CC BY
18УДК 7.031
DOI: 10.31250/2658-3828-2022-2-52-63
и.в. ПАЛАГУТА
Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А.Л. Штиглица, Соляной пер., 13, Санкт-Петербург, 191028, Россия E-mail: [email protected] ORCID: 0000-0003-2308-7586
ПРОБЛЕМЫ ГЕНЕЗИСА АБСТРАКТНЫХ И НАТУРАЛИСТИЧЕСКИХ ФОРМ В ДОИСТОРИЧЕСКОМ ИСКУССТВЕ: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ФОРМА И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
АННОТАЦИЯ „ . .
Проблема развития абстрактных форм в искусстве и их сосуществования с натуралистическими является одной из ключевых в искусствознании. В доисторическом искусстве, как и в искусстве других эпох, эти формы часто сосуществуют даже в пределах одного культурного пространства. Их возникновение обусловлено целым рядом факторов, раскрытие которых позволяет более емко реконструировать особенности той или иной
культуры. Важную роль среди этих факторов играют социальные, формирующие потребность общества в натуралистических формах искусства. Если в изобразительном искусстве формообразование развивается из придания объекту подобия, то в орнаменте этот принцип не работает. Орнамент — отдельный вид искусства, где главную роль играют ритм, метр и симметрия. Кроме того, здесь абстрактные формы часто обусловлены «техническим орнаментом».
Ключевые слова: абстрактное искусство, натуралистические формы, реализм в искусстве, мелкая пластика, орнамент, семиотика, знаковые системы.
Для цитирования: Палагута И.В. Проблемы генезиса абстрактных и натуралистических форм в доисторическом искусстве: художественная форма и социальный контекст // Camera praehistorica. 2022. № 2 (9). С. 52-63. DOI: 10.31250/2658-3828-2022-2-52-63.
I.V. PALAGUTA
St. Petersburg Stieglitz State Academy of Art and Design, Solyanoy per., 13, St. Petersburg, 191028, Russian Federation E-mail: [email protected] ORCID: 0000-0003-2308-7586
PROBLEMS OF THE GENESIS OF ABSTRACT AND NATURALISTIC FORMS IN PREHISTORIC ART: ARTISTIC FORM AND SOCIAL CONTEXT
The problem of the development of in art and their coexistence with naturalistic forms is one of the key ones in Art History. In Prehistoric art, as in the art of other eras, these forms often coexist even within the same cultural space. Their occurrence is due to a number of factors, the disclosure of which allows us to reconstruct the characteristics of a particular culture more correctly.
An important role among these factors is played by social factors that form the need of society for naturalistic forms of art. If in the visual arts shaping develops from giving the object a similarity, then this principle does not work in the ornament. Ornament is a separate art form, where rhythm, meter and symmetry play the main role. In addition, here abstract forms are often due to "technical ornamentation".
abstract
abstract forms
Key words: abstract art, naturalistic forms, realism in art, small plastic arts, ornament, semiotics, sign sys-
For citation: Palaguta I.V. Problems of the genesis of abstract and naturalistic forms in prehistoric art: artistic form and social context. Camera praehistorica. 2022, no. 2 (9), pp. 52-63. DOI: 10.31250/2658-38282022-2-52-63 (in Russian).
введение
Вплоть до сегодняшнего дня огромный массив материала из археологических раскопок и этнографических коллекций, который попадает в категорию «художественного творчества», изобразительного или декоративного, остается за пределами классической схемы истории искусств, сложившейся в XIX столетии, по сути, вне области искусствоведческой науки. Правомерность применения к этим материалам термина «искусство» уже неоднократно обсуждалась: несмотря на продолжающиеся дискуссии, наиболее адекватным было бы отнесение их к области «дописьменного» или «доисторического» искусства, избегая терминов «первобытное» и «примитивное», которые сформировались
в контексте эволюционизма XIX в. [Палагута 2017а: 22-23]. Важной проблемой в его исследовании является выявление генезиса специфических художественных форм, объяснение их особенностей, сложившихся в конкретной древней или относительно современной этнической и культурной среде, весьма далекой от культуры Европы Нового и Новейшего времени. Соответственно, и использование терминов «абстрактные» и «натуралистические» формы при описании и интерпретации памятников доисторического искусства требует ряда базовых замечаний для определения содержания терминологии и выстраивания исследовательских процедур.
Попробуем рассмотреть эти проблемы, возникающие при изучении различных памятников художественной культуры доисторических
обществ, на конкретном материале: не только на предметах мелкой пластики и керамических изделиях раннеземледельческих культур Европы 7-4-го тыс. до н. э., непосредственно относящихся к исследовательским интересам автора, но и относящихся к тому широкому кругу параллелей, который представляет художественное творчество «первобытных» народов в обширных археологических и этнографических материалах.
натурализм и абстракция в предметах пластики
Раннеземледельческая пластика эпох неолита и медного века представлена многочисленными сериями изделий из глины (реже — камня или кости): не только антропоморфными и зооморфными статуэтками, но и многочисленными моделями жилищ, транспортных средств, миниатюрными сосудами, «алтарями», которые дают возможность говорить о целом «мире моделей». Судя по находкам наборов статуэток [Палагута 2017Ь], предметы пластики могли объединяться в инсталляции. Представленные в материалах поселенческих и, реже, погребальных памятников, они отражают различные аспекты культуры.
