CC BY
22УДК 882 - 31 Набоков. 06 Ш.А. Мазанаев, Г.В. Майорова
Проблемы многоязычия и национальной ментальности в романе В.В. Набокова «Подвиг»1
Дагестанский государственный университет; philol@mail.ru; niifli76@mail.ru
В статье рассматриваются проблемы многоязычия и национальной ментальности, отраженные в романе В. Набокова «Подвиг». В результате исследования был сделан вывод: знание какого-либо языка, отнесенность к какому-либо народу, национальность не способствуют возникновению индивидуальной любви к земле, конкретной и абстрактной, вызывающей чувства таинства, посвященности, значимых для миропонимания Владимира Набокова.
Ключевые слова: Набоков, роман, «Подвиг», многоязычный, ментальность.
The article deals with the problems of multilingualism and nation mentality reflected in Nabokov's novel «Glory». The result of the study: knowledge of any language, nationality, ethinicity do not contribute to the emergence of individual love for the land, abstract and concrete, the love, which causes senses of mystery, knowledge important for understanding Nabokov's world.
Keywords: Nabokov, novel, "Glory", multilingual, mentality.
Земля принадлежит тому, кто ее оживляет.
Из предписаний шариата
Проблемы двуязычия и многоязычия в творчестве В.В. Набокова приобретают особую значимость в контексте мировой глобализации и актуальности вопросов диалога культур, толерантности [5]. Они связаны прежде всего с индивидуальным опытом писателя, свободно владевшего не только русским и английским языками, но также французским и немецким («Моя голова говорит - английский, мое сердце - русский, мое ухо предпочитает французский», - отвечал Набоков на вопрос, какие из языков представляются ему самыми красивыми [10, с. 123]).
Культурные локусы, в которых проходила жизнь писателя, а именно: российское детство, английская юность, немецко-французская молодость, американская зрелость и швейцарская старость - способствовали синтезу различных культур в творчестве В. Набокова. Однако лин-гвокультурологические интеграции, обратившиеся в художественные изыски, дались Набокову нелегко. Отказ от русского языка в пользу английского проходил достаточно болезненно, несмотря на полуанглийское детство и учебу в Кембридже («Переезд из моего дворцового русского в тесную каморку моего английского был подобен переезду из одного затемненного дома в другой беззвездной ночью во время забастовки свечников и факельщиков» [2, с. 45]). Успешно преодолевая трудности, связанные с языковым барьером, утратой родины, близких, материальной поддержки, Набоков совершает феноменальный переход в систему своего индивидуального английского языка, уникальной стилистики.
Межъязыковая литературная практика Набокова началась с перевода «Алисы в стране чудес» Л. Кэролла («Аня в стране чудес», 1923) и продолжилась многочисленными переводами с русского на английский лирики Пушкина, Лермонтова, Фета, Тютчева, Блока, Ходасевича, и наоборот, - с английского на русский, поэзии Брука, Теннисона, Шекспира, Байрона. Масштабным оказался проект перевода «Евгения Онегина», занявший 7 лет и разросшийся до 1100 страниц. Набоков перевел 8 своих русских романов на английский язык и два английских на русский, не считая переводов рассказов и стихотворений.
Зарубежные и отечественные набоковеды обращаются к исследованию наследия Набокова в связи с его англо-русским художественным творчеством, переводами, автопереводами и, со-
1 Статья написана и опубликована в рамках Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», госконтракт № П1308 от 01.09.2009 г._
ответственно, просветительской деятельностью, полигенетичностью художественного мира писателя [1]. Большое внимание уделяется изучению англоязычного влияния и русского дискурса в англоязычных романах, эволюции литературного билингвизма в творчестве В. Набокова. Однако тема взаимосвязей языка, национальности и гражданственности остается неизученной, хотя и обозначается в некоторых работах (В.Е. Александров, М. Шраер, А. Долинин, О. Сконечная, М. Матвеева и др.).
Цель данного исследования - проследить возможные связи (антисвязи) языка с социокультурными категориями (национальность, гражданственность) на уровне поэтики, в условиях космополитических (псевдокосмополитических) взглядов автора, в целях определения ментального своеобразия. На наш взгляд, наиболее ярко эти связи отражены в романе В. Набокова «Подвиг», чем и обусловливается выбор этого произведения в качестве объекта нашего пристального внимания.
