Проблемы девиантного поведения в инвалидных домах Сибири и способы его преодоления (20-е гг. ХX В. ) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 94 (57), 316.624 Ковалев Александр Сергеевич

кандидат исторических наук,

доцент кафедры социальной педагогики

и социальной работы

Красноярского государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева тел.: (913) 515-43-95

ПРОБЛЕМЫ

ДЕВИАНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ В ИНВАЛИДНЫХ ДОМАХ СИБИРИ И СПОСОБЫ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ (20-Е ГГ. XX В.)

Kovalev Alexander Sergeevich

PhD in History, Assistant Professor of the Social Pedagogy and Social Work Department, Krasnoyarsk State Teachers’ Training University named after V.P. Astafiev tel.: (913) 515-43-95

PROBLEMS OF DEVIANT BEHAVIOR IN SIBERIAN INSTITUTIONS FOR DISABLED PERSONS AND WAYS OF ITS OVERCOMING

(1920S)

Аннотация:

Представленные в статье материалы являются результатом изучения различных видов девиантного поведения обитателей инвалидных домов в 1920-х гг. Источниковую базу исследования составили ранее не публиковавшиеся архивные материалы сибирских архивов. На конкретных примерах проанализированы причины девиаций, формы проявления и способы организации социального контроля в учреждениях социального обеспечения инвалидов и пожилых людей.

Ключевые слова:

девиантное поведение, инвалидный дом, инвалиды, культурно-показательный суд, пожилые люди, социальный контроль.

Summary:

The article presents study results of different types of deviant behavior in houses for the disabled persons in 1920s basing upon previously unpublished Siberian archival materials. By the specific examples the author analyzes causes and forms of deviations, as well as the ways of social control over deviant behavior in the institutions providing services for disabled and elderly people.

Keywords:

deviant behavior, houses for the disabled, persons with disabilities, cultural-and-show trial, elderly people, social control.

В 1920 г. советская власть в качестве одной из форм социального обеспечения нетрудоспособных граждан предложила размещение их в инвалидных домах. Органы социального обеспечения стали в массовом порядке заменять инвалидам и пожилым людям выплату пенсий и натуральную помощь изоляцией в инвалидном доме. При этом они не заботились особо о том, как организовать проживание в «закрытом» учреждении так, чтобы оно учитывало интересы тех, кого туда направляли. И поэтому вряд ли могли предположить, чем обернется их невнимательное отношение к организации повседневной жизни.

Отсутствие в инвалидных домах культурно-просветительской работы, борьба с религией и неспособность советской власти предложить инвалидам и старикам альтернативный досуг привела к снижению нравственных норм. Это во многом способствовало развитию в среде инвалидов девиантного поведения, которое, к сожалению, стало элементом бытия в инвалидном доме. Предлагаемая статья является первой попыткой изучения особенностей девиантного поведения в инвалидных домах и основных направлений его преодоления.

Прежде всего, следует напомнить, что девиантное или отклоняющееся поведение - это поступок или действия, не соответствующие официально установленным или фактически сложившимся в обществе или социальной группе нормам [1, с. 12]. Основными видами девиаций в инвалидных домах были: употребление спиртных напитков, агрессивное поведение, сквернословие, воровство. Работая с документами инвалидных домов, нередко можно встретить формулировку: «исключить из дома инвалидов за разложение», под которым понималось «неоднократное оскорбление сожителей-инвалидов («...нужно тебя бить, как собаку»)» или регулярные драки. Для некоторых инвалидов было характерно наличие нескольких девиаций одновременно. Так, инвалид Софронов из Бердского инвалидного дома «неоднократно предупреждался за нанесение побоев, угроз и воровство» [2, л. 51].