Формы этих изделий бывают различны: от крайне условных, схематичных до натуралистичных, где иногда даже создается впечатление портретного сходства (рис. 1: 1-3). Использование термина «реалистическая пластика», часто употребляемого для антропоморфных фигурок, касается прежде всего использования при создании их форм принципа подобия, натуралистичности, но не вполне согласуется с искусствоведческим пониманием реализма, как творческого метода, где главный акцент ставится на человеке и окружающей его реальности [Шехтер 2011: 11-17]. Здесь «глубина художественного образа не зависит от степени сходства», и «русский лубок и импрессионизм могут быть реалистичнее старательно выписанной бытовой картины, ибо они способны выявить самую сущность изображаемого явления или предмета и тем самым
более точно представить реальность» [Шехтер 2011: 18].
Отказ от натуралистичности в изображении, конечно же, может быть связан со спецификой образа, отражающего не бытовую реальность, а фантастическую. Это стоит за рядом стилей в искусстве аборигенов Австралии, где художники обращаются к йтгатйтг — вневременному пространству мифов, которое должно быть отлично от окружающего пространства [Сагиапа 2012: 10-16]. Здесь, кстати, прослеживается параллель со средневековым искусством, где авторам в пространстве храма нужно было передать вневременное пространство иного мира, обители святых — царства божия, отсюда и золотые сияющие фоны, и плоскостность изображений, и обратная перспектива исключают принцип подобия окружающему миру. С другой стороны, «социалистический реализм» отражал «тоталитарную художественную реальность», в основе которой лежала «утопическая идеологическая концепция» [Шехтер 2011: 36-37], пространство мифа, весьма далекое от тех реалий, в которых приходилось жить советскому человеку.
Примером того, как в раннеземледельческом искусстве условность формы может быть использована при передаче образа из окружающей реальности, является набор статуэток культуры винча из Стублине, изображающих группу вооруженных людей (рис. 1: 4). Несмотря на крайне схематическую форму фигурок, их расстановка не оставляет сомнения, что здесь изображен реальный воинский отряд, возможно образованный в рамках «тайного общества» или возрастного класса [Palaguta 2018]. Таким образом, целям более точной передачи конкретного образа может служить метафоричность языка искусства, где намеренно искажаются формы, акцентируются детали, делая таким образом характеристики персонажа более выпуклыми.
Что касается интерпретации раннеземледельческой пластики, то здесь мы можем видеть широкий спектр представлений: от изображения групп конкретных персонажей, как в Стубли-не, до возможных изображений мифологизи-
4
Рис. 1. Предметы пластики раннеземледельческих культур Европы:
1-2 — мужская и женская статуэтки, культура прекукутень-триполье, 5-е тыс. до н. э., Подурь-Дялул Гындару, Румыния (по: [Anthony, Chi 2010]); 3 — натуралистическая статуэтка, культура кукутень-триполье, 4-е тыс. до н. э., Кринички, Украина (ГЭ, фото Е.Г. Старковой); 4 — набор статуэток, изображающих воинский отряд, культура винча, 5-е тыс. до н. э., Стублине, Сербия (по: [СпасиЪ 2015]); 5 — модель жилища с женской и мужской фигурками внутри, культура кукутень-триполье, 4-е тыс. до н. э., Попудня, Украина (по: [Палагута, Старкова 2017]) Fig. 1. Figurines of the early agricultural cultures of Europe:
1-2 — male and female figurines, Precucuteni-Trypillia culture, 5th millennium BC (after: [Anthony, Chi 2010]); 3 — naturalistic figurine, Cucuteni-Trypillia culture, 4th millennium BC, Krinichki, Ukraine (The State Hermitage Museum, photo E.G. Starkova); 4 — a set of figurines depicting a military detachment, Vinca culture, 5th millennium BC, Stubline, Serbia (after: [Spasic 2015]); 5 — model of a dwelling with female and male figurines inside, Cucuteni-Trypillia culture, 4th millennium BC, Popudnya, Ukraine (after: [Palaguta, Starkova 2017])
рованных предков, как в наборах кукутенско-трипольских статуэток [Палагута 2017b]. Чрезвычайно натуралистичная «бытовая» сцена с мужским и женским персонажами, наиболее полно воспроизведенная в модели из триполь-ского поселения Попудня (рис. 1: 5), могла изображать как пару основателей домохозяйства, так и абстрактный образ покровителей дома или представлять благопожелательную формулу [Палагута, Старкова 2017]. Конечно же, кроме подобных интерпретаций предметов антропоморфной пластики, вероятны и другие варианты (особенно когда определенные типы фигурок известны только в виде отдельных находок, а не в комплексе с другими), как, например, вотивы, изображения божеств и духов и прочие, которые еще ждут дополнительных обоснований.
