3. Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Минск, 1998. - Вып. 1. - 255 с.
4. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. - М.; Волгоград: Перемена, 2000. - 367 с.
5. Юдина Т.В. Теория общественно-политической речи. - М.: Изд-во МГУ, 2001. - 159 с.
6. Bloomaert J.J., Jef V. The role of language in European nationalist ideologies // Pragmatics. - Amsterdam, 1992.
- Vol. 2. - P. 355-376.
7. Bornemann J. Uniting the german nation: Law, narrative and historicity // Amer. ethnologist. - Arlington, 1993. -N 20 (2). - P. 288-311.
8. Fix U. Erklaren und Rechtfertigen: Die Darstellung der eigenen sprachlich kommunikativen Vergangenheit in Interviews- Ein Analyseansatz // Dt. Sprache. - Bielefeld, 1997. -Jg., 25 H 2. - S. 187-194.
9. Fix U., Barth D. Sprachbiographien: Sprache und Sprachgebrauch vor und nach der Wende von 1989 im
Erinnern und Erleben von Zeitzeugen aus der DDR: Inhalte und Analysen narrativ-diskursiver Interviews / Unter
Mitarb. vov Beyer Fr. - Frankfurt a.M.: Lang, 2000. - 719 S.
10.Klemperer V. LTI: Notizbuch eines Philologen. -B.: Aufbau-Verl., 1947. - 300 S.
11. Kramer U. «Wir und die anderen» - Distanzierung durch Sprache // Sprache als Mittel von Identifikation und Distanzierung. - Frankfurt a.M., 1998. - S. 187-194.
12. Luhmann N. Gesellschaftsstruktur und Semantik // Studien zur Wissenssoziologie der modernen Gesellschaft. -Frankfurt a.M., 1993. - Bd 2. - 321 S.
13. Muhl-Benningshaus W. Probleme medialer Kommunikation wahrend der Wende // Interkulturelle Kommunikation. - Munchen; Basel: Reinhardt, 1998. - S. 180-186.
14. Samson G. Die «neue Sprache» bei Christa Wolf: Utopie und Wirklichkeit Germanica. - Lille, 1999. - Vol. 25.
- S. 123-132.
15.Shethar A., Harung W. Was ist Ostjammer wirklich: Diskursideologie und Konstruktion deutsch-deutscher Interkulturalitat // Sprache als Mittel von Identifikation und Distanzierung. - Frankfurt a.M., 1998. - S. 39-66.
16. Stickel G. Was West- und Ostdeutsche sprachlich voneinander halten? // Mit gespaltener Zunge?: Die deutsche Sprache nach dem Fall der Mauer. - B., 2000. - S. 16-29.
17. Streck J. Ethnomethodologische Indifferenz im Ost-West-Verhaltnis // Nationale Selbst- und Fremdbilder im Gesprach. - Opladen, 1995. - S. 430-436.
18. Thierse W. «Vom Westen ist nicht mehr viel zu lernen» // Stern. - Hamburg, 2002. - N 18. - S. 54-58.
19. Witzel H. So sind wir, WIR-OSSIS // Stern. - Hamburg, 2002. - N 18. - S. 40-53.
20. Worter, die Geschichte machten: Schlusselbegriffe des 20. Jahrhunderts. - Gutersloh, Munchen: Bertelsman, 2001. - 224 S.
