CC BY
36
УДК 82-343 ; 821.161.1.09"19"
Перфилова Татьяна Борисовна
доктор исторических наук
Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
Новиков Михаил Васильевич
доктор исторических наук
Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
ПРОБЛЕМЫ МИФА И МИФОТВОРЧЕСТВА В ИССЛЕДОВАНИЯХ Ф.И. БУСЛАЕВА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.
Работа выполнена по государственному заданию Минобрнауки России, проект 33.7591.2017/8.9.
Данная статья посвящается одному из аспектов обширного творческого наследия великого русского ученого Федора Ивановича Буслаева [6]. В статье рассматривается второй этап его научной деятельности, когда Буслаев сосредоточил фокус своей исследовательской активности на выяснении основанного на «языковом и мифологическом мышлении» процесса мифотворчества. Отвергая упрощенные взгляды отечественных специалистов-мифологов, он обращается к работам европейских приверженцев гриммовской школы сравнительного языкознания - А. Куна, В. Шварца, М. Мюллера. В статье приводится критический анализ Буслаевым их научных достижений в области натурмифологии, часть из которых была им принята и одобрена. Отмечается, что в то же время Буслаев осознавал ограниченность предложенной ими концепции «мифологии природы» и был не удовлетворен произвольностью интерпретаций сюжетов мифов. Подчеркивается, что, отказавшись от односторонних подходов натурмифоло-гов, Буслаев дополнил свои ранние идеи о сущности мифа, имевшие преимущественно лингвопсихологический характер, новыми идеями, выраставшими на почве культурно-исторического и этнографического подходов, а также позитивистской стратегии познания.
Ключевые слова: миф, мифотворчество, мифологическое сознание, мифологический дискурс, натурмифологи, «мифология природы», Веды, индоевропейцы, лингвистическая палеонтология, сравнительное языкознание.
Никогда не разрывая нити преемственности с языковедением и постоянно апеллируя к своим ранним научным разысканиям, во второй половине XIX в. Ф.И. Буслаев всё же сосредоточил фокус своей исследовательской активности на выяснении сущности мифологического сознания и его эманациях. Ему важно было понять причины, которые обусловили появление мифа не как жанра словесности, а как особого способа мыслить, присущего человеку архаических и древних обществ, как парадигму первобытного взгляда на мир.
Опереться на опыт изучения мифологического сознания своих соотечественников он не мог, хотя первые попытки воссоздания национальной мифологии появились в России задолго до вступления учёного на научное поприще.
Предшественники Ф.И. Буслаева: А.С. Кайсаров, Н.И. Костомаров, М.И. Попов, И.П. Сахаров, И.М. Снегирёв, М.Д. Чулков - подходили к изучению мифа и мифотворчества с просветительских позиций. Для них мифология сводилась к «баснословию», к системе ложных представлений необразованного народа о богах, которые мешали как распространению подлинной - христианской - веры, так и совершенствованию всей жизни простонародья. Им не была известна концепция Я. Гримма, трактовавшая миф как «живой отголосок ощущений, воззрений и нравственных, умственных или религиозных убеждений народа» на определённой ступени их исторического развития [4, с. 517]. Высказанное немецким романтиком соображение о синкретизме языка, мифологии, народной поэзии
оказалось для них непостижимым, поэтому и предлагавшийся алгоритм изложения мифологии славян в мистико-религиозном направлении [1, с. 56] был чужд Ф. И. Буслаеву.
При изучении природы мифологического сознания учёный обратился к достижениям европейских лингвистов-мифологов: А. Куна, В. Шварца, М. Мюллера. Являясь верными приверженцами гриммовской школы сравнительного языкознания, они смогли преодолеть узкие рамки изучения мифологических воззрений своего народа и обратились к рассмотрению мифологии всех представителей индоевропейской языковой общности.
Младшие мифологи, а именно так называли первых последователей Я. Гримма, стремились найти подходы к анализу самых глубоких слоёв сознания индоевропейцев, где скрывались их наиболее ранние воззрения на природу и общество. Они формировались на древнейшей - «восточной, арийской - прародине» [5, с. 655] и получили отражение в Ведах - самом первом из сохранившихся в анналах истории памятнике индоевропейской религии, мифологии, народной поэзии. В Ведах, писал Ф.И. Буслаев, «целыми тысячелетиями древнее Гомера, содержится древнейшая форма всех индоевропейских религий, которая, как самая ранняя, должна быть признана и ближайшей к форме первобытной» [5, с. 663].