Что касается специфики художественной формы, то очевидно, что целью художника в любом случае является создание опознаваемого образа. На форму его представления влияет целый ряд причин. Она может быть обусловлена:
• различным уровнем технической оснащенности мастера (на уровне культуры) и спецификой материала, где возможно применение соответственных технических приемов (достаточно подробно этот вопрос рассмотрен еще в XIX в. Г. Земпером [Земпер 1970]);
• различным уровнем мастерства конкретных исполнителей, их умением работать с материалом;
• допустимостью или необходимостью использования при исполнении элементов изображения «клише» и стереотипных форм («изобразительные инварианты»), определяющих особенности художественного стиля изделия;
• изготовлением предмета намеренно условной формы, где красота, пропорциональность, функция определяют создание формы, отличной от натуры, которая тем не менее узнаваема;
• наличием утраченных элементов из органических материалов, которые могут выполнять роль важных атрибутов и элементов изделия. Для примера можно обратиться к этнографическому материалу. Куклы качина (kachina dolls)
индейцев пуэбло только у хопи изображают более 250 персонажей — посредников между духами и людьми, каждый из которых выполняет свои функции, имеет свое имя и свою историю (рис. 2: 1-4). Соответственно, они чрезвычайно разнообразны по оформлению, которое позволяет их идентифицировать [Бе"№ке8 1894; Сокоп 1959]. Однако в традиционном производстве количество разновидностей заготовок, выступающих в качестве основы формы, ограничено. Эта основа обычно вырезается ножом из куска дерева, что также определяет ее форму. Фигурки делятся на полноформатные, где используется набор стандартных основ, и уменьшенные (специально предназначенные для маленьких детей), в основе которых лежит простая заготовка в виде плоского куска дерева. Главную роль при идентификации фигурок играет окраска, детали и атрибуты, на исполнение которых обращено основное внимание мастера. Кукольному убранству соответствуют маски и костюмы мужчин, представляющих качина на театрализованных плясках. Разработка форм фигурок в сторону большей приближенности к формам человеческого тела, расширение многообразия поз начинаются с 1960-х гг., когда одновременно с использованием других материалов (папье-маше, пластик, бумага и другие) индейские мастера начинают ориентироваться на производство фигурок для продажи туристам.
Раннеземледельческая пластика по абрису фигурок зачастую выглядит тоже достаточно однообразно и представляет серии сходных по типу фигурок, включающие сотни близких по форме экземпляров. Однако, если учесть возможное наличие дополнительных элементов из не дошедших до нас органических материалов, которые могли являться важными атрибутами персонажей, эти фигурки могли изображать, подобно качинам, разнообразные персонажи.
О наличии таких деталей свидетельствуют, например, отверстия в трипольских и винчан-ских статуэтках, через которые крепилась одежда или какие-либо другие аксессуары, детали, сделанные из волос, кожи, ткани, плодов или семян растений, дерева, травы и тому подобных.
рис. 2. Предметы мелкой пластики:
1-4 — куклы качина, хопи, XIX-XX вв., Юго-Запад США (по: [Fewkes 1894]); 5-6 — парные фигурки, культура кукутень-триполье, 5-4-е тыс. до н. э., Думешть, Румыния (по: [Anthony, Chi 2010]); 7 — «Дама из Винчи», культура винча, 5-е тыс. до н. э., Винча, Сербия (по: [Васик 1932]); 8 — статуэтка в переднике, юбке и лифе, культура винча, 5-е тыс. до н. э., Градешница, Болгария (по: [Nikolov 1974]); 9-10 — статуэтки с частичной прорисовкой элементов одежды, культура кукутень-триполье, 4-е тыс. до н. э., Кошиловцы, Украина (по: [Вiдейко 2004]) Fig. 2. Dolls and figurines:
1-4 — Kachina dolls, Hopi, 19th-20th centuries, USA Southwest (after: [Fewkes 1894]); 5-6 — paired figurines, Cucuteni-Trypillia culture, 5th-4th millennium BC, Dume$ti, Romania (after: [Anthony, Chi 2010]); 7 — "Lady from Vinca", Vinca culture, 5th millennium BC, Vinca, Serbia (after: [Vasic 1932]); 8 — figurine dressed in an apron, skirt and jacket, Vinca culture, 5th millennium BC, Gradeshnitsa, Bulgaria (after: [Nikolov 1974]); 9-10 — partial drawing of clothing elements on figurines, Cucuteni-Trypillia culture, IV millennium BC, Koshilovtsy, Ukraine (after: [Videjko 2004])
Например, ясно, что фигурки культуры вин-ча, имеющие на затылке характерный гребень с проделанными в нем отверстиями, должны были иметь волосы (рис. 2: 7), а трипольские статуэтки с отверстиями на плечах и бедрах должны быть одеты в юбку и рубаху или платье (рис. 2: 9, 10). Все эти детали, как правило, до нас не доходят, поэтому мы вынуждены иметь дело не с законченным изделием, а с его основой.