Роман впервые опубликован в «Современных записках» в 1931-1932 гг. и, как пишет Э. Хейбер, не был по достоинству оценен «ввиду кажущейся простоты» и «отсутствия основной идеи» [11, с. 717-718]. Однако впоследствии был пересмотрен. О его высокохудожественном качестве говорят многочисленные работы исследователей.
В «Подвиге» своеобразно преломляется опыт русского эмигранта. Главный герой романа молодой человек Мартын Эдельвейс оказывается после смерти своего отца, неслучайно совпавшей с гибелью Отечества, за рубежом. Вместе с матерью они живут в Швейцарии у двоюродного брата отца Генриха Эдельвейса. Мартын ни в чем не нуждается, учится в Кембридже, занимается спортом и, казалось бы, должен быть доволен и счастлив. Однако его преследует мечта тайного перехода русской границы, ассоциирующаяся с совершением подвига. И в финале романа Мартын осуществляет свой план: инкогнито отправляется в Советскую Россию и исчезает. Можно было бы заметить, что это вполне тривиальный сюжет хроники того времени, когда русского человека потянуло на свою историческую родину. Однако не все так просто, Набоков с самого начала выставляет нам задачи для решения. Это вопросы национальности как отнесенности к определенному народу и гражданственности, включающей в себя гуманизм взаимоотношений людей, которым чужды национальный снобизм и культ языка.
Тема национальности главного героя Мартына Эдельвейса обозначена уже в первом предложении: «Эдельвейс, дед Мартына, был, как это ни смешно, швейцарец, - рослый швейцарец с пушистыми усами, воспитывавший в шестидесятых годах детей петербургского помещика Ин-дрикова и женившийся на младшей его дочери» [8, с. 155]. При этом читатель недоумевает, почему это быть швейцарцем - смешно. Смех сквозь слезы по поводу данной детали все-таки проступает, как всегда у Набокова, к концу романа. В финале романа Зиланов, отец Сони, возлюбленной Мартына, вопрошает: «Я никак не могу понять, как молодой человек, довольно далекий от русских вопросов, скорее, знаете, иностранной складки, мог оказаться способным на... на подвиг, если хотите» [8, с. 295].
Таким образом, читателю предлагается ответить на вопрос, почему молодой человек со швейцарскими корнями, «далекий», по мнению окружающих, «от русских вопросов», решился перейти границу, предполагая возможность смерти.
Детство Мартына прошло в Санкт-Петербурге в атмосфере англофильства. Софья Дмитриевна (мать Мартына) «в Петербурге слыла англоманкой и славу эту любила, красноречиво говорила о бойскаутах, о Киплинге.» [8, с. 156]. «И все шло Мартыну впрок, - и хрустящее английское печенье, и приключения Артуровых рыцарей.» [8, с. 158]. У мальчика были английские воспитатели, он «гордился быстрым и правильным кролем, которому его научил англичанин-гувернер в последнее лето на севере» [8, с. 166], «образы английских книг» [8, с. 188] сопровождают его.
Однако английский флер несколько тускнеет в настоящей английской среде. «В Кембридже он и подавно почувствовал себя иностранцем. Встречаясь с англичанами-студентами, он, дивясь, отмечал свое несомненное русское нутро, от полуанглийского детства остались только вещи, которые у коренных англичан, его сверстников, читавших в детстве те же книги, затуманились, уложились в долгую перспективу, - а жизнь Мартына в одном месте круто повернула, пошла по другому пути, и тем самым обстановка и навыки детства получили для него привкус некоторой сказочности, и какая-нибудь книга, любимая в те дни, оставалась посейчас в его па-
мяти прелестнее и ярче, чем та же книга в памяти сверстников-англичан. Он помнил и говорил словечки, которые десять лет назад были в ходу среди английских школьников, а ныне считались либо вульгарными, либо до смешного старомодными. <...> В футбол петербуржцы играли на твердой земле, а не на дерне, и штрафной удар обозначался неизвестным в Англии словом «пендель». Цвета полосатой курточки, купленной когда-то у Дрюса, Мартын бы теперь не смел носить, так как они отвечали спортивной форме определенного училища, воспитанником которого он никогда не состоял. И вообще все это английское, довольно, в сущности, случайное, процеживалось сквозь настоящее, русское, принимало особые русские оттенки» [8, с. 191-192].