Младшие мифологи уточнили метод сравнительного анализа памятников мифологического содержания, широко пропагандируя лингвистическую палеонтологию, и, кроме того, предложили своё обоснование причин зарождения архаичных
© Перфилова Т.Б., Новиков М.В., 2018
Вестник КГУ ^ № 3. 2018
103
форм мышления, используя для этого рассуждения о сущности мифа [1, с. 70].
Ф.И. Буслаев, комментируя интерес младших мифологов к Ведам, писал, что только в этих священных текстах сохранился «целый мир первобытной, естественной и удобопонятной мифологии», которая ещё не успела сложиться в оформленную систему и переработать «первоначальные представления» о божественных персонажах, возникавших из названий явлений природы. Именно поэтому «настоящая теогония арийских племён -Веды, - объяснял он, - для сравнительной мифологии имеет то же значение, какое санскрит имеет для сравнительной грамматики» [5, с. 661, 662].
Младшие мифологи, преклоняясь перед авторитетом своего маститого учителя, всё же не побоялись исправить те его выводы, которые в свете развития сравнительной лингвистики и мифологии оказались устаревшими. Так, В. Шварц обнаружил, что в современных преданиях, сохранившихся от седой древности в простонародной среде, содержатся «не ослабленные отголоски более развитой первобытной мифологии», как думал Я. Гримм, разбирая скандинавскую «Эдду», а сами древнейшие мотивы современного народного миросозерцания, та «низшая мифология», которая стала зачаточной субстанцией для появления в дальнейшем образов высших божеств [7, с. 724].
Современник В. Шварца и его соотечественник, знаменитый, в оценке Ф.И. Буслаева, немецкий лингвист Адальберт Кун своей работой «О низведении огня и напитка богов» (1859) открыл целую эпоху «в недавней истории сравнительной науки» [5, с. 665]. Этому авторитетному специалисту удалось проследить по памятникам санскрита развитие мифа от старейших, самых наивных образов богов до целой, завершённой мифологической системы и, таким образом, «подорвать старое представление о мифологии как о готовой системе». Кроме обоснования этой, чрезвычайно важной, идеи развития во времени коллективного сознания и продуктов духа народа, А. Куну принадлежала заслуга «раскрытия того первобытного начала, которое лежало в основе этого развития и послужило источником для образования мифологии греческой и римской» [7, с. 723]. Речь идёт о том, что, опираясь на этимологический и сравнительный анализ имён богов и мифологических существ, учёный объяснил причину появления старейших индоевропейских мифов обожествлением стихийных сил природы (грозы, грома, молнии, ветра, туч), положив начало метеорологической, или грозовой, теории мифотворчества [8, с. 308; 9, с. 45].
«Даровитый лингвист» Макс Мюллер [5, с. 665] - уроженец Германии, прославивший своими трудами не только историческую, но и новую родину, Англию, - выделил в первоначальной жизни праиндоевропейцев особый «мифологический
период», на протяжении которого происходило образование общих всем родственным племенам мифов. «Чрезвычайное сходство, почти тождество мифов у народов этого семейства» он объяснял общностью их исторической судьбы и генетическими корнями, ещё не разрушенными на единой азиатской прародине [7, с. 725].
М. Мюллер обратил внимание и на то, что в период создания мифов язык отличался «чувственным, наглядным характером, называл только предметы и их доступные чувствам состояния». Характеризуя предметы по их внешним признакам, язык пополнялся многими метафорами, каждая из которых становилась «зерном сказания» [5, с. 680]. Со временем ассоциации между словом-образом и зерном сказания оказались разрушенными, смысл мифа, потеряв «коренное значение», стал затемнённым и непонятным для новых поколений пользователей духовного наследия предков.
Это «ненормальное состояние» языка, который утратил связь с первоначальными представлениями, вызвавшими к жизни миф, М. Мюллер назвал «болезнью языка», проакцентировав суть так называемой лингвистической теории происхождения мифа. Согласно обоснованию М. Мюллера, причины возникновения и долгой сохранности мифического предания следует выводить из жизни языка [1, с. 70; 7, с. 725, 726]. Ключ к пониманию сюжетов античной мифологии он предлагал искать «в доисторическом мраке ведийских преданий», особо пристально изучая «здравые этимологические основы» имён действующих в мифе лиц [5, с. 675, 682].