Несмотря на постепенное улучшение культурно-просветительской работы, улучшения общего социально-бытового состояния инвалидных домов, большинство инвалидов (особенно, пожилого возраста) в качестве единственно возможного средства свободного времяпровождения рассматривали употребление спиртного, прекрасно зная, что за это их могут попросить из инвалидного дома, и они могут оказаться на улице. Один из заведующих Томским инвалидным домом

рассказывал о типичной для того времени ситуации: «Когда я зашел в палату, я увидел трех инвалидов... в веселом настроении сидят и беседуют. И в то же время разбросали деньги по кроватям. Я увидел: под подушкой лежит полбутылки русской горькой, которую я взял и... попросил не нарушать внутреннего порядка инвалидного дома». Через несколько дней эти же инвалиды устроили настоящий дебош в пекарне инвалидного дома - «сорвали крючок дверей у пекарни, ворвались вовнутрь и набросились на хлебопечку... двое на костылях, один ползает на коленках... с возгласами всякой площадной брани, с костылями и палками в руках». Оказалось, что инвалиды затаили злобу на женщину, которая видела, как они проносили в палату спиртное, и пожаловалась заведующему: «нам показалось обидно, и мы решили отомстить... с предупреждением, что мы ей не простим, и она при удобном моменте от наших рук не уйдет» [3, л. 200-200об].

Заведующий успокоил всех участников конфликта и постарался их примирить, однако нападения на работницу пекарни продолжались, после чего заведующий был вынужден поставить вопрос об исключении всех троих из учреждения. Однако Окрсобес посчитал, что инвалиды не виноваты, поскольку в учреждении отсутствует культработа и не организован досуг.

Как это часто бывает, спутниками алкоголя становились хулиганство и воровство. И для некоторых инвалидов эти три составляющих обретали смысложизненные черты. Причем этот «смысл жизни» в «закрытом» учреждении заключался в определенном (сознательном или невольном) противодействии обязательным правилам поведения. И тогда пьянство становилось альтернативой досуговой деятельности, воровство ответом на материальную необеспеченность, а хулиганство попыткой привлечь внимание к себе и своим проблемам. Не пытаясь оправдать некорректное поведение таких инвалидов, все же следует заметить, что оно имеет определенную причину, которая заключается в том, что скучная атмосфера обыденности инвалидного дома порой «вынуждала» инвалидов к неадекватным поступкам. Поэтому к разовым и «случайным» провинностям инвалидов администрация учреждений относилась снисходительно, особенно когда инвалид искренне раскаивался в совершенном деянии. Но при этом не может быть оправдания таким случаям, о которых упоминается в материалах Бердского инвалидного дома. Здесь получила широкое распространение история с инвалидом старой армии, II группы Федором Бобковым, который отметился целым рядом проступков. Сначала заведующий поручил ему «купить пряжки для брюк и гимнастерок, а он потратил... на табак». Затем оказалось, что он «подстрекает некоторых малолетних» инвалидов - это выразилось в том, что Бобков уговорил двоих несовершеннолетних умственно отсталых подростков убежать из инвалидного дома, продать свои вещи, а на вырученные деньги купить спиртное и выпить вместе с ним («купили самогону и... выпили вместе с Бобковым»). В следующий раз Бобков «позволил себе выбить зуб <инвалиду> и площадной бранью ругать, а также подстрекать... бить <инвалидку>» [4].

Агрессивное поведение порождали коммуникационные проблемы в учреждении между собой. У многих инвалидов был сложный характер, и среди них было немало страдающих психическими заболеваниями. В этих условиях любое недопонимание, любой конфликт грозил перерасти в драку, которая порой приводила к телесным повреждениям и другим печальным последствиям. Например, инвалид Беднарский из Иркутского инвалидного дома обладал крайне необузданным нравом, считал, что все вокруг виноваты, любую проблему решая кулаками -«трижды пробивал головы инвалидам» [5, л. 36].