Учеба в Кембридже дает желанную возможность общения, реализации своих сказочных мечтаний, поиска своей возлюбленной. Мартын, представляя встречу со своей избранницей, спрашивает себя: «За кого она - Изабелла, Нина, Маргарита - меня примет: за художника, за моряка, за джентельмена-взломщика?». А она - Бэсс, девушка на одну ночь - тривиально интересуется его национальностью, а не родом деятельности. «Бэсс спросила, кто он, не француз ли, и стала по его просьбе гадать: бельгиец? датчанин? голландец? И не поверила, когда он сказал: русский» [8, с. 189].
Второе знакомство с возможной избранницей - Соней, дочерью друга семьи Зиланова, также обнаруживает его «английскую несостоятельность». Соня, закончившая школу в Лондоне, потешается над английским произношением Мартына, «которым он тихо гордился» [8, с. 191].
Мартын находится между разными культурами и языками, и ни одной он не может принадлежать всецело. От России его отделяет пространство, от Англии - ушедшее время детства, которое впитывает культурные импульсы и обращает их во что-то родное, любимое. Его мысли о России резко отличаются от восприятия России окружающими. «Он замечает, что всякий считает должным говорить с ним о России, выяснять, что он думает о революции, об интервенции, о Ленине и Троцком, а иные, побывавшие в России, хвалили русское хлебосольство или спрашивали, не знает ли он случайно Иванова из Москвы. Мартыну такие разговоры претили; небрежно взяв со стола том Пушкина, он начинал переводить вслух стихи: "Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса".» [8, с. 193].
В Кембридже Мартын сближается с профессором русской словесности и истории Арчибальдом Муном. «В России он прожил довольно долго, всюду побывал, всех знал, все перевидел. <...> Говорили, единственное, что он в мире любит, это - Россия. Многие не понимали, почему он там не остался. На вопросы такого рода Мун неизменно отвечал: «Справьтесь у Ро-бертсона (это был востоковед), почему он не остался в Вавилоне». Возражали вполне резонно, что Вавилона уже нет. Мун кивал, тихо и хитро улыбаясь. Он усматривал в октябрьском перевороте некий отчетливый конец. Охотно допуская, что со временем образуется в Советском Союзе, пройдя через первобытные фазы, известная культура, он вместе с тем утверждал, что Россия завершена и неповторима, - что ее можно взять, как прекрансую амфору, и поставить под стекло. Печной горшок, который там теперь обжигался, ничего общего с нею не имел. Гражданская война представлялась ему нелепой: одни бьются за призрак прошлого, другие за призрак будущего, - меж тем как Россию потихоньку украл Арчибальд Мун и запер у себя в кабинете. Ему нравилась ее завершенность. Она была расцвечена синевою вод и прозрачным пурпуром пушкинских стихов. Вот уже скоро два года, как он писал на английском языке ее историю, и надеялся всю ее уложить в один толстенький том. Эпиграф из Китса («Создание красоты - радость навеки»), тончайшая бумага, мягкий сафьяновый переплет. Задача была трудная: найти гармонию между эрудицией и тесной живописной прозой, дать совершенный образ одного округлого тысячелетия» [8, с. 198-199].
Несмотря на любовь к России Арчибальда Муна, «его медленный русский язык, из которого он годами терпения вытравил последний отзвук английской гортанности», мастерство его лекций, отношение Мартына к нему неоднозначно. Как нам кажется, Мартын (и сам Набоков), соглашаясь с тем, что прежней России уже нет, довольно иронично смотрит на писание истории России на английском языке. Кроме того, Мартын чувствовал себя оскорбленным, когда Мун говорил о России как о мертвом предмете роскоши. А когда узнал, что профессор «предан ура-низму», то и вовсе прервал с ним контакты. Муну он «стал предпочитать другого профессора, -Стивенса, благообразного старика, который преподавал Россию честно, тяжело, обстоятельно, а говорил по-русски с задыхающимся лаем, часто вставляя сербские и польские слова» [8, с. 220].
Общение с Муном, по признанию Мартына, все же оказало влияние, так как он взял кое-что, «но претворив это в собственность, и тогда уже в полной чистоте зазвучали русские музы» [8, с. 220].