Одежда иногда прорисовывается на статуэтках (красками или в виде углубленных линий). Это характерно для пластики культуры кукутень-триполье, а также широко практикуется в других балкано-карпатских культурах (рис. 2: 6, 8). Костюм выступает в качестве гендерного признака: например, благодаря перевязи и поясу можно идентифицировать мужские статуэтки (рис. 2: 5) [Enea 2016]. Прорисовка одежды может быть полной, когда обозначаются детали верхнего костюма, или может быть показана только набедренная повязка, а другие детали предполагается крепить через дырочки в бедрах и плечах, при этом часто обозначается вырез декольте (рис. 2: 10).
Можно предположить, что атрибуция изображения зрителями имеет конвенционный характер: иногда достаточно наличия ряда условных признаков, чтобы каждый смог опознать имя персонажа. Этот персонаж (как и у индейцев пуэбло), может параллельно появляться в виде маски на фестивалях и в процессе исполнения ритуалов, изображаться на тканях, в росписях жилищ и святилищ. Его изображения, как и куклы качина, могут исполняться в полной либо схематичной форме, в зависимости от того, предназначены ли они для демонстрации или играют роль своеобразного амулета или детской игрушки. При этом тот же мастер мог изготавливать как натуралистичные, так и условно-схематические изображения [Boas 1955: 184-185]. Все зависит от того образа, который ему необходимо воспроизвести. Это ставит вопрос о социальной обусловленности натурализма в искусстве: он определяется конкретными потребностями — запросом сообщества на подобие изображения изображаемому объекту.
Исследования распределения пластики с натуралистичными чертами во времени и пространстве трипольской культуры (5-4-го тыс. до н. э.) показало, что наибольшая концентрация «натуралистичной» пластики и реалистичных изображений бытовых реалий (модели жилищ, транспортных средств, зооморфные статуэтки) наблюдается в наиболее плотно заселенных частях ареала, где формируются поселения-гиганты с несколькими тысячами жителей [Шатшо, Хоф-манн 2021: 213-214]. Возможно, что именно концентрация населения и соответствующее ему усложнение социальных связей ставят перед искусством задачу передачи индивидуальных черт персонажей [Палагута 2012: 246], а также определяют в изобразительной деятельности акцент на окружающие жизненные реалии.
Это вполне вписывается в закономерность распределения памятников искусства соответственно плотности населения, выявленную на материалах различных культур. Таким путем объясняется их концентрация в период верхнего палеолита в Северной Испании и Юго-Западной франции, когда визуальные средства оказываются необходимыми в сфере внутригрупповой и межгрупповой коммуникации, а также используются в качестве своеобразных «маркеров» групп и их территорий [Gamble 1991; Barton et al. 1994]. Аналогичное распределение прослеживается и в последующие периоды: от неолита до настоящего времени, судя по данным этнографии некоторых народов Африки [Perles 2001: 261-262; Палагута 2012: 99-101].
таким образом, изобразительное искусство и вообще любые предметы материальной культуры нужно рассматривать как средство коммуникации [Rubin 1989; Gell 1998]. Это позволяет уйти от их субъективного интерпретаторства в духе умозрительных представлений о раннеземледельческих религиях и культах и выйти на уровень установления его действительных значений. На такой основе были, например, интерпретированы наборы статуэток культур винча, гумельница и кукутень-триполье [Палагута 2017b].
натуралистические и абстрактные формы в орнаментах
Точка зрения, согласно которой в основе орнамента лежит натуралистическое изображение, утратившее свою изначальную натуралистичную форму, преобразовываясь в геометрический элемент, распространена достаточно широко. Кроме того, часто постулируется однозначность таких соответствий письменным знакам и их устойчивое сохранение в культурной среде на протяжении длительных периодов времени. Подобный взгляд характерен для ряда положений, легших в основу семантического направления в изучении орнамента [Кожин 1981: 133-134].
сомнительность подобных построений для археологического материала, в отсутствие комментатора — исполнителя орнамента или другого информатора из его окружения, — очевидна. Произвольность в интерпретации элементов орнамента даже в достаточно однородной культурной среде убедительно доказана тщательно проведенными этнографическими наблюдениями, примером которых является исследование их значений у индейцев пуэбло, где одинаковые орнаментальные фигуры могли изображать совершенно различные предметы даже у мастеров из одного поселка [Вии2е1 1972].
Ритмическая природа орнамента, основанная на регулярном повторении мотивов, противоречит его восприятию как некоего «изобразительного текста» [Палагута 2020]. Орнамент выступает скорее в виде «слова», а не «текста». В этом случае интересны гротески, в которых изобразительные формы вписываются в орнаментальный контекст. Многочисленные примеры гротесков представляют древнеримские фрески, а также подражания им, определившие моду на этот вид художественного оформления в эпоху Возрождения. с аналогичным явлением мы сталкиваемся в культуре кукутень-триполье на заключительном этапе ее развития, когда в структуру орнамента мастера начинают вписывать фигуры
людей и животных, порой составляющие целые сцены (рис. 3: 1-3) [Палагута 2012: 47-253]. Здесь орнамент является лишь ритмообразующим обрамлением для изобразительных сюжетов. Прослеживается и стилизация изображения под форму и элементы обрамления, которое задает ритм композиции и определяет гармоническое сочетание мотивов, определяя и условный характер фигур.