Проблема содержания душевнобольных инвалидов становилась острее по мере их длительного проживания в инвалидном доме. Удерживать таких инвалидов в рамках приличия, не допуская припадков гнева в обстановке, мягко говоря, не способствующей этому, становилось все сложнее. Поводом к агрессии могла стать любая причина, даже то, что больного отказывались брать в психиатрическую лечебницу. Вот яркий пример. Узнав об очередном таком отказе, инвалид из Томска Алцибеева, «буйного характера, крайне нервна и ненормальна» ворвалась в канцелярию инвалидного дома, начала скандалить из-за того, «что ее не приняли в психлечебницу, ударила по чернильнице... облила все бумаги». Несмотря на все старания заведующего домом успокоить ее, «она еще больше шумела и... ударила заведующего Шеина по лицу... так что пришлось связать ей руки». Однако Алцибеева смогла вырваться... «скандалила в амбулатории в присутствии лекпома» и «в порыве гнева, хлопнув дверью» сломала ему руку. После этого она убежала в палату, где «избила и исцарапала лицо» еще нескольким инвалидам. Естественно, после всего этого и комитет инвалидов, и заведующий, и Окрсобес еще раз обратились к органам здравоохранения с просьбой пометить Алцибееву, «как опасную для окружающих» в заведение для душевнобольных, но ответа так и не получили [6, л. 141].

Вообще, атмосфера в инвалидном доме оставляла желать лучшего, и слова одного из обследователей Томских инвалидных учреждений как нельзя лучше характеризуют взаимоотношения между инвалидами: «инвалидный дом... служит вечным источником всевозможных раздоров между инвалидами, где главным образом является спорным право пользования кипя-

тильником и ванной» [7, л. 15]. Именно по этой причине процветало воровство, при этом инвалиды тащили не только все, что плохо лежало, но и обкрадывали друг друга - естественно, предметом краж было то, в чем остро нуждались все инвалиды того времени - вещи, белье, пища. Был известен случай, когда у инвалида украли брюки, пока он мылся в бане, и ему пришлось ждать, пока ему найдут что-то, в чем можно было дойти обратно до палаты.

Когда один инвалид уличал (а порой всего лишь подозревал) другого в воровстве или если кто-то становился свидетелем кражи личного имущества или хищения из инвалидного дома, снова доходило до рукоприкладства. «Преступник», понимая, что его ждет кара от заведующего вплоть до отчисления, мог дойти в попытках скрыть свое деяние до самых крайних мер. Только в одном Томском инвалидном доме подобных эпизодов было несколько. Инвалид Фельдман, заставший своего соседа Миронова за воровством гимнастерок и продажей дров, был избит им на глазах у всей палаты. В другой раз он привлек на свою сторону «буйно помешанного» Зубре-кова, который и так почем зря избивал обитателей инвалидного дома, а Фельдману и вовсе разбил голову в кровь [8, л. 120-120об].

Практически на каждом своем собрании месткомы инвалидов рассматривали жалобы одних инвалидов на «дурное обращение» с ними других обеспечиваемых, и чаще всего разбирательство заканчивалось ни к чему не обязывающей фразой: «предложено покончить дело миром», а потом начиналось все сначала. Остается непонятным, почему бездействовала администрация, и решение всех проблем в учреждении при помощи силы превратилось в норму, особенно когда рукоприкладством с особой жестокостью отличались инвалиды-психохроники. Тот же Зубреков, «имея за что-то злобу на инвалида Бякова, ударил его спящего сапогом по голове так, что Бяков с этого момента оглох и лишился умственных способностей» [9, л. 120-120об]. Комитет инвалидов настаивал, чтобы Зубрекова немедленно перевели в психиатрическую лечебницу. Однако его не только не перевели из-за отсутствия подобного заведения (об этом недостатке уже упоминалось неоднократно), но, оставив в инвалидном доме, даже не попытались оградить от остальных инвалидов. Подобная безнаказанность приводила к тому, что нарушение норм само становилось нормой. Так, инвалид Скрипкин, промышлявший мелкими кражами в инвалидном доме, после вышеописанного случая стал воровать у инвалидов в открытую, защищаясь от обвинений тем, что у него «умственная неразвитость и дефективность» [10, л. 120-120об].