Как и Мартын, Арчибальд Мун не знает всевозможных деталей, которые может знать только тот, кто с детства вырос в той или иной стране. Хотя, с другой стороны, он обладает некоторыми специальными знаниями, о которых не ведает Мартын. «Он вслух читал Мартыну таких русских поэтов, коих тот не знал даже и по имени. <...> «А вот скажите, как называются тамошние телеги, в которых развозят виноград? - спрашивал он дергая головой, и, выяснив, что Мартын не знает: - Можары, можары, сэр», - говорил он со смаком, - и неизвестно, что доставляло ему больше удовольствия, то ли, что он знает Крым лучше Мартына, или то, что ему удается произнести с русским экающим выговором словечко «сэр». Он радостно сообщал, что «хулиган» происходит от названия шайки ирландских разбойников, а что остров Голодай - не от голода, а от имени англичанина Холидея, построившего там завод. Когда однажды Мартын, говоря о каком-то невежественном журналисте (которому Мун ответил грозным письмом в «Таймс»), сказал, что «журналист, вероятно, сдрейфил», Мун поднял брови, справился в словаре и спросил Мартына, не живал ли он в Поволжье, - а когда, по другому случаю, Мартын употребил слово «угробить», Мун рассердился и крикнул, что такого слова по-русски нет и быть не может. «Я его слышал, его знают все», - робко проговорил Мартын, и его поддержала Соня, которая сидела на кушетке рядом с Ольгой Павловной и смотрела не без любопытства, как Мартын хозяйничает. Русское словообразование, рождение новых слов, - сказал Мун, обернувшись вдруг к улыбающемуся Дарвину, - кончилось вместе с Россией, то есть два года тому назад. Все последущее - блатная музыка». «Я по-русски не понимаю, переведите», - ответил Дарвин. «Да, мы все время сбиваемся, - сказала Зиланова. - Это нехорошо. Пожалуйста, господа, по-английски» [8, с. 199-200].
Помимо обыгрывания ситуации со словами «угробить» и «сдрейфить», значений которых не знает Арчибальд Мун, в романе поднимается проблема перевода непереводимых выражений с очень тонкими ассоциативными связями (прибаутка Вадима и розыгрыш Тэдди).
Знание или незнание героями иностранных языков в романе имеет значение. Например, писатель Бубнов, не знавший ни одного языка, собирает материал для новой книги, где героем должен был стать Христофор Колумб. Его образ подается, конечно, в ироническом ключе. Бубнов охотно брал с собой в государственную библиотеку Мартына. «Немецким Мартын владел плоховато и потому радовался, если текст попадался французский, английский или - еще лучше - итальянский: этот язык он знал, правда еще хуже немецкого, но небольшое свое знание особенно ценил, памятуя, как с меланхолическим Тэдди переводил Данте» [8, с. 251].
На страницах романа Мартына все время идентифицируют по-разному. Дядя Генрих журит его за английский акцент: «И у тебя английский акцент. Это дурно. Мы переменим все это» [8, с. 183]. Бельгиец, датчанин, голландец в интерпретации воровки Бэсс. Соня после ночной двусмысленной ситуации прощает Мартына, потому что он швейцарец, а «все швейцары кретины,
- кретин - щвейцарское слово, - запишите это» [8, с. 220]. Пожилой француз (лионец), встретившийся ему в поезде на пути в Страсбург, определяет его как англичанина-путешественника: ««Вы англичанин?» . «Правильно, - ответил Мартын. - Как вы угадали?» «Не так уж мудрено» ...» [8, с. 261]. Для него Мартын старательно придает французской речи британскую густоту. И, как ни странно, этому непрозорливому собеседнику он открывает свой тайный план, на что тот отвечает: «Вы, англичане, любите пари и рекорды. Но что миру голая скала в облаках, полюс, айсберги». «Не только спорт, - вставляет Мартын, - но как бы сказать... любовь, нежность к земле, тысячи чувств, довольно таинственных» [8, с. 261]. Но французу это не интересно, его тянет на сон, и он «почти тотчас начинает храпеть» [8, с. 261]. Грузинов представляет его как литовца. «Он иностранный подданный, - литовец, что ли.» [8, с. 276]. Дарвин напоминает о швейцарском происхождении: «А если ты просто хочешь посетить страну твоих отцов
- хотя твой отец был швейцарец, не правда ли?» [8, с. 292].