Труды европейских мифологов-ведистов были внимательно изучены Ф. И. Буслаевым, подвергнуты основательному разбору (он содержится во второй, третьей, четвёртой и пятой главках статьи Ф.И. Буслаева «Сравнительное изучение народного быта и поэзии [5, с. 661-699]) и после селекционных процедур пополнили копилку идей учёного, которые вдохновили его на новый этап изучения проблемы мифа и мифотворчества.
Лингвистическая теория мифа, которую вслед за М. Мюллером разделили А. Кун и В. Шварц, была вполне применима для объяснения причины зарождения мифа, считал Ф. И. Буслаев, так как она «служит основой для так называемой мифологии природы. Такая мифология, действительно, должна быть древнейшим слоем во всех народных сказаниях, верованиях и обрядах» [5, с. 684]. Недвусмысленно об этом свидетельствует «теология наших праотцев», изложенная в Ведах, утверждал он далее. И представления создателей Вед, и их язык принадлежали «младенствующему возрасту» человеческого рода, когда господствовал первобытный взгляд на природу и её отношение к человеку, а именно - «обоготворение её явлений... Свет и тьма, жар и холод, засуха и дождь, восход и за-
ход солнца, заря и луна и другие немногие явления природы - вот та простейшая основа, на которой в языке и представлениях Вед коренятся все прочие индоевропейские мифологии» [5, с. 664].
Предоставляя нам возможность окунуться в психологию творцов первых мифов, Ф.И. Буслаев с романтическим порывом, словно погружаясь в глубины их сознания, описывает ассоциативные ряды и коды арийцев, возникавшие в их воображении при первых столкновениях с загадками природы.
Например, первобытное чествование света дало рождение всемогущему богу Варуне. Народная фантазия поселила его в великий свод, опиравшийся на землю. Глазом Варуны было солнце, главным богатством - коровы в виде облаков. Небесное млеко струями плодоносного дождя по воле бога орошало и земные пастбища, и земные обители богов, чьё присутствие выдавали цветы, леса и горы.
Страх арийцев перед самым грозным явлением природы - грозой - вызвал к жизни бога Индру, который мог привести к покорности даже неукротимые в своей ярости стихии: огонь, воды, ветры. Представляя грозу как нашествие враждебных духов, арийцы приписывали им такое злодеяние, как похищение небесных коров - облаков. Боги и люди, страдавшие в это время от жажды, голода и засухи, молились всемогущему Индре и ждали от него помощи: освобождения из плена запертых в пещерах небесных коров и возвращения первозданного идиллического быта [5, с. 663].
Полагаясь на мнение В. Шварца, Ф.И. Буслаев заявляет, что у всех индоевропейцев, как и у их азиатских праотцов, первые мифические образы были связаны с обоготворением явлений природы [5, с. 657; 664; 666, прим.; 686]. «Небесные и воздушные явления природы», как те, что регулярно повторялись, например, в смене дня и ночи, так и другие, происходившие внезапно, наподобие бурь, гроз, наводнений, являлись естественными, «свежими», изначальными зародышами мифов, созданных «наивными воззрениями грубейшего века» [5, с. 684, 685].
Постепенно метафорический по языковой природе мифический вымысел, относившийся к «небу и атмосфере», «спустился на землю», но только для того, чтобы «прикрепить к родной земле» те сказания, что появились на заре человеческой истории от живого воззрения первобытных людей на метеорологические процессы, комментировал Ф. И. Буслаев мнение известного немецкого мифолога. В ходе этой локализации небесные воды могли быть «приурочены к той или иной реке». Тогда на первый план выступали уже местные, земные отношения действующих лиц мифа, который перерастал в народное сказание или сагу [5, с. 690].