Ответственность за плохую организацию свободного времени инвалидов и стариков в учреждении практически всегда возлагалась на его руководителя: «Среди инвалидов развита пьянка, разврат... абсолютное падение благосостояния призреваемых... и моральное разложение последних... вследствие безответственности заведующего» [11]. Инспектора часто отмечали, что «внутренний распорядок инвалидного дома весьма плохой, зачастую бывает сквернословие и драка среди инвалидов. [Заведующий] домом не пользуется авторитетом среди инвалидов, благодаря чему бывают случаи неподчинения инвалидов» [12, л. 26об]. Под неподчинением понималось, конечно же, нежелание работать («нарушение трудовой дисциплины»), а также «посещение посторонних лиц», приходящих в инвалидный дом без разрешения заведующего и разлагающих дисциплину.

Рассматривая попытки организации социального контроля девиантного поведения, следует вернуться к проблеме алкоголизма, которая оставалась актуальной для инвалидных домов на протяжении всего рассматриваемого периода. Несмотря на правила внутреннего распорядка, запрещавшие употребление спиртного, несмотря на то, что заведующие все время стращали инвалидов, что злоупотребление алкоголем может привести к их исключению из инвалидного дома, запретительные и репрессивные меры, как это часто бывает, не возымели должного результата. Единственным средством хоть как-то воздействовать на инвалидов-алкоголиков выступали «культурно-показательные суды», ставшие особенно популярными на рубеже 20-30-х гг., где все когда-либо замеченные в склонности к «зеленому змию» инвалиды давали «показания» и «каялись» в содеянном. Проанализировать деятельность такого суда крайне важно еще и потому, что в его «приговорах» обычно содержались конкретные наказания за нарушение внутреннего распорядка.

В качестве примера стоит привести подробное описание «санитарно-культурного суда» [13, л. 100], состоявшегося в Томском окружном инвалидном доме 28 марта 1930 г. В качестве обвиняемых предстали 8 человек, среди которых было 5 мужчины и 3 женщины. Показательно, что за исключением двоих инвалидов 23 и 30 лет, остальные были инвалидами старости (средний возраст 64 года). В качестве «прокурора» и одновременно «судьи» выступал заведующий инвалидным домом, «защитником» был врач учреждения, двое представителей от месткома стали «заседателями». В качестве наблюдателя присутствовал даже заведующий Томским Окрсобесом Лесняк, что говорит об особой значимости и важности разбираемого вопроса.

После выступления Попова, обвинившего всю восьмерку в пьянстве, выступили сами обвиняемые, которые были отражены в соответствующем протоколе: «Голдобин признается, что иногда выпивает. Помыткин: я был раз выпивший, но скандала не сделал. Белоногов признается, что выпил в инвалидном доме. Миронов сказал, что он пил на улице, признает себя немного виновным. Жуков свою вину не признал. Балашова и Гордеева не признают своей вины. Пусто-воренко признает свою вину» [14, л. 100].

Далее следовали показания инвалидов-«свидетелей». Инвалид Фельдман заявил, что «когда он работал с Голдобиным, тот не пил, а теперь выпивает. Помыткина он раньше не замечал в пьянстве». Свидетель Бобришева отметила, что Гордеева за пьянство уже была однажды исключена из инвалидного дома, а вот Пустоворенко «еще не видела пьяной». Инвалид Лядчин сообщил, что о пьянстве в инвалидном доме в первый раз слышит, а соседка женщин Ивойлова сказала, что «хоть обвиняемые пьют, но не нарушают общественного спокойствия» [15, л. 100].