Реакция окружающих на Мартына напоминает сходный природный феномен, так восхищавший Набокова, - мимикрию. («Мимикрия - анг. mimicry - подражательность - защитная окраска и форма, полезное для жизни явление сходства по цвету или по форме некоторых животных или растений с другими животными или растениями, или же с предметами окружаю-
щей природы»). По мнению Брайна Бойда, тема эта интересовала Набокова с детства. Явление естественной мимикрии - по Набокову - довод в пользу опровержения идей Ч. Дарвина о борьбе за существование и естественного отбора (персонаж по фамилии Дарвин появляется не случайно). Набоков не соглашался с тем, что изысканность создаваемых природой узоров можно объяснить только естественным отбором, тем более уникальные сложные случаи мимикрии, которые во многом превосходят необходимость естественной защиты. Он очень рано почувствовал, что такие изысканные природные обманы, находящиеся на грани с артистизмом, сокрыты умышленно для того, чтобы человеческий разум мог их обнаружить. «Идеи Набокова в отношении мимикрии, ставшие неотъемлемой частью его миропонимания, выходят за пределы естествознания, смещаясь в область метафизики» [2, с. 48].
Явление уподобления бабочки окружающей среде, пишет исследователь М.Н. Виролайнен, родственно миметической природе искусства. Слово, называя фрагмент мира, претендует на тождество с ним. Но уподоблению постоянно сопутствует расподобление, причина - в дифференциации субстратов [4]. Для нашего случая характерна языковая мимикрия, связанная с на-циокритерием. На протяжении всего романа Мартын скрывается за разными масками (языковыми, паспортными), что позволяет ему обратиться в англичанина, француза, швейцарца. «...Он чувствовал себя уверенным в своей способности прикидываться чем угодно, нигде не теряться, всегда и везде умел жить так, как требуют обстоятельства.» [8, с. 268].
Читатель же и некоторые персонажи могут отметить моменты его расподобления. Это самоидентификация как человека русского (сцена с Бэсс), «русские облики, рассыпанные по Берлину, так волновавшие Мартына» («будь это просто обрывок житейского разговора среди прущей панельной толпы, хамелеонное словцо - доллары, доллары, доллары, - или схваченная на лету речитативная ссора четы.» [8, с. 250]); «особые русские оттенки», через которые процеживалось все английское; или Швейцария, подобная России: «Да, я опять попал в Россию. Вот эти великолепные ковры - из пушкинского стиха, который столь звучно читает Арчибальд Мун, упиваясь пеонами» [8, с. 205]; «великолепный Тиргартен. и рыжие оттенки листвы, -"унылая пора, очей очарованье".» [8, с. 282]; разговоры с матерью «всегда по-русски», что «постоянно сердило дядю Генриха, знавшего только одно русское слово «ничего», которое почему-то мерещилось ему символом славянского фатализма» [8, с. 278]. Примеров расподобления, как видим, очень много. И они свидетельствуют о настоящей национальной самоидентификации.
Формальный же статус Мартына - паспортные данные, по которым он является швейцарцем, не делают из него швейцарца, так же как и знание языков не делает из него англичанина или француза, а лишь создает миметические копии.
Вообще национальный вопрос поднимается так часто, как ни в каком другом романе Набокова, указывается, что английская гувернантка Мартына м-ль Planche вышла замуж за финна [8, с. 183]. Повествователь замечает, что Тедди и Дарвин не просто англичане, а итонцы и у них своя игра в мяч. Кроме того, они явно поддерживают друг друга, чувствуется их родство.
Теперь определимся с линией гражданственности, отечества, которая также отчетливо намечена в романе. На наш взгляд, значительными в этом плане могут быть два момента. Это похороны Иоголевича, на которых «Мартын поклялся, что никогда не будет состоять ни в одной партии, не будет присутствовать ни на одном заседании, никогда не будет тем персонажем, которому предоставляется слово или который закрывает прения и чувствует при этом все восторги гражданственности и его удивление, «почему он никак не может заговорить о сокровенных своих замыслах с Зилановым, с его друзьями, со всеми этими деятельными, почтенными, бескорыстно любящими родину русскими людьми» [8, с. 253].
Гражданин, по определению Даля, - человек, лицо из составляющих народ, землю, государство. Русские эмигранты, окружающие Мартына, являются его земляками, которые могут понять его стремления вернуться на родину, хотя бы и на одни сутки. Но своими сокровенными планами он делится не с ними, а с попутчиком-лионцем или Дарвином, потому что мышление Зиланова, Иоголевича, Грузинова и др. шаблонно, и они, «бескорыстно любящие родину русские люди», никогда больше не вернутся на родину. Им чужды любовь, нежность к земле, тысячи таинственных чувств. Вспомним, чему удивляется Грузинов: «Представьте себе, голубка,
этих римлян, которые вдалеке от родины устраиваются на чужой земле, - и заметь: хорошо, удобно, по-барски» [8, с. 272].