Излагая «метеорологические» взгляды В. Шварца на процесс мифотворчества, Ф.И. Буслаев в целом соглашается с ними и даже допол-
няет примеры своего предшественника, взятые им из греческого и германского космогонических циклов, сербскими и финскими «лингвистическо-мифологическими преданиями» [5, с. 686]. Комментируя мифы об увечьях богов и героев, приводившиеся В. Шварцем в связи с интерпретацией «небесных и воздушных явлений», он расширяет их ряд женскими персонажами, заимствованными из литовских сказаний, и снова, опираясь на финские и литовские этимологические материалы, подтверждает правильность остроумных догадок немецкого коллеги. Вместе с тем Ф.И. Буслаев, всегда стремившийся к «грамматической точности» исследовательских процедур, не мог одобрить произвольное толкование мифов и тот разгул фантазии, которые допускал В. Шварц в своих комментариях «дела такого загадочного, как мифология» [5, с. 653, 687]. Так, Ф.И. Буслаев не был согласен с тем, что мифы об увечьях греческих богов и героев (уязвимой пяте Ахилла, хромоте Гефеста, утрате пальцев Геркулесом и Орестом) В. Шварц объяснял ослаблением (утиханием) грозы после того, как эта стихия наносила удар столкнувшимся чёрным тучам. Ошибочной, по мнению Ф.И. Буслаева, была трактовка В. Шварцем мифа об оскоплении Урана Кроном как объяснение первобытным сознанием причины появления радуги («лука небесного») [5, с. 687-689].
Ф.И. Буслаеву явно были ближе приёмы осуществления мифологического дискурса, представленные в сочинениях А. Куна и М. Мюллера. Эти «натуралисты мифологии» в основу своих умозаключений «подвели формы языка», в которых им удалось обнаружить «зародыши мифа, а в народной поэзии - его воссоздание и дальнейшее развитие» [5, с. 691].
Так, «знаменитый лингвист» А. Кун указал «первобытную ведийскую основу» появления греческого Прометея, когда на «твёрдой основе» этимологического анализа объяснил древнейший способ добывания «живого огня». По ведийским представлениям, царь-огонь (бог Агни) появился на свет в процессе трения (сверления) двух деревянных полочек - арани - друг о друга. Точно так же Веды объясняли происхождение молнии и солнца: «Будто бог сверлит палкой облака, и является молния, или колесо вертится на оси, и от трения втулка загорается, запуская жизнь солнца» [5, с. 666].
Процесс добывания огня, сообщал далее Ф.И. Буслаев, обозначался глаголом «матг (или мантг)», что означает «трясти, вертеть, тереть, сверлить». Звуки этого глагола повторило «всё цивилизованное человечество в имени одного из знаменитейших божественных типов греческой мифологии» - Прометея, так как сверло (прамантга), приводившее в движение космические силы, - это и есть санскритское наименование греческого похитителя небесного огня [5, с. 666].
Из «ведийской старины» А. Кун узнал о тождестве представлений, связанных с добыванием огня, и рождением человека, так как в Ригведе -самой древней части Вед - арани имеют плотский характер: они «именуются производительными органами, а добываемый ими огонь - супружеским плодом» [5, с. 667]. Этот факт позволил немецкому мифологу объяснить, почему Прометею греки приписали не только низведение огня на землю, но и функцию «творения человека».
Ф.И. Буслаев полностью соглашается с предложенной А. Куном методикой прочтения Вед через призму этимологического анализа имён богов и подтверждает сделанные немецким предшественником выводы своими наблюдениями о преемственности грамматических форм и семантических проявлений санскритской «первобытности» в немецких и славяно-русских преданиях. Как у арийцев солнце изображали в виде колеса, так и германские племена использовали слово «колесо (Иуео1)» для обозначения солнца, утверждает Ф.И. Буслаев и показывает цепочку родственных слов в разных языках индоевропейцев: fagra - Иуео1 - хорошее солнце [5, с. 666, прим.]. Славяне «удержали первобытную связь добывания огня с подаянием жизни», поэтому они использовали слово «кресить» не только в значении «высекать огонь», но и в смысле «воскрешать, или давать жизнь». Об этом могут поведать «бесовские игрища» на празднике Ивана Купалы. По представлениям Ф.И. Буслаева, они воспроизводят брачный архетипичный союз ведийских богов Урваши и Пурураваса (Зари и Солнца), потому что праздничные гуляния сопровождаются разжиганием костров («вытиранием живого огня») и спуском с горы в реку горящего колеса, которое, вертясь вокруг своей оси, воспроизводит «и огонь небесный, и само солнце» [5, с. 668].
«Народная жизнь в своём язычестве, - заключает учёный, - тяготеет к первобытной древности, ясную картину которой рисуют нам ориенталисты по гимнам и религиозным обрядам индийских Вед» [5, с. 675].
Наиболее удачным опытом определения «смысла. мифа» через применение «здравых этимологических его основ» являлись, по мнению Ф.И. Буслаева, исследования М. Мюллера, славившегося своими «блистательными гипотезами» [5, с. 675].