Внезапно заседание показательного суда была прервано эпизодом, который сам по себе вызывает большой интерес. Инвалиды Логинов и Шпаков, до того не принимавшие участие в обсуждении, вдруг набросились на администрацию, видимо, желая привлечь внимание заведующего окрсобесом. «Когда судья спросил инвалидов, нет ли у кого вопросов, Логинов грубо закричал, что доктор и завдомом не имеют права судить, а Шпаков матерился», однако Лесяняк на провокацию не поддался и стал говорить о вреде пьянства. Тогда Логинов стал ругаться на заведующего собесом, а «Шпаков угрожал Лесняку кулаком и стучал по столу». В довершение всего Логинов объяснил свое поведение тем, что «метлой нужно гнать такую администрацию, которая только судит да выговоры лепит на стену» [16, л. 100об].

Вполне очевидно, что даже такие «показательные» заседания инвалиды пытались использовать еще и как своего рода трибуну, чтобы донести свои проблемы до вышестоящих инстанций. Тем самым повседневная жизнь инвалидов превращалась в одну сплошную борьбу против произвола администрации.

Далее защитник попросил снисхождения суда к обвиняемым, поскольку «они в пьяном виде не дебоширили, за исключением инвалида Жукова». После этого суд вынес приговор. Все женщины получили по выговору, а Пустоворенко вдобавок сняли с оплачиваемой работы по инвалидному дому. Голдобину назначили 5-рублевый штраф, Помыткина отправили на внеочередные «штрафные работы» на две недели. Миронову вынесли выговор условно с испытательным сроком на 2 месяца. Жукова «за пьянку и [побои] уборщице Фадеевой» поставили на вид в Окрсобес [17, л. 100об].

Из приговора «суда» становится понятно, что рутинную жизнь в инвалидном доме дополняли обязательные работы, которые рассматривались как средство исправления инвалидов (хотя ни о чем подобном ни в одном официальном документе не говорилось), или лишение работы, которая приносила небольшой, но доход, и к тому же была социально и личностно значима для инвалида, а выговор и вовсе становился частью его повседневного опыта, поскольку заведующий все время «выговоры лепит на стену».

Решая проблемы с употреблением спиртного, руководители социального обеспечения и представители администрации учреждения не уставали повторять, что единственно возможным средством борьбы с алкоголизмом в инвалидном доме должна стать культурнопросветительская работа. Но они забывали, что большинство проживающих в учреждении в силу своего низкого интеллектуального уровня не были людьми, особо склонными к занятию какой-либо творческой деятельностью, их понятие свободного времени ограничивалось повышенным вниманием к спиртным напиткам. Вот всего несколько примеров того, как «развлекались» обитатели инвалидного дома: «инвалид Анисимов, как гармонист, зачастую приглашается играть на различные вечеринки, причем... возвращается часто в нетрезвом виде»; «...Березнев... является в дом в пьяном виде, нянек ругает неприличной бранью, не соблюдает внутреннего распорядка»; «Рожнев неоднократно напивался... и от чего производил скандал, ругался и дрался с инвалидами...» [18, л. 57; 19, л. 34-34об; 20, л. 129].

Тогда решили бороться с пристрастием инвалидов к «зеленому змию» иначе, причем способы борьбы весьма любопытны. Кого-то просто переводили из одной палаты (чаще всего, хорошей и уютной) в другую (не слишком комфортабельную), других, как 70-летнего Береснева, «раздевали», отбирали у него валенки и шубу и просто не выпускали из здания [21, л. 129]. Однако репрессивные меры по сравнению с «культурными» показались более простыми и не требующими особой изобретательности. И если к увлечению спиртным добавлялось непристойное поведение, хулиганство и дебош, то таких инвалидов попросту отчисляли из инвалидного дома без права восстановления.

В 1925 г. заведующие инвалидными домами получили жесткое предписание из Сибкрай-собеса: «в случаях неподчинения инвалидов установленному порядку... и не поддающихся

ни моральному, ни нравственному воздействию... следует вычищать подобных инвалидов из инвалидных домов» [22, л. 6об]. И к концу 20-х гг. все заведующие как один рапортовали в Сибкрайсобес, что постепенно «дисциплина среди инвалидов восстанавливается», и приводили примеры: «исключены из дома 3 инвалида за пьянство», удалены «за дебош с вооруженными милиционерами» [23, л. 17]. Попытки «культурного воздействия» на инвалидов окончательно уступили место карательной практике.