Анализ орнамента через его сущностные характеристики — ритм, метр, симметрию — достаточно широко распространяется в современном искусствознании, где функции его различных форм рассматриваются в ключе создания у созерцающего соответствующего эмоционального состояния и зрительного аффекта. Так, абстрактный орнамент раннехристианских церквей является скорее художественной метафорой, чем устойчивой формулой. Основная его роль — «визуализировать экстраординарную или внеземную реальность» [Kiilerich 2019: 86-87]. Также и семантика «ковровых страниц» раннесред-невековых англо-ирландских евангелий сводится к созданию эмоционального визуального эффекта, чтобы зритель-читатель «был сбит с толку, благоговел, был очарован или ошеломлен ковровыми страницами, что, в сущности, и означает понимание их содержания; увидеть их — значит понять их» [Tilghman 2017: 23].
Такое понимание орнамента вполне соответствует широкому распространению «технического декора», когда орнаментальные мотивы воспроизводят или текстуру поверхности и узор изделий из другого материала (рис. 3: 4), или утраченные конструктивные детали (рис. 3: 5, 6) [Кожин 2014]. Поэтому от орнамента не стоит ждать изображения чего-то конкретного, по своей природе это самостоятельный вид искусства, по сущностным признакам — ритм, метр и симметрия — более близкий музыке, чем изобразительному искусству [Gombrich 1979; Рогинский 1982]. Как «культурный конструкт», орнамент является выражением эмоций, социальных различий и знания [Picon 2013], использование в нем реалистичных или абстрактных форм — в лю-
2
рис. 3. Орнаменты с изобразительными и геометрическими элементами:
1 — гротеск в развертке орнамента сосуда, поздний этап культуры кукутень-триполье, 3-е тыс. до н. э., Брынзень III, Молдова; 2 — «танец» в обрамлении орнамента в виде сетки, поздний этап культуры кукутень-триполье, 3-е тыс. до н. э., Брынзень III, Молдова; 3 — антропоморфная фигура, вписанная в орнамент, культура кукутень-триполье, 4-е тыс. до н. э., Траян-Дялул Фынтынилор, Румыния (по: [Церна 2008]); 4 — «технический орнамент», воспроизводящий циновочное плетение, культура кукутень-триполье, 5-е тыс. до н. э., Дрэгушень, Румыния (по: [Anthony, Chi 2010]); 5-6 — «технический орнамент» с преобразованной ручкой, культура кукутень-триполье, 4-е тыс. до н. э., Черкасов Сад, Украина (по: [Вiдейко 2004]) Fig. 3. Ornaments with figurative and geometric elements:
1 — grotesque in the development of the vessel ornament, the late stage of the Cucuteni-Trypillia culture, III millennium BC, Brinzeni III, Moldova; 2 — "dance" framed by a grid-like ornament, late stage of the Cucuteni-Trypillia culture, III millennium BC, Khirileni, Moldova; 3 — anthropomorphic figure inscribed in an ornament, Cucuteni-Trypillia culture, 4th millennium BC, Traian-dealul Fintinilor, Romania (after: [Tserna 2008]); 4 — an example of a "technical ornament" reproducing mat weaving, the Cucuteni-Trypillia culture, 5th millennium BC, Dragujeni, Romania (after: [Anthony, Chi 2010]); 5-6 — an example of the transformation of a handle into a "technical ornament", the Trypillia-Cucuteni culture, 4th millennium BC (after: [Videjko 2004])
бом случае вторично, как и значение, которое по принципу свободных ассоциаций исполнителя могут приобретать его элементы и мотивы.
заключение
таким образом, даже поверхностный обзор памятников «первобытного» искусства показывает, что художники, творившие в рамках «традиционных» обществ, могут использовать для выражения своих идей как натуралистичные, так и абстрактные формы. Их использование скорее всего обусловлено, с одной стороны, материалом и набором инструментария, с другой — потребностями социальной среды, где схематизированные формы легко прочитываются всеми членами сообщества и нет необходимости в их реалистическом воспроизведении. Наоборот,
Земпер 1970. Земпер Г. Практическая эстетика. — М.: Искусство, 1970. — 320 с.
Кожин 1981. Кожин П.М. Значение орнаментации керамики и бронзовых изделий Северного Китая в эпохи неолита и бронзы для исследований этногенеза // Этническая история народов Восточной и Юго-Восточной Азии в древности и средние века. — М.: Наука, 1981. — С. 131-161.
Кожин 2014. Кожин П.М. Происхождение и развитие керамического производства и расписной орнаментации глиняной посуды // Труды Маргианской археологической экспедиции. Т. 5. Исследования Го-нур Депе в 2011-2013 гг. — М.: Старый сад, 2014. — С. 112-126.
Палагута 2012. Палагута И.В. Мир искусства древних земледельцев Европы. Культуры балкано-карпатского круга в УП-Ш тыс. до н. э. — СПб.: Алетейя, 2012. — 336 с.