В отличие от В. Шварца и А. Куна, М. Мюллер не привязывал происхождение мифов к «мимолётным явлениям облаков, бури и грома» [7, с. 726], а объяснял причины их появления культом солнца, широко распространённого в архаических обществах. Ф.И. Буслаев называет М. Мюллера представителем солярной, или солнечной, теории мифотворчества [5, с. 681] и для иллюстрации способа толкования мифов, предложенного этим английским знатоком народного сознания, приводит миф об Аполлоне и Дафне.
Смысл «басни» о бегстве Дафны от влюблённого в неё бога солнца Аполлона и превращении красавицы в лавровое дерево будет ясен только тогда, утверждает он, когда при помощи этимологии и сравнительной лингвистики, обратившись к ведийским текстам, мы вслед за «даровитейшим популяризатором всевозможных научных тонкостей», М. Мюллером, установим, что слово «дафна» означает «горящая, пылающая» утренняя заря. В то же время древние греки называли «дафной» и дерево, использовавшееся как топливо. Следовательно, получается, что «заря и дерево, называющиеся одним и тем же словом, были сближены сказкой о превращении вследствие естественного побега утренней зари, спасающейся от солнца, которое румянит её пламенем своей любви» [5, с. 676].
Однако М. Мюллер применял выведенную им солярную теорию происхождения мифа не только для «толкования какой-нибудь мифологической пословицы, которая первоначально, в эпоху ведийскую, имела смысл настоящего представления, например, о дне, солнце или заре», - всё множество самых разнообразных мифов и более поздних литературных произведений, где действовали «мифические личности», он объяснял так же незатейливо, «просто»: с точки зрения «явлений природы, подчинённых законам физической необходимости», - с упрёком сообщал Ф.И. Буслаев [5, с. 683].
Какой бы сюжет ни появлялся в «мифологическом предании», даже «отцеубийство, кровосмешение и другие преступления», М. Мюллер интерпретировал его всегда односторонне и явно упрощённо, «предаваясь своим личным воззрениям», будто эти преступления совершались не людьми, а природными явлениями, чаще всего «различными фазисами и явлениями солнца - солнце восходящее, заходящее, пылающее жаром, уступающее зимнему холоду, солнце, возрождающееся весной и умирающее весной» [5, с. 680-683].
Там, где Эдип и Персей убивали своих отцов, М. Мюллер видел солнце, уничтожавшее ночной мрак. «Отцеубийцы разных мифологий»: и Кир, и Ромул, подобно Эдипу и Персею, тоже с лёгкой руки европейского мифолога превращались в солнце. Инцест между Эдипом и его матерью Иокастой трактовался им как физическая близость солнца с вечерней или утренней зарёй; Одиссей, поражавший стрелами женихов Пенелопы, или Индра, убийца Вритры, без обиняков тоже в фантазиях М. Мюллера ассоциировались с солнцем [5, с. 682].
Обнаруженные Ф.И. Буслаевым эти и другие «общие места» при интерпретации М. Мюллером солнечных сюжетов ведийской и греческой мифологии вызывают у него однозначную реакцию - осуждение. При всём уважении к научным заслугам «остроумного ведиста» Ф.И. Буслаев не мог игнорировать в «блистательных выводах» М. Мюллера субъективистского произвола, излиш-
ней увлечённости сомнительными предположениями, не укладывавшимися в «пределы достоверного» объяснения.
«Шаткость, неточность, противоречие и отсутствие ясности» - родные сёстры авторского волюнтаризма - всегда порочат, по его убеждению, имя учёного, который без внутреннего контроля с лёгкостью дилетанта переходит «за границу положительных фактов», придавая своей теории такую растяжимость, что она превращается в профанацию даже самых блестящих идей [5, с. 681]. Только «твёрдые основы лингвистики и филологии» с их неоспоримыми выводами могли, по мнению Ф. И. Буслаева, сообщить подлинно научную достоверность концепциям мифологов [5, с. 687].