Резюмируя вышеизложенное, стоит остановиться на следующих моментах. Девиантное поведение в инвалидных домах было частью повседневного образа жизни инвалидов и пожилых людей. Для одних (психохроников) оно было естественной формой существования, для других стало компенсационным механизмом, замещающим скучную и однообразную жизнь в учреждении. На протяжении нескольких лет администрация и органы самоуправления инвалидных домов пытались бороться с проявлениями девиантности, но делали это крайне неэффективно и были вынуждены перейти к репрессивным мерам по отношению к лицам, подверженным девиантному поведению.

Ссылки: References (transliterated):

1. Девиантность и социальный контроль в России 1. Deviantnost' i sotsial'niy kontrol' v Rossii (XIX-XX

(Х1Х-ХХ вв.): тенденции и социологическое vv.): tendentsii i sotsiologicheskoe osmyslenie. SPb.,

осмысление. СПб., 2000. 2000.

2. ГАНО (Государственный архив Новосибирской 2. GANO (Gosudarstvenniy arkhiv Novosibirskoy oblas-

области). Ф. р-2004. Оп. 1. Д. 3. Л. 51 ti). F. r-2004. Op. 1. D. 3. L. 51

3. ГАТО (Государственный архив Томской области). 3. GATO (Gosudarstvenniy arkhiv Tomskoy oblasti).

Ф. р-198. Оп. 1. Д. 20. Л. 200-200об. F. r-198. Op. 1. D. 20. L. 200-200ob.

4. ГАНО. Ф. р-2004. Оп. 1. Д. 10. 4. GANO. F. r-2004. Op. 1. D. 10.

5. ГАИО (Государственный архив Иркутской обла- 5. GAIO (Gosudarstvenniy arkhiv Irkutskoy oblasti).

сти). Ф. р-558. Оп. 1. Д. 60. Л. 36. F. r-558. Op. 1. D. 60. L. 36.

6. ГАТО. Ф. р-198. Оп. 1. Д. 8. Л. 141. 6. GATO. F. r-198. Op. 1. D. 8. L. 141.

7. Там же. Д. 59. Л. 15. 7. Ibid. D. 59. L. 15.

8. Там же. Д. 60. Л. 120-120об. 8. Ibid. D. 60. L. 120-120ob.

9. Там же. 9. Ibid.

10. Там же. 10. Ibid.

11. ГАНО (Государственный архив Новосибирской 11. GANO (Gosudarstvenniy arkhiv Novosibirskoy oblas-

области). Ф. р-2004. Оп. 1. Д. 36. ti). F. r-2004. Op. 1. D. 36.

12. Там же. Д. 2. Л. 26об. 12. Ibid. D. 2. L. 26ob.

13. ГАТО. Ф. р-198. Оп. 1. Д. 72. Л. 100. 13. GATO. F. r-198. Op. 1. D. 72. L. 100.

14. Там же. 14. Ibid.

15. Там же. 15. Ibid.

16. Там же. Л. 100об. 16. Ibid. L. 100ob.

17. Там же. 17. Ibid.

18. Там же. Д. 8. Л. 57. 18. Ibid. D. 8. L. 57.

19. Там же. Д. 35. Л. 34-34об. 19. Ibid. D. 35. L. 34-34ob.

20. Там же. Д. 20. Л. 129. 20. Ibid. D. 20. L. 129.

21. Там же. 21. Ibid.

22. ГАКК (Государственный архив Красноярского 22. GAKK (Gosudarstvenniy arkhiv Krasnoyarskogo

края). Ф. р-1961. Оп. 1. Д. 2. Л. 6об. kraya). F. r-1961. Op. 1. D. 2. L. 6ob.

23. ГАТО. Ф. р-198. Оп. 1. Д. 59. Л. 17. 23. GATO. F. r-198. Op. 1. D. 59. L. 17.