Палагута 2017а. Палагута И.В. Доисторическое и традиционное искусство: на границе искусствознания, археологии и этнологии // Актуальные проблемы теории и истории искусства. Вып. 7. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2017. — С. 22-32.
Палагута 2017Ь. Палагута И.В. Антропоморфная пластика неолита — медного века Европы: проблемы и перспективы исследования // Ех и^ие Ьеопеш: Сборник статей к 90-летию Льва Самуиловича Клейна. — СПб.: Нестор-История, 2017. — С. 179-202.
акцент ставится на декоративности — для создания дополнительных визуальных эффектов.
В отличие от изобразительного искусства, орнамент и вовсе не предусматривает развития реалистичных форм, здесь используются другие выразительные средства, прежде всего — отношения ритма, метра и симметрии. Гротеск, включающий изобразительные элементы, здесь скорее исключение, чем правило. Изучение этого вида искусства в последнее десятилетие приобрело новые перспективы, когда были выявлены взаимосвязи между сменой симметрии орнаментов и изменениями в социальных структурах [Washburn 2018]. Это направление пока лишь обозначено, перспектива его развертывания требует широкой международной кооперации, когда возможно проведение кросс-культурных исследований.
Палагута 2020. Палагута И.В. Орнамент как особый вид искусства // Художественная культура. — 2020. — № 1. — С. 45-64.
Палагута, Старкова 2017. Палагута И.В., Старкова Е.Г. Модель жилища из трипольского поселения По-пудня: новая интерпретация уникальной находки // АЭАЕ. — 2017. — Т. 45. — № 1. — С. 83-92.
Рогинский 1982. Рогинский Я.Я. Об истоках возникновения искусства. — М.: Изд-во МГУ, 1982. — 32 с.
Церна 2008. Церна С. К вопросу об эволюции расписного антропоморфного декора на посуде культуры Кукутень-Триполье // Антропологические исследования в Молдове 2005-2006. — Кишинев: Stratum plus, 2008. — C. 103-110.
Шехтер 2011. Шехтер Т.Е. Реализм в измерении «гипер». — СПб.: Астерион, 2011. — 180 с.
Васик 1932. ВасиЬ М. Преисториска Винча, I. — Београд: Државне штампар^е, 1932. — 130 с.
В1дейко 2004. Енциклопедiя Трипшьсько! цивШзаци: в 2 т. / гл. ред. М.Ю. Вздейко — Кшв: Укрполiграфмедiа, 2004. — 704; 656 с.
Спасик 2015. СпасиЬ М. Неолитско насел>е у Стублина-ма // Годишаак града Београда. — 2015. — No. LX. — С. 11-42.
Шатшо, Хофманн 2021. Шатшо Л.О., Хофманн Р. Зобра-жуючи Трипшля: поява та занепад реалктичного стилю // Археолопя i давня iсторiя Украши. — 2021. — Вип. 2 (39). — С. 198-221.
список литературы
Anthony, Chi 2010. The Lost World of Old Europe: The Danube Valley, 5000-3500 BC. / eds. D.W. Anthony, J.Y. Chi. — New York, Princeton: Princeton University Press, 2010. — 256 p.
Barton et al. 1994. Barton C.M., Clark G.A., Cohen A.E. Art as information: explaining Upper Palaeolithic art in Western Europe // World Archaeology. — 1994. — Vol. 26. — No. 2. — P. 199-202.
Boas 1955. Boas F. Primitive Art. — New York: Dover, 1955. — 422 p.
Bunzel 1972. Bunzel R.L. The Pueblo Potter: A Study of Creative Imagination in Primitive Art. — New York: Dover, 1972. — 134 p.
Caruana 2012. Caruana W. Aboriginal Art. — London: Thames & Hudson, 2012. — 264 p.
Colton 1959. Colton H.S. Hopi Kachina Dolls with a Key to their Identification. — Albuquerque: University of New Mexico Press, 1959. — 150 p.
Enea 2016. Enea S.C. Symbols of power on the Cucutenian Anthropomorphic statuettes. Case study — the Diagonals // Between Earth and Heaven — Symbols and signs. In memory of Henrieta Todorova. Papers presented at the international symposium "From symbols to signs — Signs, symbols, rituals in sanctuaries" (Suceava, 11-13 September 2015). — Suceava: Editura Karl A. Romstor-fer, 2016. — P. 355-383.
Fewkes 1894. Fewkes J.W. Dolls of the Tusayan Indians // Internationales Archiv für Ethnographie. 1894. — Bd. VII. — P. 45-74.
Gamble 1991. Gamble C. The social context for European Palaeolithic Art // Proceedings of the Prehistoric Society. — 1991. — Vol. 57. — No. 1, 1991. — P. 3-15.
Gell 1998. Gell A. Art and Agency. — Oxford: Clarendon Press, 1998. — 271 p.
Gombrich 1979. Gombrich E.H. The Sense of Order. A Study in the Psychology of Decorative Art. — New York: Cornell University Press, 1979. — 412 p.