Замечания в адрес европейских ведистов служили дополнительным аргументом в пользу единственно верной, по его представлениям, научной основы всех исследований по проблеме мифотворчества: «следы самого раннего религиозного и мифологического сознания» [3, с. 513], действительно, надо искать в палеолингвистике, потому что только в древнейших слоях языка содержатся наиболее важные для исследователя ранней духовной культуры человечества подсказки того, как «перевести явления природы на образы и отношения» в первобытную мифологическую эпоху [5, с. 684]. Однако, уточнял он далее, переводя язык «праотцов» на современный уровень понимания, никогда не следует руководствоваться фантастическими домыслами, допустимыми только для человека с мифологическим мышлением, - профессионал обязан строить свои умозаключения на твёрдой почве положительного знания.
Забота о безупречности исследовательских процедур свидетельствовала о том, что во второй половине XIX в. Ф.И. Буслаев следовал позитивистской стратегии познания, но она не придала его собственной мифологической концепции свежести и оригинальности и не сделала его теоретические построения качественно отличными от выводов натурмифологов.
При изучении его поздней работы, «Догадки и мечтания о первобытном человечестве», складывается впечатление, что он разделял основные положения «господствовавшей» в начале 70-х гг. XIX в. «теории мифологии природы и поэтических воззрений» архаических народов [3, с. 513]. На это же он указывал и прямо, и косвенно, прибегая к разбору книг именитых зарубежных учёных. Например, в статье «Сравнительное изучение народного быта и поэзии» он ясно выразил мысль о том, что «в первобытную эпоху... миф во всей свежести наглядно возникал из живого воззрения на природу» [5, с. 684].
Аналогичное утверждение содержится и дальше, когда Ф.И. Буслаев сообщал, что, следуя М. Мюллеру и другим лингвистам, открывшим
в языке и тексте Вед «доисторические зародыши» жизни индоевропейцев, «мы усмотрели искомое у всех этих народов чествование света, неба и солнца в их борьбе с мраком и зловредными крайностями температуры: с холодом и палящим зноем» [5, с. 701].
Однако всего за год до опубликования этой статьи, то есть в 1871 г., он выражал сомнение в том, что «подведение под немногие рубрики мифологии природы» всего разнообразия народной словесности вряд ли стоит относить к достижениям сравнительной мифологии. «Общность формулы составляет и выгодную её сторону, и невыгодную, - рассуждал Ф.И. Буслаев, - выгодную - потому что целые ряды кажущихся несообразностей и часто бессмыслиц, вошедших в содержание народного эпоса, такой формулой объясняются настолько удовлетворительно, что получают некоторый смысл. Невыгодную сторону - потому что всё, что угодно, можно вставить в её широкие рамы» [2, с. 247].
Намеренное упрощение и опрометчивая «поспешность» при объяснении натурмифологами самых разнообразных сюжетов: «будь то похищение невесты, единоборство богатырей, подвиги младшего из трёх сыновей, спящая царевна и т. п.» - могут представлять опасность для науки, предупреждал Ф.И. Буслаев, если за каждым из этих эпизодов без учёта времени создания видеть «не что иное, как тепло или холод, свет или тьму, лето или зиму, день или ночь, солнце и месяц со звёздами, небо и землю, гром и тучу с дождём» [2, с. 246].
Очевидно, что наш соотечественник отчётливо осознавал ограниченность концепции «мифологии природы» и не был удовлетворён произвольностью интерпретаций сюжетов мифов, предлагавшихся натурмифологами. Тем не менее полностью отказаться от результатов их исследований он не мог: слишком велик был авторитет европейских знаменитостей, с одной стороны, слишком слабы и сбивчивы были все попытки развенчивания их ненадёжных объяснительных моделей - с другой. Поэтому, даже обнаружив уязвимые позиции исследователей мифа и мифотворчества с натуралистических позиций, Ф.И. Буслаев полностью не разрывал связи с их теоретико-методологическими конструкциями. При резком опровержении результатов изучения причин появления мифотворчества натурмифологами потерпели бы фиаско и многие выводы самого Ф.И. Буслаева, к которым он пришёл при лингвистическом анализе славяно-русской мифологии и народной словесности.
Библиографический список
1. Азадовский М.К. История русской фольклористики / под общ. ред. Э.В. Померанцевой: в 2 т. Т. 2. - М.: Гос. уч.-пед. изд-во М-ва просвещения РСФСР, 1963. - 363 с.
2. Буслаев Ф.И. Бытовые слои русского эпоса // Буслаев Ф.И. Народная поэзия: Исторические очерки. - СПб.: Тип. Императорской Академии наук, 1887. - С. 245-284.