И вторым важным моментом, думается, является рефлексия по поводу смены своего отечества. «Третий раз таким образом он менял отечество, пытая доверчивость чужих людей и учась жить инкогнито. То, что он родом из далекой северной страны, давно приобрело оттенок обольстительной тайны. Вольным заморским гостем он разгуливал по басурманским базарам, - все было очень занимательно и пестро, но где бы он ни бывал, ничто в нем не могло ослабить удивительное ощущение избранности. Таких слов, таких понятий и образов, какие создала Россия, не было в других странах, - и часто он доходил до косноязычия, до нервного смеха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое «оскомина» или «пошлость». Ему льстила влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского» [8, с. 266].
В данном фрагменте доводится до предела магистральная тема романа «Подвиг» - любви к земле, на которой рождается человек и ощущение своей культурной самоценности, не в укор своеобразию и ценности другого пространства, другого языка, другой культуры.
Итак, пунктирно проследив возможные отношения языка - национальности - гражданственности в романе, мы можем отметить наличие связей этих категорий в понимании Набокова при отсутствии их зависимости. Знание какого-либо языка или множества языков, отнесенность к какому-либо народу, национальности не являются гарантиями возникновения индивидуальной любви к земле конкретной и абстрактной, вызывающей чувства таинства, посвященности, такие значимые для миропонимания Владимира Набокова.
Литература
1. Kaplan A. Nostalgia and Bilingual World of Vladimir Nabokov // Colambia University. American language program, 1993; Bethea D. Brodskys and Nabokovs Bilinguahsm(s): Translation, American Poetry and «Muttersprache» Joseph Brodsky. Special Issue Ed. by V. Polukhina Russian Literature. - North-Holland, 1995. V. XXXVII-II /III/. - P. 157-184; Иващенко Е.Г. Эволюция литературного билингвизма в творчестве В. Набокова (Взаимодействие стиха и прозы): дис. ... канд. филол. н. - Благовещенск, 2004; Плотникова Е.В. Билингвизм культур в творческом наследии В.В. Набокова: дис. ... канд. филол. н. - М., 2004; Григорьев И.Н. Литературный билингвизм В. Набокова: Синтаксическая интерференция в англоязычных произведениях писателя: дис. ... канд. филол. н. - Пермь, 2005; Маслова Ж.Н. Проблема билингвизма и англоязычное влияние в поэзии И. Бродского и В. Набокова: дис. ... канд. филол. н. - Балашов, 2001.
2. Бойд Б. Владимир Набоков: американские годы: Биография. - М.: Независимая газета, 2004.
3. Варшавский В. В. Сирин «Подвиг» // В.В. Набоков: Pro et contra. Материалы и исследования о жизни и творчестве В.В. Набокова. - СПб., 1997. - Т. 1.
4. Виролайнен М.Н. Мимикрия речи («Евгений Онегин» и «Ада») // А.С. Пушкин и В.В. Набоков. Сборник докладов Межд. конференции. - СПб., 1999. - С. 290-296.
5. Мазанаев Ш.А. Двуязычное художественное творчество в системе национальных литератур. - Махачкала: Юпитер, 1997.
6. Матвеева М.А. Диалог культур в англоязычной прозе В.В. Набокова: автореф. дис. ... канд. культурол. н. - Шуя, 2010.
7. Млечко А.В. Обряды перехода: Роман В. Набокова «Подвиг» в русском тексте «Современных записок» // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. - 2008. - № 2. - С. 206-216.
8. Набоков В.В. Подвиг // Набоков В.В. Собр. соч.: в 4 т. - М., 1990. - Т. 2.
9. Набоков В.В. Предисловие к английскому изданию романа «Подвиг» // В.В. Набоков: Pro et contra. Материалы и исследования о жизни и творчестве В.В. Набокова. - СПб., 1997. - Т. 1.
10. Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе / сост. Н.Г. Мельников. - М.: Независимая газета, 2002.
11. Хейбер Э. «Подвиг» Набокова и волшебная сказка // В.В. Набоков: Pro et contra. Материалы и исследования о жизни и творчестве В.В. Набокова. - СПб., 2001. - Т. 2.
Поступила в редакцию 7 октября 2011 г.