Kiilerich 2019. Kiilerich B. Abstraction in Late Antique Art // Envisioning Worlds in Late Antique Art. New Perspectives on Abstraction and Symbolism in Late-Roman and Early-Byzantine Visual Culture (c. 300-600). — Berlin, Boston: De Gruyter, 2019. — P. 77-94.
Nikolov 1974. Nikolov B. Gradechnitza. — Sofia: Naouka I Izkoustvo, 1974. — 128 p.
Palaguta 2018. Palaguta I.V. "Group Portrait" of the Early Agricultural Era: A Set of Figurines of Vinca Culture from Stubline (Serbia) in the Context of the European Neolithic and Copper Age Societies // Вестник СПбГУ. Искусствоведение. — 2018. — Т. 8. — Вып. 4. С. 626645.
Perles 2001. Perles C. The Early Neolithic in Greece. The first farming communities in Europe. — Cambridge, Cambridge University Press, 2001. — 356 p.
Picon 2013. Picon A. Ornament. The Politics of Architecture and Subjectivity. — Hoboken: Wiley, 2013. — 168 p.
Rubin 1989. Rubin A. Art As Technology: The Arts of Africa, Oceania, Native America, and Southern California. — Beverley Hills: Hillcrest, 1989. — 184 p.
Tilghman 2017. Tilghman B. Pattern, Process, and the Creation of Meaning in the Lindisfarne Gospels // West 86th: A Journal of Decorative Arts, Design History, and Material Culture. — 2017. — Vol. 24. — No. 1. — P. 3-28.
Washburn 2018. Washburn D.K. Cognitive Archaeology: A Symmetry/Symmetry-Breaking Model for the Analysis of Societies // Time and Mind: The Journal of Archaeology, Consciousness and Culture. — 2018. — Vol. 11. — No. 2. — P. 121-161.
references
Anthony, D.W., Chi, J.Y. (eds.), The Lost World of Old Europe: The Danube Valley, 5000-3500 BC, New York; Princeton: Princeton University Press, 2010, 256 p.
Barton, C.M., Clark, G.A., Cohen, A.E., Art as Information: Explaining Upper Palaeolithic art in Western Europe, World Archaeology, 1994, vol. 26, no. 2, pp. 199-202.
Boas, F., Primitive Art, New York: Dover, 1955, 422 p.
Bunzel, R.L., The Pueblo Potter: A Study of Creative Imagination in Primitive Art, New York: Dover, 1972, 134 p.
Caruana, W., Aboriginal Art, London: Thames & Hudson, 2012, 264 p.
Colton, H.S., Hopi Kachina Dolls with a Key to their Identification, Albuquerque: University of New Mexico Press, 1959, 150 p.
Enea, S.C., Symbols of Power on the Cucutenian Anthropomorphic Statuettes. Case Study — the Diagonals, in:
Between Earth and Heaven — Symbols and signs. In memory of Henrieta Todorova. Papers presented at the international symposium "From symbols to signs — Signs, symbols, rituals in sanctuaries" (Suceava, 11-13 September 2015), Suceava: Editura Karl A. Romstorfer, 2016, pp. 355-383.
Fewkes, J.W., Dolls of the Tusayan Indians, in: Internationales Archiv für Ethnographie, 1894, Bd. VII, pp. 45-74.
Gamble, C., The Social Context for European Palaeolithic Art, Proceedings of the Prehistoric Society, 1991, vol. 57, no. 1, 1991, pp. 3-15.
Gell, A., Art and Agency, Oxford: Clarendon Press, 1998, 271 p.
Gombrich, E.H., The Sense of Order. A Study in the Psychology of Decorative Art, New York: Cornell University Press, 1979, 412 p.
Kiilerich, B., Abstraction in Late Antique Art, in: Envisioning Worlds in Late Antique Art. New Perspectives on
Abstraction and Symbolism in Late-Roman and Early-Byzantine Visual Culture (c. 300-600), Berlin; Boston: De Gruyter, 2019, pp. 77-94.
Kozhin, P.M., Znachenie ornamentatsii keramiki i bron-zovykh izdelii Severnogo Kitaia v epokhi neolita i bronzy dlia issledovanii etnogeneza [The Importance of Ornamentation of Ceramics and Bronze Items of Northern China in the Neolithic and Bronze Age for the Study of Ethnogenesis], in: Etnicheskaia istoriia narodov Vostoch-noi i Iugo-Vostochnoi Azii v drevnosti i srednie veka, Moscow: Nauka Publ., 1981, pp. 131-161, (in Russian).
Kozhin, P.M., Proiskhozhdenie i razvitie keramicheskogo proizvodstva i raspisnoi ornamentatsii glinianoi posudy [Origin and Development of Ceramic Production and Painted Pottery Ornamentation], in: Trudy Margianskoi arkheologicheskoi ekspeditsii, vol. 5. Issledovaniia Gonur Depe v 2011-2013 gg., Moscow: Staryi sad Publ., 2014, pp. 112-126, (in Russian).
Nikolov, B., Gradechnitza, Sofia: Naouka I Izkoustvo, 1974, 128 p.