3. Буслаев Ф.И. Догадки и мечтания о первобытном человечестве // Буслаев Ф.И. Сочинения по археологии и истории искусства: в 3 т. Т. 1. -СПб.: Тип. Императорской Академии наук, 1908. -С. 459-522.
4. Буслаев Ф.И. «Сравнение русских слов с санскритскими» А. С. Хомякова // Буслаев Ф.И. Догадки и мечтания о первобытном человечестве. -С. 516-537.
5. Буслаев Ф.И. Сравнительное изучение народного быта и поэзии // Русский вестник, издаваемый М. Катковым. - М., 1872. - № 10 (октябрь). -№ 101. - С. 645-727.
6. Новиков М.В., Перфилова Т.Б. Концептуально-методологические основания второго этапа творчества Ф.И. Буслаева // Ярославский педагогический вестник. - 2017. - № 6. - С. 268-275; Новиков М.В., Перфилова Т.Б. Концепция всеобщих законов развития культуры Ф.И. Буслаева // Ярославский педагогический вестник. - 2018. -№ 1. - С. 148-155; Новиков М.В., Перфилова Т.Б. Ф.И. Буслаев об универсальных ментальных реакциях первобытного человечества // Верхневолжский филологический вестник. - 2018. - № 1. -С. 177-184.
7. Пыпин А. Новейшие исследования русской народности // Вестник Европы: журнал истории, политики, литературы. - 1883. - Кн. 10 (октябрь). -С. 695-742.
8. Савченко С.В. Русская народная сказка (теория собирания и изучения). - Киев: Тип. Императ. ун-та Св. Владимира, 1914. - 543 с.
9. Соколов Ю.М. Русский фольклор. - М.: Гос. учебно-педагогич. изд-во Наркомпроса РСФСР, 1941. - 559 с.
References
1. Azadovskij M.K. Istoriya russkoj fol'kloristiki / pod obshch. red. EH.V. Pomerancevoj: v 2 t. T. 2. - M.: Gos. uch.-ped. izd-vo M-va prosveshcheniya RSFSR, 1963. - 363 s.
2. Buslaev F.I. Bytovye sloi russkogo ehposa // Buslaev F.I. Narodnaya poehziya: Istoricheskie ocherki. - SPb.: Tip. Imperatorskoj Akademii nauk, 1887. - S. 245-284.
3. Buslaev F.I. Dogadki i mechtaniya o pervobytnom chelovechestve // Buslaev F.I. Sochineniya po arheologii i istorii iskusstva: v 3 t. T. 1. - SPb.: Tip. Imperatorskoj Akademii nauk, 1908. - S. 459-522.
4. Buslaev F.I. «Sravnenie russkih slov s sanskritskimi» A.S. Homyakova // Buslaev F.I. Dogadki i mechtaniya o pervobytnom chelovechestve. - S. 516-537.
5. Buslaev F.I. Sravnitel'noe izuchenie narodnogo byta i poehzii // Russkij vestnik, izdavaemyj M. Katkovym. -M., 1872. - № 10 (oktyabr'). - № 101. - S. 645-727.
6. Novikov M.V, Perfilova T.B. Konceptual'no-metodologicheskie osnovaniya vtorogo ehtapa tvorchestva F.I. Buslaeva // YAroslavskij pedagogicheskij vestnik. - 2017. - № 6. - S. 268275; Novikov M.V., Perfilova T.B. Koncepciya vseobshchih zakonov razvitiya kul'tury F.I. Buslaeva // YAroslavskij pedagogicheskij vestnik. - 2018. - № 1. -S. 148-155; Novikov M.V., Perfilova T.B. F.I. Buslaev ob universal'nyh mental'nyh reakciyah pervobytnogo chelovechestva // Verhnevolzhskij filologicheskij vestnik. - 2018. - № 1. - S. 177-184.
7. Pypin A. Novejshie issledovaniya russkoj narodnosti // Vestnik Evropy: zhurnal istorii, politiki, literatury. - 1883. - Kn. 10 (oktyabr'). - S. 695-742.
8. Savchenko S.V. Russkaya narodnaya skazka (teoriya sobiraniya i izucheniya). - Kiev: Tip. Imperat. un-ta Sv. Vladimira, 1914. - 543 s.
9. Sokolov YU.M. Russkij fol'klor. - M.: Gos. uchebno-pedagogich. izd-vo Narkomprosa RSFSR, 1941. - 559 s.