Palaguta, I.V., Mir iskusstva drevnikh zemledel'tsev Evropy. Kul'tury balkano-karpatskogo kruga v VII-III tys. do n.e. [Art World of Early Farmers in Europe. Cultures of the Balkan-Carpathian Range in VII-III Millennia BC], St. Petersburg: Aleteiia Publ., 2012, 336 p., (in Russian).
Palaguta, I.V., Doistoricheskoe i traditsionnoe iskusstvo: na granitse iskusstvoznaniia, arkheologii i etnologii [Prehistoric and Traditional Art: At the Borders of Art History, Archaeology and Ethnology], in: Aktualnye problemy teo-rii i istorii iskusstva, vol. 7, St. Petersburg: SPbGU Publ., 2017, pp. 22-32, (in Russian).
Palaguta, I.V., Antropomorfnaia plastika neolita — med-nogo veka Evropy: problemy i perspektivy issledovaniia [Anthropomorphic figurines of the Neolithic and Copper Age Europe: the Problems and Prospects of Research], in: Ex Ungue Leonem: Sbornik statei k 90-letiiu L'va Samuilovicha Kleina, St. Petersburg: Nestor-Istoriia Publ., 2017, pp. 179-202, (in Russian).
Palaguta, I.V., "Group Portrait" of the Early Agricultural Era: A Set of Figurines of Vinca Culture from Stubline (Serbia) in the Context of the European Neolithic and Copper Age Societies, Vestnik SPbGU. Iskusstvovedenie, 2018, vol. 8, no. 4, pp. 626-645.
Palaguta, I.V., Ornament kak osobyi vid iskusstva [Ornament as a Special Kind of Art], Khudozhestvennaia kul'tura, 2020, no. 1, pp. 45-64, (in Russian).
Palaguta, I.V., Starkova, E.G., Model' zhilishcha iz tri-pol'skogo poseleniia Popudnia: novaia interpretatsiia
unikal'noi nakhodki [A House Model from Popudnya, Cucuteni-Tripolye Culture, ukraine: A New Interpretation], Arkheologiia, etnografiia i antropologiia Evrazii, 2017, vol. 45, no. 1, pp. 83-92, (in Russian).
Perles, C., The Early Neolithic in Greece. The First Farming Communities in Europe, Cambridge: Cambridge University Press, 2001, 356 p.
Picon, A., Ornament. The Politics of Architecture and Subjectivity, Hoboken: Wiley, 2013, 168 p.
Roginskii Ia.Ia. Ob istokakh vozniknoveniia iskusstva [On the Origins of Art], Moscow: MGU Publ., 1982, 32 p., (in Russian).
Rubin, A., Art As Technology: The Arts of Africa, Oceania, Native America, and Southern California, Beverley Hills: Hillcrest, 1989, 184 p.
Shatilo, L.O., Khofmann, R., Zobrazhuiuchi Tripillia: poiava ta zanepad realistichnogo stiliu [Depicting Trypillia: the Emergence and Decline of Realistic Style], Arkheologiia i davnia istoriia Ukraini, 2021, vol. 2 (39), pp. 198-221, (in Ukrainian).
Shekhter, T.E., Realizm v izmerenii «giper» [Realism in the Dimension of "Hyper"], St. Petersburg: Asterion Publ., 2011, 180 p., (in Russian).
Spasic, M., Neolitsko naselje u Stublinama [The Neolithic Settlement near Stubline], Godisnjak grada Beograda, 2015, no. LX, pp. 11-42, (in Serbian).
Tilghman, B., Pattern, Process, and the Creation of Meaning in the Lindisfarne Gospels, West 86th: A Journal of Decorative Arts, Design History, and Material Culture, 2017, vol. 24, no. 1, pp. 3-28.
Tserna, S., K voprosu ob evoliutsii raspisnogo antropo-morfnogo dekora na posude kul'tury Kukuten'-Tripol'e [Towards the Evolution of the Ahthropomorphous Painted Figures on the CucuteniTripolye Ceramics], in: Antropologicheskie issledovaniia v Moldove 20052006, Kishinev: Stratum plus Publ., 2008, pp. 103-110, (in Russian).
Vasic, M., Preistoriska Vinca, I [Prehistoric Vinca], Beograd: Drzavne stamparije Publ., 1932, 130 p., (in Serbian).
Videjko, M.Ju. (ed.), Encyklopedija Trypil's'koi' cyvilizacii': v2 tt. [Encyclopedia of Trypillia Civilization], Kyiv: Ukr-poligrafmedia Publ., 2004, 704; 656 pp., (in Ukrainian).
Washburn, D.K., Cognitive Archaeology: A Symmetry/Symmetry-Breaking Model for the Analysis of Societies, Time and Mind: The Journal of Archaeology, Consciousness and Culture, 2018, vol. 11, no. 2, pp. 121-161.
Zemper, G., Prakticheskaia estetika [Practical Aesthetics], Moscow: Iskusstvo Publ., 1970, 320 p., (in Russian).
Статья поступила в редакцию: 24.02.2022 Рекомендована в печать: 6.09.2022 Опубликована: 28.12.2022
Submitted: 24.02.2022 Accepted: 6.09.2022 Article is published: 28.12.2022
